Самозваные святые

Глаза Саддлера хищно мерцают в полумраке капюшона, бледные узкие губы растягиваются в улыбке; не глядя на извивающуюся на полу женщину, хрипящую молитву, он проходит в комнату, опираясь на посох. Бледные отростки шевелятся, скользя по древку, оплетают навершие, тянутся в широкий рукав мантии Саддлера; страшно и мерзко представить, что скрывается под парчой, украшенной золотым шитьем. Луис нервозно помахивает бутылкой, сглатывает горькую от желчи слюну. Женщина, перевернувшись на живот, хватает полы мантии Озмунда Саддлера, исступленно целует, от чего на биолога накатывает новый приступ тошноты. Хочется отвернуться, не видеть, как испанка униженно ползает на животе, лобзая ноги Саддлера, однако слишком опасно выпускать таких тварей из поля зрения. — Я чувствую твое раскаяние, — голос Саддлера звучит вкрадчиво; наклонившись, он опускает ладонь на голову женщины, чьи глаза залиты кровью и слезами, — я знаю, что ты делала то, что должна. — Серьезно?! — взвивается Луис. — Да эта ненормальная меня чуть не прибила! — Ей было приказано заботиться о тебе, сын мой, — объясняет Саддлер снисходительно; биолог раздражённо дергает верхней губой. — Хороша забота — пытаться выбить мне зубы ложкой. — Ты почти не притрагиваешься к еде. Это вызывает беспокойство, — Озмунд величаво выпрямляется, позволяя женщине обнимать себя за ноги. — Ты не здоров, сын мой? — Я в порядке, благодарю, — язвительно бросает Луис и отшвыривает бутылку; она бьется об стену, но не разбивается, на темном стекле трещины расползаются паутиной. — Только мне еще долго не захочется есть после этой бешеной суки. — Она всего лишь делала то, что ей велели. Служила на благо Лос Иллюминадос, — Саддлер царственно поводит рукой; его ухмылка становится совсем поганой. Он знает, что Луис хочет спросить о Лукреция, но сам ни за что не расскажет, нарочно будет изводить и присылать к биологу осатанелых баб. Сера бросает на рослую фигуру в мантии неприязненный взгляд и отворачивается, увязая в собственном бессилии, будто в янтаре. — Тебе что-то не нравится, сын мой? — ехидно тянет Саддлер; он отходит от женщины, не решившейся подняться, и щупальца на посохе начинают завиваться кольцами. — Так скажи, чего ты хочешь, и, возможно, я дам тебе эту милость. — Девушка… которая приходила ко мне раньше… — Луису противно от того, что приходится просить, однако ему нужно знать, что Лукреция в порядке; взгляд Саддлера озаряется неестественно голубым сиянием, широкая улыбка разделяет лицо надвое. — Ах, так вот, в чем дело, — Озмунд понимающе кивает, перебирая щупальцами по древку посоха, — я счел нужным отправить Лукрецию в замок Салазаров. Там она нужнее, чем здесь. — Зато она не пыталась меня удавить, — вяло огрызается Луис; он рад, что девушка цела, но окончательно убеждается в том, что Саддлер отослал ее специально. — Если ты так нуждаешься в Лукреции, то я позволю моей юной дочери вернуться, — снисходительно произносит Саддлер, — но при условии, что ты истово и старательно будешь трудиться на благо нашей святой миссии. Я терпелив, сын мой, но не допущу пренебрежения и неповиновения. Уясни это. — Конечно. Разве может быть по-другому? — усмехается Луис, скрывая ненависть и презрение; в том числе и к самому себе.