Паноптикум

Часть никогда не равна целому и также целое никогда не равно части. В этой внезапно выведенной ею самой фразе она пыталась найти своё утешение. Спасти свою личность от погибели и вытащить себя самостоятельно, использовать это высказывание как волшебную палочку и придать внутреннему миру если не прежний облик, то хотя бы подобие порядка. Сидя на подоконнике окна пустой квартиры, она убеждала себя, что Рей — только часть её жизни и его смерть — также лишь один фрагмент, стоящий наравне с кусочками цельной мозаики других воспоминаний. И если последний месяц был ужасен, он лишь один из многих других, из которых строятся годы, а в конечном итоге и весь её путь. Рей не был её неотъемлемой половиной, лишь человеком, с которым она сблизилась, благодаря случайным обстоятельствам. И так же как он вошёл в её жизнь он её и покинул, оставив Наоми одну, но, главное, целую. Однако то, что она сделала сама с собой обрывало шанс продолжать существовать как обычное создание. Свои ужасные поступки она старалась объяснить ситуацией и так же сказать себе, что отвратительный поступок не вешает на неё приговор отвратительного человека, так как поступок — также лишь часть всех её действий и мыслей и сама она намного более многогранна, чтобы объяснить всю себя одним событием. Однако эти рассуждения, конечно, не помогали вовсе. Слабые попытки себя успокоить и укрепить свой дух стирались в крошку перед осознанием произошедшего. И в итоге мысли лишь загоняли её ниже и дальше, в глубочайшую больную апатию, не прекращающуюся тоску, с которой она начинала свой серый день и заканчивала с ней же, одна на диване в кухне, так как спать на их кровати была не в силах. Отрываясь от тревожного сна и замечая, что она вновь в состоянии осознавать и ощущать, она была готова молить любого, лишь бы эту способность у неё кто-то отнял. С исчезновением Рея исчезла её реальность. Он незаметно для них обоих, год за годом, заполнял её мирощущение и сам становился им — миром. А теперь он исчез, просто исчез из её жизни с поражающей неожиданностью и поверить в то, что реальность уже не та её мозг был вовсе не способен. Настоящую реальность он забрал вместе с собой, как будто отомстив ей за свою смерть и отобрав у неё возможность продолжать жить дальше. И единственной причиной, по которой не только тело, но и разум Наоми был ещё жив было то, что она со всей искренностью верила, что Рей никуда не делся. Просто ушёл из её поля зрения на неопределённое мгновение, но стоит ей сейчас моргнуть ещё раз, он появится. И сотни раз за эти дни она замечала его присутвие во всём. А порой даже ей казалось, что он и правда умер, но не оставил её. И оттого, что она чувствовала его мёртвое присутвие рядом ей становилось совсем уж плохо. В конце концов, через неделю после его смерти она твёрдо решила переехать, чувствуя, что, находясь на прежнем месте, теряет способность мыслить. Аренда квартиры заканчивалась не скоро, но Наоми уже сейчас собрала свои вещи и искала новое жильё. Более маленькое и скромное. За всю неделю она ни разу не пришла на собрания по делу Киры. Уже неважно было кто, когда и о чём догадается. Но всё же незнание порой пугало её и очень быстро обернулось навязчивым страхом. По множество раз на дню она замирала внезапно и прислушивалась к шагам на лестнице, а в последние дни совсем перестала выходить из дома. Страх, что кто-то обвинит её пробирал иногда мелкой дрожью. Да, вина не затихала в ней ни на секунду. Никого, кроме неё она уже не слышала, вина завладела ей и начала управлять. Порой Наоми едва сдерживалась, лишь бы не начать биться головой о стену — это казалось единственным способом заглушить вкрадчивый голос вины, вновь и вновь обьясняющий, почему Наоми не имеет права жить. Она многое не могла понять. Знала лишь, что жить так — тяжело. Когда к голосу общественного порицания примешивается собственный и только он и имеет значение, только он мучает её и она уже воспринимает его отдельным существом, взрощенном окружающими, чтобы тот прицепился к Наоми как клещ и впивался в неё без конца, разнося по венам страх самой себя. И кроме того ей не было чуждо простое человеческое сочувствие. Она чувствовала чужую боль, делила её на пополам с каждым, кого убила и такое её количество было поистине невыносимо. Настолько, что она призналась себе в конце концов — она хотела бы умереть. Нет, на самом деле не смерть была её желанием, а прекращение страданий от вины и горя, но с каждой секундой она вешала на себя всё больше и больше давящего груза, погружающего её на самое дно. Она задыхалась, но не могла подняться, в глазах темнело и ей казалось, что всё, что окружает её — сплошная кровь. Внутри неё была она же и потому Наоми просто растворялась в алом вареве, так как сама, по сути, тоже состояла из него. Её существование в эти дни представляло странную картину, в которой она была одна, но вечным её спутником также стала и смерть. Не только в виде бога, но и в виде каждого, кого она убила. Она убедилась: если умершая душа и остаётся в этом мире, то точно цепляется за своего убийцу. За плечами Наоми теперь неизменно стояли сотни душ, кричащих для неё и на неё, ведь только ей они теперь и могли выразить всю свою боль. В темноте зрение Наоми настолько обострялось, что она уже могла различить их исковерканные страданием лица. Вот почему она избегала тьмы и в квартире круглые сутки горел свет. Она вспоминала ту ночь, когда жуткую разрывающую боль заглушало тёплое присутвие другого существа. Когда она, оставляя свой внешний облик и разум в холоде, на деле пеклась и мучалась в агонии, в конвульсиях, не давая признать этого даже перед самой собой. Но воспоминания утихали и ей казалось уже, что всё это было ближе к очередному сну, чем к реальной жизни. С L она с того дня больше не виделась. Он предложил ей в ту ночь оставить расследование и если тогда она твёрдо отказалась, сейчас ситуация склоняла её именно к этому. В конце концов, она просто не знала, что делать дальше. Наоми замерла в тревожном ожидании скорой расплаты, застыла в одной позе, боясь пошевелиться, но дни шли и она постепенно понимала, что, кажется, мир продолжает бежать дальше. Всё вокруг так же стремилось в будущее и подхватывало своим потоком и её вместе со всеми. Наоми пыталась сопротивляться, но вокруг не было ничего, за что она смогла бы зацепиться. Её кружило и подбрасывало на камнях и ощущение неправильности перебивало всё, ведь она, конечно, не строила будущего, в котором Рея нет. В один из моментов, когда Наоми обернулась к реальности, она обнаружила, что деньги постепенно заканчиваются и ощутила острую необходимость в срочном поиске работы. Вся волокита с документами погибшего окончилась достаточно быстро, с ней, в основном, разбирались родственники обеих семей. Последнее событие — проводы умершего. Последнее, что заставило Наоми выйти к людям было похоронами Рея. Туда должны были съехаться все, кто имел к нему хоть какое-то отношение, и она, конечно, тоже. В погожий денёк остатки Рея подверглись пламени. Раздавленное тело обугливалось и плавилось, чтобы дойти до состояния праха. В соседней комнате собралась целая толпа и все знакомые и не очень лица успели поговорить с Наоми, считая её наиболее страдающим в этой ситуации человеком. Она вела себя очень скованно и отстранённо и никто не увидел её слёз ни на кремации, ни на похоронах, когда урну вмуровывали в памятник. Всё происходящее казалось ей старым фильмом с помехами, в котором она лишь актриса, реальная жизнь которой осталась за пределами камеры. После долгих разговоров, банальных фраз и громких плачей Наоми сказала, что очень плохо себя чувствует и ей нужно поехать домой. Возвращалась она в одиночестве. В ту ночь свернувшуюся в калачик Наоми посетил Рей. Его образ, пришедший к ней во сне, казался образом высшего существа и в то же время был до боли родным и знакомым. Он улыбался ей и гладил по щеке долго, до тех пор, пока его лицо не растворилось и она не открыла глаза, уже начинавшие наполняться слезами. Наоми сидит на своём подоконнике и вечер перетекает в ночь, но до сна для неё ещё очень далеко. Страх вытеснил эту потребность и вручил ещё одну неприятную особенность — у Наоми началась паранойя. Уже на вторую ночь после гибели Рея она отметила внезапную неуютность её положения и ту частоту, с которой она встревоженно глядит во тьму арки коридора. Днём она постоянно оборачивалась, опасаясь даже выйти из квартиры, проверяла закрыта ли дверь, боялась раздвинуть шторы окна. Бесконечная тревога получила власть над Наоми и диктовала все условия новой жизни. Дни слились в одну болезненную полосу и нет больше разделений ни на день, ни на ночь. Всё вернулось на круги своя, смерть Рея мелькнула раз в статье и так же забылась всем миром, всеми, кроме его семьи и Наоми. Убийства от имени Киры она прекратила. Лишь вчера, вспомнив, что уже прошла неделя, она тщательно выбрала одного старого преступника, остановка сердца у которого была бы объяснима и не вызвала особых подозрений. Пополнившаяся на одно имя тетрадь вернулась в темноту внутренностей шкафа, который Наоми теперь предпочитала обходить стороной. Всё казалось бы шло своим чередом и трагедия, всколыхнувшая жизнь, затихла так же быстро, как и началась. Она осознала, что всё осталось тем же и изменениям подверглась лишь одна деталь — она сама. Наоми поняла ещё тогда, когда имя Юри возникло в тетради — этот момент разделил её жизнь на до и после. Часть не равна целому, но часть становится неотьемлимым куском целого, возможно, очень значимым, а порой таким большим, что уже сам собой занимает всё целое. В итоге — Наоми уже навсегда другая. Тело просится сменить позу и слезть с подоконника, но разум отвергает движение, приказывая соответствовать его собственному оцепенению. Темнота окутывает улицу, тусклые фонари добавляют в черноту мутный оттенок. Наоми лишь делает вид, что разглядывает вид, на деле одинаковый пейзаж не привлекал её с самого начала и всё, чего ей хотелось — в очередной раз попытаться разглядеть себя. Тишина бьётся от звонкой песни дверного звонка. Наоми вздрагивает. Никто не должен был прийти к ней, если только это не… Она жалеет внезапно, что не посещала собрания. Её, возможно, уже раскрыли, а за дверью ждёт полиция, приехавшая арестовать Киру… Наоми пытается успокоиться и включить разум. Она не видела машину полиции под окнами, это может быть случайный знакомый или же звонок по ошибке. Она подходит к двери крадущимся шагом, жалеет, что именно в этой квартире дверной глазок сломан. Медленно выдыхает и поворачивает защёлку. Вдыхает глубже и осторожно отворяет дверь. Человек, стоящий прямо перед проходом, заставляет вздрогнуть и отпрянуть. L стоит у её двери. Она отходит и впускает его внутрь. Вновь чувствует себя оглушенной и понимает —она в этом состоянии уже очень давно. Она оглушена звуком удара тела о машину и этот грохот затмил ей слух и разум. Когда L стоит и смотрит на неё выжидающее, Наоми понимает, что пропустила всё, что он ей сказал. — Ты как? Она не может понять, зачем он пришёл. Разглядывает его так, будто видит впервые. Он снимает кроссовки, надетые прямо на голую ногу, и остаётся босиком. — В порядке. Она начинает подозревать подвох. — Ты перестала приходить на собрания, не предупредив, я решил тебя навестить. Нет, он всё же, как ей кажется, не обвинит её во владении тетрадью. Но что ещё могло понадобиться ему у неё? — О, ясно, спасибо. Я не уверена, что продолжу участвовать в расследовании. - Продолжать стоять в коридоре становится неловко. Она закрывает за ним дверь на замок, предположив, что пришёл он надолго. — Тогда что будешь делать дальше? — Не могу представить… Мне нужна работа. Она оттягивала эти размышления до последнего и теперь признаваться ему в этом как-то неловко. Да, она совсем потеряла хватку и ей не хочется, чтобы кто-то об этом узнал. — Нужны деньги? — Да, деньги. Но мне не кажется, что я могу вернуться на работу в ФБР. Я вообще не знаю, что делать дальше, — высказав это, она ощущает себя преданной своим же языком. Ей не стоило признаваться в беспомощности перед ним. — Могу я предложить тебе вернуться к расследованию? В таком случае, с деньгами у тебя проблем не будет. — Я не думаю, что могу быть полезна в этом деле. Это правда, в таком состоянии ей будет намного сложнее не выдасть себя. — Я расследую ещё множество дел параллельно. Он проходит в её кухню, оглядывая помещение, внезапно показавшееся ей скромным и маленьким для детектива, явно привыкшего к роскоши. — Погоди… Что? Ты предлагаешь мне работать с тобой постоянно? — Да, ты верно поняла. Нет, ничего она не поняла и до сих пор не может понять происходящего. Всё вновь начинает казаться проверкой и ей никак не удаётся разглядеть, с какой целью он пришёл. — Зачем? Насколько мне известно, детектив L всегда работал один и… — Может быть, детектив L больше не хочет оставаться один? Он сокращает дистанцию до того, что она может почувствовать его дыхание. — Тебе стоило бы подумать и обо мне. Рюдзаки, у меня жених погиб неделю назад. Его безразличие к её трагедии внезапно злит. — Это же не помешает тебе работать? Я так вижу, ты собираешься переехать? Хочешь, переезжай ко мне. — О, так ты просто предлагаешь мне установить тесные рабочие отношения? Её выводит из себя его неуважение. И она всё ещё не может его понять. — Конечно. Желательно, очень тесные. От такой наглости у неё першит в горле и она сдавленно кашляет, решая попутно, что ни за что не согласится на такого сожителя и подобное отношение к себе. Ситуация очень напоминает происходящее в начале их сотрудничества по делу в Лос-Анджелесе. И если тогда она не могла позволить себе отказаться, сейчас она имеет полное право лелеять свою гордость и сказать твёрдое нет. Но она согласилась. Согласилась, как только отошла в ванную и вновь почувствовала отпечаток одиночества и страха на себе. Безумного животного страха. Он перебивает в ней любые соображения, напрочь отметая самолюбие и уж тем более здравый смысл. Быстрым шагом вернувшись в кухню к L, она решительно объявляет, что согласна, так как хочет отдать все свои силы и возможности на благое дело, а именно — поимку Киры. L улыбается, не скрывая сочащееся довольство, и Наоми запоздало понимает, что он всё подгадал идеально, вплоть до времени и места. Правила приличия просят хотя бы угостить пришедшего чаем. Ей едва удаётся найти на пустых полках остатки заварки, а весь сахар, оставшийся на донышке сахарницы, приходится отдать ему. — Вы что-то выяснили? — ей не стоит забывать о проблемах, раз уж она снова рядом с ним. — Никаких продвижений в деле. Но оружие убийства нам удалось выяснить. Боги смерти существуют. Он замолкает выжидающе. Точно проверяет её реакцию. — Что?.. — Наоми пытается выдавить из себя всё удивление, на которое способна. L, прошедшийся по ней подозрительный взглядом, решает продолжить. — Кира действует с помощью тетради, в которую можно записать имя и человек умрёт через 40 секунд. Такаде тетрадь смерти бог Рэм передала самостоятельно. Инфантильная девушка решила, что может решать судьбы людей. Он берет сахарницу и пытается выскрести оставшиеся песчинки к себе в чашку. — Невероятно… Её не покидает ощущение, что она выглядит как дура, пытаясь изобразить искреннее удивление. Поэтому она оставляет мышцы лица в покое и просто слушает дальше. — Но Кира перестал действовать, что может означать либо что его кто-то остановил, либо что прошлые его действия были вынужденными и при раскрытии второго Киры необходимость убивать отпала. В последний день он убил сотни преступников, последней стала Такада. Мы зашли в тупик. Он прекратил свои действия, а мы так и не приблизились к нему ни на шаг. Я снова надеюсь на твою помощь. — Я постараюсь помочь… Кажется, сейчас она подписывается на долгое сотрудничество с человеком, называть которого просто L кажется теперь слишком грубо и фальшиво. Она уже смотрит на него не только как на детектива, но и как на интересующую её личность, представляющейся более многогранной, чем просто гений, раскрывающий преступления. Намного лучше ей будет и в мыслях звать его Рюдзаки, как он и представлялся раннее. Даже если это имя — пустая фальшивка, оно хотя бы выделяет его лучше, чем одна буква. В позднее время, близкое к полуночи, они выходят на пустынную ночную улицу. У Наоми при себе лишь сумка, остальные вещи она решила забрать завтра. Хотя ей не хотелось бы пробыть в этой квартире не минутой более. Тетрадь смерти осталась в доме, покинутая даже богом смерти, который тихо идёт следом за парой. Сейчас его присутствие рядом смущает Наоми и рушит очарование момента. Они с Рюдзаки направляются к перекрёстку, чтобы вместе сесть в ожидающую его машину. Наоми наслаждается свежим морозным воздухом и человеком, бредущим рядом с ней, а так же свободой, переполняющей её и обращающейся в чувство эйфории. Больше ей не придётся затухать в одиночестве, по крайней мере, некоторое время. Она пытается осуждать себя за такое предательство Рея, но замечает лишь с лёгким изумлением, что все чувства поблекли и потеряли краски, переживания прошлого потихоньку остаются позади неё, вместе с мрачной бетонной коробкой, являющийся их домом, и с пешеходным переходом, вычищенным, с заново нарисованными белыми линиями. И даже если после всё нахлынет вновь, сейчас она ощущает себя живой и целой, способной бороться дальше. Смысл борьбы постепенно обрисовывается вновь и она, возможно, всегда сможет его найти, покуда не будет одна. Она трясётся мелкой дрожью, вызванной не холодом. Она сидит на обогреваемом полу ванной комнаты и всё своё напряжение пытается вырвать вместе с прядями мокрых волос, которые сжимает в кулаках и отчаянно тянет. Проклинает себя вновь и вновь, не понимая, как она могла пойти на такое и что движило ей… Образ Рея возникает вновь и вновь, во всех подробностях, перед её глазами. Он будто был молчаливым наблюдателем, следующим за ними до самого отеля. Он видел всё: как Наоми, не раздумывая, согласилась жить с другим, как они ехали в машине и на повороте Наоми отклонило настолько, что она буквально свалилась на колени Рюдзаки, Рей видел паскудное счастье Наоми, когда она ушла, покинула дом и убежала от него, с весёлой улыбкой предала память своего жениха. Рей всегда больше всего боялся и осуждал измены и даже после его смерти Наоми всё ещё считала себя в отношениях с ним. Она поклялась себе чтить его память и сохранить верность до самого своего конца, который, как ей казалось, наступит довольно скоро. Однако во всех делах, связанных с Рюдзаки, она будто терает голову и холодный разум и, выбитая из колеи, готова упасть под колеса несущегося поезда. И этот вечер доказал это ещё раз. Когда дверь номера захлопнулась, отгородив их от внешнего мира, Наоми почувствовала некоторую нерешительность и опасение. Происходящее уже далеко отошло от обычных рабочих отношений и она не знала, что ожидать от него и, главное, от себя. Только когда она оказывается в ванной отвращение к себе вновь заполняет её, играет с новой силой. Она ненавидит себя ещё сильнее, чем прежде, даже сильнее, чем когда бездумно убивала других. В определённый момент она сошла на кривую тернистую дорогу и продолжает идти по ней, не останавливаясь, совершая ошибку за ошибкой. За каждое принятое решение ей приходится расплачиваться своими муками и одновременно идти по дороге всё дальше и дальше, заходя в самые глубокие и мрачные дебри. Ей уже не кажется, что она способна остановиться.