Самозваные святые

Лукреция кусает его быстро, по-звериному резко, сжимает челюсти, с легкостью прокусывая куртку, и почти сразу же отпускает, оттесняя растерянного Луиса и опасно подрагивая жвалами на Леона. Рот девушки красный от крови, вокруг глаз черно от проступивших вен; она рассекает колючим щупальцем воздух, вторым стараясь дотянуться до Леона, но Кеннеди стреляет прямо в темный крюк жала. Лукреция тонко взвизгивает, отшатнувшись, однако мгновенно атакует Леона. — Бешеная у тебя подружка, — роняет Кеннеди, по кругу отступая от испанки; Луис морщится, держась за прокушенное плечо. Кровь сочится между пальцев, затекает под куртку; неприятно, но не критично, хотя такого биолог не ожидал. Его красотка всегда была такой милой, а из-за болтовни Кеннеди превратилась в настоящую фурию. Кто тянул этого парня за язык? Где его чувство такта? — Луис, ты как? — Леон делает шаг в сторону Серы, но Лукреция бьет щупальцем, не подпуская его к ученому. Она выращивает третий отросток, покрытый длинными тонкими шипами как у регенерадора и с клешней на конце, которая, хищно щелкнув, пытается схватить Кеннеди, юрко отскочившего за груду камней. — Нормально. Но было бы еще лучше, если бы ты следил за языком в разговоре с дамами, — сипит биолог; боль растекается по всей руке, отдает ломотой в бок, отзывается слабостью и головокружением, однако Сера твердо стоит на ногах, пытаясь здоровой рукой удерживать и искать в сумке подавитель; нужно сделать укол, пока не пролилось еще больше крови. — Она одна из них. Такая же, как Саддлер, — упрямо говорит Кеннеди, но больше не стреляет; Лукреция тоже не нападает, взвинченная, напряженная, напуганная. — Так ты тоже. Однако стараешься спасти синьорину Эшли. — Эшли? — испанка ревниво вскидывает голову. — Кто такая Эшли? В деревню… пришел кто-то еще? — Мы скоро уйдем, — убежденно изрекает Леон, целясь в девушку из-за кучи булыжников, оставшихся после раскопок; он отстреливает одно из щупалец так, что оно, хрустнув, безвольно повисает, но остальные два устремляются за Кеннеди. Ему хватает ловкости увернуться только от одного: второе задевает Леона по плечу вскользь, но рассекая кожу глубоко, до кровавых брызг. — Сука!.. — Не смей выражаться! — требует ученый, подбираясь к испанке со шприцем; подставляться под удар щупалец не хочется, однако другого выхода нет. Леон, поджав посеревшие губы, стреляет, Лукреция замахивается на него отростком, черным и лоснящимся, сбивая составленные в ряд бочки, которые, повалившись, лениво катятся, расплескивая маслянистую жидкость. Кеннеди, отвлекшись на шум, пропускает удар, и шипы полосуют его бок, разорвав футболку и плотно засев в коже. Леон глухо воет, выхватывает нож, вгоняя лезвие в щупальце, которое Лукреция отдергивает с гортанным жалобным криком. Луису остается до нее чуть меньше шести шагов. Леон, согнувшись от боли, нажимает на спусковой крючок, почти не целясь. Пуля пролетает разъяренным шершнем, рикошетит от стены прямо в сторону бочек. Луис, отшвырнув шприц, хватает Лукрецию за руку. — Ложись! — его крик тонет в грохоте взрыва, в ослепительной огненной вспышке, в ударной волне, сносящей их легко, как кегли. Луис пытается держать крепко, но пальцы все равно разжимаются, и он теряет Лукрецию. Удар спиной и затылком обрушивает на него бетонный пласт боли, сквозь который он различает шум обвала.