Туда, где бушуют грозы

      Подземные недра встречают студёным воздухом, спёртой влажностью и гулкой, рикошетящей тишиной. Она удручает, запугивает, заставляет опасливо озираться и вглядываться в сгустившиеся тени в утробах каменистых впадин. И кажется, что они смотрят в ответ.       Хочется на поверхность, на свободу, — смыть незримое присутствие на затылке под грозой и проливным дождём. Но Корнелия идёт дальше, без передышек, преодолевая себя и каменные чертоги, которые придавливают плечи и вытягивают последние силы из гудящих ног.       Оставив позади пещерный штрек и спустившись по скалистой круче, девушка подходит к черте города вымирающего во имя гордости и предубеждений.       Становится муторно.       Сколько галготов погибло из-за того, что их лидеры отвергли и скрыли предложение от короны? На что они рассчитывали? Думали, что смогут отстоять и без того бедствующие поселения? Их слепое упрямство сожгло миллионы мирных жителей.       Жестокости Фобоса нет оправданий, но он имеет смелость не отрицать своей бесчеловечной сути и кровожадных зверств. Бьёт неумолимой честностью, уродливой правдой. В то время как оппозиция пудрит мозги, перекладывает вину, продаёт ложь за чистую монету.       Мятежники обставили и стражниц, которые охотно им поверили, встав под знамёна против общего врага, ведь взаимная ненависть бывает прочнее брачных уз.       Ватек и Калеб говорили слишком убедительно. Скорбно сокрушались об угнетённых расточительной королевой поселениях. Запальчиво рассказывали о независимости, которая подарила бы их народу свободу и лучшую жизнь. Заставили поверить в образ алчного тирана, позарившегося на чужие блага. Чуть ли не били себя в грудь, уверяя, что Фобос напал внезапно. Почти сразу после того, как они отказались отдавать нажитое кровью и потом.       Ложь. Ложь. Сплошная ложь.       Сделать противника абсолютным злом. Как просто и удобно.       Замешан ли в этом Калеб? Знает ли он о разговоре в тронном зале и достоин ли теперь её доверия?       Пока она направляется к лекарскому бараку, минуя рассыпающиеся улицы с прозрачными силуэтами редких прохожих, сердцем пируют вороны.       Корнелия уверена только в одном — в княжеском перстне: сработает, без сомнений. Фобос не стал бы врать. Не после того, что между ними было.       Нет, не было — есть и будет.       Кем является для неё Фобос Эсканор? Ответ — слишком многим: внутренними демонами, палачом с гарротой, кровопролитной войной и лекарством от войны. Он не даёт покоя, и это не отпустит, не отболит. Статус отношений: всё сложно с близким врагом.       Кем является она для Фобоса Эсканора? Ответ — способом завоевать вселенную. Потешной марионеткой, за чьи ниточки так интересно дёргать. Очередной девицей, которую хочется соблазнить, дабы скрасить несколько ночей. Он добивается её только ради этого и, получив, выкинет за ненадобностью.       А вороны всё слетаются, выклёвывают клапаны, рвут аорту. Ей больно. Больно оттого, что других вариантов нет. И до одури тошно оттого, что больно.       Да как что-то внутри смеет так прерывисто стучать и ёкать?       Он — враг. Цель, поставленная Кондракаром. Зло, похитившее близкую подругу. Без перехода на личности. На этом бы поставить точку, только вот получаются предательские многоточия. И Корнелии хочется стереть себя до зияющих дыр, лишь бы избавиться от ощущения, что она сейчас не в том месте.       Ей бы в замок, в сумеречные покои, тревожить их тишину едкостями и колкостями, а потом — сбивчивым дыханием и хрипловатым шёпотом.       «Моя. Вся. Полностью моя».       Именно так бы всё и закончилось, реши она остаться.       Когда Корнелия минует очередной переулок, шарахнувшись от нескольких отощавших крыс, то выходит на широкую улицу, ведущую прямиком к обители Альта. В нос ударяет тяжёлый запах.       В удушливой влажности подземелья пышным цветом цветёт сотня яблонь. Их приторно резкий аромат мешается с затхлой болотной тиной. И чем она ближе, тем сильнее плотный привкус оседает в глотке, забивает рецепторы, въедается в кожу так, что хочется оттереться.       Так пахнут трупы, понимает Корнелия, завидев уродливую кучу, в которую подмастерья лекаря небрежно скидывают с носилок одного из тех, кого не удалось спасти.       Груда тел раскинула одеревеневшие конечности, увитые чёрными переплетениями вен, которые обводят вздутые нарывы. Множество разных лиц смотрит с пугающе одинаковым выражением мученичества, граничащего с блаженством. Подношение смерти отливает зеленью под мутным светом флуоресцентных грибов, уличая трапезничающих грызунов. Мелкие твари с алчностью вгрызаются в останки, измазывая шкурки в крови, гное и осклизлых внутренностях.       Корнелия закрывает нос ладонями и резко отворачивается в сторону, сдерживая накатившую дурноту.       Больше никаких яблок. Никогда в жизни.       Поборов несколько скручивающих напополам позывов, девушка продолжает идти вперёд, стараясь смотреть под ноги.       Очередь обречённых, которую застала в прошлый раз, значительно поредела, оставив в напоминание бурые разводы на покорёженной мостовой.       Пропитанный спиртом и травами тамбур приносит долгожданное облегчение, перебив слащавое зловоние. Здесь же, в одном из углов, Хейл находит того, ради чьей жизни был проделан весь этот нелёгкий путь. Сначала девушка принимает Калеба за шевелящийся мешок, но скрежещущее сипение проходится по коже хирургическим скальпелем и быстро скидывает недоумение.       Лидер повстанцев связан крепкой бечевой и лежит на боку в позе эмбриона, среди ящиков с тряпьём, позабытый всеми словно ненужный хлам. Несмотря на то, что парень полностью обездвижен, из-под грязного плаща прослеживаются судорожные сокращения мышц. Запрокинутая навзничь голова, как сбоящий метроном, то и дело ударяется о дощатую стену.       Хейл наклоняется к Калебу и тянет к его лбу подрагивающую руку. Туго затыкающий рот кляп пропитан кровью, пущенной её именем. Лихорадочно бегающий взгляд, без блеска осознанной мысли, проходится по девичьему лицу, а затем продолжает свой безумный маршрут за веки.       Чёрный камень на подвенечном дьявольском кольце касается волглого, лихорадочно горячего лба. Калеба тут же прошибает как от разряда тока. Слышится хруст позвонков, парень выгибается до надсадного треска верёвок и, застыв в крайней точке напряжения, безвольно обмякает. И Корнелия оседает вместе с ним, словно намереваясь прочитать молитву над почившим.       Помогла или… добила?       Когда девушка замечает вздымающуюся грудную клетку и мирно прикрытые глаза, понимает — всё это время не дышала. Стражница тяжело облокачивается на стену и с шумом проталкивает воздух в лёгкие, пробивая спазм. Она смотрит на перстень опустевшим взглядом, впервые без желания отрезать себе палец, чтобы от него избавиться.       Получилось… — звучит в голове мужским баритоном, тронутым недоумением.       — Как у тебя получилось?       Корнелия только сейчас замечает нависшего над ней Альта, который настойчиво повторяет свой вопрос, уставившись на девушку как на восьмое чудо света.       Хейл молчит. Попытки объясниться приведут к тому, что она будет извергать обрывки фраз, захлопывая рот мимирующей куклой, умело управляемой княжескими пальцами.       В голове стремглав проносятся стаи мыслей, и одна из них врезается со всего маху, заставив Корнелию резко подняться на ноги.       А что, если она себя скомпрометирует?! Это же шанс! Шанс выдать свою связь с Фобосом!       Альтаир знает, что расколдовать Калеба мог только он! И её молчание только подтвердит подозрения!       Мятежники сразу доложат о её предательстве Вандом и остальным, и тогда она станет свободна!       — Снимите верёвки и положите на освободившуюся койку, — отдаёт указание лекарь ассистентам, кивая на лидера повстанцев.       Двое галготов тут же поднимают Калеба и скрываются вместе с ним за колыхающейся тряпкой: рубежом между смертью и жалким существованием. Стражница завесы и последний чародей подземного города остаются наедине.       Девушка смотрит на Альтаира с немой мольбой, уповая на то, чтобы её обвинили в предательстве, бросили на амбразуру, обличили смертоносное оружие, способное преломить ход войны за вселенную.       — Понятно, — хмыкнув, произносит лекарь, по-своему растрактовав просящий взгляд и сделав одному ему известные выводы.       — Понятно что? — не своим голосом уточняет Хейл.       — Когда снова направишься к Фобосу, поинтересуйся у Асмодея, как развеять проклятье гниющей плоти, буду весьма признателен, — выкручивает её пульс на максимальные значения чародей.       — Я… — Корнелия спотыкается на словах, не в силах закончить предложение, — подарок князя надсекает связки, лишая её права на признание.       Ну же… Это её лазейка! Та самая лазейка! Давай же, Альт, бей тревогу!       — И давай обойдёмся без трагикомичных пьес, — лекарь скрещивает руки, выставляя на обозрение рукава, покрытые жёлто-алыми разводами. — Я устал. Меня не интересуют двойные игры. Моё дело — спасать жизни.       Корнелия до боли прикусывает внутреннюю сторону щеки и практически осязает, как рушатся неоправданные надежды.       — Сегодня ты помогла. Твой поступок заслуживает уважения, а не заключения в пыточной. Я не буду тебя выдавать, — выносит ей свой вердикт Альтаир, скользнув ладонью от бровей до линии волос и убрав со взмокшего лба испарину.       Чёрт. Чтоб тебе трижды провалиться.       Кажется, что на стороне Фобоса не только преимущество в силе, но и случайные стечения обстоятельств, которые подкинули ей нежелательного «союзника».       Что ж, она попыталась.       — Я — не предатель. Я ненавижу этого конченого садиста сильнее, чем вы все вместе взятые, — вонзает каблук в пол девушка, не в силах сдержать поднимающийся гнев, смешанный с прогорклой досадой.       — Его правление отпугивает своей жестокостью, но порядка не навести мягкой рукой, — цинично игнорирует чародей её эмоции.       — Ну да, а то, что для этого придётся истребить полпланеты, это так, мелочи, — ещё сильнее вспыхивает девушка.       — Я до сих пор не понимаю, чем руководствовался Фобос, обрушив на города с мирными жителями огненный дождь, это апогей безумия. Однако сейчас на его стороне всё благополучно. Я нужен здесь, а не там, — спокойно отвечает Альтаир.       — Продлеваешь мучения непокорных, чтобы князь бесцеремонно их добил? Как благородно, — колко упрекает мужчину Хейл, отыгрываясь за своё разочарование.       — Продлевают мучения только те, кто настраивает народ против, — холодно реагирует лекарь, — у выживших не останется иного выбора, кроме как принять нового монарха, когда сражаться станет некому.       — Ты что, не понимаешь, что его победа на Меридиане — значит поражение Кондракара? Он не остановится на одном мире, — делает ход конём Корнелия.       — Кондракар виновен сам, они напали первыми, а Фобос не из тех, кто будет прощать удары. До этого князь никогда не замахивался на вселенские масштабы и проделал брешь в завесе, только чтобы вернуть сестру, — заключает мужчина.       — И с чего ты в этом так уверен? Почему я должна в это поверить? — сощуривается Корнелия, словно пытаясь разглядеть собеседника насквозь.       Смерив её снисходительным взглядом, лекарь закатывает рукав рубашки и вытягивает руку. На бледной коже с чётко выделяющимися венами контрастируют чёрные контуры, складывающиеся в приоткрытый бутон розы. Закрученный кругом стебель обрамляет соцветие в шипастый нимб.       Символ чем-то напоминает брошь Миранды. Разница лишь в неполностью раскрытом цветке и отсутствии медной змейки.       Знак различия королевской армии?       — Я был целителем при дворце, пока Кондракар не пробудил стражниц. После этого меня, как и многих других, завербовали в ряды боевых чародеев. Если бы Фобос намеревался атаковать, он приказал бы сделать это до, а не после, — прячет клеймо Альт.       Девушка чувствует себя так, словно её рот заткнули кляпом.       — Ты — странная, ведёшь дела с короной и при этом выступаешь против. Если это какая-то проверка, то повторюсь, у меня нет времени на интриги. Каждая минута пустой болтовни — это потенциально потерянный пациент, — заканчивает дебаты лекарь, направляясь к алхимическому столу.       Корнелия остаётся стоять на месте, будто её подошвы накрепко пригвоздили к полу. Чувствует, как извилины скручиваются в шестерёнки, когда она пытается воспроизвести в памяти разговор с Фобосом в своей спальне.       «Я намерен покорить не только Меридиан. После того, как я убью Элион и перетяну себе её магический потенциал, настанет очередь Кондракара».       А что, если Фобос не посягает на мировое господство, а всего лишь хочет уничтожить атакующего врага? Какой смысл лить кровь, нападая друг на друга, когда противостояние можно просто прекратить? Их цель — не допустить влияния одного мира на другой. И если Фобоса интересует только Меридиан…       Зачем вообще Кондракар решил пробудить их, если Фобос не намерен нарушать баланс между мирами?       Что это — недопонимание или чьи-то сложные схемы?       Пойдёт ли князь на переговоры, если они остановятся?       Согласится ли свернуть сражение за вселенную обратно до Меридианских масштабов?       Вернёт ли Элион, если… она предложит себя взамен?       Она не сможет обсудить это с Вандом. Неожиданный интерес вызовет подозрения, а значит, её парализует магия кольца. Она должна во всём разобраться. Поговорить с Фобосом, когда он к ней придёт. А он придёт. Всегда приходит.       От вспыхивающих вопросов хочется оградиться, зажать уши и пронзительно закричать. Отчаянно, заунывным эхом на всю округу, чтобы гора сотряслась и рухнула, похоронив за валунами и булыжниками.       Зачем её во всё это втянули? Почему стражницей стала именно она? Кто проживёт за неё счастливую и спокойную земную жизнь, которая была идеальна до вмешательства Оракула?       Она ведь не воин, не политик, не герой, всего лишь девчонка. Простая девчонка со сладко-ванильными буднями барби, которые были наполнены нарядами и духами, не вескими причинами для счастья, смазанными фото с друзьями, глупыми ссорами с родными и кокетливым сердцеедством.       Куда делись занятия по фигурному катанию, показы мод, шумные вечеринки, походы по магазинам и ухажёры, соревнующиеся за её внимание?       Куда делась она сама?       Всё сдохло. Сдохло глубоко внутри и теперь разлагается как гора трупов у входа в барак. Розовые мечты тлеют приторно-сладким яблочным запахом с примесью гниения.       Хочется проплакаться, быть утешенной в колыбели тёплых и заботливых рук, но рядом нет ни Хай Лин, ни… Фобоса.       Стоит Корнелии пустить в свою боль мраморный и холодный, но такой притягательный и до мельчайших жестов знакомый образ, как её пронзает чужим укором, полным злорадного ехидства.       Останься она в замке, он бы поддержал, был бы рядом и решил все тяготы и проблемы, ведь «Для тебя — любой каприз, Корнелия, только попроси. Вежливо».       Корнелия сжимает в напряжённых до боли кулаках все горести и сожаления, жалость к себе и так и не пролитые слёзы. Будет сильной. Ему на зло.       Из пучины мыслей заставляет вынырнуть Альтаир, протягивающий ей склянку с сизой жидкостью.       — Пойдём, поднимем на ноги твоего Калеба. А то так и не дадите мне покоя, — отодвигает занавеску лекарь, приглашая её следовать за ним в средневековую больничную палату.       — Он не мой, — фыркает Корнелия в спину чародея, — как скоро ты приведёшь его в порядок?       — Снадобье, немного целебной магии, и ему здесь больше делать нечего. Надорванные связки — сущий пустяк, — не оборачиваясь, откликается Альтаир и следует к койке, рядом с которой возится несколько галготов.       Чародей и стражница подходят, разгоняя ассистентов, обступивших чудом спасённого пациента. Калеб лежит на спине, дышит со свистящим сипом, словно его лёгкие проткнуты тысячью иголок. У иссохших губ, покрытых растрескавшейся серой коркой, разлились багряные кляксы кровоподтёков.       — Когда я верну его, сразу же дай настойку, — инструктирует Корнелию Альт и, дождавшись кивка девушки, прикладывает ладонь к перепачканной дорожной пылью шее.       Прикосновение отзывается тихим голубоватым сиянием, мерцающим из-под руки лекаря. Оно трепещет словно огонёк свечи на ветру: то гаснет, то набирает яркость и насыщенность. Мана чародея, подпитывающая заклинание, еле теплится, исходит мелкой зыбью. Корнелия даже не чувствует магических колебаний в воздухе.       Отдаёт последнее, — догадывается девушка.       Лекарь отстраняется, с тяжестью оседая на соседнюю койку. Калеб с трудом приоткрывает покрасневшие глаза как после сильного похмелья. Изумрудный взгляд вяло выцепляет окружающие его лица. Лидер повстанцев разлепляет губы, но тут же хватается рукой за горло, болезненно сморщившись.       — Калеб… сейчас станет легче, — Корнелия опускается на кровать и подаётся навстречу, чтобы напоить зельем.       Как только нежные девичьи пальцы дотрагиваются до обросшего небрежной щетиной подбородка, парень подскакивает в положение сидя, чуть не долбанув Корнелию лбом. Калеб вытягивается натянутой тетивой, начиная судорожно хватать ртом воздух, но пара секунд, и приступ удушья тут же прекращается.       — По всей видимости, остаточное явление… Ты должен выпить снадобье, — ставит диагноз пришибленный магическим истощением Альт, обращаясь к подопечному.       Хейл передаёт колбу в жилистые руки, мимолётно касаясь огрубевшей кожи, и Калеб тут же заходится в новом приступе. Повстанец забывает, как дышать, чуть не разлив содержимое сосуда. Пропустив несколько вздохов, он опять приходит в норму.       Совпадение? Нет. Грёбаный. Фобос. Мать его. Эсканор.       Решил превратить её в персональную висельную петлю для Калеба?!       Невыносимый. Одержимый. Садист.       Корнелия с силой стискивает край грубой холщевины, закрывающей накиданную на постель солому, служащую матрасом.       Осушив содержимое алхимической склянки, Калеб облокачивается на дощатое изголовье, пытаясь скинуть с себя тяжёлые кандалы затяжного беспамятства.       — Что со мной… стряслось? — грубый, прокуренный голос, в котором едва ли можно узнать бойкую речь с нотками командования, заставляет вздрогнуть.       — Ты был в плену, в Кавигоре, но теперь всё позади, — как-то вымученно улыбается Хейл.       Калеб с жадностью прикладывается к кувшину с водой, который подносит участливый подмастерье. Его кадык дёргается словно затворная помпа, а струйки влаги бегут по шее маленькими ручейками.       Корнелия представляла, что, как только он очнётся, она взлетит, поднимет его до самого потолка, будет кружить, прижимая к себе до кислородного голодания. День в замке изменил всё. Она не испытывает ничего, кроме чувства выполненного долга. Теперь они с Калебом квиты.       Раньше он казался героем, бесстрашным борцом за справедливость. Почему же сейчас она видит перед собой неуёмного мальчишку, которым движет вовсе не самопожертвование во имя народа, а тяга к авантюризму и желание ввязаться в драку?       — Дела… Я помню, как меня бросили в темницы под замком, а не в Кавигор. Сколько я был в отключке? — обтирает лицо и опускает ноги с кровати Калеб, болезненно сглатывая и дотрагиваясь до гортани.       — Судя по всему, чёрное проклятье глодало тебя около седмицы, — не отрывает от него взгляда Альт, готовый оказывать помощь на износ в случае нового приступа.       — Калеб, как ты сейчас? В норме? — поднимается с постели Корнелия, чтобы ненароком не навредить лидеру повстанцев случайным прикосновением.       — Я живучий, нечего за меня переживать, — поднимает на неё улыбающийся взгляд оппозиционер. — Пока меня не было, стражницы всё-таки решили начать одеваться не так, что аж в другом конце чащи видно?       — Размечтался, — беззлобно хмыкает Хейл, поправляя видавший виды капюшон.       Со стороны тамбура раздаётся возмущённый скрип распахивающейся двери и недовольные причитания:       — Ну и смердища же тут, аж в глазах рябью! — голос набирает силу. — А-а-льт, чтоб тебя, Калеб же не в той куче?       — Он здесь, — отзывается лекарь.       Потрёпанное полотнище отъезжает в сторону, впуская в пропитанное муками помещение троицу галготов. Найдя глазами лекаря, один из них, с наполовину обезображенным лицом от сильного ожога, грузной поступью направляется в их сторону.       — И где? Там уже наши на проводы собираются, — хмурится мужчина живой стороной лица.       — Не рано ли ты меня хоронить решил, Жжёный? — привлекает к себе внимание Калеб, вставая с койки как ни в чём не бывало. Его самочувствие выдаёт только капелька пота, скатывающаяся по виску до линии волос.       Новоприбывшие замирают, словно увидев призрака. Палата наполняется тягучей тишиной, нарушаемой лишь тихими лихорадочными стонами с одной из коек. Несколько мгновений, и молчание рассыпается от разнобоя ликующих возгласов.       — Ах ты, паршивец! Живой, чтоб тебя ламии удавили! — кидается к Калебу Жжёный, заключая его в крепкие мужицкие объятия.       — С твоим натиском мне осталось недолго, — сипяще посмеиваясь, с силой хлопает его по спине Калеб.       Корнелия неловко делает шаг назад, отчего-то чувствуя себя лишней, и тут же оторопело ойкает, врезавшись в подошедшего долговязого парня на вид моложе всех остальных.       — Подкрадываться к стражнице завесы со спины — да ты рисковый, — тут же ощеривается Хейл.       — Ради Калеба я и не на такое готов, — переводит казус в шутку юный ополченец, минуя девушку, чтобы пожать руку очнувшемуся товарищу.       — К стражнице завесы? — подозрительно щурится третий из прибывших, выделяющийся внушительными мускулами и сбитыми кулаками. — Это та самая, которая сбежала из бурсы и которую повсюду ищут?       — Я вам не собака на привязи, чтобы сбегать, ясно? — вскинувшись, держит удар блондинка.       — Где ты была, стражница? — не сбавляет обороты галгот, прохрустев коренастой шеей.       — Прибереги свой норов для лурденов, Гейл, — предостерегающе смотрит Калеб, расправляя напрягшиеся плечи.       — Она была со мной. Если бы не её помощь, то радоваться вам было бы нечему, — отчеканивает Альтаир.       Вот и алиби. Сейчас не время раскрывать карты. Ей нужно во всём разобраться. Выслушать обе стороны.       Если Кондракар лишит её силы, то она потеряет весомость своего голоса. Фобос не станет тратить своё время на переговоры с жалкой пешкой, а другие не смогут его услышать. Ей нужно наверняка выяснить его намерения и попытаться договориться.       — Ребята сюда уже заглядывали, и её здесь не было, — настаивает Гейл.       — Конечно, не было, — не теряется Альтаир. — Она поднималась наверх, чтобы вырастить нужные травы, без них мы бы его не вытянули.       — В таком случае пошли на поверхность, покажете мне оборванные стебли. Больно вы мутные. Оба, — не умеряет своей подозрительности галгот, стреляя глазами то в лекаря, то в стражницу.       — А ещё чего тебе показать? — разъярённой кошкой ощеривается Корнелия. Она не намерена затравленно молчать.       Мужлан делает шаг навстречу к девушке, шумно втягивая воздух через очертившиеся ноздри, но на его пути тут же возникает Калеб.       — Завязывай. И если до тебя не дошло, то это не просьба, а приказ, — засучивает рукава плаща лидер повстанцев. — Или напомнить тебе, почему я главный?       — Действительно, Гейл, хватит уже наезжать на девочку, — поддерживает Калеба Жжёный, поймав на себе прожигающий взгляд блондинки в ответ на фамильярное обозначение её персоны.       — Её надо отвести к Ватеку, — нехотя сдаёт свои позиции обвиняющий.       — С этим я справлюсь сам, — скрещивает руки на груди Калеб.       — Ещё долго будете разглагольствовать? Это не место для ваших бандитских разборок, — настойчиво смотрит в сторону выхода лекарь. — Вы и так меня сильно отвлекли.       — Больше не будем, — кивает ему Калеб, отходя от койки, а затем, повернувшись вполоборота, задерживает на чародее серьёзный взгляд. — С меня должок, Альтаир.       — Идите уже, — не реагирует на незаслуженную благодарность мужчина, переглянувшись со стражницей земли.       Корнелии совсем не обидно, что Калеб обделил её простым «спасибо», вопреки всему, через что она прошла. Возможно, было бы раньше, но то раньше — не теперь. К чему ей все эти почести и лавры? Набить себе цену в глазах тех, кому она больше не доверяет? Больно надо.       Меридиан изменил её, вырастил, омыл кровью. Выбил из головы всю придурь и бестрепетно отсёк лишнее. Рыба гниёт с головы — Корнелия черствеет с сердца.       С этими мыслями девушка направляется к пожелтевшей от времени тряпке, надеясь, что больше никогда не увидит Альта и его приют боли. У неё и без того этого добра навалом, не разгрестись.       Тем временем Корнелия совсем не замечает изумрудного взгляда, полного нерастраченной нежности и искрящегося желания признаться ей в том, о чём было так глупо молчать ранее. Признаться наедине.

──────── ※ ────────

      Очнуться под родным кровом скалистых сводов — всё равно что заново родиться. Калеб знает здесь каждую трещину, каждый каменистый выступ, каждый закоулок и уголок, завяжи глаза — сориентируется вслепую.       Он жил в подземном городе ещё до того, как его наводнили беженцы из погоревших поселений. Многие из них жаловались на ужасные условия и отсутствие неба над головой, но Калеб не понимал их. Только здесь он чувствовал себя по-настоящему свободным.       Жизнь под землёй никогда не была лёгкой и беззаботной: драки за харчи, воровство и разбой, бедность и лютый холод. Гора не щадила слабых, но была надёжной опорой и защитой для тех, кому удавалось приспособиться. И Калеб приспособился.       Осиротевшего мальца усыновили и воспитали улицы. Чтобы выжить, Калеб промышлял ловлей светлячков, которые пользовались спросом на местном рынке. Насекомых сажали в банки, заменяющие масляные светильники и свечи. Вырученные гроши Калеб откладывал на свою сокровенную мечту — оружие. Настоящее, острое и блестящее.       Когда кто-то разграбил его схрон в заброшке, облюбованной местной шпаной, парень стал продуманнее и хитрее. С тех пор его ушлые заначки всегда оставались в целости и сохранности, в то время как он с лёгкостью находил чужие. В какой-то момент «поиски клада» переросли в целое соревнование между местными детьми.       Догонялки по крышам после очередной кражи на рынке согревали и не давали мёрзнуть. Главное нестись во весь опор, так, чтобы в ушах свистел воздух, а пятки до боли отбивала кровля.       Когда Калеб вступил в пору юношества, стычки стенка на стенку стали доброй традицией. Молодая кровь кипела, кулаки чесались, а разгорячённое «ты же видел, как я ему вмазал?!» перед сверстниками приносило ни с чем не сравнимое удовольствие. Если Калеб терпел позорное поражение, то подземная речка — заботливее всякой матери — утешала своим плеском и остужала сбитые в кровь костяшки.       Повзрослев, Калеб сколотил собственную банду, ставшую для него второй семьёй. Тогда он познал и настоящую дружбу, и первую любовь, случившуюся с резвой и бойкой девчонкой по кличке Штурм, которая поначалу просто невероятно бесила. Потому что эта мелкая выскочка превосходила его. Во всём. С самого детства.       В поисках тайников, гонках по крышам, меткости, кражах, драках, ловкости пальцев и даже в скорости поедания рыбной похлёбки в любимом трактире.       Он сам не понял, как их соперничество за лидерство рассыпалось в салюты, которые Калеб устраивал ей, открывая банку с десятками светлячков, стоя над городом на бархатистых шляпках самых высоких грибов.       Штурм стала для него не просто стрелой, пронзившей сердце, — напарницей. Они латали друг другу раны, делили чёрствый хлеб, вырезали крестики на стенах бурсы после каждой успешной вылазки. Не бросали. Никогда. Всегда спиной к спине, окружённые со всех сторон. И даже когда Калеба поймали на краже, она не убежала, а отправилась с ним на трёхмесячную отсидку в некое подобие местной тюрьмы, бросив весёлое и непринуждённое: «Да не куксись ты, вместе — веселее».       То было славное время, полное драйва, дерзких выходок и сумасбродных авантюр.       А когда он остался один, раздавленный и снедаемый виной, подался в будущую оппозицию, на тот момент влиятельную гильдию, крышующую город. Привычка вечно соревноваться за первенство сделала его одним из лучших рядовых солдат, которому можно было доверить любое дело. Со временем Калеб начал пользоваться уважением и стал возглавлять большинство миссий и вылазок. Парень не раздумывая поддержал решение отречься от праздной и безразличной королевы, которая не пришла на помощь, когда она была так нужна.       Быть может, тогда, если бы Вейра помогла очистить леса близ городов от диких тварей, его банду бы не сожрали арахниды во время вылазки на поверхность.       Быть может, тогда Штурм была бы рядом, когда он очнулся, и бросила бы неизменно выводящее из себя: «И куда это ты собрался? Забыл, что я всегда первая?»       Быть может, тогда он бы даже не посмотрел в сторону Корнелии, которая вновь заставила биться окаменевшее сердце и вытянула его с того света.       — Ты чего? — ловит на себе его взгляд девушка.       — Да так, завис немного, — прикладывает руку к затылку Калеб. — Твоё спасение, кража пистолета, Кавигор… Меня словно вывели из строя на целый сезон, а не на какую-то неделю.       — Я тебе всё выложила, а ты мнёшься. Может, уже расскажешь, что с тобой было, пока сидел в плену? — в своей манере интересуется Корнелия.       — После того, как я толкнул тебя и эсканорского выродка в портал, думал, Седрик заглотит меня живьём, но меня вырубили и бросили в темницы под замком, — вспоминает Калеб.       Он очнулся, скованный цепями, которые были стянуты так сильно, что, казалось, звенья вросли в кожу. Провёл несколько дней без еды и воды, но хуже всего были терзания за судьбу стражницы. Мучительная неизвестность оказалась жестокосерднее смертельного приговора. Но Корнелии об этом знать совершенно необязательно. Она и так слишком многое пережила.       — Я был уверен, что будут пытать, но про меня внезапно забыли, — продолжает Калеб. — А потом, чисто случайно, я разузнал кое-что чертовски важное, за этим и иду к Ватеку.       — И что же? — подбирается Корнелия, обращаясь в слух.       — Видела бы ты моё лицо, когда в соседней клетке, прямо как вепрь из бузины, появилась девица из знати.       Тогда он был уверен, что златовласая незнакомка, обнажённая по пояс, поблазнилась из-за обезвоживания, но после того, как иллюзия ударилась в горькие рыдания, Калеб понял — настоящая.       — У нас есть союзники среди голубых кровей. Не все подтирают зад этому ублюдку. И мы можем объединить силы, — воодушевляется Калеб.       — Это она тебе сказала? Думаешь, ей можно верить? — в задумчивости сводит брови стражница.       — Фобос заявился на их тайное собрание, убил всех прямо у неё на глазах, а потом взял её силой. На том же месте, — сжимает кулаки Калеб, представляя, как лично будет пытать блядское чудовище: медленно вскроет туловище и начнёт доставать из него внутренности голыми руками. Выскребет всё. До снежной белизны костей.       — Фобос… взял силой? То есть изнасиловал? — Корнелия в неверии распахивает изумлённые глаза цвета морского горизонта.       — Да, — отворачивается Калеб, тут же жалея, что посвятил её в жестокие подробности, рассказанные сокамерницей.       Корнелию хочется уберечь. Заслонить собой от сурового и беспощадного Меридиана, который всё увереннее заявляет на неё свои права. От лидера повстанцев не скрываются произошедшие за столь короткое время перемены, которые отзываются в нём ударом молота по солнечному сплетению.       Звонкая речушка, егозистая девчонка, полная живости и неуёмной наглости, которой только дай хлестнуть колкостью словно сорванной осокой, осталась на Земле. Та, что перед ним, осунулась и будто почернела. Покрылась коркой заиндевелой измороси. И даже её едкости теперь кажутся не задиристыми и бойкими, а злыми и надрывными.       Он не может её упустить. Ещё немного, и закроется насовсем. Как жаль, что тогда в хижине отпрянул как от прокажённой. Поджал хвост, словно трусливый пёс, испугавшись привязанности и проснувшегося чувства. Не хотел признавать, что уже не может о ней не думать. Дурак. Вернуть бы время.       В конце улицы показывается до боли знакомый покосившийся штаб, в котором Калеб проводил с Ватеком целые сутки напролёт, рьяно обсуждая наступление и оборону, расположение тайных убежищ и прочие стратегические ходы.       Калеб открывает дверь с неизменно всхлипнувшими петлями и по-хозяйски проходит вперёд, придержав её для следующей за ним Корнелии.       — Калеб?! — хиленькая девочка с редкими прядками волос вперемешку с проплешинами от ожогов оторопело вскакивает, бросая сколоченного из обрубков дерева хугонга.       — Яра! — подхватывает подбежавшую к нему малышку парень и крепко прижимает её к груди, чувствуя, как от искренней детской радости стискивает сердце.       — Папа сказал мне, что ты переехал жить на другую планету. Он снова обманул меня, да? — обиженно дует губы единственная выжившая дочка Ватека.       — Нет, мелочь… Мне там… не понравилось, и я решил вернуться, — находится Калеб, бережно опуская малышку на ноги.       — Сам ты мелочь, — фыркает Яра и переводит яркие от радости глаза на стоящую позади Корнелию. — Скажи честно, ты вернулся ради этой красивой девочки, да? Мне так нравятся её волосы.       — Да, — так просто отвечает Калеб.       Корнелия пропускает сказанное мимо ушей. На комнату опускается неловкое молчание.       Злится. Прячется за бронёй. Заслужил — за хижину.       — Яра, а где папа? — нарушая молчание, спрашивает Калеб.       — Он наверху, с Бланки. Скажи им, чтобы они меня впустили! Пожалуйста! Я сейчас умру от скуки! — клянчит девочка, начиная тянуть повстанца за край плаща.       Под внимательным взглядом Корнелии Калеб опускается на корточки, чтобы поравняться с Ярой.       — Предлагаю сделку, — заговорщически тихо произносит парень, приковывая к себе внимание ребёнка. — Ты дашь нам обсудить дурацкие взрослые дела, а я на днях слажу с тобой на самый высокий гриб.       — Прям на самый-самый?! — с придыханием восклицает девочка.       — На самый-самый, чтоб меня, — добродушно улыбается Калеб, протягивая ладонь для рукопожатия, закрепляющего обещание.       — Договор! — тянет к Калебу крохотную ручонку Яра и, чмокнув щетинистую щёку, со звонким смехом убегает в соседнюю комнату.       Он непременно сдержит своё слово, ведь любит Яру как родную. Ведь именно ему она впервые улыбнулась за долгое время после того, как потеряла мать и сестру. После той роковой ночи, когда Фобос оставил от наземных городов выжженное пепелище. Меридиан по сей день оплакивает дотлевшие останки. Именно с того дня на планету обрушились дожди и грозы, которые не заканчиваются по сей день.       — Она получила эти ожоги из-за Фобоса, — зачем-то он говорит Корнелии.       — Понятно, — всё, что отвечает ему девушка, поднимаясь наверх по скрипучей лестнице.       Когда Калеб заглядывает в комнату, в которой всегда принимаются самые важные решения, склонившийся над картой Ватек даже не смотрит в его сторону.       — Яра, позже.       Мужчина останавливает толстый палец на пергаменте и обращается к опешившему Бланку, который так сильно распахнул рот, что из него потянулась вязкая слюна.       — Гм… значит, говоришь, брешь в защите Грозового предела в Клоачных задворьях?       — Да чтоб Бланк обхерачиться! — выдаёт пасслинг, вперившись в Калеба и вошедшую за ним Корнелию глазищами размером с блюдца.       — Понял. Сгоняешь туда вместе с бегунками завтра же, покажешь где и что, — кивает синий, продолжая в задумчивости изучать план города близ замка.       — Я тоже в деле, — отзывается Калеб, заставляя Ватека ошарашенно поднять голову размером с тыкву.       Широкоскулое лицо застывает в отупелом выражении, словно кто-то приложил мужчину по темени грузным обухом. Ватек выпрямляется всем телом, а затем на выдохе произносит:       — Сукин ты сын, Калеб! — несколько размашистых шагов, мелькнувшая улыбка во весь частокол частично выбитых зубов, и его заключают в кряжистые объятия.       — И я рад видеть тебя, старина, — сдавленно произносит парень, зажатый меж двумя ручищами, похожими на дубины.       — Бланк хотеть взять одежда Калеб, но хер-ра лысого! — втягивает слюну обратно прыгнувший к их ногам пасслинг, исходя запахом полежавшей на солнце рыбы и неподдельной радостью.       — Но… как? Альт сказал, что тебе кабздец. Голяк, без шансов, — отрывается от него галгот, который уже давно стал Калебу как второй отец.       — Ей спасибо, — кивает Калеб на непривычно молчаливую Корнелию.       — Значит, всё-таки в лазарете была, — хмурится Ватек. — Впервые не жалею, что мои парни такие раззявистые обалдуи.       — Я могу быть где хочу и когда хочу. Ты явно что-то попутал, если решил, что я прибегу к тебе на цыпочках, чтобы отчитаться, — с резкой интонацией произносит девушка, поджигая фитиль пороховой бочки.       Ватек каменеет. Отходит от Калеба и начинает надвигаться на Корнелию, которая стоит на месте неприступной крепостью.       — Я доверил вам две сотни галготов. Две. Сотни, — на испещрённом шрамами лице ходят желваки.       Корнелия не тушуется. Совсем. Смотрит глаза в глаза.       Такая хилая снаружи, а укусишь — челюсть вывихнешь.       — Я имею право знать, почему все, кто был с тобой, полегли, а на тебе ни царапины, — чуть ли не рычит Ватек, остановившись почти вплотную.       — Др-р-рака хер-рака! Др-р-рака хер-рака! — запрыгивает на стол пасслинг, но практически сразу замолкает, обнаружив что-то любопытное в приоткрытом ящике.       — Ты не узнаешь. Сначала научись вежливости и прояви должное уважение, — оскабливается Корнелия, и отчего-то Калебу становится не по себе.       В голове выстраивается едва уловимая ассоциация, но образ тут же ускользает.       С этим пора заканчивать.       Парень кладёт руку на размашистое плечо, рассчитывая поумерить оскалившуюся свирепость.       — Ватек, выдыхай.       Синий хочет что-то сказать, но Калеб сжимает пальцы, настаивая на том, чтобы бывалый вояка доверился ему. И тот нехотя уступает. Отходит в сторону и поворачивается лицом к арочному окну с паутиной трещин. Смотрит на разрушенную улицу, затопленную бледно-зелёным светом. Калеб понимает по позе — еле сдерживается. До скручивающихся жил под кожей.       — Корни, ну чего ты… Знаешь же, он по-другому не умеет. Жизнь потрепала сильно, — осторожно начинает Калеб.       — Видимо, очень сильно, раз все мозги вышибло, — раздельно, зло и холодно проговорила девушка.       Скажи такое про Ватека кто другой в его присутствии, то непременно бы получил со всего маха в морду. Но то была Корнелия.       Корнелия, которая всё это время была рядом с ним в лазарете. Которая пришла к нему сразу после своего первого боя, толком не оклемавшись. Сделала от себя всё возможное и невозможное, чтобы ему помочь.       И поэтому Калеб не позволяет себе ответить колкостью на колкость. Незачем обострять. Ему ещё предстоит самое сложное — пробить броню, которую он сам же надел на неё в хижине.       — Ты сможешь подождать меня внизу? Я провожу тебя в бурсу. Не хочу, чтобы ты шаталась по местным улицам одна, — просит девушку Калеб.       — Только давай быстрее, — бросает Корнелия через плечо и, отстукивая каблуками, направляется к выходу из комнаты.       Как только дверь за ней закрывается, Ватек поворачивается и смеривает его таким взглядом, что кажется, будь у него в руке кинжал — непременно бы метнул в шею.       — Да остынь ты, она уже мне всё рассказала, — вздыхает Калеб. — Нечего там слушать. На них боевые чародеи из леса вышли, в неё почти сразу прилетело каким-то проклятьем, и она вырубилась, а очнулась уже тут.       — Брешет как дышит, — вздыбливается мужчина. — Знаешь, что нашли на поле после того замеса?       — И что же? — устало усаживается на холщовый мешок Калеб, позволяя себе проявить слабость.       Всё это время горло продолжает нестерпимо саднить. Вряд ли его голос восстановится, так и останется с сипящей хрипотцой, как у пропитого босяка.       — Вместо того, чтобы рубить врагов, наши парни решили повоевать с деревьями. Всё железо о стволы затупили. Вытаскивать потом заколебались, — сплёвывает Ватек прямо на пол.       — Ну, тут всё ясно, — отмахивается Калеб, зная излишнюю подозрительность синего. — Иллюзией закошмарили, вот и всё.       — А что скажешь на то, что всё поле было засеяно жмурами вперемешку с блядскими цветочками? Только бабочек не хватает, чтоб мне обосраться, — крепко бранится Ватек, притулившись к подоконнику.       — Бабочки — херабора, хорошо торговать светлячки, — заявляет Бланк, но тут же съёживается под тяжёлым взглядом.       — Может, она пыталась защититься и… баргест его знает, всплеск магии какой. Стражницы пробудились не так давно и ещё совсем зелёные, — предполагает Калеб.       — Зелёные как Бланк? — лыбится пасслинг и заходится в приступе хрюкающего смеха.       — Если ты сейчас же не заткнёшься, в окно вышвырну. Не видишь, по делу трём? — пытается схватить мусорщика за капюшон Ватек, но тот с завидной прытью перескакивает на гору деревянных ящиков.       Мужчина зло смотрит исподлобья, грозит полурослику кулаком размером с молот, а затем, тяжело вздохнув, возвращается к разговору.       — Самое скользкое знаешь что? Никто не сунулся в крепость, добить остальных. И… не заметить, что стражница завесы не издохла, а лежит в отключке… Если бы они были настолько тупыми, то мы бы давно их уделали.       — Ты прав, это странно, — соглашается Калеб. — Я слышал, в тех лесах завелись волколачьи стаи, может, они спугнули княжеских прихвостней? На кровь вышли. Знаю, звучит как пустой трёп, но я скорее поверю в это, чем обвиню Корни непонятно в чём.       — Я и не собирался на неё бычить. У стражниц завесы нет резона подкидывать нам крысу. Просто держу тебя в курсе, будь на стрёме, — послабляет узды синий. — А то так и стелишься перед этой…       — Ватек, — предупреждающе приподнимается повстанец.       — Калеб вхерился! Калеб вхерился! — взвизгивает со шкафа Бланк, ловко увернувшись от банки, прилетевшей со стороны лидера повстанцев.       — Ты поэтому её имя орал как резаный? — хмыкает Ватек. — Что вообще помнишь?       — Да какая разница. Проклятье все извилины перекрутило, — отрывисто отвечает Калеб, не желая продолжать неприятную для него тему.       Знать, что с ним творилось в беспамятстве, — унизительно.       По внутренностям разливается что-то липкое и гадкое, отчего хочется сжаться в одну точку. По всей видимости, его тюремщики решили поэкспериментировать над разумом, и зацикленность на Корнелии сыграла злую шутку.       Каково ей было видеть его таким?       — Я слышал, что тебе удалось достать мне одну вещицу, — переводит разговор в другое русло Калеб.       — Ну, а то, — ухмыляется Ватек и залезает в ящик стола, не с первого раза поддевая толстыми пальцами второе дно.       На неровную поверхность дубового стола, пестрящую зазубринами и царапинами, ложится небольшой свёрток, перемотанный в холстине.       — Бланк пытаться сделать сам, сцапнуть сумку, но Бланк заметить! — начинает тараторить пасслинг. — Бланк круть-верть, и девка споткнуться-херануться! Все подумать, Бланк шутки шутить!       — Чуть не завалил нам дело, шелудивый, — неодобрительно вздыбливается Ватек. — Хорошо, что я перестраховался и подтянул шпану.       Калеб отталкивается от груды наваленных мешков и ловко приземляется на ноги. Подходит к столу и бережно разворачивает грубую ткань с драгоценным новоприобретением, которое может помочь им выиграть целую войну одним контрольным.       Оружие с Земли гладкое и блестящее, приятно тяжелит ладонь. Им никогда не научиться делать подобные игрушки.       — Теперь у нас всё на мази. И даже случай подвернулся. Я знаю, как сделать так, чтобы снаряд с точностью попал в цель, — ухмыляется Калеб, бережно сжимая пистолет в руке.       — Ближе к делу, — аж отстраняется от подоконника Ватек.       — Среди голубых кровей есть те, кто хочет того же, что и мы. И я знаю, как выйти на связного, — произносит Калеб, чувствуя, как за спиной расправляются крылья.       С помощью аристократов он подберётся достаточно близко. На расстояние одного выверенного выстрела.

──────── ※ ────────

      Корнелия не ждёт ни минуты, направляется к бурсе сразу, как только спускается вниз по скрипучей лестнице. Хочется взбрыкнуть, выкинуть что-нибудь на зло.       Поначалу она пыталась быть нейтральной, но чем дольше здесь находилась, тем сильнее казалась себе грязной. Оплёванной. Облитой помоями с головы до пят.       Девушка до сих пор не уверена в сопричастности Калеба, но ничего не может поделать с нарастающей внутри злобой. Она копится и копится, не в силах вырваться наружу. Корнелия буквально расходится по швам. Она ненавидит держать язык за зубами и давиться лицемерием.       Жизнью Ватека потрепало.       Пусть скажет это тем, кто сгорел заживо.       Пусть скажет это его дочери, которая будет вспоминать о языках пламени каждый раз, смотрясь в зеркало.       Пусть скажет: «Она получила эти ожоги из-за Фобоса». И непременно добавит: «И из-за нашего бараньего упрямства».       Фобос изнасиловал девушку рядом с горой трупов. Почему же не прямо на ней? И отчего после этого он не сожрал её заживо, а просто посадил в тюрьму? На более детальные подробности у Калеба фантазии не хватило?       Она ни за что в жизни в это не поверит. Чтобы Фобос, с его задранным самомнением, опустился до такого? Да он скорее откажется от престола и ударится в альтруизм. Монаршье высокомерие определённо берёт верх над плотскими пороками. В этом она убедилась на своём опыте. Буквально несколько часов назад.       Наверняка в княжеские покои выстраивается целая очередь из наложниц и благородных девиц. И та, которую он удостоит своим августейшим вниманием, будет из кожи вон лезть, чтобы исполнить его любые, даже самые извращённые желания.       Корнелия крепко зажмуривается и стискивает зубы. Грудь обжигает вспышка. Не хочется думать о том, что кто-то ещё может зарываться пальцами в белые как снег волосы. Чувствовать надменную ухмылку губы в губы. Таять от хриплого шёпота в изгиб шеи.       А что, если он прямо сейчас…       Нет, она бы почувствовала. Сразу.       Становится легче. Через секунду в сто крат паршивее. Скорее бы уже отправиться на Землю, впрочем, без разницы, куда угодно. Подальше от Фобоса, грёбаного Меридиана и от себя самой.       Сердце пропускает удар, и Корнелия резко отскакивает назад от тени, метнувшейся прямо с покатой крыши.       — Вот и догнал, — грубый баритон, к которому она уже успела привыкнуть, заставляет ослабить хват на рукояти кинжала, который она выхватила на автомате. Забыла вернуть Альту.       — Мать твою! Я ведь могла тебя прирезать! — Корнелия пытается унять участившееся дыхание. Вдох-выдох. Это всего лишь Калеб.       — Прости, я… не хотел пугать, а вот по поводу последнего — сомневаюсь, — виновато произносит парень, замечая оружие, зажатое в руке девушки. — У тебя реакция ничего так, шустрее стала.       — Такими темпами не только реакция ускорится, но и седина быстрей появится, — убирает нож Корнелия.       — Рядом со мной можешь не бояться. Я скорее сквозь землю провалюсь, чем допущу, чтобы с тобой что-то стряслось, — сказал, как расписался, Калеб.       — Я взрослая девочка, могу и сама за себя постоять, — продолжает свой маршрут Хейл.       — С этим не поспоришь, — следует за ней лидер повстанцев.       Корнелии с новой силой становится не по себе. От взгляда, намётанного на знаки внимания со стороны противоположного пола, не ускользают произошедшие с Калебом перемены.       Растаял после того, как она спасла ему жизнь? Уже неактуально.       А может… зря она так? Вдруг он такая же жертва манипуляций Ватека и не знает всей подноготной?       Поздно. Сомнения погасили искру, когда-то вспыхнувшую в сердце.       Они идут, сохраняя обоюдное молчание. Тишина давит. Напрягает. Корнелии хочется одиночества, она заслуживает передышку. Кажется, что она провела на Меридиане несколько лет, на деле — несколько дней. Полцарства за то, чтобы понежиться дома в пенной ванне.       — Корни, — не выдерживает Калеб.       Девушка поворачивает к нему голову, вопросительно вскинув брови. Интонация скованная, осторожная, словно готовится к тому, чтобы обезвредить тикающую бомбу. Верный признак предстоящего откровенного разговора.       Только этого ей и не хватает…       — Я из ребят простых, чесать красиво языком не умею, привык не болтать, а делать, — парень делает паузу, обдумывая следующую фразу. — Хочу, чтобы ты знала: тогда, в хижине, я повёл себя как остолоп.       — С кем не бывает, — старается закончить поток признаний Корнелия.       — От меня слишком многое зависит. За мной тысячи галготов, и я не должен думать ни о чём другом, понимаешь? Это чревато, — продолжает Калеб. — А ты… отвлекаешь…       Тысячи галготов, которых вы решили не сжечь, а заморить голодом.       — В следующий раз напомни себе об этом прежде, чем решишь за мной увязаться, — произносит вслух Корнелия.       — Сказала та, которая от меня в лазарете не отходила. Корни, хватит уже, просто выслушай! — повышает тон лидер повстанцев, не привыкший ни перед кем заискивать. — Я пытаюсь сказать, что мне поздняк метаться. Ты уже…       Парень осекается, застыв на месте как подкошенный. Изумрудные глаза впериваются в брошенную посреди дороги палку с куском оборванной бечевы, примотанной по центру.       — Откуда здесь это? — глухо произносит Калеб, опускаясь на корточки и поднимая свою находку.       — Твоё изобретение? — уточняет Корнелия, узнавая ту самую тарзанку, которая помогла ей выбраться из бурсы. — Из-за него я себе чуть все ноги не переломала.       — Не моё. Напарницы, — порывисто отзывается повстанец, поджав губы, а затем сдавленно, через силу добавляет: — Надо же. Тебя разместили в её комнату.       — Совсем скоро я её освобожу, — останавливаясь, смотрит на него сверху вниз девушка.       — Можешь оставаться сколько хочешь. Она ей больше не понадобится, — поднимается с кортов Калеб, откидывая палку куда-то в сторону.       — Мне жаль, — с искреннем сочувствием произносит Корнелия. Терять близких больно, она ещё не успела окончательно закостенеть.       — Не надо. Всё в норме, — обрывает её парень и, сделав уверенный шаг навстречу, произносит: — Корни, хватит нам уже колоть друг друга, не на ножах дерёмся. Я знаю, что ты хочешь того же, что и я.       Калеб тянет руку, обмотанную в жёсткий кумпур, к нежным девичьим пальцам. Трепетное прикосновение затягивается в тугой оборот петли на жилистой шее. Парень отшатывается назад, заходясь лающим, надсадным кашлем, в то время как из груди Корнелии невольно вырывается облегчённый вздох. Проклятье, оставленное в подарок князем, действует как её персональный оберег.       «Моя. Вся. Полностью моя», — отголоски вожделенного шёпота проходятся мурашками по затылку. Фобос не отдаст никому. Пусть только посмеют.       И ей это нравится.       Корнелия снимает капюшон и поправляет волосы, пытаясь скинуть будоражащее наваждение.       — Калеб, — опережая мятежника, берёт слово девушка. — Давай не усложнять. Я живу на два мира и не хочу делать из военного фронта личный. Будем честны, когда всё закончится, закончимся и мы, зачем все эти драмы?       Парень поднимает на неё полный уверенности взгляд: он никогда не сдаётся так просто. Подаётся к ней снова, но вдруг одёргивает руку и резко отступает, словно получив внезапный удар под дых. Глаза гаснут, изумрудный оттенок залитого солнцем луга наполняется полынной горечью.       — Он с Земли?       — У меня никого нет, отношения сейчас мне даром не сдались, ровным счётом как и тебе, — устало вздыхает стражница.       Съёжившееся лицо Калеба трогает понимающая усмешка, после такой не остаются друзьями — становятся никем.       — Бывай, Корнелия, — коротко. Холодно. Как со случайной прохожей.       Не дожидаясь ответа, парень подаётся в сторону и с акробатической ловкостью забирается на полуразрушенное здание. Минута, и Калеб исчезает за скатом крыши.       Странный, — отмечает про себя Хейл. Что из озвученного так сильно его задело?

──────── ※ ────────

      — Может, сразу домой, а? Корни нет уже сотню лет, наверняка она там со своим Калебом и совсем не расстроится, если мы её забудем, — раздаётся канючащий голос Ирмы из приоткрытой двери.       — Ирма, даже не пытайся, я без неё никуда не пойду, — встаёт в позу Хай Лин, не собираясь сдавать своих позиций.       — Уходить без Корнелии не вариант, — соглашается Вандом. — Меридиан — это не парк развлечений, пока она здесь одна — с ней может случиться всё что угодно.       — Пойдёмте, поищем её в лазарете, — предлагает Тарани, закуривая прямо в помещении бурсы.       — Далеко идти не придётся, — заходит в комнату Корнелия, морщась от запаха табака и исследуя взглядом команду стражниц завесы в полном составе.       По осунувшимся лицам Лин-Лин, Вилл и Тарани становится понятно сразу — не спали. Девочки выглядят так, будто вернулись из затяжного путешествия автостопом, пережили несколько приступов морской болезни и провели двое суток в аэропорту в ожидании задерживающегося рейса. Из их компании выбивается только преисполненная сил Ирма, на покрасневших глазах которой больше нет повязки.       — Корнелия! — чуть не споткнувшись, кидается к ней Хай Лин.       — Лин-Лин, задушишь же, — обнимает её Хейл, которую чуть не сдувает потоком ветра, спровоцированным эмоциями повелительницы воздушной стихии.       — Я… я думала… я так испугалась, — китаянка отстраняется и крепко сжимает ладонями её плечи. Глаза, покрытые стеклом, смотрят не на Корнелию — в саму душу.       — Сама постоянно говоришь мне, что от тебя так просто не отделаться, — улыбается Корнелия. — Да ты меня из-под земли достанешь, лишь бы одной на пары не ходить.       — Корни, чтоб меня джуполун пожрал! Какая же ты дурында! — вновь заключает её в объятия всхлипывающая Лин-Лин.       — Я рада, что с тобой всё в порядке, — приближается к ним Вилл. — Мы правда испугались, ты… среди всех этих трупов…       — Что там случилось? — затягивается сигаретой сдержанная на эмоции Тарани, желая докопаться до правды.       По внутренностям прокладывают тоннели черви сомнений, безжалостно глодающие плоть во время принятия судьбоносного решения.       Вдруг это её единственная лазейка и такого шанса больше не представится?       Если она будет молчать и вызовет подозрения прямо сейчас…       Оракул исключит её из уравнения, заменив новой стражницей, чтобы ослабить главного врага. Она будет ходить в кино, встречаться с парнями, кататься на коньках, а потом, в один из таких беззаботных дней, узнает, что Лин-Лин не вернулась. Умерла, пока она смотрела показ мод или пила чай на кухне. Узнает, что стражницы не успели и Фобос поглотил Элион, от которой ей останутся только тёплые воспоминания да улыбчивые фотографии.       Она не сможет с этим жить.       К тому же её молчание могут принять за шок… И, быть может, эта внутренняя борьба ничего не стоит?       Она должна попытаться договориться с Фобосом, а судя по увиденному в видении из прошлого, он умеет делать шаги навстречу. Главное — правильно подбирать слова.       Если ей удастся организовать переговоры Кондракара с Тёмным князем, то Хай Лин и все остальные будут свободны от ужасов войны. Она вернёт им ту самую нормальную жизнь, в которой причинам для слёз служит расставание с парнем или заваленная сессия. Она спасёт Элион, согласившись остаться с Фобосом, а там уж выкрутится. Ничто не помешает ей попробовать сбежать снова.       — Я толком ничего не помню. Из леса вышли какие-то мужики в платьях и устроили нам чёртову дискотеку из проклятий. В меня что-то прилетело, и всё, свет вырубили, — делает шаг в пропасть Корнелия.       Сердечный ритм бьёт по ушам оглушительным барабаном, а не потерять равновесие помогает прижимающая к себе Лин-Лин.       — Ты уже рассказала об этом Ватеку? Не думаю, что его устроит такой ответ. Во всём этом очень много странностей, — хмурится Тарани, стряхивая пепел. — Не подумай, я тебе верю, но на месте оппозиции я бы поднапряглась.       — Я не собираюсь опускаться до разговоров с этим быдлом, — стреляет Корнелия взглядом в Тарани, продолжая держать подбородок на плече уткнувшейся в неё подруги. — Ему всё передал Калеб, а если он думает, что я вру, то это не моя проблема.       — О-о-о, так твой прекрасный принц оклемался? Как всё прошло? Воссоединение с драконом было бурным? — как-то странно смотрит на неё Лэр.       — Никак, — сухо отвечает Хейл, сдерживая в себе порыв вытолкнуть Ирму в открытое окно. — Калеб сказал, что пока сидел в плену, спелся с сокамерницей и, скорее всего, нашёл потенциальных союзников среди аристократов.       — Это может сыграть нам на руку, — задумывается Вандом. — Обсудим в следующий раз, на свежую голову. На сегодня мы достаточно намотались.       — У вас получилось решить проблемы на Земле? — вспоминает про пистолет Корнелия.       — Это оказалось совсем не раз плюнуть, как в комиксах, — отстраняется от неё Лин-Лин. — Пистолет нам достала моя бабушка, а вот серийник…       — Пришлось проявить магические силы прямо в полицейском участке, чтобы заставить Кондракар вмешаться, — с усердием тушит бычок Тарани. — Вилл влетело по полной программе, но своего мы добились. Весь департамент местной полиции под гипнозом, и, когда отец Ирмы придёт на работу, его пистолет спишут ввиду неисправности.       — Вы — тайные агенты моего сердечка, — чуть не подпрыгивает Ирма, вешаясь на Вилл. — Я никогда-никогда-никогда этого не забуду, даже когда умру, ей богу.       — Погоди радоваться, ещё последствия разгребать, — мрачнеет и без того полумёртвая Вандом. — Оракул не доволен стражницами. От нас ждут более решительных действий, мне приказано явиться сразу после завершения совета старейшин.       — Раз они так недовольны, пусть сами и сражаются, — надменно бросает Корнелия. — Мы на всё это не подписывались.       — Ничего себе, я впервые в жизни в чём-то согласна с Корни, может, я заболела? — пытается сострить Ирма.       — Расслабься, ты ничего не подцепила, это называется «умная мысль», — хмыкает Хейл.       — Пойдёмте уже домой, — вздыхает Тарани.       Дом. Сколько тепла и тянущей под ложечкой тоски в одном слове.       Уставшие и, казалось, прожившие несколько жизней за эти дни стражницы заметно приободряются, направляясь к выходу из бурсы. К поверхности. Прочь от Меридиана.       — Корни, — Хай Лин наконец-то оживает, игриво толкнув её бедром. — Ничего мне рассказать не хочешь?       — Только если как сильно мне тебя не хватало, — берёт её под локоть девушка, как только они оказываются на улице.       — Врёшь и не краснеешь, тебе совсем не до меня было, — заговорщически подмигивает китаянка, вильнув хвостиками.       Корнелия в недоумении ведёт бровью, пытаясь выявить причину странной весёлости чрезмерно оживившейся подруги.       — Не забудь попросить свою копию прихватить в Серебряный дракон тональник, — улыбается во все брекеты Лин-Лин. — Я вижу, вы с Калебом зря время не теряли, у тебя засосы по всей шее.       — Твою мать, — только и произносит Корнелия, перекидывая волосы на плечи и возвращая на голову капюшон.