Самозваные святые

Вердуго швыряет Луиса под ноги Рамону, ганадо тут же налетают на ученого голодной саранчой, заламывают ему руки, вынуждают встать на колени. Перед глазами мутно, но бледное лицо Лукреции Сера видит ясно. Ее расширенные глаза полны страха, девушка почти не сопротивляется, пока ее тащат в коридор, а вот биолог пытается вырваться, сбросить хватку ганадо, за бормотанием которых он различает шипение, клекот и чавканье плаги. — Тебе повезло, что ты нужен Владыке Саддлеру. Только поэтому я сохраню тебе жизнь, — Рамон картинно одергивает потрепанные кружева манжет, выглядывающих из-под рукавов камзола, и, не оборачиваясь, указывает пальцем в сторону Лукреции, — а вот ей… придется ответить за свою распущенность. И за твои грехи. За то, что ты поднял руку на меня, господина этого замка, она ответит десятикратно! — Завистливое чудовище, — хрипит Луис, — бесишься потому, что бы сам безобразный клоп, вот и вымещаешь свою злость на красивой девушке. Салазар смеется, запрокинув голову. — Красивая? О, это ненадолго! Я излечу ее от тщеславия и порочности. Будет… немного больно. Хотя, кого я обманываю?! Рамон, хохоча, всплескивает узловатыми руками. — Будет очень больно! И все из-за вас, синьор Сера. — Обвиняешь меня в том, что сам кровожадный, больной ублюдок?! — ноют вывернутые от смрадного дыхания ганадо, липко оседающего на щеке, мутит; напрягшись всем телом, Сера пытается подняться, однако его снова бьют: тяжелый кулак впечатывается в скулу, затем удар в грудь выбивает из легких воздух, а от боли в животе Луиса сгибает пополам. Не стоило ему хамить Рамону, однако молчать, пока уродец изгалялся над Лукрецией, было выше его сил; точно, как и умолять, унижаться перед Салазаром, которому хотелось почувствовать себя выше, чем он есть. — Какая бессмысленная, напрасная отвага, — тянет Рамон, довольно наблюдая за избиением Луиса, — я ведь мог бы быть к вам милостив, синьор Сера, прояви вы ко мне уважение. Все-таки у меня есть сердце, и я тоже когда-то любил… — Любил, — презрительно выплевывает Луис, — настолько, что сам позволил сгубить свою дочь. Сколько ей было? Полгода? Год? Твоя жена просила тебя этого не делать? Сколько Анхелита мучилась прежде, чем плага ее убила? — Заткнись! Замолчи! Не смей трепать об Анхелите своим поганым грязным языком! — вопит в истерике Салазар, и ганадо вновь принимаются избивать Луиса. Удары сыплются со всех сторон, биолог пытается прикрыть голову, защитить живот, однако один особенно увесистый пинок попадает прямо по рации. Раздается треск, осколки пластика впиваются в кожу; Сера сдавленно стонет, повалившись набок. Рамон хищно подается вперед. — Что у него там? Проверьте! — распоряжается Салазар; Луис старается оттолкнуть чужие шарящие руки, но от удара в челюсть во рту становится солоно, биолог захлебывается собственной кровью, сочащейся из разбитой губы и прикушенного языка, а ганадо тянут в сторону его рубашку, разрывая, тянут за кусок ткани, обернутый вокруг его торса. Разбитая рация падает первой, вслед за ней из складок выпадает кусок янтаря, мутно-рыжего, безобидного на первый взгляд. От воя Рамона замок содрогается до самой крыши. — Вор! Предатель! Как ты посмел осквернить нашу святыню! — Салазар трясущимися руками хватает янтарь, колотясь от возмущения и ярости. — Казнить! Казнить еретика!