Самозваные святые

Симптомов заражения по прошествии часов не проявляется, и обрадованный Луис готов целовать Лукрецию часами напролет, но вместо того, чтобы млеть от ее пальцев, перебирающих его волосы, он просит аудиенции у Рамона. Гребанный карлик принимает биолога в библиотеке, где пахнет плесенью и старой бумагой. Салазара, сидящего в широком кресле за столом из красного дерева, едва удается разглядеть: мелкий, чахлый уродец совсем теряется на фоне Вердуго. Помада на дряблые губы наложена неровно. Луис подозревает, что он пользуется косметикой покойной жены. А до того таскал пудру у мамочки. — Синьор Сера, чем обязан вашему визиту? По какому поводу такая срочность? — Рамон склоняет голову набок. — Мы бы и так встретились с вами за ужином. — Не захотел портить вам аппетит разговором о делах, — отмахивается биолог; Салазар приподнимает брови, выщипанные и подчеркнуто изогнутые. — Что-то серьезное? — Салазар кладет локти на стол, сплетая пальцы. — Хочу попросить перевезти сюда кое-какое оборудование, если вы не будете против. — Нет, нет, что вы, — голос Рамона срывается на фальцет, — Владыка Саддлер распорядился создать для вас все условия… — Премного благодарен, — Луис, взмахнув рукой, склоняется в поклоне, скрывая насмешку во взгляде за темной челкой, — а еще… не станете ли вы возражать, если Лукреция в свободное от обязанностей время будет работать в саду? Там у вас… уютно. Салазар недоверчиво щурится. — Не вижу связи между вашей работой, моим садом и Лукрецией, — Рамон мерзко ухмыляется, — если надеетесь сбежать… — Надеюсь иногда дышать свежим воздухом. Для здоровья полезно, — отрезает Луис. — Дышать я никому не запрещаю, — подчеркивает Рамон, — а у Лукреции много дел в замке. Видите ли, синьор Сера… я довольно жадный. Лукрецию отдали мне, и мне очень тяжело делиться ею с вами. А еще я не терплю испачканных женских рук. Салазар негодующе трясет подбородком. — Нет ничего отвратительнее ногтей, черных от забившихся под них земли. Думаю, Лукреция не захочет, чтобы я снова их вырвал. Луис глотает горькую слюну, хотя хочет плюнуть в лицо Рамона. — Я помню, каким красивым был сад при вашей жене. Мне казалось, что это хороший способ почтить ее память, — говорить такое рискованно, но Сера решает попытать удачу; живот сводит спазмом, когда Рамон приподнимается в кресле, а Вердуго начинают тихо, угрожающе шипеть, дергая жвалами. — Вы не вправе говорить моей дражайшей супруге, синьор Сера. Она была моим ангелом, путеводной звездой, которая навеки закатилась в тот день, — чеканит каждое слово Рамон; его голос звучит твердо, хрипло, почти по-мужски, лицо будто становится грубее, с трясущихся щек осыпается пудра. Он выглядит так, словно готов броситься на Луиса; или приказать оттащить его в темницу. Биолог непроизвольно отступает на шаг, а Рамон, наоборот, откидывается на спинку кресла, царственно взмахнув рукой. — Ладно. Пусть возится в земле. Раз вам в радость любоваться на грязные, как у крестьянки, руки. И напишите список того, что вам нужно для работы. — Да, спасибо. Вы очень добры, — откликается Луис, мысленно торжествуя. Он почти выбегает из библиотеки, спеша обрадовать Лукрецию, и настороженно замирает, когда навстречу ему из тени колонны шагает тень.