──────── ※ ────────
Когда они проходят по грязным улицам, вдыхая воздух, отдающий затхлым сырым подвалом, к позвоночнику приклеивается липкое ощущение незримого присутствия. Корнелия вглядывается в темноту, затапливающую переулки, и невольно вздрагивает, встретившись с мутным взглядом сгорбленного старика, лицо которого покрыто болезненными струпьями. Она случайно приняла его за груду тряпья и лохмотьев. Редкие подземные жители, потерявшие сон этой ночью, вызывают в Корнелии пробивающие припадки безотчётного страха и брезгливости, заставляя девушку отпрыгивать в сторону на уровне первобытных инстинктов. Организм настойчиво требует держаться от них подальше, чтобы не подхватить неизвестную болезнь, походившую на проказу или чуму. За чрезмерно резкими реакциями, с которыми она не может ничего поделать, следует обжигающий стыд. Изуродованные нищетой… Они не выбирали такой жизни… Корнелия в ужасе прикрывает рот рукой, когда замечает отощавшего мужчину, с аппетитом обгладывающего кость какого-то мелкого животного размером с крысу. А что бы делала она, окажись на их месте? Стала бы пожирать сырое мясо, ведомая нестерпимым голодом, который затмевает разум и превращает в ненасытное и ничем не брезгующее животное? Когда процессия приближается к следующему закоулку, слух Корнелии улавливает мерное, но настойчивое постукивание камня о камень. Рядом с одной из тронутых плесенью стен, подмяв под себя ноги, сидит женщина, которая с ревностным усердием дробит булыжником кости отмороженных, начинающих покрываться гангреной пальцев. Хейл перебарывает в себе желание отшатнуться и дёргается в её сторону. К чёрту, этой галготке срочно нужна первая помощь! Они не могут просто взять и пройти мимо! Девушку останавливает ладонь, настойчиво сжавшаяся на запястье. — Пусти, сейчас же, — предостерегающе шипит Корнелия на Тарани. — Их таких тысячи. Хочешь провести здесь годы, вместо того чтобы прекратить все страдания разом, выиграв войну? — убивает её благородный порыв повелительница огненной стихии. Они доходят до покосившегося здания, которое разбросало части фасада прямо на дороге, отрезая им путь и принуждая идти в обход. Взгляд Корнелии выцепляет средь гор наваленного мусора и ветоши — торчащие конечности тел и высунутые на поверхность головы. Изо рта рвётся дребезжащий вскрик, который так и застревает в горле, когда Хейл замечает слабое шевеление и еле заметно тянущие воздух ноздри. Потрясение постепенно отступает, уступая место морозным мурашкам по всей коже. Это не трупы… Галготы просто спят, зарывшись в утиль, и жмутся друг к другу, чтобы сохранить остатки тепла и спастись от холода. Уродливая куча, состоящая из обломков здания, выброшенного хлама и живых существ, кажется единым организмом, что делает увиденное сюрреалистичным кошмаром, чьей-то ожившей больной фантазией. Хочется сильно зажмуриться, лишь бы не чокнуться, лишь бы сохранить остатки бьющейся в лихорадке психики. Нет… Прежней на Землю она не вернётся… — Отшиб, места в городе нет, — поясняет Бланк, заметив угнетённые лица стражниц. — Ну и херли, зато влезли! Ах-ха-ха! Никто не вторит его смеху. Для пасслинга происходящее здесь — обыденность, привычное зрелище, и от этого становится ещё больше не по себе. По мере их приближения к более благополучным районам, разобранное на детали сердце вновь начинает складываться в целый механизм, который теперь покрывает толстый слой коррозии. Мрак всё настойчивее разгоняется мутным зелёным светом от прожилок грибницы, распустившей свои вены прямо по домам и улицам. Ущербные лачуги, больше походившие на палатки, всё чаще заменяются небольшими домишками со сколоченными досками вместо дверей и занавешенными тряпками — окнами. Миновав ещё несколько построек, стражницы во главе с проворно прыгающим Бланком выбираются из местных трущоб и оказываются посреди городского рынка. Несмотря на ночной час, торговля не прекращается, и среди пёстрых пятен потрёпанных шатров и полуразвалившихся телег шныряют покупатели, заманиваемые дельцами. Как только девушки равняются с торговыми рядами, со всех сторон начинают доноситься взволнованные шепотки: — Ты только погляди, стражницы завесы. — Ишь каковы-разряжены… Шагают, хорохорятся. А толку-то? Мы обречены издохнуть. Пусть драпают назад, в свой сахарный мирок. — К добру аль к худу? — Надежду нам несут, надежду! Продвигаясь по площади, компания разделяется. Вилл и Тарани, которые уже успели насмотреться на местные причуды во время своего прошлого визита, вырываются вперёд, утягивая за собой подавленную замкнутым пространством Хай Лин и оставляя позади Корнелию и Ирму. Девушки с осторожным любопытством, мешающимся с неподдельным удивлением и примесью гадливого отвращения, рассматривают всевозможную снедь, выставленную галготами на продажу. Зазывалы предлагают своим клиентам приобрести или обменять товары самых разных карт и мастей: здесь и засушенные насекомые, и отдающая неприятным душком чудаковатая рыба, и сшитая из одних лишь заплаток одежда, и какая-то мутная баланда, разливаемая прямо из бочки. Самые зажиточные торговцы, судя по склянкам и порошкам, разложенным на прилавках, промышляют продажей лекарств от различных недугов. Их крытые навесом лавки возвышаются над прочими и охраняются широкоплечими галготами. — Корни, не хочешь себе что-нибудь прикупить? Ты же так любишь шопиться, — выдаёт Ирма, кивая на освежёванные шёрстки крыс с жёстким ворсом. — Только если для тебя, Лэр, — язвит Корнелия, плеснув в повелительницу водной стихии студёный взгляд. Да как она может над этим шутить? Неужели за своей недалёкостью эта курица не понимает? Все эти товары буквально вопят с прилавков, рассказывая о гнетущей жизни изгнанных в подземье галготов. Отчаянные. Сломленные. Готовые потратиться на воздух с поверхности, закупоренный в банке. Корнелия вся подбирается и настороженно щурится, примечая, как из тени одного из шатров отделяется маленькая фигурка, а затем направляется в их сторону. Только братца или сестрицы Бланка на их голову не хватает. Второго такого источника убийственного амбре она точно не выдержит. Когда отощавший силуэт окончательно приближается и преграждает им путь, Корнелия распознаёт грязное детское личико за порванным ниспадающим капюшоном. Заношенные до дыр лохмотья больше походят на видавший виды мешок картошки, болтающийся на неестественно тонких плечах. Перед ними замирает взъерошенный мальчонка, впалые щёчки которого украшены голубоватыми заострёнными полосками, определяющие его как представителя местной расы. Сердце Хейл болезненно сжимается. Она бы могла захватить с собой что-то сладкое или одну из сотен игрушек Лилиан, которая бы даже не заметила пропажи. Подарить кусочек детства, чтобы вызвать беззаботную улыбку и хотя бы на миг разогнать угнетающий мрак. Большущие зелёные глаза, выкатывающиеся из орбит резко очерченными черепными изгибами, с робостью поднимаются на возвышающуюся Ирму. — Тёть, а тёть… — тоненьким тихим голоском зовёт малютка. Корнелия наблюдает, как эти слова наждачкой стирают с Ирмы глупую улыбку, сохранившуюся после ранее озвученной шутки. Она застывает, но затем, справившись с секундным оцепенением, опускается на колено и равняется с крохой. — Да, мой хороший, что случилось? — участливо смотрит на ребёнка Лэр, остужая презрение в душе Корнелии. — Обменяешь у меня светлячка? — неуверенно спрашивает мальчик. К лицу, обрамлённому густыми каштановыми волосами, тянутся крохотные, сложенные лодочкой ладошки, бережно сжимающие что-то внутри. Уголки губ Корнелии, тронутые разливающимся внутри теплом, ползут вверх. — Я бы с удовольствием, малыш… — надтреснуто отвечает крохе Ирма. — Только вот, у меня с собой ничего нет, но давай… Всё происходит слишком быстро. Детские пальчики раскрываются, а искусанные губки складываются в трубочку, раздувая в лицо Лэр красную пыль. Рот Ирмы преображается в уродливую, распахнутую пасть, искажённую истошным, пронизывающим до костей гортанным криком. Вопль обрушивается Корнелии на голову, заставляя её врасти ногами в землю. В зелёном свечении от корней грибницы мелькает металлический блеск кинжала. Ирма валится на землю и с животным воем начинает расцарапывать себе глаза, в то время как мальчик исчезает во мраке, ринувшись в сторону трущоб. — Вырвите их… Вы-ы-ырвите! — задыхаясь, корчится Ирма и исходит судорогой, словно выброшенная на берег рыба. Всё вокруг — замедленная съёмка, секундная и минутная стрелки слипаются в липком мёде. Корнелия растягивает ставший вязким киселём воздух, прорываясь к бьющейся в припадке девушке. Она с неимоверным усилием оттягивает её неожиданно сильные, стальные прутки рук подальше от закрытых век, на которые Лэр давит с таким остервенением, что ещё чудом не выдавила себе глазные яблоки. Когда одеревеневшие конечности начинают поддаваться, блондинка замечает, что держать Ирму ей помогает Тарани и Вилл, про которых она совсем забыла. — Корни, что… Что с ней?! — упавшим в колодец голосом где-то на периферии звучит Лин-Лин. — Порошок, это какой-то порошок! — в панике выплёвывает Корнелия, неслушающимся, отплясывающим во рту языком. Всё вокруг принимает очертания смазанной картины, на которую плеснули растворителем. Гомон незнакомых, перебивающих друг друга голосов, вперемешку с судорожными и резкими движениями спереди и сбоку. Они куда-то за кем-то бегут, волоча за собой скрученную Ирму, которая озверело рвётся из их хватки, запрокидывая голову назад и умоляя выдрать ей глаза. Корнелия боится смотреть на её лицо, но невольно замечает, как на подбородке скапливается окровавленная слюна. Лететь нельзя, иначе не удержат, Лэр вырвется и искалечит себя собственными руками. Им зачем-то надо как можно скорее добраться до покосившегося барака в конце улицы. От сбившегося дыхания немилосердно колет в боку, воздух становится колючим, а спина взмокшей. Протяжные рыдания Ирмы, дезориентируют в пространстве, заглушают всё вокруг. Корнелия, услышав надрывный скрип распахивающейся двери, приказывает гудящим ногам замедлиться. Спотыкаясь и удерживая падающую навзничь как спиленное дерево Лэр, стражницы вваливаются в тускло освещённый тамбур. По ноздрям бьёт едкий запах спирта, смешанного с травами. Хейл толком не успевает сориентироваться, как перед ними из ниоткуда возникает бледный мужчина в фартуке мясника. — На койку её, — не говорит, отдаёт команду незнакомец, обращаясь к двум галготам, которые, по всей видимости, выступают в роли его подручных, а затем вновь поворачивается к нагрянувшим визитёрам. — Что произошло? Только коротко. Корнелии приходится предпринять усилие, чтобы разжать пальцы, закаменевшие на предплечьях Ирмы, когда девушку настойчиво вытягивают из их рук. — Споры херанули, точно в морду! — откуда-то сбоку визгливо хрюкает Бланк. Встретивший их человек отрывисто кивает, быстрым движением надевает перчатки из холщевины, а затем скрывается за пожелтевшей от времени рваной тряпкой, занавешивающей дверной проём, в который ранее утащили извивающуюся Ирму. Негнущиеся ноги настойчиво требуют найти опору. Корнелия подходит к замшелой стене близ крошечного окна с выбитым стеклом и, облокотившись на неё затылком, с тяжёлым вздохом съезжает вниз. Кончилось. Они сделали всё, что могли.──────── ※ ────────
Кажется, что тягостное ожидание длится так долго, что им пропитались стены тамбура, в котором томятся стражницы, рассевшись прямо на полу. Корнелия сжимает руку Хай Лин, поглаживая тыльную сторону ладони большим пальцем, пытаясь унять лёгкий тремор подрагивающей китаянки. Горькие мысли, нахлёстываясь друг на друга, наперебой терзают омрачённый разум. Зачем? Почему? За что? На месте Ирмы могла оказаться и она, стоявшая совсем рядом… Тот мальчишка немногим старше её младшей сестры. Осознание того, на что способны искалеченные войной дети, — заставляет стынуть кровь в жилах. И у всего этого кошмара наяву лишь один виновник. Взгляд Корнелии скользит по княжескому перстню, покоящемуся на её пальце. Что же ты сотворил с ними, Фобос… Сейчас в ней нет места для ненависти и злобы: все чувства вытесняет скорбная пустота, оплакивающая чужие души. Тяжесть на груди — кладбищенская плита, не поднять, не сдвинуть. Что же нужно пережить, чтобы выжечь внутри себя всё живое и превратиться в такого монстра… Ненасытного, не знающего пощады, ломающего миллионы чужих жизней, словно сухой хворост… Трагичная судьба — не оправдание зверствам, от которых целая планета мироточит кровью. Эти грехи ничем не искупить, их не покроет даже смерть, а Фобос заслуживает её, как никто другой. Её фантазия вновь рисует похороны, но на этот раз она лежит в гробу совсем не одна. Обрамлённые длинными золотыми и платиновыми волосами лица излучают покойную умиротворённость. Поверх погребального савана, который укрывает сразу два тела, почили сплетённые воедино пальцы рук двух врагов. На них падают тёплые солнечные лучи, а конец сразу двух войн воспевают кладбищенские птицы. Скованные одной на двоих жизнью. Умрёт ли она, если умрёт он? А умрет ли он, если она убьёт себя? Из вязкого болота мыслей выдёргивает сдвинувшаяся тряпка, пропускающая в помещение утирающего со лба испарину мужчину, приход которого стражницы знаменуют, дружно поднявшись на ноги. — Как она? — задаёт мучивший всех вопрос Вандом. — Ещё бы немного и ослепла, — произносит черноволосый мужчина в зрелом возрасте, распуская хвост угольных волос, отдающих синевой, — сушёные поганьи споры безобидны для кожи, но если попадут на слизистую… Я бы назвал это одной из самых изощрённых пыток. Корнелия отмечает, что речь местного знахаря звучит складно и совсем не пестрит жаргоном, который так рьяно использует Калеб и остальные знакомые ей оппозиционеры. Несмотря на поношенную одежду и крайнюю степень измотанности, осевшую глубокой синевой под глазами на тронутом морщинами лице, этот человек совсем не похож на галгота и явственно возвышается над местным менталитетом. — К ней можно? — спрашивает Хай Лин, кивая на занавешенный дверной проём. — Она сейчас без сознания. Я ввёл её в сон, чтобы облегчить муки, — хмурясь, оглядывается лекарь. — Обычно, я никого не пускаю в лазарет, но для стражниц завесы можно сделать исключение. Мужчина проходится выцветшими карими глазами по их лицам, полным тревожного ожидания, а затем, горько усмехнувшись, отодвигает тряпку и жестом приглашает девушек проследовать за ним навстречу тусклому дребезжащему свету от пламени свечей. В средневековой больничной палате, забитой под завязку, стоит зловещая тишина. Ни у кого из пациентов нет лёгких травм. Многие из присутствующих погружены в искусственный магический сон. На криво сколоченных каркасах кроватей с грязными и тонкими матрасами лежат пережёванные войной галготы. Некоторые из них потеряли человекоподобный облик под воздействием ужасающих проклятий, насланных чародеями Асмодея — второго лорда Фобоса. Тело одного из больных раздуло от мокрых язв и гнилостных наростов размером с арбуз, сочащимися густым белым гноем. Уродливые шары мерно дышали: вздымаясь и уменьшаясь, растягивая натянутую кожу. Над пациентом, лежавшим по соседству, склонился ассистирующий их провожатому галгот, который заливал ядрёно-жёлтую жидкость в разомкнутые железкой челюсти подопечного. Через долю секунды из зияющей дыры распахнутого рта с влажным звуком высунулось нечто, похожее на сколопендру, неистово дёргающее крошечными лапками. Подручный лекаря не мешкая обхватывает насекомое тронутыми коррозией щипцами и медленно вытягивает напоминающее шланг туловище. Сегменты разрываются со звуком шлёпнувшегося о стол шматка мяса, и оторванная часть соскальзывает обратно в глотку. Корнелия до боли сжимает зубы, представляя, как судорожно извивающийся в щипцах обрубок вырывается и с молниеносной скоростью проникает в её тело. Хейл, не в силах продолжать смотреть, вперивается взглядом в рассохшуюся древесину пола. Ей внезапно хочется оказаться на месте Ирмы, несмотря на все перенесённые ею муки. Всё что угодно, лишь бы позволить себе непозволительную роскошь: взять передышку, хотя бы немного побыть слабой. Когда они останавливаются у койки, стоящей на самом отшибе, и Корнелия прекращает пересчитывать чередующиеся доски, она сжимает кулаки, чтобы собраться с духом и поднять глаза. Дыхание Лэр — медленное и сиплое от сорванных в крике голосовых связок. На руках девушки расцвёл узор из синяков и царапин, оставленных хваткой подруг. Корнелия перестаёт дышать, когда её взор скользит вверх, по направлению к тюку из ветоши, заменяющему подушку. На глаза Ирмы наложена пропитанная голубоватым раствором хлопковая повязка, за которой прослеживаются очертания неестественно вздутых век. Из-под тонкой ткани тянутся длинные красные полосы царапин ногтей, словно кто-то кинул девушке на лицо взбесившуюся кошку. — Как скоро она поправится? — разлепив сухие губы, лепечет Хай Лин. — С учётом магической регенерации два дня, не меньше, — на секунду задумывается мужчина, — но забрать вам её придётся завтра, как только очнётся. Я не могу удерживать места за пациентами, чьё состояние больше не оценивается как критичное. — Куда делась её сумка с пистолетом? — окатывает всех ледяной водой Тарани. Корнелия замирает словно вкопанная. Вот же чёрт… Да как она сразу не поняла?! Мальчик в переулке. Металлический блеск в темноте. — Её срезал ребёнок, я видела, кажется, — делится своими догадками Корнелия, которые подтверждает неглубокий след от пореза, тянущийся от бедра Ирмы. — Ну почему, почему всё всегда летит к чёртовой матери?! — взмахивает руками Вилл, стискивая челюсть и запуская пятерню в волосы. Вандом права. Всё действительно летит к чёртовой матери. Мало того, что теперь они не могут обеспечить сопротивление огневой мощью и будут штурмовать Кавигор вчетвером, так ещё в довесок на них свалятся крупные проблемы на Земле. Пропажа огнестрела у полицейского — дело нешуточное. — Спокойно, — кладёт Тарани ладонь на плечо Вилл, — будем решать проблемы по мере их поступления. Сначала разберёмся со всем на Меридиане, а потом придумаем, что делать на Земле. — Самое главное, что Ирма не ослепла, — ставит точку Корнелия, акцентируя самое важное. — Мы ведь даже вас не поблагодарили… — вспоминает Хай Лин про лекаря, который всё это время молчаливо наблюдал за разворачивающейся драмой, — как мы можем к вам обращаться? — Альтаир, но все зовут меня Альт, в лазарете лишний слог может стоить чьей-то жизни, — представляясь, поясняет мужчина. Звучание этого имени кажется Корнелии смутно знакомым, кажется, его когда-то упоминал Калеб. Выходит, что перед ними… — Вы — тот самый маг, бывший слуга Фобоса, который перешёл на сторону оппозиции, — констатирует Тарани, внимательно изучая черты лица, в которых теперь более явно прослеживается благородное происхождение. — Если вы думаете, что это является для кого-то тайной, то глубоко заблуждаетесь, — спокойно отзывается чародей, — как и не является тайной тот факт, что я предпочитаю сохранять нейтралитет и не занимаю чью-либо сторону. Слова Альтаира бьют Корнелию по солнечному сплетению, выбивая из лёгких воздух. Да как он смеет… — Что же тогда вы тут забыли? — выплёвывает ему в лицо Хейл, игнорируя прикосновение Хай Лин до её тыльной стороны ладони. — А, постойте, я знаю: отсиживаетесь в неприступной норе, типа не при делах, чтобы выжить и отпраздновать победу, а чью именно — плевать? — Я просто нахожусь там, где наиболее полезен, — сохраняя достоинство, выдерживает выпад блондинки Альт. — Никто, кроме меня, не сможет нейтрализовать проклятия моих соратников по ремеслу. Я — последний колдун в этом городе, но иногда думаю, что лучше бы меня здесь не было. Последний колдун в этом городе? Скорее последний мудак… чуть не произносит Корнелия, если бы не скрип распахнувшейся двери со стороны тамбура. — А-альт, сюда подваливай, свежая вырезка приехала, — окликают лекаря хриплым басом, заставив мужчину поморщиться, словно то был не голос, а звук царапающего по стеклу ножа. — Мне пора, а значит, и вам тоже, — Альтаир, метнув требовательный взгляд в сторону выхода из лазарета, скрещивает руки на груди. Корнелия, надменно вскинув подбородок и до последнего не разрывая противостояния меж голубыми и карими глазами, направляется в сторону тамбура. Она вышагивает размеренно и неспешно, назло замедляя следующего за ними целителя. Последний, значит, говоришь? Ну так и побудь последним, да подольше, стучат каблуками злые мысли в голове девушки, отплясывают громко и звонко, до тех пор, пока Корнелия не дёргается вперёд, услышав свистящий воздухом вскрик Хай Лин. Мгновенно преодолев оставшееся расстояние до пожелтевшей ширмы, Хейл видит то, что так сильно напугало её подругу. Посреди тамбура уродливой кляксой растекается алеющая лужа крови, распускающая багряные щупальца из-под распластавшегося на полу лурдена, а точнее, того, что от него осталось. Раскуроченное брюхо солдата из армии Фобоса напоминает выплюнутый из мясорубки фарш, пронизанный вьющимися кольцами сизых кишок. На руках, извёрнутых под неестественным углом, частично отсутствуют пальцы, а с оставшихся с особым усердием содраны ногтевые пластины. Булькающий звук из глотки ещё живого мертвеца скидывает с Корнелии оцепенение, осевшее на коже ледяным инеем. Раз. Корнелия хватает невнятно мычащую Хай Лин за руку. Два. Блондинка тянет подругу в сторону выхода из барака. Три. Хейл распахивает дверь и жадно вдыхает спёртый, влажный воздух, который сейчас кажется свежее горного. Четыре. Корнелия сажает китаянку на ступеньки и отбегает к торцу барака, зажимая рот рукой. Пять. Её выворачивает наизнанку. За судорожными спазмами и кашлем, с которыми Хейл пытается вывернуть из себя воспоминания об увиденном, доносится лающий вибрирующий смех из приоткрытой двери. — Гха-ха-ха! Кто бы мог подумать, стражницы завесы эдакие неженки, кишок не видели! Скажу парням, не поверят! Корнелия, скрутившаяся дугой от немилосердно сжавшегося опустошённого желудка, утирает уголки рта тыльной стороной ладони. Шестое чувство улавливает отголоски использованной кем-то магии, а затем пространство наполняется гневливыми восклицаниями. — Какого хера лысого ты сделал?! Ты должен был подлатать его, твою налево, а не прикончить! Он ещё не всё рассказал! — В следующий раз не будете пытать с таким усердием. То, что вы с ним сделали, — не исцелить! — Да кому ты заливаешь, Альт?! Решил посидеть на двух стульях сразу? Хочешь его подменить? Могу устроить! Звуки ругани становятся приглушёнными. Корнелия не понимает: виной тому закрывшаяся дверь или давящий вакуумный пузырь из остатков её самообладания, который вот-вот лопнет. Хейл, чувствуя прикосновение к своему предплечью, судорожно вздрагивает. — Корни, ты как? — участливо склоняется к ней хранительница сердца, волосы которой играют ярким огненным контрастом на фоне побледневшего лица. Обеспокоенность Вандом раздражает, приравнивается к оскорблению и без того уязвлённой гордости. Никто. Не должен. Видеть. Её. Слабой. — Ты… знала?.. — отрывисто, чрезмерно громко спрашивает блондинка, пытаясь скрыть дрожь в голосе, а затем, до боли вонзив в ладони ногти, на одном дыхании произносит: — Знала, что они пытают, а потом лечат, чтобы пытать снова? Секунды молчания кажутся жутко громкими и запредельно долгими. Корнелия ловит себя на мысли, что ей страшно услышать тот самый ответ. Тот самый ответ, который заставит её возненавидеть рыжую стерву раз и навсегда. — Нет… — снимает гору с её плеч Вилл. — Это… ужасно… наверное, Ватек и Калеб не знают… Я поговорю с ними… Хейл тяжело кивает, заставляя себя снова поднять налившуюся свинцом голову. Девушка позволяет Вилл взять её под руку, чтобы вывести к остальным стражницам, стоявшим поодаль от проклятого барака. — Вам не кажется, что тут явно что-то не так? — хмурит брови из-под спущенных очков Тарани. — Не так, Тара? Да это полный треш! — в неверии мотает головой из стороны в сторону Хай Лин. — То, что мы только что видели… я… у меня нет слов… — Я не об этом, — прикладывает пальцы к переносице повелительница огненной стихии, — я про Ирму. — Пояснишь? — скрещивает руки на груди Вилл, отпуская Корнелию, которая вновь устойчиво встаёт на свои две и вся обращается в слух. — Может, это совпадение, а может, и нет, но вам не кажется, что сегодня ей как-то сильно достаётся? — Тарани принимается загибать пальцы, пересчитывая тревожащие её факты. — Сначала она упала в пещере, после чего рядом с ней чудесным образом возник Бланк. Потом этот взявшийся из ниоткуда ребёнок, который почему-то выбрал себе в жертвы именно Ирму… А ведь у меня с собой тоже была поясная сумка, я в ней сигареты ношу. Среди стражниц царит гробовая тишина. Убедившись, что её доводы начали доходить до чужих мозгов, Тарани продолжает: — Корнелии показалось, что у того мальчика был нож, не сомневаюсь, что это он порезал живот Ирмы. Откуда маленький ребёнок достал холодное оружие — большой вопрос, но даже если этому есть объяснение, то я, хоть убей, не понимаю, почему он не обменял его на еду? Пораскиньте извилинами, да они готовы от голода живых крыс жрать! Внутренности Корнелии ошпаривает кипятком от догадки, которую пытается донести им Тарани. Сердце бьётся чаще, отдаваясь гулким эхом в контуженном разуме: «не правда», «не правда», «не правда». Всё это… было спланировано изначально?! Оппозиционеры намеревались украсть пистолет?! — Это… невозможно… Они не могут быть такими… Калеб, он… никогда в жизни не стал бы использовать детей! — давится Корнелия собственными словами. — Калеб в тюрьме, мы имеем дело с Ватеком, — осаживает блондинку новым неоспоримым фактом Тарани, — а я ему определённо не доверяю, и идея с пистолетом изначально показалась мне весьма сомнительной. — Всё это только теории, но слепо отрицать их тоже глупо, — колеблясь, произносит Вандом. — Как бы то ни было, Кондракар приказал нам положить конец правлению Фобоса и предотвратить падение завесы, а сопротивление преследует те же цели. Мы не можем отказаться от единственного союзника. — Ты права, — соглашается с рыжей Тарани, — просто держите ухо востро, девочки.──────── ※ ────────
Чем ближе они подлетают к штаб-квартире, следуя ориентирам, подсказанным Бланком, тем твёрже становится лицо Корнелии. Тот самый каменный дом с покосившейся стеной и частично обвалившейся крышей становится всё ближе, и вот они уже пикируют на снижение. Сомнения терзают душу, словно дикие звери, лишая покоя и превращая тело в один сплошной готовый вот-вот сорваться нерв. О, она не намерена терпеть эту недосказанность. Стражницы приземляются в нескольких метрах от пункта назначения. Каблуки Корнелии звонко вышагивают по мостовой, блондинке кажется, что она выбивает из-под них искры. Нет, она не будет обвинять оппозицию в воровстве и спланированном покушении. Всё её существо противится верить в эту безумную гипотезу. В конце концов, Тарани всегда была крайне подозрительным параноиком. Взять только эти абсурдные рассуждения, что с ними сделают на Земле, если о магии прознают спецслужбы и правительство. Корнелия обвинит их лишь в том, что видела собственными глазами. Этот Ватек непременно пояснит ей за тот ад в лазарете, от которого её в прямом смысле вывернуло наизнанку. — Корни, только прошу, без резких движений, — чувствует её настрой Вандом, открывая перед стражницами тяжёлую дощатую дверь. — Да я само спокойствие, чёртов дзен, мать его, — стиснув зубы, шипит Корнелия, проходя в помещение и чуть не спотыкаясь об мельтешащего под ногами Бланка. — Пёрли-пёрли и наконец допёрли, — тараторит пасслинг, лихо отскакивая в сторону, словно прыгучий мяч. — Ватек давно ждать наверху, а Бланк уже успеть храпака херануть, ах-ха-ха-ха! Хлестнув по карлику предостерегающим взглядом, блондинка и остальные стражницы подходят к ветхой, не внушающей доверия лестнице, ступеньки которой начинают капризно стонать под их весом. Поднявшись на второй этаж, Корнелия на секунду замирает: шипящая гадюка, готовая жалить ядом, сворачивается кольцами на груди, выведенная из строя приглушённым слиянием голосов, доносящихся с конца коридора. Хейл в недоумении переглядывается с Хай Лин и остальными девушками, которые замирают посреди лестничного пролёта, вслушиваясь в слова песни. — Горит звезда для дочери моей, — грубый мужской бас заискивающе приглушается, уступая тоненькому сопрано. — Сияет ярче всех, — мелодично звенит плескающийся ручеёк. — И для отца нет ничего милей, — вновь отзывается низкий голос. — Чем мой весёлый смех… — сливаются два голоса воедино. Корнелия чувствует себя ушлым диверсантом, покусившимся разбить что-то слишком личное и слишком хрупкое, предназначенное только для двух сердец, бьющихся в унисон. Ей приходится сделать усилие, чтобы продолжить идти вперёд, становясь невольным слушателем чужого разговора. — Папа, ты нарисуешь мне звёздочку, когда вернёшься? — Ты же знаешь, я не умею, но… — хриплый мужской баритон в нерешительности замолкает, а затем вновь закаляется сталью. — Ты ещё увидишь тысячи звёздочек своими глазами. Хейл, в стремлении поскорее раскрыть своё присутствие, торопливо тянет ручку и распахивает дверь пошире. Полумрак комнаты разбавляется мягким зеленоватым светом, пробивающимся через мутное стекло арочного окна, за которым растёт огромный флуоресцентный гриб. Посреди помещения, заваленного тактическими картами и различным барахлом, возвышается плечистая коренастая фигура, прижимающая к груди крошечную девочку с редкими прядками волос болотного цвета, чередующихся с пятнами проплешин. Взгляд невольно цепляется за изъяны на голове ребёнка, заставляя Корнелию проглотить перетёртую стеклянную крошку: то не проплешины — ожоги. Размытые пятна воска, навечно застывшие на коже. Ватек бережно обхватывает тоненькую талию огромными, покрытыми мозолями ручищами и опускает дочь вниз. Девочка с нескрываемым любопытством изучает стражниц, а затем, задержав свой взгляд на Корнелии, обхватывает ладошкой указательный палец отца. — Па, смотри, какие волосы… Почему у меня не такие же? — мешает она восхищение и горькую досаду в наивном детском вопросе, такому свойственному ребёнку. — Милая, беги, поиграй с братом, у папы сейчас будет скучный взрослый разговор, — надрывно улыбаясь, смотрит на малышку сверху вниз Ватек. Недовольно надув потрескавшиеся обескровленные губы, девочка нехотя слушается и направляется к выходу, минуя девушек, которые неловко отводят глаза в сторону. Как только дверь прикрывается, оставляя зияющую щель черноты, просачивающуюся из коридора, Ватек с напускной строгостью произносит: — А у тех, кто подслушивает, уши потом горят, — двусмысленно смотрит на стражниц мужчина, обращаясь к тому, кто притаился за порогом. Воздух дребезжит от постепенно отдаляющегося детского смеха, который мешается со стуком босых пяток по дощатому полу. От былой теплоты и мягкости, тронувшей грубое широкоскулое лицо Ватека, не остаётся и следа. Мужчина словно стянул с себя маску, обличая свою истинную личину сурового бойца со множеством шрамов, за каждым из которых скрывается кровавая история. — Я уже в курсе того, что произошло, — хмурится галгот, скрещивая на груди массивные мускулистые руки с натянутой голубой кожей, — скажу сразу, переносить операцию по спасению — не вариант. О, значит, снова к делу? Пусть даже не рассчитывает, она не сделает ему поблажки. Та боль, с которой он смотрит на дочь, не перекроет боли, которой сочатся их пыточные. — Мы тоже в курсе того, что тут творится, — вновь наливается ядом Корнелия, — то, что вы делаете с пленными. Да кто вам дал право?! Вы… Да чем вы лучше Фобоса?! Слова — хлёсткая пощёчина, вмиг преобразившая комнату в поле боя, наполненное враждебной тишиной. Не отрывая глаз от грузно надвигающегося на неё Ватека, Корнелия периферией зрения замечает, как стражницы подбираются, стягиваясь к ней ближе. — Чем мы лучше Фобоса? — гортанно вибрирует рычащий голос. — Не мы развязали эту войну! Мы просто жили! Жили и никого не трогали! Пока этот сучий потрох не начал сжигать наши города вместе с нашими людьми! Вы знаете, как смердит обуглившаяся кожа?! Я — знаю, этот запах вот здесь, застрял в глотке! — То, что с вами стало, Ватек, — вклинивается Вилл, — я понимаю, но это не повод… — Ты понимаешь?! — на щеках галгота ходят жилы, а кадык дёргается, словно снятый с предохранителя затвор. — Нихера ты не понимаешь. Никто из вас. Живёте на своей солнечной Земле, а потом приходите сюда и перемываете нам кости? Судите нас? Как насчёт того, чтобы остаться и пожить здесь?! Есть желающие?! В ответ Вандом лишь отводит взгляд в сторону. Язык Корнелии приклеивается к нёбу. Никто из стражниц не может выдавить и звука. Словарный запас резко израсходовал все свои резервы. Галгот поворачивается к ним спиной и, сжав кулаки-молоты, гнетуще опускает плечи. — Очнитесь вы уже наконец, в нашем мире смерть — это как посрать сходить! Да я готов хоть чужие кишки себе на шею намотать, если это приблизит день, когда мы снова станем свободными, когда моя дочь снова сможет увидеть эти грёбаные звёзды! Корнелии кажется, что кто-то порезал её пополам. Раскромсал мясницким ножом, разделив на «до» и «после». На Земле каждый день нарушают правила дорожного движения, на Меридиане каждый день умирают люди. Два таких разных мира. Два таких разных восприятия. В ней одной. Означает ли эта трещина на душе, что она сломалась? Ремонту так уж точно не подлежит. Не склеить. Не скрепить изолентой. Хейл как в тумане проходит вглубь комнаты, останавливаясь у тактической карты, на которой, по всей видимости, изображён Кавигор. Схематичный набросок крепости изрисован непонятными ей стрелками и знаками, выведенными углём. Корнелия стирает пальцем крупный кружок с нарисованной волной, оставляя другой — с деревом посредине. — Ирмы не будет с нами, я буду защищать чёрный ход в одиночку, — озвучивает свои мысли вслух Корнелия, — ничего, как-нибудь справлюсь. Она справится. Это всё, что она может для них сделать. — Я уже порешал с рокировкой, — подходит к карте Ватек, — за тобой будет две сотни галготов, остальные пятьдесят подсобят другим стражницам прорваться в крепость. — Ты уверен, что нам хватит пятидесяти? Ты не сможешь завербовать больше воинов? — хмурясь, склоняется над столом Вандом. — Мой бегунок сообщил, что сейчас в Кавигоре стражи меньше, чем обычно, — отзывается Ватек, — надрать нам зад могут только лорды или подкрепление. — Это смахивает на ловушку, — скрещивает руки на груди Тарани. — Поначалу я тоже так подумал, но это слишком очевидно, лорды Фобоса знают, что мы тоже не лыком шиты, — в презрении оскабливается галгот. — Корона стягивает стражу ко дворцу, готовится посадить принцессу на трон. — Фобос что, хочет передать власть Элион и сделать её королевой? Я что-то упустила? — изумлённо вскидывает брови Хай Лин. — Скажешь тоже, — пренебрежительно хмыкает Ватек, — он хочет прикрыться за юбкой Элион от бунтующих, фактически всеми делами управлять будет он. Это последнее, в чём я сомневаюсь. Корнелия отходит в сторону. Княжеский перстень предательски холодит палец. Рвущиеся наружу мысли, которым так и суждено остаться не озвученными из-за магии кольца, жалят её, словно оголённые провода. Фобос хочет убить. Хочет убить Элион. Теперь предельно ясно, при каких обстоятельствах это произойдёт. Она этого не допустит, костьми ляжет, но предотвратит кровавую расправу над подругой. Если нужно, примет за неё нож в спину. Им надо спешить. — Когда выступаем? — всё, что может сказать Корнелия. — Через несколько часов, наши парни уже стягиваются к лесу близ Кавигора, — указывает на заштрихованную местность на карте Ватек. — К слову, вы принесли то, о чём я просил? — Принесли, но не донесли, — сощуривается Тарани. Хейл замечает, как повелительница огненной стихии поглаживает большим пальцем указательный: её фирменный жест, когда она в чём-то сомневается. — Ирму обокрали, срезав у неё сумку. — Паскудство, — выплёвывает Ватек, с досадой отворачиваясь в сторону, — скажу вам сразу, это голяк. Подземный город как грёбанный стог сена. — Давайте лучше сосредоточимся на спасении Калеба, — возвращает их к насущному вопросу Корнелия. Разглагольствовать на тему пропажи пушки — последнее, на что сейчас стоит тратить время. «Элион», «Калеб», «Элион», «Калеб», отстукивает сердце, вгоняя в душу гвозди. «Фобос», внезапно обрывается ритм. Почему за весь день не дал о себе знать? Этот садист испытывает извращённое удовольствие от её ужаса и страха? Пожалуй, наречённое ему имя и впрямь является говорящим. Или… это безмолвие в преддверии бойни? Корнелия чувствует, что накликала беду. Нервный мандраж сменяется чужим сладостным предвкушением.