Самозваные святые

Несмотря на то, что Лукреция заражена, и Мендез с Саддлером успели основательно промыть ей мозги, Луис ждет практически с нетерпением, когда девушка придет снова. В нем выработан рефлекс, потому что визиты Лукреции связаны с чем-то приятным: с едой, свежими порциями сигарет и выпивки, возможностью видеть миловидную девушку. Луис злится на себя за странную, глупую сентиментальность, на Лукрецию: за то, что позволила напичкать себя ложью и фальшивой религией, на Саддлера, по чьей милости все это и происходит, однако Луис будет дураком, если не выжмет из ситуации всю возможную выгоду. Кто-то может немало заплатить за информацию о Лос Иллюминадос и секреты «Umbrella», известные биологу. Всех все равно не спасти; свою бы задницу унести. Луис так отчаянно убеждает себя в этом, что на утро просыпается с головной болью; во рту мерзко после выпитого хереса и сигарет, простыня вся в пятнах: перед сном Сера даже не снял ботинки. Биолог чувствует себя больным и разбитым; хочется не вина, а чего покрепче; и в душ, но Луису лень оторвать голову от подушки. Он лежит, уставившись в потолок, и жалеет, что связал свою жизнь с биологией и паразитологией. Надо было на кулинарные курсы поступать; готовил бы сейчас эскаливаду и каталонский крем в каком-нибудь ресторане и не подозревал о существовании лас плагас, «Прародителя» и прочего дерьма. Интересно, можно ли попросить у Лукреции, чтобы ему принесли фуэт и эскуделью? Пожалуй, Луис имеет право быть немного капризным; и кто готовит для него? Сама Лукреция? Если так, у нее золотые ручки. Если бы еду заразили спорами лас плагас, Луис давно ощутил бы недомогание, однако Саддлер и Биторез не допустят, что бы ритуал подселения паразита прошел столь… обыденно. Дверь приоткрывается с тихим скрипом, и Луис спешно садится, неловко приглаживая волосы. Перед глазами плывет, в голове трещит, на языке мерзко, словно грязи нахлебался, однако он находит в себе силы обворожительно улыбнуться Лукреции. Темные кудри девушки собраны и заколоты на макушке, обнажая шею, но своевольные локоны ниспадают на виски, задорно пружиня на каждом шагу. — Доброе утро, синьор, — голос Лукреции звучит звонко, как пение жаворонка. Луис машет ей нетвердой рукой. — Привет, привет, моя красотка, — он прикусывает язык, запоздало вспомнив, кто перед ним, но эти ее кудряшки, ямочка на щеке, ресницы, роза, приколотая к корсажу… все это лишает его воли. Луис чуть ли не с жадностью смотрит на ее покачивающиеся бедра и сурово одергивает себя мыслью, что кроме пары стройных ножек у нее явно есть жало и клешни. — Раз мы с вами подружились, то я попросила у господина Рамона разрешения немного оживить ваш кабинет, — поясняет девушка и ставит на стол треснутый горшок с цветущей фиалкой. Нежные белые лепестки смотрятся кротко, невинно и чужеродно среди скомканных бумаг, пробирок и колб с заспиртованными зародышами лас плагас. Лукреция лукаво смотрит на хмурого Луиса; лучше бы она этот горшок расколотила ему об голову; было бы не так паршиво. — Вы же не против, синьор? — Конечно, нет, — отмахивается биолог и грозит девушке пальцем, — только не превращай тут все в сад. Мне нужно пространство для работы, а отказывать дамам я попросту не умею.