Коль ударят по левой щеке,
Возьми в правую факел,
Сожги его дом, сожги как Содом,
Сожги всё, а потом, подожги себя сам.
──────── ※ ────────
Панорама высоких стрельчатых окон в княжеской опочивальне демонстрирует грозно нависшее над Меридианом антрацитовое небо, расколотое разрядом тока. Такой же ударил и замкнул его сердце, стоило ему снова её оставить. Любое противостояние приходилось для Фобоса тайной страстью и отдушиной, будь то столкновение огромных армий или же игры разума с плетением паутины заговоров и интриг. Князю нравилось просчитывать всё наперёд, упиваясь своим превосходством, и собирать лавры очередной победы. Фобос чурался сражений лишь с одним-единственным противником. Он ненавидел сражаться с самим собой. Что она с ним делает? Сопротивляться желанию забрать её стоило титанических усилий: он будто дробил молотом тянущиеся к ней пальцы, которые упрямо продолжали срастаться, принуждая бесконечно перемалывать фаланги в костяную пыль. Спрашивается, кого он наказал больше, соблазнившись на встречу и решив преподать своей бестии урок? Фобос сходит с ума, расхаживая из стороны в сторону, отказываясь признавать, что мается не только из-за утерянных магических даров. Лихорадочный взгляд мечется по комнате, невольно вырисовывая призрачные очертания среди изысканного убранства. Вот она запальчиво шатает дверную ручку, ведомая отчаянием вырваться из западни. Крутится юлой, сжимая в руках резную ножку от обитого бархатом стула, и громит его покои в пух и прах, аки маленькая молния. Пытается навредить себе осколками от фарфоровой вазы, однако терпит неудачу за неудачей из-за охранных чар. Понурым силуэтом чахнет на софе у окна, задумчиво всматриваясь в бушующие грозы. Осоловело щурится, нежась на чёрном шёлке и разметав золото волос по россыпи подушек. Корнелия — мираж оазиса раскалённой пустыни, измывающийся над воспалённым разумом. Её ускользающий образ выбивает опору, обращая его в барахтающегося в воздухе повешенного, рьяно пытающегося вернуть прежнюю устойчивость. Фобос вглядывается в гладь зеркала, растянувшегося под самый потолок, и не находит в себе привычной королевской холодности. Не желая принимать данность, князь швыряет мерцающий сгусток клокочущей энергии прямо в своё отражение, наказывая его за непозволительную дерзость. Искрящие брызги с дребезжанием разлетаются по резному паркету из тёмного дерева, образующего посреди комнаты рисунок увитой шипами розы. Колдун смотрит на осколки, встречаясь взглядом с тысячью серебряных глаз, сверкающих живым блеском, кажется, будто они принадлежат незнакомцу. Уже как много лет чуждые чувства, которые он снова испытывает из-за неё, — пьянят, лишая привычного покоя. Все оттенки эмоций Корнелии проходятся разрядами электрического тока, распуская узоры трещин по ледникам извечной мерзлоты. Рядом с ней обращается его бесчувствие — влияние тёмных рун. Она принуждает перенестись в прошлое, вспомнить, каково это: быть живым. Захватывающий восторг от удавшейся идеальной розы. Первое обращение по титулу монарха и приятная увесистость короны, обвенчавшей голову. Ожесточённые тренировки с Седриком под аккомпанементы толпы из знати, требующей хлеба и зрелищ. Магические пари с Асмодеем и, как следствие, несколько суток в библиотеке в погоне за собственной правотой. Шкодливые проделки с Мирандой на званых балах, доводящие до исступления его нерадивую мать. Первая близость с пахнущей чем-то сладким фрейлиной. Холодность, которая ранее помогала поддерживать расчётливый и острый ум, обернулась изменницей, заставив почувствовать себя пустым. Могущество, подаренное рунами, потребовало цену, которая когда-то показалась смехотворной. И он уплатил её, обрекая себя на вереницу закатов и рассветов, спрятанных за грозовыми тучами. Затерянный за безрубежными сражениями, ропотом нескончаемых сговоров и кипами указов — Фобос не мог вспомнить ни одного конкретного дня, слитого в череду серых лет. И это совершенно не беспокоило, пока она не заявилась в его покои, перепутав направление. Нет, то была не случайная ошибка и стечение обстоятельств — злой рок судьбы. Корнелия — не имя, название неизлечимого недуга, от которого нет теперь спасения. Фобос вспоминает, как она льнула к нему всем своим естеством, отчаянно нуждаясь в утешении и нашедшая долгожданный покой в его объятиях. Такая хрупкая. Сжать чуть сильнее, и рассыплется сквозь пальцы, обернётся плодородной почвой, на которой можно взрастить самые красивые розы. Такая сильная. Неминуемо побеждённая, но сражающаяся так, будто никогда не умрёт. Корнелия — завораживающий танец противоречий. Мириады звёзд, сошедшиеся в одной точке, но не взорвавшиеся сверхновой, а слившиеся в идеальном балансе. Окутывая её волнами своей магии и укачивая словно маленького ребёнка в колыбели рук, он получал намного больше, нежели отдавал. И дело не только во вновь набирающем силы магическом потенциале, который перестал напитывать его маной и чуть не свёл с ума, стоило ей иссушить себя досуха. Её слабость подчёркивала его превосходство, позволяя упиваться осознанием, что он может дать ей всё, став снизошедшим избавителем. Взамен требуется лишь одно — перейти на его сторону. Он не может взять её силой, она должна принять решение сама. Встать подле, а не напротив. Перенять его взгляды и идеалы, смотреть на мир его глазами, действовать с его руки. Переродиться из трепыхающейся феи в четвёртую из лордов. Корнелия — его бесконечный вызов, подманиваемая на ладонь певчая птица, которой хочется запретить улетать. Он должен избавить её от чужого влияния. Изморить назойливую мошкару, наводящую смуту в её голове, и оказаться единственным, кто у неё останется. Пускай она окончательно его возненавидит, но чем темнее будет ночь, тем ярче засияют звёзды. Он поможет ей подняться из пепла, взрастив щенячью преданность. Ведь чтобы построить нечто новое, нужно до основания разрушить старое. Ломать кости, чтобы правильно срастить их заново. Фобос думает о приливах мёртвого моря, омывающих берега потемневших синих глаз. Корнелия, обезумевшая от содеянного, на коленях перед ним. Такая соблазнительная в своей трагичности, отчаянно нуждающаяся в поддержке и покровительстве. С точностью бьёт по слабому месту — быть богом в глазах страждущих. Его побледневшая от печалей роза с понурившим бутоном. Он не может устоять, заворожённый скатывающимся хрусталём. Желание присвоить слёзы, пролитые не по нему, затмевает разум. Собрать их и обратить в драгоценные камни, инкрустировать в корону, компенсируя уязвлённое чувство собственничества. Корнелия — синоним одержимости. Злость от невозможности получить всё и сразу сечёт огненным кнутом, так и подначивая на бескомпромиссность. Обозначить право немедля, заклеймить и затопить собой. Его и ничья больше. Любой, кто посягнёт или посмотрит косо, будет обречён, посмертно предан анафеме, даже если для этого придётся обратить в розарии целые планеты. Тронутые морской солью и обесцвеченные страданием девичьи губы, дрожа, беззвучно приглашают познать её, сделать реальностью всё додуманное и неозвученное. Миг, и он раскрывает таинство, проникнув в цветущие райские кущи. По телу искрится ток, пронизывая кожу миллионами колющих разрядов и скидывая затянувшийся душевный паралич. Он будто покидает покрытый вековой пылью склеп, воскрешённый столкновением намагниченных полярностей. Гроза не только на Меридиане, гроза в нём самом, пускает молнии по венам. Корнелия оказывается сладка, как омытые утренней росой плоды, упавшие на свежескошенную траву. Он с наслаждением смакует их, перебирает языком медовые нотки, отдающие терпкой горечью пережитых потерь. Проникает глубже, овивая змеем, так и норовя заразить тьмой. С жадностью берёт, а взять не может, как бы ни изгалялся, утягивая в развратный танец, — не отвечает. Корнелия. Так узнаваема в своём упрямстве. Не понимает и не хочет понимать оказанной ей чести. И пролитая подле кровь смерда — не оправдание. Возмущённая гордость требует отпрянуть, заклинает наказать её, убивая всё живое, пока она не захлебнётся водами растекающихся багряных рек, отражающих сверкающие молнии. Но стоит ему отстраниться, как Фобос обнаруживает, что вкушённый плод оказывается порченым, с извивающейся червивой сердцевиной. Её вкус оборачивается отравой, паразитами под кожей, и теперь они без устали обгладывают его, пробуждая ни с чем не сравнимый голод, граничащий с одержимостью. Корнелия — единственная во всех мирах, кому под силу заставить его изменить принятым решениям. Он впивается в губы с новой силой, целует с остервенелой ненавистью, горько и безответно, проклиная её и себя за позорную слабость. Целует и не насыщается. Ещё сотая доля секунды, и не оторвался бы — не смог. Впервые бы познал поражение, обращая в крах все свои замыслы в угоду желаниям и порокам. Она должна прийти к нему сама. Безоговорочно. Никак иначе. Осталось недолго, его гонец с персональным приглашением уже в их стане. Из темницы воспоминаний, с которыми он скоротает ещё не один вечер, выбивают колебания нарастающей магии. Его магии. В чужом теле. Сестрица. Как вовремя. Фобос жалеет, что не зачаровал коридоры, ведущие к своим покоям, чтобы незваные гости забывали, куда шли, путаясь в своих намерениях, стоит им приблизиться. Осознав пространство вокруг себя, князь обнаруживает, что стоит в центре меж дрейфующих в воздухе осколков, отозвавшихся на его эмоциональные перепады. Небрежно взмахнув рукой, колдун приказывает им вернуться в раму, склеивая битое зеркало, а заодно и самого себя. Вернув украденную невозмутимость, Фобос примеряет лёгкую полуулыбку, чертит в воздухе рунический став, придавая своему образу располагающего очарования, которое меняет оттенок глаз с холодной стали до нагретого солнцем камня. Высокие створчатые двери раскрываются, пропуская его в ту самую гостиную, прилегающую к опочивальне. Корнелия. — Фобос, ну наконец-то я тебя поймала! — заключает его в объятия назойливая сестра, общества которой он так старательно избегал всё это время. — Живём в одном замке и совсем не пересекаемся. Пожалуй, единственное, что ему в ней нравится, так это низкий рост, перенятый от матери, в то время как ему достался высокий и прямой отцовский стан. Разница в две головы позволяет сохранять спасительную дистанцию и выигрывает время, чтобы стереть с лица брезгливое пренебрежение прежде, чем Элион закончит изливать свою приторную нежность в его мантию. — Элион, я привожу в надлежащий вид все государственные дела, дабы облегчить бремя твоей короны, — пытается не дотрагиваться до неё Фобос, едва обводя полукругом рук. — Пусть я не с тобой, но делаю всё для тебя. — Я понимаю, братец, но я ведь могу помочь, а то такими темпами ты заработаешь себе морщины, — наконец-то отстраняется от него Элион. Фобос ощущает жжение от рун, которые бы наверняка пылали алым, если бы не его предусмотрительные чары. Князь старается воспринимать оборзевшую девчонку как испытание для своего терпения, не собеседника. — Миранда упоминала, что тобой были предложены весьма многообещающие нововведения, я бы не хотел, чтобы ты останавливалась, — вырезает на себе льстивую улыбку Фобос. — Только вот никто не спешит их исполнять, хотя я приказывала! — дует губы Элион, демонстрируя колдуну темнеющее серебро глаз — персональный оттенок зарождающейся злобы у представителей четы Эсканор. — Какое вопиющее недоразумение, — картинно возмущается князь, вскидывая брови, — я выясню, в чём дело, и лично прослежу, чтобы твоя воля была претворена в жизнь. — Чем раньше это произойдёт, тем скорее наши люди заживут лучше, — взвивается Элион, надменно вскидывая подбородок и совершенно не стесняясь кичливой гордости за свои идеи. Фобос сдерживает в себе порыв щёлкнуть магией по пшеничной макушке, выбив приглушённое эхо, свойственное для пустых пространств. Недуг скудоумия в их роду неизменно передавался исключительно по женской линии. Он наслышан о многочисленных указах принцессы, которые поражают воображение несусветной ересью и порой доставляют немало хлопот. Большинство из них чревато губительными последствиями, а другие и вовсе являются нелепой прихотью. На днях Элион приказала местным ремесленникам укрепить берега разливающейся от дождей реки известковой глиной. Ведомая скукой, она вызвалась самолично поучаствовать в процессе, помогая своей неуклюжей магией. Плоды её трудов разгребали всем городом, не без помощи армии Седрика, временно променявшей мечи на лопаты. Принцесса была уверена, что эта гениальная идея посетила лишь её даровитый ум, даже не предполагая, что нашла весьма сомнительное решение проблемы. Через несколько лет приложенное усердие привело бы к неизбежному образованию наносов и ещё большему затоплению. Ко всеобщему прискорбию, на этом энтузиазм юной особы не иссякал, а напротив, набирал стремительные обороты. Весь минувший месяц Элион беспрестанно донимала Асмодея, настойчиво наведываясь в его обитель и вынуждая тратить силы на поддержание радужных иллюзий, холящих неокрепшее сознание. Элион требовала от некроманта перенести алхимические лаборатории, по совместительству являющиеся местной лечебницей, из изолированного района в самый центр города. Она считала, что предложенная ею перемена повысит доступность и оперативность оказания врачебной помощи. На деле, переустройство не только бы стоило огромных затрат времени и ресурсов, но и привело бы к риску распространения эпидемий, которые с таким одержимым тщанием изучал лорд. Помимо всего прочего, Элион каждый раз принуждала королевский двор отмечать с ней сумасбродные Земные праздники, надеясь вплести их в местные традиции и обычаи. В так называемый «день всех влюблённых» Миранда еле подоспела остановить кровопролитие, пояснив, что принцесса приказала вырезать сердца из пергамента, а не из-под рёбер. Элион, Элион и снова Элион — именно так звучит донимавшая их всех мигрень. — А ещё я бы хотела навестить Корнелию в гостевой башне, она всё-таки была моей подругой, вдруг у меня выйдет до неё достучаться? — заявляет принцесса, подначивая Фобоса зашить ей рот, чтобы не смела изливать свои притязания на то, что принадлежит лишь ему. Понимание, что неукротимая строптивица выбрала себе в подруги именно его сестру, приятно тешит и вымораживает единовременно, скручивая внутренности странной судорогой. Болезненная слабость Корнелии к роду Эсканор неоспорима, остаётся лишь сместить фокус, полностью сосредоточив его на нём. — Элион, — колдун опускает руку ей на плечо, слегка надавливая, в намерении подтвердить весомость своих слов, — ты слишком важна для меня и Меридиана, я так долго искал тебя и не готов допустить даже малейших рисков. — Я очень сомневаюсь, что Корни попытается мне навредить, — продолжает свой натиск она. Его ладонь немилостиво саднит от желания пустить по тщедушному тельцу разряд тока, после чего оно безвольно обмякнет на пол, растеряв всю свою дерзость, от которой останется лишь едкий запах обуглившейся кожи. Фобос не знает, что выводит его больше: то, что ему смеют перечить, или уродливый обрубок исковерканного имени. — Я так не хотел тебя разочаровывать, но, по всей видимости, без этого не обойтись, — колдун искусно трансформирует проступившие тени ненависти в оттенки скорби, — не так давно Корнелия пыталась сбежать, она удушила плющом служанку, подавшую ей пищу. — Даже не верится, что она на такое способна, — ахая, мрачнеет Элион и отводит взгляд куда-то в сторону. — Корнелия попала под дурное влияние. С чумным поведёшься, гонцом его станешь, — впервые не кривит душой князь. — Ты самолично видела, как она на меня напала. — Видела… Наверное, мне просто сложно принять, что мы по разные стороны, — ломает пальцы Элион, в очередной раз забыв про манеры. — Знаешь, на Земле мы постоянно ссорились, прямо как кошка с собакой, но всегда мирились. Фобоса обволакивает странное предчувствие, тихое эхо, маячащее на кромке сознания, но стоит на нём сфокусироваться, как мысль безвозвратно ускользает в далёкие чертоги разума. — Я так привыкла, что она рядом, — не унимается Элион, — если честно, то мне совсем не хочется ссылать её на Землю после коронации. Может, если я буду заботиться о ней и сделаю так, что ей здесь понравится, то она захочет остаться и мы как всегда помиримся? Тёмный князь всего мгновение хмурится, но, опомнившись, возвращает маску невозмутимой идеальности. Неужели он так же жалок в своём стремлении поставить Корнелию подле, а все его чаяния напоминают завывания побитой палками собаки, которой сейчас скулит его сестра? — Всё будет так, как решит королева, — не говорит, выжимает из себя колдун, давясь вынужденным лицемерием. Пожалуй, когда эта обуза сгинет, ему всё-таки стоит устроить торжественный пир. Полцарства за то, чтобы избавиться от её общества. — Моя дражайшая, к великому сожалению, я вынужден тебя оставить. Меридианские дела не терпят промедлений, — умело скрывая нетерпение, пытается распрощаться со своим бременем Фобос. — Как будущая королева, я приказываю тебе остаться и провести со мной время, — ошпаривает его приказным тоном принцесса, требовательно дёрнув пальцами плотную ткань рукава княжеской мантии. Праведную ярость, сравнимую с гневом божьим, — не придавить мраморной плитой благородного бесстрастия. Фобос чувствует, как растревоженная гневом мана создаёт вокруг тёмный ореол, разоблачая прикрытие. Вся его сущность надрывно вибрирует, требуя немедленного отмщения. Треск магии, равной по своей мощи, сгущает воздух, обращая комнату для приёмов в эпицентр зарождающегося цунами. Трущиеся друг о друга атомы слепящего света и мглистой безлунной ночи выбивают потусторонние искры, которые вот-вот подожгут запал, образовав чёрную дыру, жаждущую сжать вселенную в одну точку. Открытый конфликт двух представителей древнего рода, поцелованного первозданной магией, знаменует одно — начало апокалипсиса. — Про-сти… — скидывая наваждение, с дрожащим вздохом отшатывается Элион. — Я не думала, что это прозвучит так… так грубо… не знаю, что на меня нашло… — Всё в порядке, — спокойно и умиротворённо отзывается Фобос, скрывая за двуликой интонацией хладнокровный голос сосредоточенного убийцы, пришедшего в состояние полной боевой готовности. — Не забывай, что магия отзывается на чувства, со временем я научу тебя это контролировать. Произошедший энергетический всплеск означал одно: пробуждающаяся сила сестры нагнала его собственную, и теперь, в случае провала, он не сможет так просто подавить её своей магической мощью. До вхождения в зенит по-прежнему остаётся несколько лун, в которые взаимодействие с принцессой стоит выстраивать с филигранной осторожностью. От наблюдательности Фобоса не ускользает и то, что вместе с магией в Элион медленно и ленно просыпаются Эсканорские пороки. Всё это время они затравленно чахли на Земле, но стоило им попасть в благоприятные условия… Что ж, это усложнит задачу, но оно и к лучшему. За лёгкой битвой не ощутить сладости победы. — Мне очень с тобой повезло, — уже в какой раз повторяет ему сестра, вновь ныряя в объятия с флёром ирисов, пряча глаза, но выдавая слёзы голосом. — Прости меня… я так благодарна тебе за шанс начать мою жизнь заново, но... внутри по прежнему бывает так пусто и одиноко... — Т-ш-ш, — Фобос судорожно сжимает и разжимает жёсткие пальцы в воздухе, а затем проводит ими по пшеничной макушке, скрывая камень за лебяжьим пухом, — мне жаль, что всё это время я не придавал должного внимания твоим чувствам. Колдун опускает руки на хрупкие девичьи плечи и, приложив неимоверное усердие над своей волей, отстраняет её бережно и аккуратно, в то время как в мыслях с силой впечатывает в стену, снова и снова, рисуя картину из месива мозгов. — Как насчёт того, чтобы вместе прогуляться по городу? Сегодня должен закончиться дождь. — словно жгут растягивает примирительную улыбку Фобос. — Присоединимся к празднованию, расскажешь мне про свои идеи по благоустройству. — Правда? — не веря свалившемуся на голову счастью, неуклюже утирает слёзы юная принцесса. — Элион, — укоризненно прицыкивает языком колдун, — какой же меркой ты меня меришь? Разве я хоть раз тебя обманывал? — Тогда мы просто обязаны взять с собой Миранду! — искрясь от восхищения и хлопнув ладонями, улыбается Элион. — Она не простит мне, если упустит такое!──────── ※ ────────
Хай Лин была уверена, что познала подлинный ужас, побывав на смердящей кровью скотобойне, только вот предназначенной совсем не для животных и отчего-то называвшейся кавигорскими темницами. Оказавшись во дворе полуразрушенной крепости, они направились прямиком в её утробу, раскрывая тяжёлую железную дверь, изрыгнувшую смрадное дыхание разложения в унисон с приветствием, прозвучавшего надрывным скрипом. Хай Лин пришлось уговаривать себя начать спускаться вниз, будто в конце пути её ожидали не заключённые галготы, а кишащая крысами чумная яма. Они блуждали по извилистым коридорам, расправляясь с остатками стражи и пытаясь найти выход к месту содержания заключённых. Китаянка долго не могла уловить источник тревоги, пропитывающей кожу и вздыбливающей волосы на затылке. Когда кто-то подметил несвойственную для этого места тишину, её словно окатили ледяной водой, вычленив причину дурного предчувствия. Ни криков, ни стонов, ни просьб о помощи. Лишь потрескивание факелов, коптящих стены и сопровождающих их всё ниже и ниже к вратам, ведущих в ад. Эти ощущения усилились, когда они забрели в комнату, служившей местной пыточной. Среди залитых потрескавшейся кровью верстаков беспорядочно валялись дьявольские музыкальные инструменты. Вторженцы затравленно притихли, невольно представляя, как местные палачи играючи орудовали серпами, тисками и молотками, порождая симфонии мученических криков, которые постепенно переходили в невнятное мычание, а затем и вовсе замолкали. После того, как Хай Лин заметила нити волос, перемешанные с хрящами и обломками костей, застрявших в челюстях стального механизма, облепленного падальными мухами, попыталась убедить себя, что всё вокруг — ненастоящее. Жуткая бутафория, изготовленная специально для комнаты страха. Однако, попытка избежать перспективы возвращаться сюда в кошмарных снах обернулась крахом, как только кто-то раскрыл железную деву, нарушив покой сразу двух, разделивших последние минуты жизни, тел. Прилипшие к стальным зубьям внутренности потянулись вслед за створчатыми дверьми вновь заалевшей мякотью, вываливая на пол ошмётки заветревшегося фарша. Хай Лин захотелось бежать отсюда опрометью, будто если они задержатся, то крепость больше не выпустит, присвоив себе вторгшихся захватчиков. Судя по взвинченности, захватившей их отряд, её желание разделяли и остальные: никому не хотелось оставаться в подвале, служившим кухней, поставляющей изысканные блюда на пиршество для самой смерти. Не без спешки они продвигались дальше, наконец-то оказываясь в самой тюрьме, представляющей из себя многоуровневые подземные катакомбы с бесчисленными карманами узких камер. Бесконечно взламывая и плавя тронутые ржавчиной замки, в какой-то момент они устали даровать пленным долгожданное освобождение. Освобождение смертью. Это всё, что они могли предложить слабо пульсирующим шматкам мяса, разделанных стараниями истязателей. Попытки спасти заключённых изрядно поубавились после того, как искромсанные и вспоротые тела буквально рассыпались прямо на руках, оставив лоскуты частично скальпированной кожи и вывалив исходящие паром внутренние органы. Среди томившихся здесь галготов практически не было уцелевших. Находя их реже и реже, они всё больше мрачнели, пропитываясь гнетущей безнадёгой, и осознавали бесполезность своей вылазки. Спасти удалось немногих, в основном это были жертвы чудовищных экспериментов, которых, по всей видимости, приказали поддерживать в жизнеспособном состоянии. Игра совсем не стоила свеч. Однако, они всё же нашли того, за кем пришли. Голос Калеба бесцеремонно разрушил дышащую в спину тишину, но, вопреки ожиданиям, от этого стало только хуже. Услышанное от лидера повстанцев не только ввело в немой ступор, но и превратило сердце Хай Лин в отстукивающую игольницу. Что станет с Корнелией, когда она узнает… По мере приближения к выходу левитируемую вереницу освобождённых охватил беспричинный животный страх. Изувеченные галготы окончательно потеряли разум и начали исходить судорогой, доламывающей кости и разрывающей кое-как сросшиеся раны. Хай Лин посетила догадка, что всему виной какое-то проклятие, препятствующее побегу, но затем она вспомнила, что большинство попавшихся на их пути пыточных находились именно наверху. Покидая подземелье, китаянка с удивлением обнаружила, что переборола свою боязнь замкнутых пространств. Клин вышибает клином. Ужасы пожрали страхи. Кавигор показал ей, что оставлять от человека мокрую точку — вовсе не прерогатива сдавливающих стен, а ремесло мастеров заплечных дел. Когда они выбрались на поверхность, Вилл пришлось оглушить нескольких спасённых, которые порывались уползти назад, не выдерживая открывшихся просторов и нависшего над головой неба. Хай Лин же задышала полной грудью, решив, что все кошмары теперь позади, похороненные под землёй. Она в полной мере осознала своё заблуждение, как только увидела окровавленное тело Корнелии среди полевых цветов, придавленных хаотично разбросанными надгробиями из почивших воинов. Истошный гортанный крик смял губы и согнул пополам, вызвав порыв шквального ветра, пригнувшего луговые колосья под тяжестью её горя. Как только она кинулась к подруге и нащупала слабый пульс — расплакалась оттого, что время повернулось вспять, склеив осколки от разбитого сердца. Жизнь Корни — словно подарок свыше. Не осталось ни одного выжившего, кто бы мог рассказать им, что произошло. Хай Лин казалось, что прошла целая вечность, прежде чем они передали Корнелию на попечение Альта, доставив её и остальных изувеченных во врачебный барак, где, как и всегда, не хватало места. Китаянка потребовала принять Корнелию, которая утратила облик стражницы, вне очереди и не отходила ни на шаг, несмотря на все уговоры и попытки отстранить её. Смирившись со сторонним наблюдателем, целитель принялся резать одежду, перекрашенную в алый, в намерении здраво оценить полученные повреждения. Хай Лин тут же приказала отрезам холщовой ткани воспарить в воздухе, создав вокруг койки импровизированную ширму. Когда Корнелия очнётся, то будет в ярости, узнав, что кто-то видел её обнажённой. А она обязательно очнётся. Будет в порядке. Без вариантов. По окончании осмотра Хай Лин была готова носиться по бараку визжащим от облегчения вихрем, вещая налево и направо, что кровь на одежде признана чужой. Альт не обнаружил на девушке никаких повреждений, исключая нескольких царапин и магического истощения. Она ещё услышит её голос и редкий, оттого ценный смех. Альтаир, привыкший быть конвейером, клеймящим своих пациентов метками жизни и смерти, выдержал неуместно бурную реакцию с нескрываемым скептицизмом. Чародей потребовал забрать Корнелию и очнувшуюся Ирму, отправив их долёживать в местное подобие бурсы — пристанища для галготов, пользующихся уважением среди своих. После набега на Кавигор многие комнаты, и без того часто меняющие своих хозяев, вновь оказались свободными. Когда они обустроились на новом месте, Хай Лин каким-то чудом раздобыла для Корнелии местную одежду. Стерев с худощавого тела следы копоти и крови куском намоченной в подземной реке холщи, китаянка заботливо её переодела и, используя пальцы, расчесала спутанные волосы. Не зная, что ещё может сделать для подруги, Хай Лин заковала себя цепями, застыв на табурете подле её койки. Корнелия тихо и мерно дышит, а она — почти нет. Задерживает воздух, наливая тяжестью лёгкие, пытается прогнать из головы выдуманные похороны, на которых уже успела побывать, пусть и совсем не долго. Несёт бдительный дозор, бессильная против липкой паранойи, надиктовывающей ей, что если отвести взгляд хоть на секунду, то костлявая вернётся, чтобы забрать своё. Она хочет быть рядом, когда Корнелия очнётся. Она хочет быть рядом, когда Корнелия узнает, что произошло с Калебом. Она хочет быть рядом, но знает, что, как бы ни хотела, — не сможет. — Не переживай, я за ней присмотрю, — по обыкновению шутит Ирма, поправляя плотную глазную повязку и назидательно поднимая в воздухе корявую палку, помогающую ей ориентироваться в пространстве. Альт призывал их набраться терпения, уверив в том, что зрение Лэр полностью восстановится через некоторое время. Хоть состояние Ирмы уже и некритично, она должна оставаться на Меридиане до полного выздоровления. Перемещения через портал с любыми серьёзными травмами — чреваты непоправимыми последствиями. — Если вам что-то понадобится, то за дверью будут дежурить галготы, — обесцвеченным от усталости голосом предупреждает Вилл. — Как только Корни очнётся, они сообщат об этом Ватеку. Он позарез хочет выяснить, что там произошло. — Что это изменит? Он что, не может подождать? — хмурится Хай Лин, теряя свойственную ей лёгкость. — Не думаю, что Корнелия захочет отправиться на допрос сразу, как придёт в себя. — Он должен что-то сказать семьям погибших, да и состояние Калеба только подливает масла в огонь, — вздыхая, с усердием трёт переносицу Вандом. — Что касается Калеба, то этому есть вполне разумное объяснение, — вклинивается Тарани, — все мы видели, как он бросился искать Корни, когда она сунулась на Меридиан в одиночку. Что-то подсказывает мне, что он всегда был к ней не равнодушен, а после пыток его типа замкнуло. — Ирма, только не вздумай ей рассказывать, — дёрнувшись, предостерегает Хай Лин, — вдруг Альт успеет его подлатать до того, как она придёт в себя. Обойдёмся без лишнего стресса. — К слову о стрессе, часики тикают: если мой папа спалит пропажу пистолета, то я согласна на переезд в средневековье, — поторапливает их отправиться на Землю Ирма. Хай Лин нехотя отрывает пальцы от покоящейся ладони подруги и поднимается со стула. Она в очередной раз сомневалась в правильности решения рассказать, что её бабушка могла оказаться потенциальным решением их земной проблемы. Эгоизм требовал молчания, оно позволило бы остаться в подземном городе рядом с Корни, но по итогам внутренней борьбы — голос совести оказался громче. Иногда китаянке совсем не верилось, что любимая бабуля, которая с таким усердием занималась её воспитанием и без устали твердила о значимости духовных и моральных ценностей, — в молодости была той ещё штучкой и водилась с весьма сомнительными компаниями. Именно обретённые в юношестве связи помогли Ян Лин повлиять на городскую управу, которая не без определённого давления дала добро на открытие китайского ресторана в самом центре Хитерфилда. — Ирма, я ничего не обещаю, но мы постараемся, — призывает воздержаться от возведения воздушных замков китаянка, — всё-таки достать такой же пистолет, подделав серийник, которого мы не знаем, — звучит как приключения агентов из комиксов про ФБР. — В любом случае это уже не кажется невозможным после Меридиана, — поворачивается к выходу Вилл. — Пойдёмте, нам ещё на поверхность выбираться. Вынужденно прощаясь, Хай Лин задерживает на Корнелии тронутый печалью взгляд, давая ей мысленное обещание вернуться назад как можно скорее.──────── ※ ────────
Ноги предательски путаются, проваливаясь в прогалы меж сваленных тел, которые полностью застилают поле сюрреалистичным, мающимся ковром. Она рвётся вперёд, не глядя наступая на туловища, головы и бёдра, тонущие в алом мареве. Чем больше усилий прикладывает, тем дальше становится фигура, облачённая в чёрную княжескую мантию. Корнелии кажется, что если она не догонит, то наступит конец света, а если упустит из виду, то глаза тут же сгниют, навечно утопившись в кромешной темноте. Всё естество тянется оказаться рядом, взять под руку. Она не знает — для чего, но отчётливо понимает, что если отстанет — то всё потеряет смыслы. Увеличивающееся расстояние пропорционально растущему в груди одиночеству. Как только ей чудом удаётся сократить путь на несколько метров, тела под ногами начинают хватать за щиколотки, удерживая и оттягивая назад. По щекам Корнелии бегут бессильные слёзы, когда она видит, что колдун оказывается в непосредственной близости от кромки леса. Она зовёт его, но гул стонущих голосов заглушает надрывные крики. Корнелия, никогда не верившая в бога, начинает молиться, уповая, чтобы он обернулся, заметил, забрал с собой, ведь так ждал, когда она придёт. Но ей не суждено быть услышанной. Фобос скрывается среди деревьев, бросая её на поле. Корнелия тут же замирает и, не раздумывая раскинув руки, падает подстреленной птицей, сливаясь воедино с тиной из залитых кровью и чернотой трупов. Вырвавшись из изнурительного кошмара, который на этот раз отчётливо запомнился, Хейл с ужасом обнаруживает, что не может пошевелиться. Она лежит на уродливой тени, обхватившей её туловище метровыми когтями. Существо медленно разрезает кожу, сжимая всё сильнее и сильнее, загоняя сердце в глотку и выдавливая из лёгких остатки воздуха. Натужные попытки дать отпор так и остаются заперты внутри тела, которое упрямо отказывается подчиняться, лишая её возможности оказать сопротивление. Корнелия расслабляется, чтобы с достоинством встретить гибель, и с удивлением обнаруживает, что морок рассеивается, бросая её среди незнакомой аскетичной обстановки. Кошмар после кошмара. Сонный паралич. Последствия от мучительных грёз, замешавшиеся с пережитым стрессом. С каждым новым пробуждением сама идея сна вызывает всё большее отторжение. Однако, прямо сейчас Корнелия не знает, что лучше: видеть кошмары или находиться в реальности, которая не так далеко ушла, перенося её в замкнутый лабиринт Фавна, лишая права на покой и днём, и ночью. Нейтан… От мыслей о непослушных каштановых кудряшках она горит на погребальном костре, тлея огненным заревом. Вокруг горла всё сильнее сжимается удавка из кладбищенского венка, от невыносимого удушья хочется испустить дух, причислив себя к отдыхающим в гробах мёртвым. Его смерть возвела ей надгробие средь поля, ставшим погостом и для своих, и для чужих. Хейл на секунду застывает, а затем давится собственным лицемерием. Она убила не только Нейтана, но и галготов, сражающихся на их стороне. По неосторожности, совсем позабыв о них в пылу сражения. От себя становится тошно. Почему ей хочется оплакивать только его? Чем Нейтан лучше? Тем, что она его знала? Нельзя. Хватит. Держаться. Пока ничего не останется. Она не имеет права на скорбь. Если примерит на себя траур — утонет в чёрном. На кону стоит слишком многое. Они не могут позволить меридианской порче окончательно поглотить этот мир, а затем пожрать и все остальные. Думать о тех, кто ещё жив. Удалось ли спасти Калеба? Как вызволить Элион из смертельной западни? Её не хватает ни на два, ни на один мир. Меридиан наносит удар за ударом, не позволяя подолгу задерживать мысли на дорогих людях. Война, порождённая Фобосом, — уродлива и жестока, — и не даёт права на передышки. Корнелия не знает, как ему удалось найти Нейтана на Земле, но ей предельно ясно одно: если она снова рискнёт с кем-то сблизиться, то обречёт его на неминуемую смерть. Теперь она — чёрная вдова, несущая венец безбрачия. Обречённая на отшельничество самка богомола. Обернувшаяся против неё память коварно подкидывает воспоминания о собственнических объятиях. Теперь он единственный, кому дозволено её касаться. Корнелия презирает себя за будоражащий мандраж, который разбегается по телу сладким трепетом, стоит ей только впустить его в мысли. Дьявол, бесстыдно очаровывающий прямо на крови. Заставивший её вспоминать самый жуткий момент в жизни с привкусом развратной сладости от его губ. Она бы двинулась умом, если бы не могла списать пробуждённые его тьмой чувства на проклятие, связавшее их души. Его влияние всё прочнее пускает корни, оплетая её щупальцами чёрных нитей. На это можно смотреть вечно: сродни пожирающему дрова огню или бегущей речной воде. Она, словно загипнотизированная, заворожённо наблюдает, как медленно падает в раскинутые княжеские руки. Руки, представляющие моровую смерть для целых народов и источающие бережную ласку, предназначенную лишь ей. Августейшее внимание заставляет почувствовать себя особенной. Избранной богом проклятых. Он, не раздумывая, приговорил целые сотни. Только ради того, чтобы её увидеть. Корнелия вонзает в ладони ногти, с силой зажмуривается, словно все эти мысли — очередной кошмар, который развеется неясным маревом, стоит ей снова раскрыть глаза. Страшно. До одури. До бесконтрольной дрожи, принуждающей атеиста уверовать в господа бога. И боится она вовсе не Тёмного князя — саму себя. Вдруг не выдержит, поддастся, продаст свою душу, обернувшись чудищем под стать паре. Уж лучше умереть. Убить себя, пока не стало слишком поздно. — Э-э-эй, я слышу, как ты там елозишь, — заставляет её вздрогнуть Лэр. — Очнулась? — Ты тоже, — констатируя факт, отвечает Корнелия тронутым хрипотцой голосом. — Где мы? Приподнявшись на локтях, блондинка обводит взглядом небольшую комнатуху, чем-то напоминающую заброшенный чердак. Скудная обстановка представляет из себя две дощатые кровати, понурую развалюху-тумбочку да покосившийся табурет. На стене, к которой придвинута её койка, зияет дыра незастеклённого окна, кое-как прикрытого съехавшей фанерой. Пространство под подоконником испещрено мелкими зарубками, нахлёстом образующие кресты, додумывается, что некто отсчитывал дни, проведённые без солнечного света. Кто-то переодел её в ветхую от времени рубаху, поверх которой затянут потрёпанный жилет с неким подобием капюшона. Заместо расклешённой юбки, являющейся изюминкой её облика стражницы завесы, на бёдра натянуты не один раз заплатанные штаны, напоминающие несуразное подобие брюк карго с несколькими карманами. — Мы вынуждены торчать в местной общаге, а вот девочки отправились на Землю, — обиженно хныкнув, жалуется Ирма. — Как только я перестану быть кротом, то сюда больше ни ногой, уж лучше засосусь с Мартином, чем вернусь, ей богу. Корнелия позволяет себе с раздражением закатить глаза, зная, что её реакция на очередную порцию нытья останется незамеченной. Будь здесь остальные стражницы, то наверняка сочли бы её бессердечной сукой, ведь она ничуть не сочувствует Ирме. Корнелия — единственная, кто отчётливо осознаёт, что стечение обстоятельств и временная слепота спасли Лэр её жизнь. Она должна была оборонять вход в Кавигор вместе с ней, становясь невольным свидетелем кровавого свидания с Фобосом, который бы не стал терпеть лишних. — Корни, на твой отряд напал кто-то из лордов? То, что ты выжила… С таким фартом надо идти в казино, — неосознанно даёт ей подсказку, с чего начинать плести своё враньё, Ирма, делясь общими предположениями. Корнелия болезненно морщится, понимая, что придётся обернуться скользкой змеёй, изгаляясь в попытках выкрутиться из сложившейся ситуации. Подарок Фобоса всё сильнее зажимает в тиски, лишая права голоса и делая из неё невольного соучастника. Но сейчас важно совсем не это. — Ирма, где Калеб? — бьёт в лоб Корнелия, полностью игнорируя вопрос, заданный ей ранее. — Он, в этом… в лазарете, с Альтом, а по поводу остального я без понятия, — отмахивается от неё обычно щедрая на подробности Лэр. Корнелия спускает с кровати онемевшие ноги и облегчённо выдыхает, обнаруживая подле свои кожаные ботильоны. Уж лучше она пойдёт к Калебу босой, чем влезет в чужую обувь. — Эй, Корни, ты куда это там намылилась? — тут же реагирует Ирма, слух которой заметно обострился. — Странные у тебя вопросы, разве не очевидно? — с толикой раздражения отзывается Корнелия, закончив обуваться и направившись к выходу из комнаты. — К нам приставили телохранителей, прямо как к рок-звёздам. Если ты выйдешь, то тебя сразу загребут к Ватеку с доставкой на дом. Ему неймётся узнать, что произошло, — поворачивается в сторону отдаляющихся шагов Ирма. — Как жаль, что ему придётся выкусить, — останавливаясь, предостерегающе обнажает шипы Хейл. Что этот мужлан о себе возомнил, решив, что может ей приказывать? Да она скорее начнёт кусаться, чем позволит тащить себя против воли. Она — Корнелия Хейл, а не девчонка на побегушках. — Корни, Калеб от тебя никуда не убежит, может, не будем обострять, а? — заискивает перед ней Лэр. — Ты права, с моей стороны будет дуростью тратить время на конфликты, — исходит стервозной язвой блондинка, а затем уверенным шагом направляется к окну, намереваясь сдвинуть покосившуюся фанеру. Сердце Корнелии раздосадовано ухает вниз, когда она понимает, что ей не спрыгнуть с третьего этажа, не переломав себе ног. Взгляд цепляется за выпуклые шапки флуоресцентных грибов, высоту одного из которых можно сравнить с дорожным фонарём, в то время как другой обгоняет ростом среднестатистического мужчину. Слишком далеко. Ей не допрыгнуть при всём желании. Уже начав просчитывать свои шансы против дежурящей охраны, Корнелия замечает краешек дуги от висельной петли, болтающейся где-то сверху. Высунувшись из окна и потянув на себя не внушающий доверия потрёпанный шнурок, она с удивлением обнаруживает, что верёвка поддаётся и начинает распрямляться. — Мать твою, — сквозь зубы шипит Корнелия, когда её голову огревает чем-то твёрдым, сорвавшимся вслед за импровизированным канатом. Злость от внезапной боли отступает, когда она с восторгом осознаёт, что держит в руках некое подобие тарзанки. С её помощью она сможет добраться до спасительных грибных шляпок. Хейл готова расцеловать смекалистого незнакомца, который предпочитал быстрый и эффектный спуск лестничным пролётам. Фантазия вырисовывает образ Калеба, который любит прокладывать маршруты по городским крышам, игнорируя Хитерфилдские улицы. Она настойчиво гонит от себя тревожные ассоциации. Будь эта комната занята — их бы здесь точно не разместили. — Корнелия, что ты там, блин, задумала? — беспомощно проведя по полу палкой, обеспокоенно спрашивает Ирма. — Калеб попал в эту передрягу из-за меня, я не успокоюсь, пока не поговорю с ним, — забираясь с ногами на подоконник и с чрезмерным усердием сжимая пальцы на деревянных ручках, отзывается блондинка, — и только попробуй меня сдать. — Стой-стой-стой, ты же не собираешься… — голос Ирмы доносится словно из-под воды, заглушаемый выброшенным в кровь адреналином от чувства свободного полёта. Когда Корнелия намеревается отпустить палку, верёвочные волокна надрывно трещат, роняя её на пористую бархатистую поверхность. Дезориентированная от удара плашмя, она чуть не скатывается вниз, но ноги вовремя находят опору в виде загнутого края. Счастливого дежурства, лохи, — злорадно тянет ухмылку Хейл, осторожно переступая по краю и подбираясь к нужной стороне, чтобы изловчиться и спрыгнуть на гриб пониже.──────── ※ ────────
Корнелия плывёт бледным призраком меж зверски изувеченных галготов, которые валяются прямо на земле, образовывая у барака некое подобие лежачей очереди. Она чувствует себя ни живой, ни мёртвой, вглядываясь в мутные от боли лица, выискивая в них знакомые черты и облегчённо выдыхая, прежде чем снова замереть. Не он. Не он. Не он. Продвигаясь всё дальше и дальше, Корнелия уверяет себя, что хуже уже не будет, но буквально через секунду снова замирает на месте, ошпариваясь леденящим ужасом о больную фантазию бесчинствующего психопата. Чем ближе тела располагаются к бараку, тем критичнее состояние кавигорских мучеников. Шеренга ужасов начинается с мятежников, беспорядочно пронизанных стальными иглами, которые делают их похожими на сочащиеся кровью кактусы. Тронутые ржавчиной шипы, торчат из межпозвоночных дисков, суставов и сухожилий. Они поднимаются всё выше и выше, коронуя терновыми венцами, вросшими прямо в голову. Жертвы средневековой лоботомии сидят, мерно покачиваясь из стороны в сторону, издавая монотонное мычание и пугая своей синхронностью. Следующие ряды постепенно лишались рук и ног, заменяя их на уродливо стянутые культи. Некоторые обрубки тронуты неведомой заразой, которая раздула остатки конечностей и натянула кожу до болезненного блеска поверх тёмно-лиловых трупных пятен. У кого уцелело тело — до неузнаваемости обезображена голова. Вместо зрачков в глазных впадинах поблескивает чёрное месиво, из которого червями свисают пучки оборванных сосудов. Гниение уходит дальше, дотягиваясь до места, на котором зияют дыры носовых щелей, залитые застывшей металлической субстанцией. У всех несчастных, лишённых зрения и обоняния, плотно ушиты губы. Понять, что они по-прежнему живы, можно по сиплому свисту стальных трубок, торчащих из рваного надреза раскуроченной трахеи. Потяжелевшие ноги осторожно обходят желтовато-зелёные лужи, натёкшие с галготов, сваленных прямо у входа в лазарет. Они так и пестрят мокрыми незаживающими язвами, из которых курчавятся побеги сероватой плесени. Её усики растягиваются по всему телу, образуя лесистые наросты и склизкие припухлости, скрывающие наготу и претендующие на то, чтобы заменить одежду. Судя по тому, что очаги распространения грибка находятся на одних и тех же местах, можно сделать вывод, что жертв заражали специально, делая из них живые грядки. Добравшись до своей цели, Корнелия как в тумане открывает дверь, возвращая себе устойчивость, вдохнув уже знакомый бодрящий запах проспиртованных трав. Царящая здесь суета заставляет потеряться, ясно давая понять, что никому нет до неё дела. Хейл пытается высмотреть Альта, бегая взглядом по мельтешащим фартукам с узорами из плывущих пятен. Вот сразу несколько ассистентов горбятся над алхимическим столом, быстро и складно толоча травы в порошки. Вот обеззараживают средневековые медицинские инструменты, окуная их в резко пахнущий раствор. Вот передают целый ящик с зельями и настоями, который тут же скрывается за непрестанно колышущимся занавесом из пожелтевшей тряпки. Вот выносят чьё-то завёрнутое в сукно тело. — Альт, — само по себе срывается с губ, когда из дверного проёма показывается знакомое, блестящее от выступившей испарины лицо. — Та самая Корнелия, — не без странности реагирует на неё мужчина, — я знаю, за кем ты пришла. Идём, мне как раз надо освободить койку. Его слова ложатся исцеляющим бальзамом, врачующим душу и распахивающим крылья. На губах против воли расцветает усталая улыбка — предвестница освобождения от гложущей вины. Альт выпроваживает из лазарета только тех, кому посчастливилось преодолеть пограничное состояние и улизнуть из цепкой хватки смерти. А если бы Калеба не стало, то вряд ли бы лекарь стал тратить своё время на то, чтобы показать ей труп. Калеб жив. Пусть с ним всё будет в порядке. Она заслуживала хоть чего-то хорошего. Корнелия ныряет в больничную палату, следуя за горделивым станом, благородство которого теряется за поспешной походкой. Бешено заколотившееся сердце заглушает сдавленные стоны, а глаза отказываются задерживаться на месте, судорожно выискивая того самого. И они находят. Заприметив знакомый плащ под цвет местных болот, блондинка кидается вперёд, нагло протискиваясь перед молчаливым чародеем. Всё её нутро готово гарцевать от счастья, ведь самые страшные опасения, которые подкидывали ей зловещие изломанные образы, — не сбылись. Калеб цел. Изрядно вымотан и потрёпан, но цел. Она ещё никогда в жизни так не радовалась наличию рук и ног, которые намертво привязаны к кровати фиксирующими верёвками. Кажется, такие же она приметила у изголовья койки Ирмы после того, как над ней провели успешную операцию по восстановлению зрения. Корнелия фокусирует скачущие от радости глаза на побледневшем и осунувшемся лице с налипшими на лоб каштановыми волосами. Она не может считать его эмоции из-за грубо затыкающего рот кляпа. Вопросительный взгляд на миг встречается с затуманенным от усталости стеклом, но лидер повстанцев разрывает зрительный контакт, резко отвернувшись в сторону. Типичный Калеб. Да он лучше трижды провалится сквозь землю, чем выдержит её присутствие, находясь в таком беспомощном положении. Услышав невнятное мычание, Хейл наклоняется вперёд, чтобы вытащить мешающую тряпку и дать повстанцу право голоса. Как только лоскут ткани поддаётся нетерпеливым пальцам и съезжает на подбородок, блондинка слышит сипящий протяжный скрип заместо привычной бойкой речи. — Кх-х-х… — царапает воздух Калеб, вторя звукам железного листа, о который с усердием тупятся лезвия несколько ножей. Повстанец вновь судорожно дёргает головой, обращая на неё затмение расширенных зрачков, обрамлённых едва заметной радужкой. Ведомые безумием, они закатываются за веки, обнажая тронутое воспалёнными сосудами бельмо, затем снова показываются и уезжают в сторону. Смотрит, но не видит… Его тело, сдерживаемое прочной бечевой, лихорадочно трепыхается. Не ощущая боли, Калеб продолжает растягивать лопнувшие губы, уголки которых пошли рытвинами кровоточащих звёзд. Выгнувшись в спине, повстанец с усердием распахивает иссохший рот, извергая низкий, сбивчивый от сорванных связок рёв: — К’х-х-орн… — надрывный сип рябит белым шумом, а затем вновь обращается осознанным сочетанием букв, формирующим слово. — Орхне-елий’а-а… К’х-х-ор-нелий’а. Распознав собственное имя, обернувшееся наихудшим из проклятий, она обжигается всем телом, будто её окунули в кипящее масло. Корнелия оседает на кровать, чтобы не потерять равновесие, сбитое ишемическим приступом. Сердце щедро обмазывают ядом, а оно упорно продолжает прокачивать кровь, распространяя по венам едкую отраву. — Йа-а-а… К’хорнейа… — без остановки продолжает звать её Калеб. Корнелия силится озвучить терзающий вопрос, но каждый новый натужный слог — взрывает виски, осыпая жгучими искрами. Язык отказывается подчиняться, перекатывая во рту густую вату. И она давится, давится, давится, захлёбываясь кровавой пеной от непроизнесённых слов. — Он не замолкает ни на секунду, теперь здесь поголовно знают, как тебя зовут, — лекарь подходит к лидеру оппозиции и сдвигает повязку на место, возвращая Корнелии способность говорить. — Я не… не заберу его, — она звучит надтреснуто и глухо, но ясно даёт понять, что за завесой тронувшего её горя алеет затвердевающая сталь, — пока не вылечишь — не заберу. — Тогда это сделают другие. С тобой или без, он отправится в бурсу, чтобы все желающие могли попрощаться, — смотрит на неё сверху вниз Альтаир, возвращая бескомпромиссный тон, — а затем я вернусь, чтобы прекратить его мучения. — Только попробуй… Если Калеб умрёт, то я отправлю за ним и тебя, — не своим голосом, не своими губами и не своей речью говорит Корнелия. — Я не намерен тратить время на споры, я и так бездарно потерял несколько часов, пытаясь его вернуть, — игнорирует её угрозы привыкший к подобному обращению Альт. — Я узнаю руку, с которой сорвалась эта магия, и никто, кроме самого заклинателя, не сможет развеять подобных чар. — И кто же заклинатель? — замирая и с силой сжимая сбитую простынь до белеющих костяшек, тихо спрашивает Корнелия. — Меридианское Чёрное Солнце, — с почтением произносит чародей-врачеватель, а затем хмуро изламывает брови, — для меня остаётся загадкой, отчего князь выбрал подобный способ измора, а не поручил доконать его сразу, быть может, об этом осведомлена ты? Заданный лекарем вопрос разбивается о стены застилающего взор тоннеля. В конце не свет, а надменная, плотоядная улыбка, оголившая заострённые клыки, которые прямо сейчас сомкнулись на её шее, обернувшись сработавшей ловушкой. Вот почему Фобос не остановил их, заявившись на поле боя. Вот почему он позволил спасти пленных. Вот почему он так уверен, что она придёт. Всё это время, сами того не зная, они, словно марионетки, следовали его замыслу. Корнелия, ровно как и Альтаир, узнаёт руку мрачного творца, пишущего свои полотна кистями лукавства и жестокости. Калеб — её персональный призыв ко двору, оживший конверт, зовущий по имени и требующий появиться в замке. Обычное письмо на бумаге — не стиль Фобоса. Его почерк — предсмертные крики и кровавые дары. Он понимал, что она не сможет поступить иначе. Не после того, что произошло с Нейтаном. Не после того, как Калеб пожертвовал собой, пытаясь вернуть её домой. Не после того, как он сделал из неё врага в глазах подруги детства. Какую цену назовёт Фобос взамен на спасение? Предать стражниц завесы? Этому не бывать. Внутренности замешиваются раскалённой кочергой в клокочущую лаву, затапливающую всё нутро. Корнелия не злится, она и есть средоточие ненависти. Накапливающий свою рокочущую ярость Везувий перед последним днём Помпеи. Фобосу не знакомо понятие чести, он добивается своего, играя на чувствах и мотивах, заглядывая в самую человеческую суть, чтобы нанести выверенный и сокрушительный удар. Сражаться достойно, следуя своим принципам — заведомо проигрышная позиция, против врага, меняющего чужое благородство на своё преимущество. О, с неё хватит. Она сама назначит цену. Ответит взаимностью, потянувшись в поцелуе и вогнав нож под самые рёбра. Она вырежет ответ, как избавиться от проклятия, из его глотки, а затем будет вонзать лезвие снова и снова, выбивая алые ленты кровавых брызг. Корнелия поднимается и молча минует Альта, направляясь к выходу из лазарета. Игнорирует чужое недоумение и вопросы, разбивающиеся о воспрявшую девичью спину. Уходит прочь, мимолётно прихватив с верстака кинжал, которым измельчают травы. Холодное оружие приятно оттягивает карман, она идёт ва-банк, поставив на игральный стол саму себя в противовес победе в войне, не знающей ни сострадания, ни жалости. Дорога из подземного города мостится благими намерениями и вопящей гордостью. Корнелия следует вперёд, не оглядываясь по сторонам, не раздумывая о последствиях и наступая на принесённые в жертву принципы. Застрявшее в голове эхо подбадривает её, без устали вторя изувеченное: К’хорнейа... Пусть дьявол встречает, торжествуя, в последний раз перед своим свержением.