──────── ※ ────────
Корнелия не таится, вышагивает прямо по центру главной дороги к городу близ замка. Совсем не как в прошлый раз, когда она пропахла древесиной, жжёным сахаром и терпким вереском и заодно отбила себе весь копчик, путешествуя в пустой бочке из-под вина. После того рокового дня будто минула целая вечность, а вся жизнь разделилась на «до» и «после». Кто бы мог подумать, куда выведет не та дверь. Тень от высокой каменной стены скалится зубьями частокола и дышит холодом. За пиками бруствер стоят молчаливые громады лурденов: вот-вот натянут увесистые луки и пустят град стрел в отместку за павших собратьев в Кавигоре. Вопреки ожиданиям, обитые чёрным железом створки ворот, которые можно раздвигать обузданными лошадьми, — открыты. Стоит приблизиться, как на неё с хрипящим лаем срываются безглазые твари, обтянутые жилистой терракотовой кожей с выступающими буграми мускул. С продолговатых морд стекает смердящая падалью мутная слюна, а агрессивно вибрирующие шеи удерживает тронутая ржавчиной цепь. — Кто такая и куда прёшь? — облачённый в шипастые доспехи стражник с силой одёргивает уродливого пса, обрывая лай в сиплый рык. На миг Корнелия теряется от вполне ожидаемого вопроса, который почему-то застаёт врасплох. Жёлтые звериные глаза — сотни таких же она закрыла, — смотрят из-за недоброго прищура и совсем не располагают на откровенность. — Корнелия, — храбрясь, вскидывается девушка, решив не обличать в себе врага, — пришла по приглашению князя Фобоса, сопроводите меня к замку. Плечистый лурден вдруг тушуется, а затем весь подбирается и, повернувшись вполоборота, обращается к своему коренастому соратнику: — Рабаст, чего истуканишь?! А ну созывай патрульных, у нас здесь монаршая гостья особой важности, без конвоя вести — не дело! — Ламия меня удави, да князь будет в ярости, — резко отзывается караульный, — каменщики ещё не домостили улицы золотом! По девичьим ушам отрезвляющей оплеухой проходится волна надрывного удушливого гогота. — К князю она… Да он… таких, как ты… — рвано выплёвывает слова лурден, беря передышку от заливистого смеха. — Даже подтирать задницы своей прислуге не возьмёт, а то сильнее замараешь! Корнелия дышит. Глубоко и медленно, остужаясь прохладным воздухом. Давит в себе взбаламученную ману, покалывающую кончики пальцев. Отпечатывает в памяти глумящиеся лица. Знали бы они, над кем сейчас смеются. Да Фобос их в порошок сотрёт, если выяснит, кого они не пропустили в город. А он выяснит… Она непременно ему всё расскажет, и тогда… тогда… Зашедшееся сердце падает под ноги от озаряющей догадки, застрявшей в глотке прогорклым миндалём. Он даже не предупредил их… Гулкий вакуум перекрывает кислород, глаза подводят, покрываясь стеклянной плёнкой. Во рту саднит от едкого привкуса полыни. Топнуть по луже, окатив ублюдков дорожной грязью. Развернуться и уйти. Чтобы искусал до крови локти. Чтобы знал, как её не ждать. Жаль, что она не может себе этого позволить… Подобная выходка — блажь, цена которой — чужие жизни. Да и… что князь сказал бы гвардейцам? Ожидайте Корнелию — мою гостью, стражницу завесы? Эта новость распространилась бы как бубонная чума, скомпрометировав её перед своими же. Взгляд вырисовывает вытянутые в неверии лица стражниц, обмеревшие среди гнетущей тишины, которая разбивается о неуместную шутку Ирмы. «Корнелия, решила заглянуть к Фобосу на чашечку кофе? Или вы там соревнуетесь, у кого волосы длиннее?» Фобос предусмотрителен, а она ведёт себя как истеричная дура. Обижаться на такое — бред собачий. Обижаться… спотыкается о свои же мысли Корнелия. — От мятежников отбилась? — наконец-то унимается встретивший её стражник и кивает в сторону открытых ворот. — А ну живо проходи и драпай в конец колонны. От мятежников? Приняли за сбежавшую пленницу, которая вдруг решила вернуться? Почему? Испугалась тумана? Молча кивнув, Корнелия делает шаг вперёд, решив поддаться воле случая. Кавигор разрушен, а значит, её отведут в тюрьмы замка. Там он точно за ней придёт, заберёт сразу же, лишь уловив флёр присутствия. — Эй, куда рыпнулась без проверки, — преграждает ей путь второй караульный, приспуская поводок с остроухим псом, — мы вас, любителей повзрывать, знаем. Оставляя глубокие следы в глине, обделённая глазами зверина, обнажая ряды клыков, с тихим утробным рычанием приближается к Хейл, ориентируясь лишь на запах. Корнелия невольно отступает и брезгливо жмурится, пока существо тянет воздух широкими дырами ноздрей, раздувающимися словно парус. И вот, одобрительно рыкнув, тварь отступает, вновь заняв свой пост близ строгого хозяина. — Придержи баргеста, — проверяющий протягивает конец цепи другому стражнику и косится на Корнелию из-под подозрительного прищура. — Доведу девку, а то заблудится. Корнелия настороженно съёживается, шагнув за стражником под остов ворот и ненадолго скрываясь от настырной непогоды. Стоит перейти на ту сторону, как тяжёлые капли отвесно падающего ливня обрушиваются с новой силой, приветствуя её в бледно-призрачном от дождевой завесы городе. За высокомерными оборонительными башнями располагаются здания, отведённые под сторожевые казармы, а уже через несколько верст идёт вереница однотипных домов с тёмными глазницами окон. В прилегающих подворьях кривятся мёртвые деревья, органично дополняя бездушный антураж, — тут нет места живому, уместен лишь серый и молчаливый камень. Под стать своему властителю. Под отвесами крыш хоронятся вороны — предвестники смерти, а ещё ниже — редкие городские жители, которые отчего-то стоят без дела, напоминая безмолвные статуи, застывшие в жутком, бесцельном ожидании. Как заколдованные… — отмечает про себя Корнелия, проникаясь муторным предчувствием. Мостовая из крупного булыжника сужается и сворачивает в тупик. К одной из стен жмётся угнетённая шеренга галготов, охраняемая конвоем из нескольких лурденов. Корнелия сразу узнаёт в них жителей подземного города: истощённые, одетые в бедность, покрытые незаживающими язвами. А что, если их взяли в рабство и конец маршрута вовсе не замковые темницы, а бездонные рудниковые шахты, в которых она пропадёт без вести?.. От мыслей никогда не покинуть Меридиан становится зябко. Корнелия замирает, начиная судорожно соображать, как выпутаться из незавидного положения. Её план не может закончиться тем, что она сдохнет на грёбаной каторге из-за того, что сунулась во владения к этому напыщенному индюку! Надо бежать. — У тебя что, столбняк? А ну шуруй в конец колоны, или опять личного приглашения князя ждёшь? — оскабливается проводник, принуждая двинуться навстречу неизвестности. Ничего. Как-нибудь выкрутится. Не в первой, сплошные сложности — привычный маршрут. Корнелия встаёт в конец шеренги, в то время как её надсмотрщик передаёт девичью судьбу другому, не забыв дать сослуживцу несколько наставлений, которые прячет бьющийся о мостовую дождь. — Из строя не выбиваться, иначе мало не покажется, — рявкает один из новых конвоиров, задерживая на ней взгляд и знаменуя начало движения, как только бывший провожатый девушки скрывается за поворотом. Колонна, заключённая меж двух стражников, трогается. Они угнетённо плывут по городским лабиринтам, совсем не покушаясь нарушить запрет, будто если хоть на шаг в сторону — заблудятся и потеряются навсегда. А улицы петляют всё сильнее и сильнее, то заковывая в объятия каменных коридоров, созданных соединёнными верхними этажами домов, то выплёвывая на небольшие площади с пустотой посередине. Корнелия дотрагивается до плеча спотыкающейся перед ней хрупкой фигуры. Оторопело вздрогнув и развернув птичьи плечи с чётко очерченными лопатками, к ней оборачивается галготка с вытянутым лицом и уродливым шрамом от когтей, рассёкшими давно вытекший глаз. — Куда нас ведут? — тихо, но достаточно громко, чтобы перебить колотящий о мостовую ливень. — На распределение… — удивлённо распахивает один глаз женщина. — Отставить разговоры, — обрывает так и не состоявшийся диалог замыкающий конвой лурден, — и без того торопимся. Миновав развилку, они выходят на очередную площадь. На подмостках с возведённой на них виселицей суетятся местные, снимая начавшие подгнивать от влаги трупы, оседающие в руках тяжёлыми мешками. Раньше ей не доводилось видеть висельников, и это зрелище — не из приятных. Под вздёрнутыми к небу челюстями сжимаются удавные петли, очерченные чёрными полосками сдавленной кожи. Одутловатые лица и посиневшие шеи неестественно вытянулись вверх, убеждая, что вот-вот оторвутся от плеч, позволив взбухшему от непрестанного дождя телу грохнуться на помост и вывалить содержимое из надорванного тугого брюха. Корнелии хочется ускорить шаг. От встречи с мёртвыми — уже нестрашно, просто как-то не по себе. Словно место на виселице освобождают специально для неё. — Подвесим вас так же, если удумаете что-то выкинуть, — нравоучительно хмыкает один из сопровождающих, заметив внимание девушки к эшафоту. Как только они минуют пристанище приговорённых, Хейл кажется, что смерть не осталась на площади, а увязалась вслед за ними, и, чем сильнее они отходят, тем сильнее спешит она, боясь упустить свою добычу. Её присутствие становится всё ощутимее: от сквозняка, навеянного из заброшенного склепа, до воющего ветра, хозяйничающего на погосте. Внезапно она понимает, что то — вовсе не смерть, а нарастающие колебания чёрной магии. В попытке найти источник пробирающего до костей заклятия, от которого в могилах ворочаются мертвецы, Корнелия натыкается взглядом на гротескно возвышающийся над городом пилон. Конструкция увенчана огромным шарообразным кристаллом, окружённым ритуалистами в чёрных робах. Они стоят на окольцовывающей платформе, тянут руки, выпуская вьющихся энергетических кобальтовых змей, меняющих голубоватый цвет камня на тёмный индиго. Корнелия, выстраивая причинно-следственную связь, вспоминает оцепеневших у своих домов жителей. Вот, почему местные ведут себя так странно? Что Фобос хочет с ними сделать? Фантазия вырисовывает, как все горожане окончательно застывают, обращаясь в каменные скульптуры. А станет ли памятником она? Если да, то вряд ли он будет из тех, которым захочется украсить город, скорее скорбным мемориалом, реквием по тем, кто держался до самого конца. Ноги уходят в пропасть, когда к ней подходят сзади и заключают в бестелесные объятия: бережные прикосновения не дотрагиваются до кожи, а сладко мучают, ощущаясь лишь в нескольких миллиметрах, на уровне предчувствий. Связь… Фобос… Рядом… Тёмная, поглощающая даже самый яркий свет аура; бездонная глубина, затягивающая в бесконечный омут; магия, способная обратить всё вокруг в пепелище, оставив невредимой лишь её. Она узнает и найдёт его, даже если лишится зрения, обоняния и слуха. Манящее присутствие еле уловимо. По всей видимости, он там, в нескольких кварталах, рядом с чернеющим над городом пилоном. Девичьи губы трогает странная торжествующая улыбка: вот-вот появится из ниоткуда и заберёт, ошарашив обомлевшую стражу своим визитом. Как жаль, что с ними не пошёл надсмехавшийся над ней патрульный, посмотреть бы на его остолбенелую морду. Я здесь, я здесь, я здесь, заходится не сердце, а вся она: от макушки до кончиков пальцев. Корнелия неосознанно ускоряется, расправляя плечи и воспрянув от набирающего силы магического потенциала. Они всё ближе и ближе. Сердце чеканит барабанным ритмом, рука проверяет затаившийся в кармане нож, а лицо покрывается напускной надменностью от заранее подготовленных язвительных комментариев. И тут в её нетерпение въедается чужая, но такая узнаваемая злоба. Злоба, подобная той, с которой ураган выкорчёвывает деревья, с которой море избавляется от китов, выбрасывая их на отмель, с которой сражается последний воин, лишившийся всего, за что боролся. И она оторопело теряется под таким напором. Почему злится? Почему не приходит? Передумал? Она… не нужна? Корнелия чувствует себя оставленной на лавке розой, которая так и не смогла подарить восторженной улыбки, вместо неё — зимняя морозная ночь да заиндевелые лепестки. Её план… Теперь всё напрасно? Бьющаяся в голове мысль разбивает вдребезги. Хочется кричать до потери голоса, кричать Калебом, которого она не сможет спасти. Выть в унисон с приговорёнными голодом и болезнями галготами в подземном городе. Глухо стонать, отпуская этот мир, вместе с павшими на поле брани близ Кавигорских стен. И… всё равно не может сдаться. Не может отступить. Должна его увидеть, проверить, чтобы удостовериться и узнать наверняка. Сделать от себя всё возможное. Корнелия не успевает утихомирить разбушевавшийся тайфун из домыслов и тревог, как Меридиан подкидывает ей очередную злую подлость — их шеренга сворачивает в противоположную сторону. Нет! Не туда. Не туда. Не туда. Она оборачивается, пытаясь поймать исчезающую нить, ласковый летний ветер, ставший едва заметным бризом. Ей хочется стать невесомой осенней листвой, поддаться порыву и полететь к нему навстречу, но она уходит, чувствуя, как с каждым шагом ноги наливаются свинцом. Связь испаряется, оставив взамен уже знакомую леденящую пустоту. — Пошевеливайся давай, или миледи требует подать карету? — рычит над ухом замыкающий, поторапливая застывшую Корнелию, которую, по всей видимости, его товарищ представил во всей красе. Хейл давится накопленным ею же ядом. Сама виновата, её поведение у ворот вызвало подозрительность и пристальное внимание со стороны стражи, лишая шансов на побег. Не имея иного выбора, девушка нехотя подчиняется, продолжая следовать за шеренгой и блуждая взглядом по разбегающимся переулкам. Мучение продолжается недолго: они сворачивают в тупик, прекращая увеличивать треклятое расстояние. Это место разнится от прочей городской архитектуры: низкие каменные строения растянулись длинной линией по всей обочине и сходились в вытянутом здании посередине. Судя по немногочисленным окнам с кованными решётками, примыкающими прямо к мостовой, постройка имеет продолжение под землёй. Казематы… догадывается Корнелия. Отсюда их уже не выпустят. Перед фасадом главного здания располагается небольшой шатёр, крытый грубой тёмно-синей тканью. Палаточное сооружение защищает от дождя, грузный удлинённый стол с целой кипой свитков, бумаг и несколькими чернильницами с росчерками, торчащих хугонговских перьев. — Ждите и не рыпайтесь, — жестом останавливает колонну впереди идущий лурден, направляясь к строению, замыкающему улицу. Крепкий кулак со стальным доспехом, урывающим тыльную сторону ладони, обрушивается на дощатое полотно из тёмного дерева, которое сливается с накладками из железа и оттого кажется окаменевшим. Громогласный стук бьёт по плечам, вбивает в землю и замедляет ход времени, будто тюрьма вынесет им приговор, как только раскроет дверь. Пленники боязливо съёживаются, начиная несмело перешёптываться, не в силах удержать своей взволнованности. Проходит целая вечность, прежде чем дверь отворяется, обдавая их волной вновь воцарившегося затравленного молчания. Из чернеющего прогала показывается тронутый сединой галгот, одетый в льняной камзол, расшитый белыми нитями, что образуют рисунок из крупных роз. Старческая щека корчится, удерживая собой поблёскивающий монокль, заключённый в потемневшую латунь. Представитель местной знати, дорвавшийся до власти? Такой вычурный и торжественный на фоне их потрёпанной шеренги. Корнелия как никогда гордится собой и теми, с кем попала в одну лодку. И это чувство не затмит налипшая грязь. Жалкие здесь не они, а тот, кто стоит напротив. Зажравшаяся скотина, продавшая свою тщедушную душонку за лакомый кусок. — Что, и сегодня тоже? А пораньше нельзя было? — нахмурившись, бубнит старик, обращаясь к сорвавшему его планы стражнику. — Я тороплюсь, уже пора на площадь. — Умолкни и делай свою работу или впопыхах забыл, что сам когда-то был отребьем? — ответно огрызается лурден, кивнув на притихших пленных. — Чем быстрее закончим, тем быстрее освободимся. Не желая мириться со сваленной обузой, старик утомлённо вздыхает и вновь скрывается в помещении, но уже через несколько минут показывается снова. Не затворив за собой дверь и всем видом демонстрируя недовольство, выхолощенный галгот торопливо семенит к шатру, морщась от добравшегося до него дождя. Оказавшись в недосягаемости для ливня, седовласый глухо откашливается в кулак, а затем деловито вышагивает вперёд и, надув грудь, удостаивает их своим вниманием: — Поздравляем вас с благополучным прибытием в Грозовой предел. Как вам известно, по указу князя Фобоса все мятежники, готовые сложить оружие и признать в нём единственного и законного монарха всея Меридиана, будут помилованы и взяты под покровительство короны, — отчеканивает натруженный речами голос уже отскакивающий от зубов текст. Корнелии кажется, что кто-то встряхивает её за грудки, а затем проходится по лицу звонкой оплеухой. Не пленники и не рабы… беженцы?.. Воздух оборачивается твёрдым камнем, застревает в груди и никак не проходит в лёгкие. Она вся вытягивается и врастает ногами в землю, становясь частью мостовой. А мысли тем временем остервенело мечутся, хлопают крыльями, заглушая всё происходящее вокруг. Ловушка. Ухищрение. Подлость и наглая ложь, чтобы избежать ненужной паники. Иллюзия спокойствия для овец, ведомых на убой. Она отказывается в это верить. По указу князя… Помилование и покровительство… Он хотел сказать: быстрая смерть и право на похороны? Словно услышав немой вопрос, голос вещающего галгота набирает силу и всё-таки доходит до оглушённой девушки: — …вам будет выдан кров и занятие по ремеслу, но сперва надлежит пройти осмотр и выдержать недельную изоляцию, дабы избежать риска распространения хвори, эпидемий и разного вида проказы. Кров и занятие по ремеслу… затапливает Корнелию внутреннее эхо, которое стелется прямо поверх пережитого потрясения. В глотку упрямого недоверия вцепляются клыки жгучего возмущения, пуская распалённую кровь. Коварство Фобоса не знает границ: обнадёживать страдающих, исполнив очередной скользкий финт, выдаваемый за доброе дело. Да она скорее отрежет себе волосы, чем поведётся. Тёмный князь принимает беженцев, да ещё с такой участливой внимательностью — бесплатный сыр в мышеловке. Вопреки её ожиданиям, никто не замечает затаившегося подвоха. Галготы проникаются громкими обещаниями и начинают сиять, стирая впитавшиеся в кожу тени. Бегите… врассыпную… пока можете… — Проследуйте ко мне в порядке очереди, я внесу вас в учётную книгу, — прихватившись рукой за спину, усаживается на стул старик и игнорирует воодушевление собратьев и неистовство пылающее лицо Корнелии. Первый в их веренице галгот суетливо семенит к столу, спотыкаясь из-за отошедшей подошвы, и подходит ещё прежде, чем седовласый притягивает к себе один из свитков и чернильницу. — Имя, возраст и занятие по ремеслу, — обмакнув перо в чернила, заносит его над пергаментом старик. — Далтар, тридцать шесть сезонов отроду, по ремеслу фермер, — отзывается допрашиваемый. — К лекарю на осмотр, — даёт команду писарь, кивнув на приоткрытую позади дверь, а после нетерпеливо подбадривает очередь: — Следующий! — Октана, двадцать пять мне, портниха, — находится выступившая вперёд женщина. Корнелия переминается с ноги на ногу, наблюдая, как постепенно сокращается шеренга, неминуемо отдаляя её от поставленной цели. Пропавшие в чернеющей утробе здания больше не возвращаются, и у неё нет времени выяснять их дальнейшую судьбу. Ей нужен Фобос. Она осторожно скользит взглядом по нескольким конвоирам, которые, выполнив свою задачу и скинув с себя бдительное напряжение, чешут языками, ленно облокотившись о каменный фасад под навесом кровли. Корнелия делает несмелый шажок в сторону прилегающего здания и вздрагивает всем телом, наступив на тут же выдуманную тревожную кнопку. Пространство наполняется разрастающимся рокотом, грозовое небо вот-вот обрушится, придавив массивом туч. Ввысь поднимаются стаи перепуганных воронов, приветствующих конец света гулким карканьем. Где-то вдалеке начинает скорбно петь колокол. Из зависшей в поднебесье точки, ровно над центром города, приливной волной расползается сине-лиловая мембрана, постепенно образующая переливчатый купол. Когда трепещущее марево добирается до земли, на Грозовой предел опускается зловещая, почти осязаемая тишина. Корнелия отнимает от затылка подрагивающие ладони, прикрывшие голову в защитном жесте, и оторопело оглядывается по сторонам. Вокруг творится нечто странное, пугающе жуткое, неподдающееся объяснению. Галготы и лурдены — все как один, — запрокинув головы вверх, отражают глазами застывшие полнолуния и распускают благоговейные улыбки по блаженным лицам. Да что, мать твою, здесь происходит?! Богатая на жестокость фантазия одного зазнавшегося гада решила обрушить на город массовый гипноз?! Что ж, в этот раз весьма кстати. Сам того не зная, Фобос подарил ей шанс на побег, и она непременно им воспользуется. Корнелия осторожно пятится назад, опасаясь скинуть всеобщий транс резкими и неосторожными движениями. Стоит ей развернуться и броситься на утёк, как спину обжигает взбешённый окрик: — Чтоб тебя, раза три да через колено, а ну стоять! — озверелый бас мешается с тяжёлым топотом сорвавшихся с места ног. Запальчиво отстукивающее сердце заглушает дробь каблуков о мостовую. Она рвётся вперёд выпущенной стрелой, смазывая улицы в серые размашистые мазки. Мелькающие однотипные здания заставляют отказаться от затеи добежать до площади с пилоном — вездесущий камень путает, водит кругами, принуждая выбирать направление наугад. Корнелия жадно проталкивает колючий воздух в сжавшиеся лёгкие, перед глазами растекаются кроваво-чёрные круги, а сквозь забитые ватой уши пробивается нарастающий гул. — …ава князу-у Фо-о-о…су-у! Сла… прице-е… Э-элио-о-о…! — улавливает слух сквозь водяную толщу. Корнелия выскакивает на широкую площадь ураганным ветром, чуть не сбивая с ног испуганно вскрикнувший силуэт. Повсюду суета — толпящиеся фигуры, возносящие руки к небу и повторяющие одно и то же, словно обезумевшие сектанты, восхваляющие сатану. — …Ождь… кон! Она проталкивается через народ, собирая гневные крики и причитания, не разбирает слов, но по интонации понимает — отборно матерят. Плевать, главное, не останавливают. — …Ился… дожь! Грудь надрывно хрипит, а в боку немилостиво колет; Корнелия сгибается пополам, но тут же снова кидается вперёд. Так душно, что хочется выйти на воздух, несмотря на то, что она несётся под открытым небом. Прорвавшись через сборище на площади, девушка пробегает через очередную улицу, сворачивает в затопленный тенью переулок и прижимается к каменной кладке за слегка выступающим вперёд домом. Корнелия замирает, пытаясь унять выламывающее рёбра сердце. Выждав несколько минут, девушка медленно опускается на корточки, давая продых разрывающимся лёгким и сводимым судорогой ногам. Вроде оторвалась… Стылая стена приятно холодит разгорячённую спину. Хочется зайтись кашлем от частых вдохов, шлифующих пересохшее горло жёсткой наждачкой. Девушка вскидывает голову вверх, намереваясь смочить губы дождевыми каплями, но резко распахивает глаза, наконец-то осознав причину переполоха в городе. В подтверждение её догадки откуда-то издалека доносится очередной ликующий возглас: — Дождь кончился! Слава князю Фобосу! Слава принцессе Элион! Корнелия ошеломлённо всматривается в нависший над городом магический барьер, за каймой которого продолжают злиться гром и молнии. Она решительно не понимает. Фобос укрыл людей от беспрестанного ливня, который терзал Меридиан потопами и размывал плодородную почву во славу голода и неурожая уже несколько лет? Да быть того не может. Её упрямое неверие с лёгкостью находит рациональное объяснение происходящему, успокаивая взбаламученный со дна ил противоречащих сомнений. Не Фобос… Элион… Кто, как не она, будет заботиться о людях? Тёмный князь был вынужден исполнить её прихоть, чтобы поддержать тёплые и доверительные отношения, придать правдоподобности ничего не стоящей фальшивке. Иначе, как можно вонзить нож в спину тому, кто опасается ею повернуться? До чего же мерзко… Не от Фобоса, от себя. Ведь ей предстоит сделать практически то же самое. Корнелия поднимается на ноги, понимая, что надо двигаться дальше. Чем дольше остаётся на месте, тем больше искушает судьбу, повышая шансы быть пойманной. Наверняка она переполошила всю стражу, и её ищут по всем близ прилегающим улицам и площадям, отрезая путь к пилону. Верным решением будет отправиться сразу в замок, ведь рано или поздно Фобос всё равно соизволит туда вернуться. Чернеющие шпили цитадели царапают небо с северной стороны, подсказывая верное направление. Путь перекрывает двухметровая стена, замыкающая найденный ею тупик и служившая своеобразным разделителем для городских кварталов. Губы трогает торжествующая улыбка. Корнелия уверенно направляется к препятствию — сегодня ей благоволит сама удача: перед каменной кладкой печалится загубленное дождём дерево. Девичья рука дотрагивается до отсыревшей коры, озаряя её целительным сиянием изумруда. Корнелия источает волны живительной силы, излечивая и воскрешая отстрадавшую древесину. От самого сердца к утопленным в земле корням. Природа приветливо отзывается и тянется к ней всем нутром: сгорбленный ствол ласково трётся о ладонь, меняя свою форму в угоду её желаниям. Корневище становится пологим, восходит от земли плавной дугой, а верхушка вытягивается вверх и, загибаясь, устремляется за стену, образуя некое подобие моста. Закончив повелевать своей стихией, Корнелия глубоко и медленно выдыхает, ощущая лёгкую слабость из-за доброй половины растраченного магического потенциала. Она ступает на проложенный путь и поднимается, ускоряясь на самой высокой точке — опасается быть замеченной. На той стороне оказывается пусто, свидетелями раскрытия её инкогнито становятся лишь молчаливые дома да несколько переулков. Благополучно миновав преграду, Корнелия сходит на мостовую и, подавшись вперёд, останавливается, оказываясь перед распутьем из нескольких небольших улочек. Левее или правее? Плёвое решение может обернуться роковой ошибкой, обрекающей множество судеб. Лишь бы угадать, выбрать верно, не как тогда, с чёртовой дверью. Кто-то дёргает за волосы с такой силой, что, кажется, рвётся скальп. Острая боль приказывает отклониться назад, но даже сквозь неё она чувствует, как несёт смердящим едким потом. — Попалась девка, — жёсткая хватка рывком опускает лицо чуть ли не к мостовой, словно она — нашкодившая кошка. — Выжившая ведьма из мятежников?! Да нас озолотят! Сквозь пляшущие перед глазами пятна в поле зрения Хейл попадают видавшие виды кожаные сапоги с потёртостями на мысах. Один держит сзади, другой страхует спереди… Двое стражников против неё одной, опустошённой наполовину. — Ведите… в замок, — через стиснутые зубы шипит Корнелия, пытаясь держать голову как можно ближе к сжимающему волосы кулаку. — Я не буду сопротивляться… — Это не просто ведьма, Варгаст, — стражница завесы, — ледяной тон, скрывающий за собой целый айсберг утопленных эмоций обжигает и звучит эффектнее любой угрозы. — Или ты не видел, что она сделала с тем бревном? — У них вроде эти… крылья есть? — колеблется удерживающий её лурден. — Только когда держатся кучей, прямо как дикие шакалы, — просвещает товарища подошедший. — Я разузнал всё про этих тварей, не думал, что возьму кровь за кровь так скоро. Он собрался мстить ей?.. За что?.. Корнелия содрогается под гнётом ужасающего понимания и даже прекращает чувствовать боль от натянутых волос, впивающихся в кожу тысячью иглами. Кавигор… — Я нужна князю… если убьёте, то… вам самим конец, — отчаянно пытается выкрутиться девушка. — Он знает, что я… Огрубевшие мозолистые пальцы впиваются в глотку железными прутьями, перекрывая доступ к кислороду и чуть ли не продавливая гортань. Корнелия исходит надрывным сипом, чувствуя, как ноги отрываются от земли, уподобляя её висельникам на площади. Она беспомощно зависает в воздухе, цепляясь за душащую руку и ломая ногти о металл доспеха. Янтарные глаза, тронутые покрасневшей сеткой сосудов, встречаются с испуганными голубыми и выбивают дух похлеще сокрушительного и выверенного удара. — Паскудная крыса, срать я хотел на свою жизнь, — преисполняется ненавистью грубый охрипший голос, срывая занавес из напускного спокойствия. — Вы убили моего сына… Сучьи твари… Убили. Единственного. Сына. Корнелию встряхивают с такой силой, что внутри рассыпаются кости, а затем с дикой свирепостью швыряют под ноги. Раскалённая боль от ушибленного плеча въедается в кожу объятым пламенем поленом, которое чадит прямо в затопленные агонией лёгкие. Рассудок плывёт, дезориентируя в пространстве. — В Кавигоре погиб мой закадыка… мы водились ещё щенками… дружили семьями… вместе служили да и воевали тоже… он сотни раз спасал мою шкуру, — теряет свой задор жадный до награды лурден. — Я каждый день вижу его жену, и я не гнида, чтобы забыть про его смерть за звенящий кошель. Корнелия понимает: уповать на своё красноречие — бесполезно, не пощадят. В их глазах — она сама боль, такая же, какую она хранит глубоко внутри. И эту боль причинила им она, когда без зазрения совести лишала жизни сразу нескольких: воинов у Кавигора и их, теперь облачённых в скорбь близких. Девушка осторожно направляет руку в сторону оставшегося позади дерева, тянет узловатые корни, похороненные под каменной кладкой, убить лурденов — не хватит сил, а обездвижить — вполне. — Эта дрянь ответит за каждую смерть, — дёргает её за шкирку обезумевший от горести стражник, обрывая энергетический поток, — только оттащим в место поукромней. Корнелия вьётся полозом, ощущает копчиком каждый выступающий булыжник, пока её куда-то торопливо волокут. Она кричит, надеясь привлечь внимание, но тяжёлый наруч оглушает, осекая девичий вопль. Неужели всё закончится так? На грязных средневековых улицах? Хранившие молчание лурдены наконец-то останавливаются, грубые руки отпускают, позволяя порывисто вскочить на ноги, чтобы предпринять жалкую попытку бегства, но стоит ей дёрнуться, как жёстким рывком оттаскивают назад — в притаившуюся меж домами подворотню. Корнелия из последних сил выдерживает побои, взрыкивает израненной львицей, раскачивается от ударов, выбивающих воздух и останавливающих сердце. Пытается дотянуться до ножа, затаившегося в набедренном кармане, но грузный кулак влетает в живот тяжёлой наковальней, вызывая позыв тошноты с жестяным привкусом. Стоит ей согнуться пополам, как молот обрушивается под низ челюсти, вскидывая голову вверх и чудом не выбивая хрустнувшие зубы. Мостовая под ногами обращается вязким месивом, и она валится навзничь, высекая сноп искр из-под затылка и устремляя тронутый алой пеленой взор на маревую скорлупу купола, расходящегося над городом аметистовым сиянием. — Она что, вырубается? Уже? — негодует осипший от животной ненависти лурден, водружая тяжёлый сапог на впалый живот. — Погоди тумаки раздавать, а то легко отделается, — вторит ему бас с рокочущей угрозой, — я хочу, чтобы она подыхала как можно дольше — подыхала страдая. Ослеплённый жаждой мести опускается на корточки и сжимает клещами пальцев лицо, начинающее цвести багрово-синим. — Вряд ли ты запомнила, но мой мальчик тоже умирал долго… — хват стискивает сильнее, принуждая смотреть глаза в глаза. — Я навещал его в мертвецкой… ты насадила его как на вертел своим блядским корнем, из него вытекла почти вся кровь. С распухших губ непроизвольно срывается шелестяще-сухое: — Мне жаль… Это… война… — Хочешь, сдерём с неё кожу? — доносится как приговор свыше, после чего с Корнелии убирают ногу и позволяют ей втянуть колючий воздух. — Положим её под гроб, чтоб твой сын спал спокойно. — Это будет даже лучше, чем меч, который я подготовил ему в могилу, — сипло соглашается с ним скорбящий отец, освобождая её челюсть, чтобы достать кинжал из-за портупеи. Корнелия не верит собственным ушам, обожжённым вынесенным вердиктом. Грудь начинает бешено вздыматься от стремительно нарастающей паники, заставляя захлебываться хриплыми выдохами и вдохами вперемешку с копящейся во рту кровью. Нет. Нет. Нет. Она порывается вскочить, поднимается на локтях, но стоящий позади мужлан стремглав опускается и сжимает девичьи плечи размашистыми граблями рук. Стражник с силой впечатывает её спину в камень, обрывая истошный дребезжащий визг и намертво обездвиживая. Щетинистое широкоскулое лицо нависает перевёрнутой сверху вниз гримасой, оскабливается, демонстрируя кривые, тронутые жёлтым налётом зубы. Его коренастый напарник опускается на корточки подле её стоп и подаётся вперёд, намереваясь потянуться к поясу, обрамляющему хрупкую талию, чтобы раздеть и освежевать. Из глаз Корнелии разливаются родники солёных рек. Она не хочет умирать, не хочет, хотя и заслужила. Нутро затапливает гадливое ощущение обманутости, будто Фобос опередил её намерение и первым всадил предательский нож под рёбра. Она пришла сюда по его приглашению, уверенная в том, что её не тронут. Корнелия устремляет полный плескающейся ненависти и обиды взгляд в пасмурное небо и зло клянёт грозовые тучи: — Ты говорил, что сбережёшь меня! Вот оно какое, княжеское слово?! Стоит последнему слогу слететь с разбитых в кровь губ, как в купол прямо над ними взбешённой коброй накидывается молния. По аметистовой поверхности змеятся разряды тока, рассыпая искрящиеся звёзды. Измордовавшие её стражники дают секундную передышку, ошеломлённо замерев и вперившись жёлтыми глазами в разъярившееся небо. Корнелию накрывает огненной волной чужой ярости, она мечется по телу подобно бессильному зверю, запертому в клетке. Он не приходит, но придаёт ей сил, поджигая погасший запал своей чёрной злобой, возрождая желание неистово брыкаться. Девушка со всей силы впечатывает облепленный глиной каблук в морду отвлёкшегося лурдена, выбивая волглый хруст сломанного носа. — Падаль сучья-а-а, — с хлюпающим воем отшатывается от неё бугай, но тут же, превозмогая боль, снова кидается вперёд, начиная с треском стягивать измазанные в грязи штаны и уже прикладывая ледяное лезвие кинжала к белоснежным бёдрам. Глаза Корнелии остервенело рыскают по пространству, уповая найти любую растительность, которая может оказаться её спасением, но меж крупной брусчатки не виднеется ни травинки. Она надеется высмотреть плющ или лишайник на стене возвышающегося дома, но, дойдя до черепицы, разбивается вдребезги, понимая, что в этот раз ей не стоит рассчитывать на помощь от сил природы. Внезапно прямо на полоске неба над переулком угольным росчерком проносится огромная птица, проворно метнувшаяся с крыши на крышу. Круто повернувшись, неожиданная гостья замирает на пологом выступе, позволяя распознать в себе человеческие очертания. — Чем это вы тут занимаетесь, рябчики ретивые? — как-то странно клонит голову вбок бойкая незнакомка, обращаясь к стражникам сверху вниз. — Можно с вами? — Вали отсюда, а то будешь следующей! — отнятым от кости псом рычит на неё обернувшийся лурден, останавливая движение лезвия, успевшего сделать небольшой надрез. — А твоё аппетитное тельце точно созрело, чтобы бросать мне вызов? — звонко откликается девчушка, тон голоса которой приобретает кокетливо-стрекочущие нотки. — Умом, что ли, поехала? Да с тобой будет ещё проще, чем с ней, хилячка, — возмущённый чужой борзостью стражник кивает на распластавшуюся на земле Корнелию. — Ловлю на слове, — «хилячка» отталкивается и резво пружинит с крыши, смазывая свои очертания в летящую чёрную пулю. Корнелия испуганно вскрикивает и зажмуривается, ожидая, что падающая камнем тень приземлится прямо ей на голову, размозжив череп о холодный камень. Но в тот же миг ощущает порыв свистящего ветра, который вынуждает лурдена, удерживающего её плечи, расцепить пальцы и завалиться назад с коротким обескураженным воплем. — Чтоб тебя, — вскакивая, выпускает ноги Корнелии второй мучитель, спеша на выручку своему товарищу по оружию. Глаза цепляются за манящий прогал меж зданий, за ним — широкая улица, её освобождение. Её подбадривают глухие удары из-за спины и какая-то возня вперемешку с мученическими стонами, тонущими в чудаковатом булькании. Тело приказывает бежать, но Хейл жёстко одёргивает себя, понимая, что если воспользуется возможностью, то стража прикончит её отчаянную заступницу. Убежать — значит, добровольно запятнать свою душу и честь. А от неё, после этой войны, и так мало чего останется. Не теряя драгоценного времени, Корнелия шарит по карманам съехавших штанов, норовясь вытащить кинжал. Лихорадочно отплясывающие руки путаются в складках, мешая нащупать заветную рукоять. Не прекращая своих попыток, девушка порывисто оборачивается и замирает так, будто её голову огрели увесистым обухом. Сгорбленная взлохмаченная тьма, скрючившись в неестественной позе, утробно воркует над поваленными телами. Существо издаёт мокрые чавкающие звуки, ловко перебирая свою добычу несколькими парами мускулистых лапищ, цвет которых напоминает посеревшую кожу покойника. Оно пришло сюда не для того, чтобы помочь… Чтобы покормиться… Сковывающий, дурманящий ужас принуждает заторможенно попятиться назад, неуклюже переставляя похолодевшие ладони и тающие от испуга ноги. Корнелия перестаёт дышать, когда чудище замирает, а затем медленно выпрямляется во весь рост и, судорожно корёжась, начинает втягивать в себя лишние конечности и отросший чёрный ворс. По мере раскрытия смольного как глухая ночь занавеса обнажаются стопы и щиколотки, обутые в блестящие сапоги, окованные чёрными металлическими пластинами. Из них растут стройные девичьи ноги, обтянутые в кожу неведомого зверя и скрывающиеся за глубоким изумрудом слегка расклешённой юбки. Когда жёсткий шерстяной покров вновь начинает походить на волосы и принимает форму острого каре, показывается укороченный ядовито-зеленеющий камзол, идеально подогнанный под осиную талию. Наконец, фигура играючи разворачивается, оперевшись на небольшие каблуки, и обдаёт Корнелию новой порцией пронизывающего до костей ужаса. На неё с фривольно-лёгкой, пританцовывающей походкой неторопливо надвигается гадкое отродье, извергнутое из утробы самой ночи и взявшей на себя грех скрестить меж собой человечье и паучье начало. Из уголков серпообразного рта, разрезавшего лицо от уха до уха, торчат подёргивающиеся жвала, с которых стекает густая, смердящая стухнувшей поганью жижа. На выточенных скулах болтаются куски омертвевшего покрова, уступившего своё место дополнительной паре лазури, затопившей всё бельмо и лукаво приманивающей к себе потенциальных жертв. Корнелия понимает, что всё кончено, когда спина врезается в каменный фасад здания. Мысль, на удивление, спокойная — погружает голову в холодную воду. Пусть будет быстро. Без мучений. — Из тебя бы вышла неплохая вишенка на торте, но, — заставляет её вздрогнуть шёлковый голосок с нотками озорства, — княже мне этого простить не соизволит. — Что ты… лять, такое? — не своим голосом выдаёт блондинка, продолжая отупело пялиться на хищную гримасу и нашаривая пальцами выпирающий из мостовой булыжник. — А-а-х, так ты поэ-э-тому, — карикатурно хлопает себя по лбу чудище, наигранно корясь за неосмотрительность. Блаженно прохрустев шеей, существо начинает втягивать торчащие жвала, склеивать порванные щёки и, заканчивая скидывать ужасающую личину, отправляет прорезавшиеся на скулах глаза назад под кожу. — Я — Миранда, но тебе, пташечка наша сдобная, разрешаю звать меня Мирой, — нараспев представляется новая знакомая, подбадривая морозную оторопь от сравнения с хлебобулочным изделием. Корнелия теряется, поражаясь, как эта девчушка, ниже ростом на целую голову, умудряется сочетать в себе детскую непринуждённость и обманчивую слабость, искусно скрывая личину жуткой и смертоносной убийцы. Одно из чудищ, которых они выдумывали с Лин-Лин в детстве, играя в ту дурацкую игру. Маясь от скуки в ожидании ответа, проигнорированная собеседница окидывает себя критичным взглядом, проводит пальчиком по тёмному камзолу и, поддев ноготком кусочек плоти печёночного цвета, застрявший в броши в виде серебряной розы, отправляет его в рот. — Только не сдавай меня Фобосу, — погрозив тем же пальцем, подбадривает её скинуть ступор девушка, — он вспыхивает всеми рунами, когда я ёрничаю и балуюсь с едой. — Тебя прислал… Фобос? — кое-как склеивает себя по кускам Хейл. — Мне было велено искать тебя у ратуши, но ты, егоза неугомонная, усложнила мне задачу, — недовольно фыркает Миранда, склонив голову вбок. — Если бы княже не подмигнул молнией, то пришлось бы собирать тебя по мякотным ломтикам. Едко колющий по самолюбию упрёк остаётся без должного внимания, а заиндевелую корку ужаса трогает трепетная оттепель. Дыхание перехватывает болезненно сжавшееся сердце, которое вдруг заходится в благоговейном пульсе. Он её не оставил. Она — нужна. По-прежнему. Корнелия будто снова оказывается в уютном и родном доме пленительных объятий. Во тьме так тихо и спокойно. Руки обрамляют не тело — саму душу. Идеальный момент для кинжала, который ещё может выполнить своё предназначение. — Ой, ну хватит, не пожру я тебя, — скучающе покачиваясь на стопах и, перенося вес то на пятки, то на мысы, реагирует на ускоренное сердцебиение Мира. — Считай, мы в расчёте. Тут я хоть червячка заморила, а то куксилась бы на празднике. — Празднике, организованном специально для меня, чтобы мозги запудрить? — находит в себе силы ощериться Корнелия. — Как ты могла такое подумать? Та-ак заморачиваться?! Это ж с дуба рухнуть! — с шаржным ужасом показушничает Мира. — Затейница Элион удумала в очередной раз опустошить казну. Дождь кончился, тоже мне, событие. — Элион… — оживляется Корнелия, хватаясь за дорогое сердцу имя, но Миранда теряет к разговору всяческий интерес. Девушка бесцеремонно отходит в сторону распластавшихся на мостовой стражников, тела которых как-то странно съёжились и стали походить на скукожившийся изюм, покрытый тёмными рыхлыми пятнами в местах прокусов. — Так, давай натягивай портки и пойдём уже, я тебе не глашатай, новости разносить, — бывшая паучиха проворно стягивает с одного из мертвецов бистровый плащ и, не глядя, швыряет его к ногам Корнелии. — И это нацепи, а то все шарахаться будут аки от чумной.──────── ※ ────────
Корнелия, перебарывая ноющую боль, которой беспрестанно жалуется тело, следует за своей провожатой, всем видом демонстрирующей нетерпение. Уже через несколько улиц Миранда перестаёт восприниматься как затаившаяся опасность, а напротив, раздражает Хейл, без устали поторапливая её и метко отщёлкивая вопросы своим сочащимся ехидством. А количество вопросов тем временем стремительно нарастает. Чем больше Корнелия вглядывается в пасмурный, тронутый стынью город, тем сильнее он раскрывается с совершенно неожиданной стороны. Застывшие дома скинули с себя удручение безлюдьем, вдруг гостеприимно распахнув двери и выпустив наряжённых горожан, отражающих в сияющих глазах грозовую высь, обезвреженную вересковой каймой. Мутные от дождливой пелены улицы теперь сверкают свежестью и чистотой, и дышится свободно-свободно, как если выскочить из заспанного дома ранним весенним утром. В какой-то момент блондинка ловит себя на мыслях, что прогуливается по затерянному во времени поселению средь Румынских гор, но никак не по окроплённому кровью, жестокому и мрачному Меридиану. Преодолев очередной переулок и выйдя на площадь, они начинают обходить толпу, стянувшуюся уже к знакомому Корнелии эшафоту, с которого воодушевлённо вещает громкоголосый галгот, рассказывающий жителям про чудесные свойства купола. Как выяснилось, барьер не только защищает от дождя и служит неким подобием громоотвода, но и источает из себя незримую глазу «солнечную энергию», под которой, по всей видимости, подразумевается ультрафиолетовое излучение. — Идея с куполом… Её предложила Элион? — не сдерживает Корнелия давно засевшего в голове вопроса. — Не-а, очередная выдумка Асмодея, — отмахивается от неё Миранда. Услышав упоминание об одном из трёх лордов Фобоса, Корнелия невольно перемещается в лазарет Альта. Перед глазами встают туманные образы прозрачных от мучений галготов, изувеченных садистскими проклятиями. Думать о том, удалось ли им помочь, не обнадёживающе, а больно. Словно лекари не лечат, а измываются, отрезая тронутую гниением плоть по маленьким кусочкам вместо того, чтобы обрубить всё под корень, прекратив страдания. И на этот нескончаемый кошмар обрёк их тот, кто сейчас вдруг решил изобрести магический зонт?! — В чём подвох? — сощуривается Корнелия, с подозрением вглядываясь в еле заметное маревое сияние. — Эта штуковина вытягивает жизненную силу. Когда дойдём до замка, будешь выглядеть старше сезонов эдак на пять, — ошпаривает её Миранда, смотря на купол, — ну или на все восемь, если не поспешим. — Что ты сейчас сказала?! — врезается Корнелия в невидимую стену и невольно тянется пальцами к поясу, намереваясь выудить из оставленной на Земле сумки пудреницу. Картинно закатив глаза, паучиха разворачивается на каблуках и, скрестив руки на груди, смеривает её испуг студёным взглядом. — Мы что, по-твоему, конченые остолопы? — теряет остатки терпения черноволосая, стягивая угольки веснушек. — Кто будет вредить своим же людям?! И впервые за долгое время Корнелия не находится с ответом. Владения Фобоса всегда представлялись ей каторжными угодьями, где свой посмертный срок отбывают изморённые рабским трудом галготы. Порабощённые и сломленные, утратившие веру, высеченную визжащими кнутами. Угнетённые и сгорбленные от тяжести чугунных кандалов, которые спадали с обглоданной их же зубами плоти. Мученики, отдающие свой последний вздох во славу меридианской порчи и влачащие своё жалкое существование от сырой темницы до рудниковой шахты. На фоне сложившихся предубеждений всё увиденное кажется искусно отыгрываемым масштабным спектаклем, приуроченным к её приходу. Однако, чем больше Корнелия вглядывается, пытаясь уличить подвох, тем больше убеждается, что промозглая серость окрашивает никак не лица местных жителей, а только свойственный подобному оттенку камень. Меридианцы под княжеским покровительством не умирают от голода, не донашивают лохмотья, их дети носятся по узким улочкам шустрой хохочущей стайкой, а не озлобленно прячутся в темноте, намереваясь учинить кражу. Галготы и лурдены, лурдены, которых мятежники принимают за бездушных троллей, мирно сосуществуют под одним и тем же небом. Ни о какой межрасовой розни нет и речи. Представители галготской расы встречаются преимущественно среди мельтешащих здесь и там гонцов, обученных грамоте глашатаев да пронырливых торговцев с подвязанными к шее коробами, на которых пестрит приуроченная к празднику снедь. Последние беспрестанно расхваливают свой товар прохожим, не обделив своим вниманием и державшихся в стороне девушек. — Конфетку будешь? — елейно тянет Миранда, кивая на затейливые леденцы, лежащие среди саженцев растений, которые теперь уж точно приживутся, и лёгкой обуви — на подмену надоевшим калошам. — Обойдусь, — Корнелия пытается царапнуть сухим голосом напускную беспечность провожатой. — А я вот нет, — сгребает сразу несколько сладостей паучиха, рассортировывая их по карманам, а затем ломает просяще вытянутые пальцы приставшего к ним торгаша грозящим тоном, — запишешь на счёт короны. Дородные и рослые лурдены, в большинстве своём, входят в состав натруженных ремесленников, грузчиков и городской стражи, которую Миранда настойчиво старается избегать. Паучиха так и не удосужилась объяснить мотивы своих действий, но Корнелия додумалась и без лишних пояснений: её по-прежнему ищут, и в своём истрёпанном прикиде она походит на личность, замышляющую диверсию или разбой. — Личиком не торгуй, — очередной раз пришикивает Мира, взяв её под локоток и утягивая в тень близлежащих домов, чтобы увести от приближающегося патруля. — Да поняла я, не надо меня так держать, я тебе не подружка, — недовольно фыркает Хейл, убирает руку и, тут же забыв о предостережении, снова продолжает с любопытством вглядываться в местных. Время от времени Корнелия набредает глазами на лица, испещрённые характерными зарубцевавшимися шрамами: в них узнаются следы от струпьев побеждённой проказы, бесчинствующей в Подземном городе. Здесь развита медицина? Она невольно вспоминает рассказ Ватека о массовых поджогах оппозиционерских городов, превращённых в пепел по приказу Фобоса. Вспоминает, когда встречала у прохожих зацелованную огнём кожу, походившую на разлитый по пергаменту воск. Шеренга, в которую она попала, беспрепятственно войдя в город, красноречиво отметает последние сомнения — Фобос принимает беженцев. Вопреки всему желанию, отрицать очевидное — бесполезно, всё равно что прикидываться слепой. Верно говорят, что красота — в глазах смотрящего, только вот она высматривает совсем не красоту — мытарства и угнетённость. На деле Фобос взаправду заботится о своих поданных и даёт им то самое — то, что зачерствевший Ватек так трепетно мечтает подарить своей дочери. Что Тёмный князь требует от них взамен… только ли преданность? Что мятежники и корона делят между собой, в этой войне? За какую свободу страдают мирные жители под горой, выбирая смерть и страдания? Или вся эта средневековая утопия — насланный морок? Как тот самый цунами, который ей довелось пережить в выточенной в скале темнице… Последнее предположение оказывается благополучно развеяно Мирандой, как только они отклоняются от центра города, чтобы миновать площадь с возвышающимся пилоном, которая сейчас усиленно охраняется королевской стражей. — Придётся прогуляться по клоачным задворьям, но ты уже пуганая, после подземного города-то, — Миранда кивает в сторону ныряющей вниз улочки, вширь которой уместилось бы копьё. — Предлагаю срезать и пойти сразу к Фобосу, — не спешит следовать за ней Корнелия. — Милая наша, сжалься! А как же напудриться? — соединяет ладони в молитвенном жесте и сверкает глазами в небо паучиха. — Княже и так платиновый, а тебя в таком увидит, ещё больше поседеет! Надменно вскинув подбородок, Корнелия разворачивается и делает шаг по направлению к центру города. Она тут же теряет свою решимость, получив размашистый плевок из липкой белой субстанции, растёкшейся по руке от локтя до ладони. Белое вязкое месиво стремительно затвердевает, превращаясь в прочную леску и затягивая конечность в тугой корсет. — Фу, лять! Мерзость! — судорожно передёргивается Корнелия и начинает старательно вытираться о стену, но неожиданно прилипает так, будто рукав прибили гвоздями прямо к каменной кладке. — Будешь ерепениться, наряжу тебя сама, в шёлка собственного кроя, — буднично произносит Мира, надсекая паутину отросшим чёрным когтем. Стиснув зубы, Корнелия принимает решение поступиться своим характером и, чертыхаясь, направляется за провожатой как привязанная, лишь бы избежать перспективы узнать, что чувствуют мухи, пойманные в паучью сеть. «Клоачьи задворья» представляют из себя безнадёжно затопленную часть города, больше походившую на деревеньку, обустроенную прямо среди болот. Воздух здесь сырой, холодный, отдающий выброшенными на берег водорослями и тиной. Заместо мостовой по улицам разливается мутная топь, уровень которой доходит до самых окон. Напитавшись водой, близлежащие дома знатно охмелели и держались друг за друга хилыми мостиками, которые не позволяют им окончательно повалиться. Однако, местные жители не погнушались облюбовать сомнительное место и обустроили себе жильё прямо на верхних этажах. Здесь же расположились не внушающие доверия лавки с мутными окнами и несколько трактиров, вода близ которых разит мочой и рвотой. Миранда перестаёт её одёргивать и прятать — на глаза больше не попадается стража, тут тихо, лишь откуда-то издалека разносится приглушённое хмельное улюлюканье вперемешку со звоном битого стекла. Квартал совсем не выглядит благополучным и разрушает теории Корнелии о насланной иллюзии, но его бедственное положение не идёт ни в какое сравнение с увиденным в подземном городе. Здесь живут, живут своей средневековой жизнью, а не выживают, отсчитывая дни крестами на стене. — Ты мне не доверяешь? — с неподдельной обидой смотрит на неё Мира, протягивая руку, чтобы помочь преодолеть прогал меж погнивших досок. Корнелия переводит взгляд то на поднебесные глаза, то на протянутую ей ладонь, колеблется, но всё же принимает помощь. Тот факт, что зло теперь не кажется абсолютным, не должен спутать карты. Часу сомнений не отгоревать бездонной тризны Меридианских жертв. Часу сомнений не перекричать многоголосые хоры пыточных, поющих реквием по себе. Часу сомнений не затоптать праздной пляской костей, белеющих на могильнике. Она не продаст душу за то, что ей показали тихую гавань, заботливо обустроенную дьяволом посреди разведённого им же геенского огнища. Ноги переступают пропасть. Протянутая врагом рука заботливо помогает перебраться на другую сторону. Позабытый в карманах штанов нож снова обретает тяжесть. — Сюда давай, по крышам быстрее и не так рисково, — с трюкачьей ловкостью подтягивается Миранда, ухватившись за выступ кровли, — водные ламии обычно утягивают пьяниц да профурсеток, но, как знать, вдруг ты им тоже приглянёшься?──────── ※ ────────
Наползавшись по местным трущобам и наконец обогнув центральную площадь, они подходят к аристократическому кварталу, приближённому к тёмной цитадели, скалящейся зубьями башен на грозовое небо. Начало владений местной знати знаменуется парадной каменистой аркой, увитой плетистыми чёрными розами — первыми живыми растениями, повстречавшимися на пути. По мере приближения к замку мрачные соцветия попадаются всё чаще и чаще, пока окончательно не затапливают улицы тонким ароматом, от которого Корнелии отчего-то хочется помолчать. Будто его источают не пышащие здоровьем крупные чёрные бутоны, а засушенные в меланхолии лепестки, обречённые стать забытым меж книжных страниц гербарием. Вопреки ожиданиям Корнелии повстречать вереницы слуг, сопровождавших представителей напыщенной меридианской аристократии, — по тенистой аллее гуляет лишь заунывный ветер. Быть может, они чахнут над златом и каменьями в своих домах, больше похожих на угрюмые готические соборы? Спрашивать не хочется. Живой город — снова умер. Меняется и поведение Миранды, которая наконец стёрла с лица ехидную улыбку, вся подобралась и вдруг стала казаться старше. Время от времени Корнелия ловит на себе пристальный, изучающий, разбирающий на атомы взгляд, словно она — подопытный зверёк, а её попутчица ждёт от неё реакции — как следствие проведённого эксперимента. — Чего тебе? — собравшись с духом, побеждает молчание Корнелия. — Да так, ничего, — слишком спокойно плетёт диалог паучиха, — обычно все выражают свои восторги сортом королевских роз, а ты, наоборот, притихла. — Эти розы напоминают надгробия, — болезненно скривившись, удручённо опускает плечи Корнелия, поминая каштановые кудряшки на расколотом черепе. — Понятно, — отвечает ей Миранда, бросив двусмысленный взгляд на сопровождающие их бутоны. Каменная артерия улицы, петляя, плавно восходит вверх и приводит девушек к воротам перед подножием величавой скалы, выдерживающей на себе исполинских размеров обитель зла. Тяжёлая пасть многотонной опускной герсы, поднятой усилием дюжины бравых воинов, приглашающе распахнута, но охраняется высокими плечистыми лурденами, облачёнными в непробиваемый панцирь из стального чёрного доспеха. С передвижной стрельницы, расположенной на надвратной башне, несут дозор боевые маги, от встречи с колючим взглядом которых Корнелии становится зябко и хочется сильнее закутаться в казённый плащ. Впервые за долгое время ей радостно, что она пришла с провожатой. — Дозволение на визит, — гулким тяжёлым эхом доносится из глубин увесистого шлема с опущенным забралом, как только они подходят к кованой решётке. — Околицу с глаз убрал и пшёл прочь с дороги, — равнодушно-скучающим тоном отвечает Миранда, игнорируя пугающую разницу в размерах и глядя на трёхметрового стража снизу вверх. — Дозволение на визит, — упёрто повторяет грубый железный голос. Досадливо вздохнув, девушка поворачивается к Корнелии и тянет извиняющуюся улыбку. Тонкие пальчики откалывают с камзола застёжку серебряной броши, выполненной в виде цветущей розы, бутон которой обрамлён в увитый шипами круг, а стебель тянется вниз, заканчиваясь кинжальным остриём. — Какое досадное недоразумение, я предпочитаю держаться теней, вот и не признают мастера над следопытами, — играючи крутит меж пальцев стальной цветок Миранда, смотря на Корнелию, но обращаясь отнюдь не к ней, — и даже знак отличия лорда не помогает, быть может, это оттого, что я ростом не вышла? Третья из лордов?! не успевает произнести блондинка, прежде чем Мира оборачивается маленьким чёрным вихрем и ныряет за спину неповоротливого королевского гвардейца. Хилая девчушка со звериным проворством вмиг взбирается на мощную спину и, зажав стопами укрытую сталью шею, устраивается на широких плечах. Лурден успевает лишь скрипнуть доспехами, когда паучиха начинает остервенело вонзать миниатюрный кинжал меж зияющих чёрных дыр в забрале. Рывок. Рывок. Рывок. Вязкое чвакание плоти. Рывок. Рывок. Рывок. Озверелый вопль из недр подземной пещеры. Рывок. Рывок. Рывок. Предсмертный стон, тонущий в мокром бульканье. Корнелии хочется зажать уши, но вместо этого она прикрывается ладонью, спасаясь от фонтана алых брызг, вылетающих из-под шлема с такой скоростью, словно кто-то осатанело выбивает их ногой из дождевой лужи. Миллисекунды скорой расправы оборачиваются в затяжные минуты, холодящие кровь в жилах. Корнелия съёживается в одну точку не от неслыханной жестокости — к ней она уже привыкла, — от неожиданности и трескучей, разрядившей воздух магии. Вот-вот на них обрушится шквал ударов из жгучих, терзающих проклятий в ответ на проявленную агрессию… Оно к лучшему, добьют сразу и наверняка. Она, не задумываясь, выберет быструю смерть, чем станет одной из тех, кого лечит Альт. Хейл неуверенно отнимает руку, услышав оглушительный грохот упавшего на мостовую тела, от грузного веса которого каменная кладка приглушённо загудела. Миранда стоит на поверженном гвардейце, как на постаменте для речей, и, вытянув руку, демонстрирует всполошённому караулу окроплённую кровью серебряную розу. — Теперь-то все увидели моё дозволение? — оскабливается мастер над следопытами, начиная наращивать длину волос. В ответ боевые маги медленно опускают засиявшие от встревоженной маны посохи, а караульные делают шаг назад, почтительно понурив головы. Переполненные воздухом лёгкие плавно сдуваются, выпуская напряжение. Убедившись в том, что путь свободен, и вернув волосам прежнюю длину, маленький оживший кошмар оборачивается и вперивается поднебесной лазурью в распахнутые глаза Хейл. — Добро пожаловать, Корнелия, — радушно тянет улыбку Мира, игриво проходясь острым язычком по осклизлой от крови броши, — надеюсь, тебе у нас понравится.