Самозваные святые

Луис, держась за грудь, сползает на пол; это он еще легко отделался. Биторез мог бы остаться с ним, чтобы проверить, достаточно ли истово он молится. Биолог с ненавистью смотрит на запертую дверь, тяжелую, сколоченную из дубовых досок, с начертанным знаком Лос Иллюминадос. На окнах решетки, на чердак без лестницы не забраться, люк в подвал заколочен; бежать некуда. Под кожу многоножкой вползает страх: вдруг пока Луис здесь, Мендез что-то сделает с Лукрецией, однако биолог заставляет себя успокоиться. Это Рамону доставляет удовольствие измываться над другими, а Биторезом движут вера и служению Саддлеру. С трудом поднявшись, Сера медленно, мелко и часто выдыхая от боли, бредет к двери, напряженно прислушиваясь. В часовне тихо, только на чердаке слышится тоскливый вой сквозняков; Мендез вполне может стоять под дверью, желая убедиться, что биолог подчинился, поэтому Луис, злясь на необходимость прогибаться и глотать всю эту религиозную хероту, цедит сквозь зубы: — Отец наш… — горло сводит спазмом; организм сам сопротивляется, отвергая фанатичную поеботу. — Приведи меня к свету… не дай… сгинуть во тьме подобно прочим заблудшим овцам… Лучше бы Мендезу все это слышать, потому что Сера действительно старается. — Позволь заслужить твою милость, — стараясь ступать неслышно и затаив дыхание, Луис приникает щекой к двери, вслушивается в звуки, доносящиеся с улицы, но за порогом тихо, и тогда он отходит к окну. Стекла все в брызгах и потеках, толком ничего не разглядеть, но возле полуразрушенного сарая биолог различает голубое пятно: платье Лукреции ярко выделяется на фоне всеобщей разрухи и запустения. Рядом с ней Мендез возвышается темной скалой, и Луис сжимает кулаки: они слишком далеко, не услышать, о чем проповедник говорит с девушкой, но не похоже, что Лукреция сердита или напугана. Выдохнув, Сера отступает от окна, скрипом половицы под ногой заглушив стук чужих каблуков. — Добрый вечер, — произносит женский голос, звук которого едва не швыряет Луиса под скамью, — советую держать себя в руках — нам с вами не нужны шум и излишнее внимание. — Мне бы сейчас не повредил глоток бурбона. И пара сигарет, — Сера расправляет плечи, несмотря на ломоту в грудной клетке. — Не дашь прикурить? — Не курю, — беспощадно отрезает женщина; она стоит в проходе за алтарем, избегая выходить на свет, и биолог сам направляется к ней. — Какая жалость. — В церкви не положено курить, — сухо замечает она. — Я бы договорился за табак, — пожимает плечами Луис; чем ближе он подходит, тем явственнее различает в полумраке ее стройную фигуру, белый овал лица, обрамленный короткими черными волосами. Женщина складывает руки на груди, прижимает пальцы к подбородку; в темноте ее глаза мерцают как у притаившегося волка. — Догадываешься, зачем я здесь? — Раньше я бы предположил, что ты пала жертвой моего обаяния. Но теперь я несвободен, поэтому думаю, что ты претендуешь на янтарное украшение. Женщина цинично улыбается. — Я предпочитаю нефрит и яшму. Но я здесь от имени того, кто заинтересован именно в янтаре. — Тебя послал Краузер? — понимает Луис; женщина с оттенком недовольства качает головой. — Нет. Биолог сметливо щурится; что же, вполне ожидаемо, что Вескер будет окружать себя красавицами.