Самозваные святые

Лукреция разглаживает складки на юбке; несколько непокорных кудряшек падают ей на лоб. — Я хотела сказать, что господин Рамон разрешил нам прогуляться по замковому саду. Но, похоже, ты не настроен на прогулку. — С тобой я готов идти на край света, моя красотка. И никакой Рамон нам не помешает, — бесстрашно произносит Сера; девушка хмурится. — Прошу, не зли господина Рамона. Он может быть… очень суровым. — Да, я в курсе. Он мне рассказал, как обращался с тобой, — биолог облизнул пересохшие от злости губы, шагнул к побледневшей Лукреции, которая прячет дрожащие пальцы в складках бархатной юбки, розовеющей клубничным мороженым. — Я… — испанка заикается, — сама виновата. Я не слушала… Владыка Саддлер… он знает, как лучше, а я… была полна скверны, и господин Рамон… От злости, растущей быстрее лас плагас, занимающей все естество Луиса, болит голова; взять бы один из старинный рыцарских топоров и порубить тщедушное тельце Салазара. Он многое хотел бы сказать Лукреции, но то, что коснется ее ушей, прозвучит отголоском в головах других зараженных, поэтому он в молчании подходит к девушке и прижимает ее к груди; неважно, что в ее теле, как джинн в бутылке, сидит паразит, плевать, Салазар — все равно, что табакерка, скрывающая черта. Имеет значение только Лукреция, которую Луис здесь не оставит. Сделает все, что угодно, даже свяжется с руководителями «Umbrella», но найдет способ спасти ее. — Больше тебя никто не тронет, — шепотом обещает он; испанка утыкается лбом в плечо Серы. — Я верую в Отца нашего Саддлера и священное слово Его. Я не предам заветов Лос Иллюминадос и отрекусь от ереси, чтобы стать частью святой плоти… Я сделаю все, что мне скажут… — Да. Ты умница. Чудесная девушка. Жаль, что мы познакомились при таких обстоятельствах. Лукреция всхлипывает, прижавшись щекой к его шее. — Иногда меня преследуют нечестивые мысли о том, что мне хочется домой, но ведь теперь здесь мой дом. Я счастлива, что могу быть рядом с Владыкой Саддлером… — А я счастлив, что ты со мной. — Святое провидение привело меня сюда, — продолжает девушка, — Лола упала, повредила ногу, а связь здесь плохо ловит. Мы с Диего и Кеннетом пошли в деревню, хотели позвонить, попросить помощи, а они… они привели нас к Свету… — Света здесь столько, что ослепнуть можно, — усмехается Луис; Лукреции нужно выговориться, однако ей приходится тщательно подбирать слова, чтобы ее не заподозрили в ереси. Биологу жаль Лолу, Кеннета и Диего, того экскурсовода, но сам он горит от гнева, как сухостой в жару. — Я так благодарна Владыке Саддлеру, — выдыхает Лукреция и поднимает голову, когда Луис берет ее лицо в ладони. Девичьи щеки мокрые от слез; шальная мысль, что плаге может быть так же тоскливо, как и ей, отражается слабой улыбкой на губах Луиса. — И я. За то, что позволил нам быть вместе, — совершенное безумие, но разве можно остаться нормальным в этой деревне? Сера медленно подается вперед, стараясь думать о смехе Лукреции, об ее цветах, о том, как ей нравятся эти уродливые платья, и бережно касается губами ее губ; их поцелуй горчит отчаянием и безысходностью.