Самозваные святые

С улицы доносятся звериный вой, лай, рычание, сбивчивая речь на испанском; отогнув край шторы, Луис видит ганадо, которые тащат на цепях нескольких зараженных псов. Гипертрофированно развитые челюсти, багровые десны, бугрящиеся неровно вылезшими дополнительными клыками, клочкастая шерсть, сквозь которую проглядывает сизая кожа, обтягивающая сухие мышцы. Псы ярятся, брызжут слюной, кидаются на ганадо в стальных конусообразных шлемах с забралами в виде оскаленных черепов, которые отгоняют их палками. Ушной канал одного из псов разрывает выпроставшимися щупальцами лас плагас, зверь истошно ревет и рвется с цепи, однако его продолжают волочь под глухие вопли, доносящиеся из-за крепостной стены; Луис не хочет знать, куда тащат псов и что скрывается за замковой стеной. Вряд ли что-то хорошее. Сера отходит от окна, оттягивая ворот рубашки; чахлая герань желтеет жухлыми листами и цветет бледно-розовым, почти белым, паутины в комнате в разы меньше, как и пыли, на кровати почти чистые простыни и зашитое покрывало; почти сносные условия, не считая того, что прислужники Салазара совсем отбитые фанатики. Рамону нравится присутствие Луиса в замке: коротышка взял в привычку ужинать вместе с гостем в парадном зале среди рыцарских доспехов и портретов благородных предков. Разделенный длиной стола и отгороженный рядами блюд, канделябров и ваз, Луис все равно с трудом проталкивал еду в горло, пока Салазар жрал за троих; и как столько влезает в этакого коротышку? Рамон ел мясо сырым, но чинно пользовался ножом и вилкой, пил вино из хрусталя, манерно отставив мизинец. На шее Лукреции переливались изумруды фамильного ожерелья Салазаров, платье мерцает золотым шитьем, линия выреза пенится кружевом: девушка выглядела ничуть не хуже дам на картинах — Рамон любит красивые вещи, а Лукреция для него все равно, что статуэтка, новая игрушка. Луис радуется, что поблизости есть хоть кто-то дружелюбный, однако предпочел бы убрать девушку подальше от жадного взгляда Салазара. Однако Рамон — хозяин; негоже гостю указывать ему, как вести себя в собственном же доме, который Сера предпочел бы разрушить до основания. Дверь приоткрывается почти бесшумно, но биолог улавливает шорох ткани и стук каблучков; это вполне мог быть и Салазар, однако Рамон так рано не выбирается из постели, поэтому Луис с улыбкой поворачивается к вошедшей Лукреции. В ее волосах, заколотых на макушке, красные розы, а платье — бархатное, нежно-розовое, с узким корсажем и высоким воротом. Девушка вприпрыжку врывается в комнату, подхватывает юбки, кружится, счастливая, веселая, смеющаяся, и, глядя в ее сияющее лицо, Сера на миг забывает, где находится. — Красивое, правда? — спрашивает девушка, любовно разглаживая ткань; платье не новое, немного мятое, довольно старомодного кроя, однако биолог видит в Лукреции принцессу, которую заставили стать чудовищем. — Это ты красивая, — ровно произносит он, — но я рад, если платье тебе нравится. — Будет жалко, если и его придется порвать, — продолжает испанка; Луис вопросительно приподнимает бровь. — Зачем его рвать? Если понадобится, можно аккуратно снять… — Если на тебя снова нападут, я не успею осторожно раздеться. — Я смогу раздеть тебя быстро и легко, — великодушно предлагает биолог; Лукреция, осекшись, замирает. — Не говори так. Господин Рамон… не одобряет фривольности. — А ты? Одобряешь? — Луис говорит, осознавая всю провальность идеи, однако удержаться выше его сил.