Время всё решит

И время действительно всё решало — в своей неспешной, неторопливой манере. Первым приходить в себя стал Руди — он вновь начинал превращаться в привычного зазнайку и занозу в одном месте — в хорошем смысле этих слов. Вновь начал говорить много, как если бы ребёнок запоминал слова и активно пользовался новообретённой способностью — и это хорошо сказывалось, пожалуй, на всех. Оминис стал чуть живей. Эмили тоже — часть тревог за друга постепенно исчезала. Но боль всё равно оставалась — собственные проблемы и чувства никуда не исчезали, не решались так быстро, как ей хотелось бы. Ей по-прежнему было больно — будь тому причиной собственные мысли или случайно пересекшиеся взгляды с Себастьяном — и оборванные так же быстро, как и соприкоснулись. Она правда старалась держаться при всех — почти всегда удавалось, но оставаться наедине с собой было невыносимо: чувства захлёстывали огромной волной, вырываясь наружу потоком слёз и крепко стиснутыми зубами. Старалась, правда. Но не всегда всё получалось идеально. — Ну давай, говори, что стряслось, — так легко спрашивает Руди, стряхивая пепел с кончика самокрутки, будто спросил про погоду; ночное небо над астрономической башней было таким ясным, от чего даже удивительно, что Амит или ещё кто из студентов не поднялся сюда тоже, понаблюдать за звёздами, но, видимо, поздний час и резкие заморозки отпугнули всех желающих. Кроме них. Эмили хотелось перевести тему, сменить русло их диалога в другую сторону: обсудить домашнее задание по астрономии или ударить Уильямса по руке за его вредную привычку, но то было бесполезно — мысли не о звёздах были совсем, а привычки свои парень всё равно не бросит, сколько не души его нравоучениями профессора и друзья. Да и, рано или поздно, их диалог вновь придёт к этому вопросу — их камню преткновения. — Да ничего такого, просто… Мысли в голове Эмили путаются, порядок слов то и дело меняется и поддаётся уже ставшей бесконечной редактуре, а язык еле ворочается, выливая наружу лишь какую-то непонятную, сумбурную смесь, от которой становилось тошно и чуть горчило. — Я не могу больше, Себастьян и я, и ты тоже, я устала, мы все устали, но нужно просто потерпеть, но сколько это ещё продлится и… и… Вновь этот дурацкий ком в горле, вновь эти дурацкие слёзы, стоявшие мутной пеленою в глазах, вновь эти дурацкие нервы, тянущие её душу в разные стороны — тонкая струна, наконец, рвётся, и Эмили не сразу осознаёт, что опускается на колени, прислоняясь к холодной стене замка, и заходится слезами — не сразу осознаёт, что случается это не в одиночестве, не в четырёх скромных стенах, а перед живым человеком — человеком, переживающим за неё, просто по-своему. Руди застывает в растерянности — собственные мысли тоже начинают путаться в голове, и он медлит, прежде чем начать действовать: тушит самокрутку и подходит к подруге, садясь перед ней и кладя руки на плечи, а после вовсе обнимая — неуверенно, робко поначалу, но потом крепче, аккуратно поглаживая по спине и шепча что-то успокаивающее. Хотелось остановиться, хотелось перестать плакать — вновь стать прежней Эмили, весёлой и активной, той самой Эмили, у которой всё всегда хорошо — но почему-то никак не выходило. Ей было неловко за себя, тошно от себя, ей было плохо — сколько ни старайся она доказать миру вокруг и, наверное, самой себе обратное. Плечо Руди было тёплым, а ткань жилета чуть влажной от собственных слёз — как же неловко, как же стыдно, ведь не того ей хотелось, вовсе нет — но свои же руки в непонятном, неуправляемом порыве цепляются за друга, вжимая Эмили в парня сильнее, до побелевших костяшек — будто земля ускользнула из-под ног и то был единственный шанс не упасть вниз — то был край обрыва, с коего она, в конечном итоге, рухнула, потеряв равновесие. Земля в действительности исчезает из-под ног — Руди подхватывает девчонку легко, беря на руки. — Я, вроде как, даже что-то понял, или нет, но точно понял, что кое-кому тут срочно нужно принять чашечку-другую горячего чая и пару кексов с кухни. Да, тех самых, снова забыл, как они правильно называются, но ты поняла, что я имею в виду. Она поднимает взгляд смущённый, стыдливый — парень давит из себя улыбку, широкую, чуть кривую, стараясь быть, как уже привык, уверенным и несерьёзным — но Эмили всё равно замечает тень страха и переживания в фиолетовых глазах. Однако, не противится, не мешает ему править ситуацию — слишком поздно было уже что-то менять. Ну или, может, самое время.

***

Эмили утыкается взглядом в чашку чая — фарфор чуть обжигает замёрзшие кончики пальцев. Она не отнимает их, терпя несильную боль — боль отвлекающую, собирающую мысли воедино, физическую боль, которая была, кажется, даже необходима ей после столь затянувшейся боли душевной. Руди сидит перед ней, держа чашку за края, легонько болтая содержимое из стороны в сторону: его взгляд бегает, останавливаясь то на всхлипывающей Эмили, чьи глаза покраснели и опухли от слёз, то на суетящихся вокруг эльфов, готовящих кухню к закрытию на ночь, то на липовом чае и кусочке лимона, плавающим на поверхности. Один из эльфов приносит им пару кексов — Руди с благодарностью кивает и улыбается ему, после чего смотрит на девчонку, на этот раз стараясь не сводить глаз и смотреть внимательно. Стараясь вникать во всё — в жесты, в возможные слова, стараясь прочувствовать эмоции, тучей нависшие над пуффендуйкой. Стараясь, наконец, быть хорошим другом. — Если тяжело — можешь ничего не говорить. Я просто буду рядом столько, сколько тебе это потребуется. Ну, и вообще, буду рядом всегда, — начинает Руди, прочистив горло; слова звучат так, будто были и не его вовсе, будто это не он говорил, а Оминис его голосом. Эмоциональная поддержка была больше его талантом, а не Уильямса, но ради друга — нет, ради друзей — Руди был готов учиться новому, ступать на территорию незнакомую, неизученную. Эмили благодарна ему за это. Старается выдавить из себя улыбку, но выходит она совсем уж кривой и вымученной, а потому девушка прекращает попытки, снова опуская глаза. Она вновь вздыхает, вновь собирается с мыслями, пытаясь теперь уж точно выстроить слова в предложения как надо, после чего начинает говорить — неторопливо, с большими паузами, но говорить. — Я не могу сказать всего, потому что не хочу никого обидеть своими словами или прозвучать грубо или предвзято. Могу сказать, что я… просто жду, когда всё закончится и наладится. Руди кивает, принимая это — или, по крайней мере, стараясь принять. Он сам — ходячая эмоция, ему легче один раз сказать всё, что засело в дурной голове, да сказать так, как оно есть, без попыток сгладить острые углы. Уильямс задумывается, что, пожалуй, тактика Эмили в данном случае была вернее его собственной — может, думай он чуть больше, то избежал бы половины тех проблем, что имел. А, может, и даже все две трети. Они сидят в тишине какое-то время, пока эту тишину не нарушает сам Руди, отставляя чашку в сторону и вставая с места. Он подходит к девушке, протягивая ей свою руку: — Не бойся, я поведу. Эмили замирает в нерешительности на мгновение, но после принимает руку друга, вкладывая в неё свою. Они вместе встают чуть поодаль от стола, и Руди, положив руки девушке на плечи, начинает вести в их медленном танце, мыча какую-то мелодию — Эмили не узнаёт её, но то и неудивительно, когтевранец часто генерировал разнообразные мелодии и стишки, веселя ими друзей. Друзей. Эми прижимается к груди Руди, дыша прерывисто: её снова тянет плакать, но уже ставшего привычным натяжения нервов не чувствуется. Уильямс начинает напевать чуть громче, руками гладя её по спине — странный, всё же, способ успокаивать, но как раз в духе Руди. Да и не важно, наверное, каким способом была достигнута цель — ей было действительно легче, словно друг собственными руками не гладил, а убирал камень за камнем с души, то ли отбрасывая их в сторону, то ли взваливая на собственные плечи. Руди не возражал этому новому грузу — что угодно, лишь бы не видеть девичьих слёз, не слёз горя так точно — только радости, светлой и лёгкой. — Я поговорю с Себастьяном. Мы правда затянули с этим, — между нот шепчет мальчишка Эмили прямо под ухо, и она, кажется, слышит, как со скрежетом исчезает ещё один камень. Её хватает только на одно слово, прежде чем взор опять начнёт застилать мутная пелена. «Спасибо».