Самозваные святые

Сад при замке Салазаров в самом деле оказывается диким и заросшим; каменный забор рассохся и развалился, пруд высох, статуи затянуло плющом, сквозь камни, которыми вымощены дорожки, пробиваются сорняки. Лукреция придерживает юбки, чтобы не испачкать бархатный подол, а Луис держит ее почти целомудренно за локоть. Девушка не протестует, хотя Сера чувствует, как она напряжена; он всматривается в профиль испанки, чеканный, резкий, как на монете, и не позволяет себе притянуть ее ближе к себе. — Ты же знаешь, что Рамон был женат? — Салазар — не самая приятная тема для разговора, но молчать невыносимо; в замке оказывается паршивее, чем в комплексе Саддлера, где есть вертолетная площадка и грузовой лифт. Лукреция уныло кивает. — Да, я видела ее портрет. И их совместное свадебное фото. У синьоры Салазар было очень красивое платье. Луис прочищает горло; покойная жена Рамона была выше его на голову и в три раза толще, однако ей, недалекой, смешливой и наивной, как-то удалось смягчить нрав Салазара; можно сказать, они были счастливы, пока у их маленькой дочери не проявился недуг. Горе испортило и без того непростой характер Рамона, настолько, что он позволил Саддлеру захватить власть в деревне и заплатил за возможностью ему служить жизнью своей жены. — Художник перестарался, на мой взгляд, когда прорисовывал все эти кружева и воланы, — замечает Сера, — а младенца изобразил таким толстощеким, что он скорее похож на мясника Хуана, чем на Рамона. С губ Лукреции слетает смех, и она зажимает ладонь рукой, боязливо оглядывается по сторонам, словно Салазар может прятаться в зарослях крапивы, однако ни ему, ни ганадо не интересен сад, где на одиноких, плохо прополотых и прорыхленных клумбах, цветут белые розы. — Нехорошо так говорить. Господину Рамону не понравится… он так любит этот портрет… — Потому что тех, кто на нем изображен, нет в живых, — синьоре Салазар повезло; Луис даже не хочет представлять, каким бы она стала монстром под влиянием лас плагас. Солнце мягко пригревает, в носу свербит от запаха пыльцы и трав. Хочет чихать, а еще — перебраться через каменный забор и спуститься к ручью: биолог помнит, что там заросли малины и земляники. Тянет на луг за старой мельницей, где раньше было поле подсолнухов. Вот бы набрать для Лукреции букет… Мирные мысли помогают отвлечься от ужасов действительности, в частности: от грохота и рычания за замковой стеной. Нечто ломится наружу, ревет, лязгая цепями, пыхтит и топает; Лукреция, повернувшись на шум, сводит брови. — Замок господина Рамона хорошо защищен, но это уже третий эль гиганте… похоже, их больше негде держать, кроме как здесь. — Похоже, Салазар любит не только красивые вещи, — бросает Луис. — У него много сокровищ. Кто-то должен их охранять, — поясняет Лукреция; пальцы биолога соскальзывают с ее локтя на девичье запястье, обхватывают ее ладонь. — Тогда странно, что он не приставил стражу к тебе, ведь ты сама та еще драгоценность. Девушка пытается высвободить руку. — Луис… не надо. Дело не только в Салазаре, а в том, что… Она прерывисто вздыхает. — Ты не часть нашей паствы, — отрезает испанка, — я благословлена, а ты — нет. Поэтому… я могу тебе навредить.