Самозваные святые

Луис ждет Саддлера со страхом и отвращением; Осмунд не отказывает себе в удовольствии покрасоваться перед паствой, а выступать перед разумным зрителем вроде Луиса куда интереснее, чем перед зараженными деревенщинами. Саддлер контролирует почти всех в деревне, ганадо покорны ему, словно марионетки, а тут — этакий конфуз. Осмунд захочет узнать, что произошло, почему Луис оказался подвергнутым опасности, и Сера волнуется за Лукрецию; вдруг Саддлер сочтет, что это ее ошибка, хотя девушка совершенно ни в чем не провинилась. Напротив: она спасла Луиса, и мужчина, накидывая свою куртку на подрагивающие плечи Лукреции, мысленно обещает ей вернуть должок, как только представится возможность. Пусть он может немногое, но постарается; хотя бы… убьет ее быстро и безболезненно, не позволив окончательно превратиться в монстра. Лукреция не заслужила умирать чудовищем. — Не переживай из-за платья, — Луис говорит громко, с наигранной веселостью, чтобы скрыть собственное беспокойство, — уверен, у Рамона полные сундуки этого добра остались от покойной синьоры Салазар. Уверен, он одолжит тебе что-нибудь. — Не думаю, что синьору Рамону понравится, если я буду носить платья его покойной жены, — глухо отвечает Лукреция, запахивая мужскую куртку на груди. Биолог протяжно выдыхает, потирая подбородок; брак Салазара был скоротечным и несчастным; Луис слышал, что Рамон подчинялся Саддлеру потому, что надеялся, будто он сумеет вылечить его маленькую дочь, но лас плагас ожидаемо убила младенца, а синьора Салазар не пережила смерти ребенка. Это окончательно свело с ума Рамона; кроме Осмунда Саддлера в жизни кастеляна замка не осталось никого. — А мы с тобой очень хорошо попросим, — находчиво отвечает Луис, с улыбкой заглядывая в посеревшее лицо девушки; под глазами Лукреции чернота, щеки ввалились, выглядит девушка болезненно и понуро. — Уверен, он не захочет, чтобы ты ходила… ну… Сера фривольно изгибает брови, каждую несколько раз поочередно. — Полуодетой, — роняет он; странно испытывать влечение к телу, забитому хищными паразитами, но Лукреция снова выглядит… как Лукреция, и Луис садится рядом с ней на край кровати, практически вплотную, и бедро мужчины оказывается прижатым к ее бедру. Он чувствует тепло девушки сквозь слои ткани, а сердце обрывается и ухает вниз, будто в колодец, когда Лукреция ловит его взгляд. Глаза у нее бездонные и черные, цвета крепкого до сбившегося дыхания кофе и безлунной ночи, покрасневшие, воспаленные, со слезами, скопившимися в уголках. Губы дрожат; Сера, мысленно чертыхнувшись и тряхнув головой, опускается перед девушкой на колено, берет ее лицо в ладони, однако Лукреция втягивает голову в плечи, отворачиваясь, прячется от Луиса за каскадом упавших кудрей. Биолог больше не пытается к ней прикоснуться, просто смотрит и ждет, давая испанке возможность успокоиться. Похоже, не так уж и рада она благословению Саддлера. — Владыка… и господин Рамон… — ее срывающийся голос звучит еле слышно, — говорили, что это честь… Господь выбрал меня… но я не хотела… мне было страшно. Отец Биторез сказал, что нормально — грехи заставляют нас бояться святого очищения, но… — Тш-ш, не надо, — пальцы Серы отводят спутанные волосы Лукреции ей за ухо, ловят катящиеся по щеке слезы, оглаживаю скулу; девушка склоняет голову, прижимаясь к его руке, и устало смыкает веки, — не говори ничего. Я понял. Давно все понял.