Тигр и Дракон

      Высокая тень, двигавшаяся по полу широкого прохода между прилавками строительного гипермаркета в такт моим движениям, вдруг отделилась – и повернула направо, попадая в область бокового зрения из-за спины. Я машинально проследил за ее перемещением – и это оказалась вовсе не тень, а силуэт широкоплечего мужчины в темно-сером пальто.       Он шагал пружинисто, но не размахивал руками, он будто плыл. Я зажмурился, чтобы прогнать странное состояние – полудремы, подступающего по затылку предчувствия, соприкосновения с чем-то жутким и одновременно знакомым.       Я не видел его лица, затылок был русым, воротник пальто приподнят. Обычный незнакомец – который в восемь часов утра, время, пусть не слишком популярное для покупок, в магазине товаров для дома точно не единственный.       Мы оба направлялись в сторону кассы, он положил на транспортер два мотка серебристой клейкой ленты, он не оборачивался. Я повторил за ним, выкладывая на движущийся прилавок пластиковый сифон, упаковку элементов питания и две лампочки. Кассир равнодушно сканировала покупки, мы все ей на одно лицо…       – Операция отклонена.       Женский голос вырвал меня из отстраненной задумчивости, я спохватился, вынул из бумажника другую кредитку.       – Странно… Хорошо, вот другая.       Я улыбался по привычке, кассир оживилась, она смотрела на меня с интересом, вдруг проснувшись, глаза заблестели.       – Операция отклонена.       – Да что ж это такое! – воскликнул я с наигранной досадой, с той же улыбкой.       – Попробуйте другую.       – Пробую.       Я приложил к терминалу оплаты первую кредитку, вновь экран загорелся с сообщением об отказе.       – У нас такое бывает, давайте еще раз, – понимающе кивала девушка за кассой. – Капризная техника, с ней надо быть настойчивей.       – Уговорили, я буду настойчивей, – подмигнул я, понизив голос. – А так?       У нее были светлые волосы, забранные в хвост на затылке, челка, закрывающая брови и зеленые глаза. Грудь непропорционально большая по сравнению с узкими плечами и миниатюрной комплекцией – но явно настоящая.       – Успешно! – воскликнула она, искренне радуясь так, словно я в тот момент выиграл лотерею.       Сработал платеж по второй карте… Действительно, настойчивость решает многое.       – Спасибо.       – Спасибо за покупку, приходите еще!       Конечно же я еще приду – у меня в квартире постоянно что-то ломается!       Квартира в Резервуар Хилл, которую при обыкновенном стечении обстоятельств вряд ли себе мог позволить сотрудник службы горячей линии психологической помощи, была приличной только снаружи. За четыре месяца я вытравил тараканов на кухне, выбросил кучи затхлого хлама, перемыл все, что можно было вымыть, сменил все, что можно было сменить – но не потому, что мне хотелось жить в чистоте, а потому что нужно было чем-то себя занять.       Съемный клоповник в хорошем районе – отличный способ обеспечить себе ремонтный досуг и завести отдельную статью расходов… Протекающая раковина на кухне – на которой я уже второй раз меняю сифон – была проклята – и я вместе с ней.       Мужчина, находившийся передо мной в очереди, почему-то задержался – и все это время оглядывался, стоя в нескольких ярдах от меня. Я посмотрел в его сторону, только когда уже покидал линию касс.       Он отвернулся, тут же направившись прочь, но рубленный профиль – с вздернутым кончиком длинного носа и вертикальной линией шрама на верхней губе – меня ослепил, как вспышкой. Показалось, показалось, показалось… Пот выступил на лбу, зал магазина начал шататься, тошнота – от испуга и неспособности отделить реальность от видений – подступила к горлу.       Незнакомец уже исчез, я шагал к выходу, пытаясь унять дрожь.       Показалось.       Я мгновенно забыл и про кассира, и про сифон, я не помнил, как оказался на улице, как сел в машину на парковке и завел мотор. Я старался глубоко и медленно дышать, я испугался не незнакомца, увиденного лица или ассоциации – а самого факта того, что кошмары прошлого вновь начали меня преследовать.       Я думал, осадок улегся на дно – и если я не стану его тревожить, он окаменеет и перестанет танцевать в воде мутной взвесью.       У мужчины в сером пальто нет ничего общего с тем, что я вспомнил – а шрам или знакомый профиль мне могли почудиться. Конечно же, я все придумал – это игра воображения, мучающая совесть, по какой-то причине решившая встрять в обыденную жизнь.       Я сидел, вцепившись руками в руль, я таращился в лобовое стекло – и очевидно провалился в водоворот мыслей. Я повернул голову влево инстинктивно, различив приближающуюся к автомобилю фигуру, я подпрыгнул на месте, увидев кожаную куртку, черную водолазку, бледную тонкопалую кисть с длинными белыми ногтями, постучавшую мне в дверь.       Это была галлюцинация – потому что когда я опустил стекло, у машины стоял тот самый незнакомец в темно-сером пальто нараспашку.       – Вы перегородили мне выезд, – сказал он.       Серые, глубоко посаженные глаза цвета мокрого асфальта, пропорциональное, гладко выбритое лицо, тонкая линия рта на непроницаемой – ничего не выражающей – физиономии. Он смотрел на меня, не отрываясь, я моргал, пытаясь собрать мысли в кучу.       На верхней губе, действительно, шрам. Голос бубнящий – так, словно он лишний раз не хочет шевелить челюстью.       – Извините. Сейчас я уеду, – сказал я.       Он уже развернулся на пятках и пошел к своей машине – белому вэну – стоявшему позади моего автомобиля. Я выкрутил руль и уже было тронулся, но затем выключил зажигание и выскочил наружу, хлопая дверью.       – Постойте!       Мужчина нехотя обернулся у капота вэна, серые глаза словно буравили меня насквозь.       – Мы общались с вами недавно по телефону, – выпалил я. – На прошлой неделе. Я Ричард.       Он на миг задумался.       – Не могу припомнить.       Я вел себя неадекватно, немудрено, что он так ответил. Сердце колотилось, как бешеное… Я знал, что я должен сказать это – пусть и не ведал, зачем.       – Мы говорили о Юризене.       – Мне жаль, вы обознались.       Он отворил дверь машины, всем своим видом демонстрируя, что не намерен продолжать разговор. Я виновато развел руками.       – Простите.       Он залез в вэн, я вернулся к автомобилю. Какая, к черту, разница, что я его знаю… «Ничего не бывает просто так, – повторял я мысленно. – Почему я вижу ее в нем? Зачем мне это нужно?»       Я резко рванул с места, так, словно за мной была погоня – желая быстрее покинуть парковку строительного гипермаркета – как будто я смог бы убежать от себя самого.       Под стук капель о дно ведра под текущей раковиной на кухне, слышный даже в комнате, я искал сведения о владельце белого вэна – потому что фотографическая память на номера меня не подводила, даже когда я не запоминал их намеренно.       Я прокручивал в памяти телефонный разговор и утренние события снова и снова: с момента, как я почувствовал тень за спиной – до того, как уехал с парковки. Он обернулся на меня в магазине, он узнал меня… По голосу? Вдруг он тоже что-то знает, но не подает вида?       По его лицу невозможно ничего сказать: выдержка спецагента, взгляд хладнокровного киллера, тело атлета – которое он прячет под пальто и шерстяным свитером. Шрам, старый, почти незаметный – от операции по исправлению расщелины верхней губы.       В досье на него практически ничего нет, не нарушал закон и не привлекался, вовремя оплачивал штрафы, в собственности квартира в Маунт Роял Террас – элитном районе в нескольких кварталах от меня… Он не был похож на мажора и богача, старый вэн в хорошем, но замученном состоянии, мест официального трудоустройства немного: магазины, службы доставки… и библиотека Пибоди – сразу после окончания школы.       О матери и отце ничего не известно, бабушка – бывший председатель союза литераторов Балтимора, скончавшаяся семь лет назад. Школьный диплом с отличием, но ни в колледж, ни в университет он не пошел… Он был почти невидимка, однако последние события, два года назад всколыхнувшие Балтимор – история каннибала и серийного убийцы Сердцееда, убивавшего жен местного бомонда – не обошла его стороной.       Он был в числе нескольких выживших после взрыва в продуктовом магазине на Резервуар Стрит – когда Сердцеед совершил самоубийство во время облавы, забрав с собой жизни заложников.       Я знал историю Сердцееда еще до того, как перебрался в Балтимор… Я знал историю Сердцееда от нее.       От нее… Как малодушно – и трусливо – избегать ее имени даже в мыслях. Когда я попросил ее пообещать, что она всегда будет со мной, она солгала… Какая ирония, я поверил – несмотря на то что я, как никто другой, знал: поэты – все без исключения – лжецы.       Он учился с Сердцеедом в одном классе.       Я захлопнул ноутбук, закрыл лицо руками, оперся локтями на стол. Неужели мне придется выяснять, какая между ними связь – если дело, очевидно, в Сердцееде… Год назад она проводила исследование, поднимала материалы дела, опрашивала свидетелей – чтобы написать о нем художественную книгу.       Она утверждала, что ФБР поймала не того… Она создала альтернативную историю – в которой Сердцеед был вовсе не неуравновешенным наркоманом и психопатом, надевавшим маску страшного дракона, а непонятой, искалеченной душой.       Я так и не прочел ее книгу – даже спустя год. Я по-прежнему избегал любого упоминания в прессе ее романа – еще более известного, чем предыдущие: в силу трагических обстоятельств за так и не законченную рукопись дрались несколько издательств.       Неужели мне придется в это ввязываться? Почему совпадения свели меня с этим человеком со шрамом?       У Сердцееда в ее книге тоже был шрам.       И у нее тоже был шрам – перед самым финалом.       Ее, как воплощение ее же собственной задумки, превратили в Дракона с волчьей пастью – подарили крылья и заставили лететь. Хуже, чем распяли.       Тот, кто это сделал, мертв – и мне уже некому мстить. Адресованная в никуда ярость – как и адресованная в пустоту любовь – были той самой проглоченной и непереваренной гирей.       Может, он знал ее? Я не мог общаться ни с кем, кто знал ее – с тех пор, как она умерла.       Я в Балтиморе четыре месяца – и до сих пор будто не могу признать, что город – большая деревня. Все друг друга знают, все друг с другом пили и кутили, слышали сплетни, невольно становились хранителями чужих секретов.       В мои секреты недопустимо посвящать посторонних. Придется самостоятельно искать ответы на вопросы – даже если я могу хоть прямо сейчас позвонить самому влиятельному хранителю местных тайн, психиатру, духовнику.       Впрочем, ему нет причин со мной откровенничать – если я сам не дам ему сведений, которые его развлекут.       Зимнее послеполуденное солнце отражалось от стекол здания с каменным крыльцом и высокой резной дверью, створки оконной рамы обеденного зала, выходящего на парадную сторону, отличались от остальных – они были новее.       Новее – значит, заменены.       Я позвонил в дверь несколько раз, но никто не открыл, никто не шагал по коридору и не глядел в глазок – иначе я бы услышал. Белого вэна поблизости не было, я сделал вывод, что человека со шрамом дома нет.       Я тоже не называл его мысленно по имени… Я усмехнулся себе под нос, набрался смелости, вновь нажал на кнопку звонка – разнесшего по пространству многоуровневой квартиры мелодичную трель колокола, – постучал в створку.       – Мистер Вермиллион! – позвал я. – Дилан Вермиллион!       Мне ответила пустота дома незнакомца, из-за которого по неведомой причине мне не было покоя.       Замок был сложный, но у меня за плечами – шестнадцать лет работы… Меня не остановят никакие замки и никакие стены, никакие степени защиты и никакие магические заклинания.       Я ступал неслышно по привычке, в квартире Вермиллиона было темно и неуютно даже днем, звуки будто тонули в ватной тишине и растворялись, даже не отражаясь от стен, покрытых старыми, кое-где отвалившимися обоями.       Тяжелые рамы картин и портретов, темное дерево мебели и широкой лестницы наверх; захламленные коридоры, атрибуты былой роскоши прошлого столетия – очевидно, наследство от бабки, той самой председательницы сообщества Балтиморских литераторов.       Они могут быть связаны и через бабку… У нее тоже была – есть – бабка, тоже сопредседатель союза писателей. И они ровесники.       У меня было ощущение, что в трехэтажной квартире никто не живет. Я щелкал выключателями – но свет на первом уровне не горел нигде, кроме ванной, кухни и мастерской. В обеденном зале было пусто – ни стола, ни стульев, ни предметов интерьера.       На кухне на полу у мусорного ведра выстроилась в ряд дюжина бутылок Теннесси.       Я понятия не имел, когда он вернется – и мне следовало поторапливаться. Прибрано было только там, где горел свет, нет грязной посуды, все на своих местах, как у чистоплотных зануд. Пачки пасты и круп, соль, сахар, специи в ящиках; свежие овощи, уже приготовленная еда, заготовки в холодильнике; коробки растительного молока, протеин в банках…       Он ходит в тренажерный зал.       Звук хлопка входной двери заставил меня отскочить в нишу за холодильником. Осторожные шаги приближались медленно, хозяин шел по коридору, тяжелые ботинки ступали ритмично, но тихо.       Шум крови в ушах затмевал звуки его шагов. «Какой из тебя шпион? – ругался я мысленно. – С такой эмоциональной реакцией тебя разоблачит даже невнимательный простак!»       Вермиллион был вовсе не простак, он понял, что дома кто-то есть – или, по крайней мере, был – по иначе затворенному замку.       Я не хотел думать, что он, как я, умеет видеть невидимое, руководствуясь интуицией, опережать события, расплетать и заплетать синхронистичность.       Шаги переместились дальше по коридору, минуя кухню, едва различимо скрипнула дверь ванной. Он включил воду.       Я бросился бежать, пытаясь оставаться бесшумным – но наткнулся в полумраке на сваленное на проходе барахло. Я вылетел вон из квартиры, стремительно несясь вдоль дорожки от дома к тротуару, сел в машину.       Моя машина теперь стояла рядом с белым вэном. Какой же я тупица!       Руки тряслись, я завел мотор, рывком стартовал, направляясь вверх по улице. В зеркале я видел выскочившую на крыльцо фигуру в сером пальто.       Он не сможет узнать, кто я – потому что меня не существует… Вымышленные имена и притворные маски не помогут ему выйти на мой след – если я сам этого не захочу.       И зачем я сбежал? Я только все запутал.       Я же зарекся играть в эти игры – с загадками и шахматными партиями великих мудрецов… Я не мудрец – и никогда им не был, лишь притворялся.       Оживить мертвое не поможет никакая алхимия. То, что поэт жив, пока живет воспоминание – очередная ложь для отчаявшихся, звонящих на горячую линию психологической помощи.