Самозваные святые

Лукреция содрогается, падает на колени, как только паразит втягивает щупальца обратно в ее тело; кожа пузырится, пока лас плагас перекатывается внутри девушки, кровь и сукровица разлетаются брызгами, паразит, вытянувшийся вдоль ее позвоночника, перебирает усиками, после чего сворачивает их, кутаясь в жировую ткань, золотистую, цвета липовой смолы и цветочного меда, и кожа сходится над ним, срастаясь и укрывая лас плагас. Шипы на руках Лукреции скрываются под посветлевшей кожей, и девушка вновь становится обычной, словно только что не она прикончила троих зараженных. Луис стоит, не в силах пошевелиться; он отстраненно думает, что Лукреции надо бы помочь подняться, однако его чувство самосохранения требует бежать, бежать как можно быстрее и дальше, не только от девушки, но и с этого сраного острова. В сторону Атлантиды, например; из-за низких температур там твари, подобные лас плагас, не выживут. Сера отупело смотрит на спину Лукреции, оголенную в разорванном платье, видит выступающие позвонки и сведенные лопатки, родинку над поясницей, розовый полумесяц шрама под правой лопаткой; все такое обычное, настоящее и мнимо безобидное, скрывающее под этой смазливой оболочкой тварь, способную выесть внутренности Луиса. Черт, он же знал, что Лукреция такое. Видел, что Саддлер и лас плагас делают с людьми, однако верил, надеялся, как дурак… блять, на что?! На божественное вмешательство? Здесь свои боги, а у ангелов жала и клыки. Луис сглатывает едкую от желчи слюну, ощущая болезненную сухость в горле. Его немного тошнит, не только от омерзения, но и от жалости к Лукреции, которая с трудом поднимается на ноги. Все это ее вымотало; девушка опирается на стену, судорожно поправляя распоротый ворот; к Сере она не поворачивается. Плечи Лукреции вздрагивают, она дышит прерывисто, низко опустив голову; Луис ее не торопит и не делает попыток подойти; передышка нужна им обоим. Когда девушка все же оборачивается, биолога остро бьет ее взглядом: глаза девушки красные, воспаленные, полные слез и мольбы о помощи, словно Луис единственный, кто способен ее спасти. Лукреция всхлипывает, дрожа нижней губой, но вынуждает себя улыбнуться. — Я… — выдавливает она, смаргивая слезы, — я платье порвала… У Луиса обреченно немеют колени; нашла, о чем беспокоиться! Какое нахер платье?! Она же… ее ведь серьезно могли ранить! У молота навершие больше ее головы! А если бы трое мордоворотов набросились бы на нее одновременно?!.. А сам Сера хорош: стоял и пялился; но разве он мог что-то сделать?.. А сейчас? Что Луис мог сделать сейчас? Что мог дать Лукреции, кроме толики участия? Отрывисто выдохнув, мужчина обтирает покрытые холодным потом ладони о джинсы и на негнущихся ногах делает шаг к Лукреции, виновато перебирающей вышивку на платье. Она кажется такой несчастной, что Сера, не выдержав, расстегивает куртку, чтобы накинуть ее на плечи девушки. — Подумаешь, платье… главное, что ты цела, — мужчина старается говорить бодро, хотя колючий ком встает поперек глотки из-за того, что Лукреция готова разрыдаться. Она не выглядит счастливой и гордой своим даром, и Луис окончательно убеждается, что за всем этим религиозно-фанатичным елеем Лукреция скрывает собственное горе. Он прижимается щекой к ее виску, успокаивающе гладит по спине, прямо по плаге, лежащей в ее теле, будто в колыбели, и Лукреция доверчиво утыкается носом ему в ключицы, замирая.