──────── ※ ────────
Хай Лин сидит на ступеньках у чёрного входа в «Серебряный дракон», ссутулив плечи и подперев голову руками. Ждёт. В набежавших лужах яркими пятнами маячат неоновые вывески вперемешку с опалой листвой китайского клёна. Кирпичная стена привычно строит рожицы из фрагментов осыпавшейся штукатурки. В мусорном баке копошится крыса, а на натянутых через переулок проводах болтаются потрёпанные кеды, закинутые ещё в старших классах. Весёлое было время. Было. Жить, творить и реять по дням подхваченной ветром яркой лентой даётся всё сложнее. Хай Лин чувствует себя дрожащим от сквозняка тряпьём, придавленным дурным предчувствием. Прогорклый осадок после разговора с бабушкой, который состоялся сразу после ухода стражниц, осел внутри неподъёмным валуном. Тяжёлый груз лишает крыльев, утягивает на самое дно, туда, где нет места воздуху. И стоит ей начать вскарабкиваться на поверхность, как произнесённые фразы обрушиваются камнепадом, сбивая ещё ниже. «Заруби себе на носу, Wéifēng. Твоя цель — не убить Тёмного князя. Твоя цель — выжить. Любой ценой и любыми средствами. Даже если выживешь ты одна». «А как же духовные ценности, ба? Разве не ты всегда говорила…» «Молчи и слушай. Когда дело касается семьи — всё теряет значение. Если бы я в своё время не выбрала эгоизм, то тебя и твоей матери здесь не было». «А если…» «Всё. Теряет. Значение. Я зарекаю тебя совершать подвиги. Ты поняла?» «Míngbáile, бабушка». Хай Лин проводит пальцем по выцветшим чернильным рисункам на тыльной стороне ладони. Ей больше не нравится быть стражницей. Шелест поспешных шагов поднимает со ступенек. На пересечении переулка с главной улицей вырастает стремительно приближающаяся фигура. Китаянка подаётся навстречу к крайне встревоженной подруге. Её нервозность читается по одной походке. Корнелия идёт так, словно ждёт внезапного удара из тихих теней вдоль зданий. — Где твоя бабушка? Это срочно, — голос резкий, с лёгкой сипотцой. Будто девушка долго-долго кричала и вдруг резко сбавила тон. — Она… закрывает ресторан и… Идём, — осекается Хай Лин, встретившись со взглядом, в котором сверкает отчаянная решительность. Так смотрят те, кто готов на всё. Пока они направляются к чёрному входу, стражница силится собраться с духом. Перебирает воздух в лёгких, но голосовые связки костенеют, отказываясь издавать звуки. Придавленная собственным молчанием, Хай Лин делает то, что сейчас по силам, — касается руки Корнелии, переплетая пальцы. Хейл резко останавливается, заставляя китаянку дёрнуться натянутой струной. Да что стряслось? Ладони Корнелии опускаются ей на плечи, сжимают почти до боли. Голубые глаза препарируют карие, взывая ко всему, что их когда-либо связывало. — Я могу тебе доверять? — вопрос такой простой, но произнесён с зашкаливающей серьёзностью. — Как я могу ответить тебе «нет»? — Хай Лин смотрит со стоической твёрдостью. Осознаёт всю важность того, что собирается сказать дальше: — Да, Корнелия. — Всё должно остаться между мной, тобой и Ян Лин, — заклинает её подруга. Дождавшись короткого кивка и сглотнув ком, застрявший в глотке, Корнелия продолжает: — Оружие Кондракара… моя сестра. Голова пустеет. В гулкой черепной коробке тонут и мешаются звуки проезжающих мимо машин, копошение крыс и приглушённая музыка из соседнего паба. Хай Лин контузило. Как после взрыва. Блондинка отпускает застывшие плечи, слегка отшатываясь в сторону. Корнелия обмякает, но секунда, и как новая — снова выдержит всё. — Пошли, нет времени, — спешит к металлической двери Хейл, выбивая китаянку из ступора. — Ей же… пять… — едва слышно, одними губами произносит Хай, торопливо проходя в помещение для персонала.──────── ※ ────────
В кабинете владелицы «Серебряного дракона» крепко садит сигаретами. Ян Лин сидит за полированным антикварным столом, стряхивая дотлевший табак в пепельницу в виде пасти золочёного дракона. Сизый дымок вьётся с конца длинного мундштука и поднимается вверх, минуя стены, украшенные объёмными красными карпами и свитками с иероглифами. Нефритовая лампа расплёскивает по комнате зловеще приглушённый свет. Корнелия впервые видит Ян Лин настоящую. Не радушную владелицу ресторана и внимательную бабушку, а женщину, которую уважает вся тёмная сторона Хитерфилда. Бывшую стражницу завесы. Единственную выжившую из всех пятерых. И её последнюю надежду. Всё это время Ян Лин слушает молча. Потуги Корнелии разгадать чужие помыслы разбиваются о непроницаемую стену из непоколебимой выдержки, испещрённой росчерками морщин. — Что с ней станет, когда на её глазах вспорют живот или сожгут заживо? — приподнимается Корнелия в гостевом кресле. — Оракулу мало пяти поломанных жизней? Обойдётся, чтоб его! — Ты можешь предстать перед Кондракаром с прошением, — прерывает свой обет молчания Ян Лин. Короткий и циничный ответ свежует кожу. Внутри печёт. Об оголённые внутренности тушат сразу тысячу бычков. Предстать с прошением?! Серьёзно?! С таким же успехом можно было просить совета у отца! Мысли, которые нельзя озвучить, пикируют сбитыми птицами, размозжёнными о магический блок княжеского кольца. Кондракар втягивает Лилиан не из необходимости, а по капризной прихоти. Оракул не раздумывая пожертвует хоть сотней игрушек, лишь бы устранить «конкурента» из своей вселенской песочницы. Она — ничто. Как и остальные. Её не станут слушать. — Проще уж сразу забрать Лилиан из сада и привести на бойню! — не может сдержать яростного разочарования Хейл. — Вы же знаете — мне откажут! Они никогда не идут навстречу! — Поумерься, девочка, — вдавливает её в кресло сухой и строгий взгляд. — Ты несёшь это бремя не одна. Я сижу сложа руки, пока моя внучка проходит через ад. — Бабушка… — несмело вклинивается Хай, всё это время сидевшая на подлокотнике кресла подруги. — Я не договорила, — давит авторитетом глава семейства. — Я бы предпочла занять место Хай Лин, чем смотреть, как её подвергают риску. Но я смирилась со своим бессилием, смиришься и ты, Корнелия. — Пусть все выкусят, я не буду терпилой, пока мою сестру ведут на убой как какую-то овцу! — вскакивает на ноги Хейл, посылая субординацию ко всем чертям. Ян Лин сощуривается и задерживает руку на полпути к пепельнице, так и не стряхнув истлевший табак. — Бабушка, только не злись… Ты же знаешь, каково ей! — сразу же реагирует Хай Лин, разрываясь меж двух огней. — Давайте выдохнем, не будем обострять! — Пойду выдыхать где-нибудь в другом месте, — разворачивается к двери Хейл. — Корни, да подожди ты! — китаянка поднимается с места, чтобы удержать подругу. — Прошу, послушай. Мы сделаем всё, чтобы защитить Лилиан! Ей сотрут память, всё станет как раньше! — Ты серьёзно, Хай? Сама-то в эту чушь веришь? — выдёргивает руку Корнелия. — Мы идём на Фо-бо-са! У нас почти нет шансов! — Теперь есть. С твоей сестрой, — выпускает облако дыма Ян Лин. — Погода отзывается на магию сильнейших. Корнелия поворачивается к столу и делает несколько шагов вперёд. Подходит вплотную. До деревянной кромки, впившейся в бёдра. Смотрит в упор на лицо, тронутое благородной старостью, так, словно хочет запомнить каждую морщинку. Даже Хай Лин не решается втиснуться в напряжение, в котором не пролетит и пуля. — Вам наплевать на всё, кроме внучки. Вы не хотите мне помочь. Спасение Лилиан может ослабить стражниц, — бьёт словами как пощёчиной Корнелия. — На моём месте ты поступила бы так же, — игнорирует возмутительную грубость бывшая повелительница воздуха. — Спасибо за потерянное время, — подводит итог Хейл, направляясь к выходу. — Не знаю, что ты задумала, но препятствовать Оракулу — значит попасть под трибунал. Тебя испепелят без права на перерождение, — сказанное Ян Лин проходится по спине жалящим хлыстом, заставляя блондинку остановиться. — Что ж, пускай, — через паузу отвечает девушка и с безропотной решительностью покидает кабинет, захлопнув за собой дверь. По коридору, по которому они с подругой так часто бегали в детстве, мелькают бледные воспоминания. Как раньше уже никогда не будет. Корнелия отмахивается от щемящего чувства где-то под рёбрами. Сейчас важно совсем другое. — Сейчас же вернись, Хай Лин! Я запрещаю тебе вмешиваться! — приглушённый стенами властный крик становится отчётливее, но снова затихает после несильного хлопка. Хай Лин настигает её почти у самого чёрного входа. Ледяные руки с выцветшими рисунками обхватывают талию, крепко обнимая со спины. — Корни, постой… Я… Мне так жаль… — звонкий голос дребезжит битым стеклом. — Я прошу тебя… не делай этого! Подумай, скольких мы спасём, если победим. С Лилиан ничего не случится, мы справимся! — Я хочу попросить тебя только об одном, Хай Лин. Не говори остальным. Дай мне побыть с семьёй, — впервые в жизни врёт лучшей подруге Хейл. Она не собирается сидеть сложа руки. — Я смогу дотянуть только до утра… — сглатывает комок горечи китаянка. — Бабушка… — Понимаю, — не прощаясь, покидает «Серебряный дракон» Корнелия. По крепкой дружбе, которая выстраивалась годами, с омерзительным хрустом ползёт уродливая трещина. И зияющую черноту не склеить никакими причинами и доводами. Хай Лин выбрала не её — свою семью. Корнелия не вправе это осуждать. Она поступит точно так же. Трепыхающееся сердце стискивают в кулак, выжимая до последней капли. «Ты так держишься за свой нелепый ковен. Твоя преданность уникальна, но слепа. Уверена ли ты, Корнелия, что они сделают для тебя то же самое?» Фобос был прав, а она ошибалась. Не сделают. Ей некому довериться.──────── ※ ────────
Корнелия идёт по притихшему элитному посёлку, направляясь к загородному поместью Хейлов. Здесь мечтает жить каждый хитерфилдец. Сладкая богатая жизнь с идеально остриженными кустиками, охраной и высоким уровнем сервиса. Как глупо было этим кичиться. Всё это время она ценила совсем не то. Мысли бьются друг о друга, пытаясь оттолкнуться и перескочить через непреодолимую стену безысходности. Увести Лилиан, когда все уснут. Украсть деньги. Дать успокоительное, чтобы не выдала через колебания магии. Перевезти автостопом в другой штат. Затаиться в мотеле. Снова сорваться на галоп. Метаться из угла в угол в попытках убежать от Кондракара, стражниц, Фобоса и… полиции. А что, если… подкупить Бланка и спрятаться в Грозовом пределе? У всех под носом? Найти брошенный домишко в клоачных задворьях? Шило на мыло. То будет не жизнь — выживание в средневековье с маленьким ребёнком. Каждая новая идея абсурднее предыдущей. Навстречу попадается мальчишка, выгуливающий бархатистого щенка мастифа. Хейл провожает его взглядом, полным прогорклой зависти с примесью угнетающей печали. Одно понятно точно — от их прежнего не останется и следа. Кости трещат под тяжестью многотонного груза потерянной жизни, которую они никогда не проживут. Корнелия заканчивается. Отдать всё, чтобы купить передышку. Примотать крылья к спине дешёвым скотчем и улететь как можно дальше. Взять в долг сил, не магических — моральных. Всё рушится. Внутри и снаружи. Холодный воздух начинает густеть, становится влажным и промозглым, как в нескольких метрах от зимнего моря. Налетевший порыв ветра заставляет съёжиться от колотящего озноба, а ноги пробирает вибрирующая дрожь. Корнелия опускает взгляд, наблюдая, как асфальт трескается, покрываясь ломаными узорами. В чей-то дом бьёт молнией. Вверх поднимаются пригоршни осенних листьев, закручивающихся в воронки. Хитерфилд внезапно накрывает ураган. Едва успев увернуться от слетевшей крышки мусорного бака, Корнелия срывается на бег. Несётся вперёд, не замечая потерянной балетки и ошпаривая лёгкие сырой осенью. Циклон хватает ледяными пальцами за капюшон толстовки и сбрасывает его назад, высвобождая золотые пряди. Лицо начинает нещадно хлестать дождевыми иглами, напоминающими пощёчины. Всё стучит и колет, а в голове остервенело бьются обрывки немой мольбы: Лилиан. Лилиан. Лилиан. Уймись. Успокойся. Кондракар может заметить. Они хотят тебя найти. Не отнимай. Время. Распахнутая калитка с вырванным магнитным замком вопит истеричным лязгом, врезаясь в кованый забор. Хейл продирается через шквальные порывы, смахивая упрямые волосы, налипшие на лицо. Оказавшись у порога цели, девушка перескакивает через несколько ступенек за раз. Входная дверь не заперта — миг, и она вне досягаемости от рассвирепевшей стихии. Обычно в это время мама моет посуду и идёт купать Лилиан, а папа смотрит телевизор в гостиной. Но сейчас в особняке темно и тихо. Поднявшийся ураган обесточил весь посёлок, вынудив вспомнить про фонари и свечи. Воцарившееся беззвучие нарушает лишь её тяжёлое дыхание да серчающий свист ветра снаружи. Обстановка родного дома мреет сквозь густой мрак эфемерными силуэтами. Запах запечённой с бататом утки, замешанный с известняком, забивает и сушит ноздри. Что-то не так. Сознание странно зависает, а затылок облизывает холодок, рассыпая по коже мелкие мурашки. Корнелия осмеливается сделать шаг, но стопа тут же проваливается в каменную пасть разверзнувшейся трещины посреди прихожей. — Лилиан? — срывается с придыханием вместо испуганного вскрика. Заместо детского голоска откликается сам дом. Особняк пробирает зябкая дрожь, будто он — живое существо. С потолка осыпается штукатурка. Верхний этаж вскрикивает разбившимся стеклом — то упала любимая напольная ваза мамы. Стены нервничают, издавая глухие стоны, и, когда кажется, что поместье вот-вот начнёт ходить ходуном, землетрясение стихает вместе с колебаниями нестабильной магии. Здесь… Кондракар? Или… Фобос? Из арки со стороны столовой начинает глухо мигать свет. Темнота мелькает, то и дело уступая мягкому желтоватому туману. Приглушённый ореол падает на стену, уличая поваленную мебель, упавшие со стены рамки и завалившуюся монстеру в клубах оседающей цементной пыли. Неужели… это её дом? Корнелии не хочется никуда идти — впереди схоронилось исчадие из непробудного кошмара, но ноги неспешно продвигают тело. Вперёд. К неизбежности. Девушка приближается, ощущая себя мотыльком, летящим на десять тысяч вольт. На губах противно скрипит песок. Ступив через мутную границу свето-тени, стражница медленно поворачивается в сторону кухни-гостинной. Неизвестность в диаде с воцарившейся тишиной теряют свою зловещесть. Корнелия отделяется от себя астральной каплей. Смотрит со стороны равнодушным зрителем, разгадывающим замысел художника. И вот, картина проясняется, становится чёткой и понятной. Очевидной настолько, что не остаётся мыслей и слов. Не остаётся ничего. Теперь не страшно. Совсем. Девушка оседает на пол пустой марионеткой с подрезанными нитями. Руки не её — чужие — опираются на светлую плитку, припорошённую серым напылением и крошевом из стекла. Сестра забилась загнанным зверьком в нижний шкафчик итальянской кухни с распахнутыми дверцами. Смотреть только на неё. Забрать и уйти. Никогда не возвращаться. Ноги отказываются подниматься, становятся гуттаперчевыми, но Корнелия не в праве бездействовать. Девушка начинает ползти на четвереньках, как избитая палками дворняга. От скользящих по мрамору ладоней тянутся кровавые ленты из-за вонзившихся осколков. Это совсем не страшно. Не такое видела. Смазанное марево из пелены выступивших слёз застилает обзор. Ей хочется ослепнуть, чтобы обострить слух. Чтобы еле слышное тоненькое поскуливание — единственный ориентир — стало отчётливее и громче. Хейл готова убить всех стражниц завесы лично. Взамен на темноту. Взамен на разбитую блядскую люстру. Из-за неё сжавшаяся в комок Лилиан видит то, что Корнелия уже видела на Меридиане. Это не страшно. Просто как снег на голову. Когда затрагивает тебя лично. Девушка задевает выплюнутую кухонным гарнитуром кастрюлю, пронзая пространство металлическим звоном. Особняк пугается, заходясь в новом приступе. — Ли-лиан… Это я… — онемелыми губами окликивает сестру Корнелия. Крошечные ладошки едва раздвигают пальчики, обнажая опухшие слезящиеся глаза. Девочка глядит насквозь. Не отвечает. — С-смотри только на меня, ладно? — всё ближе и ближе подползает старшая. — Это всё не взаправду… Сон такой. Я раз-разбужу, хорошо? Корнелия разгребает битую посуду, добираясь до покосившегося фасада. Хейл старается закрыть собой весь обзор, став живым щитом между сестрой и зрелищем, расчленившим всё на «до» и «после». — Мы… мы сейчас уйдём, но тебе надо закрыть глаза, — как можно ласковее просит девушка. Лилиан слегка кивает, снова пряча раскрасневшееся личико. Корнелия садится на колени, вытягивая сестру из её убежища. Шмыгающий носик утыкается в промокшую толстовку. Малышка неуклюже цепляется за шею, льнёт изо всех своих сил, так, словно зависла над обрывом. — Прости меня, Лил… Я всегда была фиговой сестрой, — глотает слёзы Корнелия, крепко прижимая младшую к себе. — М-мама… а папа… — невнятно хлюпает девочка, заходясь мелкой-мелкой дрожью, которой тут же начинает вторить дом. — Тихо, маленькая, тихо… просто закрой глаза, — Корнелия запускает израненные пальцы в солнечное каре, игнорируя громыхающий фон. Девушка поднимается, держа на руках единственное светлое, оставшееся от семьи. Сестра кажется слишком лёгкой. Совсем ничего не весит. Корнелия оборачивается не сразу. Ждёт, когда осознание новой реальности, чёткой и яркой, как резкий дневной свет за непроницаемыми шторами, схватится синим пламенем и погорит где-то внутри. Развеется чёрным смогом, осядет в крематорной печи. Чтобы больше не слепило и не ставило на колени. Медленный вдох. Отставить слёзы. Закопать в курган под кожей, ко всему остальному. Теперь Корнелия готова попрощаться. Проводить не похоронной процессией — хотя бы взглядом. Посмотреть на родителей последний раз, но не запомнить. Она не хочет помнить их такими. От папы, с которым ругалась несколькими часами ранее, виднеются одни ноги. Бёдра и торс погребены под заваленным сервантом с фарфоровыми сервизами и дорогой посудой для особых случаев. Багряная лужа натекает медленно. Тающей на солнце льдиной. Оболочка от мамы сидит за столом перед тарелкой с остатками ужина. Ухоженное лицо, потерявшее свои черты, кажется пластмассовой подделкой. Головой от манекена со сломанным шарниром, из-за которого восковая шея накренилась вбок. Слегка выдвинутые вперёд плечи защищают впалую грудину. Верхняя часть тела смахивает на бейсбольную перчатку, поймавшую на полном ходу летящий мяч. Такая же вогнутая и обтянутая неживой кожей. Из под клочьев футболки — теперь багряного топа — свисают обрывки плоти. От драных краёв расходятся выпуклые шунты вен, напоминающие щупальца морских медуз. Чёрные переплетения расплываются по телу и тянутся прочь от пурпура лопнувшей утробы. За белеющим корсетом рёбер алеет мясное полотно с верёвками из артерий и вен. Обвислые «корни» обрамляют анатомические пустоты, оставленные органами. На коленях огромными кусками пряжи покоятся лоскуты частично оборванных кишечных лент. Кашеобразное месиво облито чем-то чёрным вперемешку с яркими пятнышками кукурузы и коричневато-сизыми шматами печени. Ещё живые внутренности бликуют от сбоящего освещения, пульсируют и пышут жаром. Часть останков выплеснута на стол. Корнелия отворачивается. «Подумай, кто с тобой останется, когда нас с Элизабет не станет?!» «Если меня не станет раньше! Вы доводите меня до ручки! Да мне было бы в сотни раз проще, будь я одна! Без вас всех!» Злые слова — клеймо на памяти, а добрые, отложенные на потом, — больше никогда не пригодятся. Ноги предательски запинаются, теряя ощущение опоры. Но она должна идти дальше, а потому находит устойчивость, распрямляясь в осанке. Оставленные руками кровавые полосы на полу — не на взлёт, на падение. Горе обрушивает по скале на плечо за неслыханную дерзость. Давит настойчиво и твёрдо. Корнелия склоняется в корпусе, вынужденно отдавая дань уважения утрате. Шея ломается, роняя подбородок на детское плечико, а рот распахивается, извергая немой вопль. Боль вырывается не голосом — белым шумом, сбоящим сипом, помехами на старом радиоприёмнике. Лилиан тихо всхлипывает в замке рук, но к тому времени Корнелия уже заканчивает кричать. Распрямляется. Больше нельзя. Своё отскорбела. Природа закончила свой жизненный цикл, так и не начав новый. Больше нет налившихся золотом колосьев — выжженная до голого пепла пустошь. Нет переливчатых лейтмотивов лесных пичуг — к мёртвой чаще слетаются вороны, разносящие скорбное, царапающее карканье. Нет цветочной пыльцы игриво танцующей в лучах — пагубные споры, опыляющие бездольем. Глаза теряют схожесть с озёрами, зеркалящими небо. Теперь в них отражается «ни-че-го». Голову поднимает уже не стражница завесы, в чьих жилах звонко и настырно бурлит весна. Безымянная тень, не имеющая лица и не оставляющая следа. Пустой звук. Скомканная макулатура. Пережиток прошлого. Мигающая люстра из муранского стекла заходится электрическим дребезжанием и гаснет окончательно. Дом снова погружается во мрак. Корнелия выходит в прихожую, прижимая Лилиан одной рукой и держась стены. Ведёт пальцами по фактурным обоям, постигая геометрию тьмы. — Мама сказала… скушаешь много — лопнешь… — детский голосок — натянутая ниточка, готовая оборваться от лёгкого дуновения. — Такого не бывает. Это выдумки, — глухо, как из гроба, откликается Корнелия. Их родителей убила не Лилиан. Кондракар. Оракул, наделивший силой наивного ребёнка, который только-только начинает познавать не магию — мир. — И поэтому это сон? — тихо-тихо уточняет младшая. — Да, — подтверждает старшая, понимая, что они не проснутся. Сказанная ложь никогда не станет правдой.──────── ※ ────────
В обители Асмодея чадят свечи, слепленные из ошмётков жира и заключённые в железные фонари. Светильники свисают с потолка на чернёных цепях — словно клетки, поймавшие почившие здесь души. Напротив эркерных окон, тянущихся заострёнными ланцетами, стоят капсулы размером с человеческий рост. Глянцевое стекло обрамлено коваными трезубчатами подпорами, заглотившими колбы с мутно-зелёной трясиной. В студенистых массах спят изъеденные холерой галготы и лурдены. Жертвы экспериментов настолько поражены проказой, что теряют схожесть с представителями меридианской расы. Телесные контуры раздулись в податливое липкое желе, покрытое бурыми пятнами. Сквозь тонкую и прозрачную пленку проступают остовы костей, сдерживающие плавающие внутренние органы. Дряблые лица со множеством подшейных складок больше походят на головы угрюмых глубоководных рыб. Подопытных Асмодея можно принять за неодушевлённые сгустки слизи, однако по тихо вздымающимся пузыристым животам становится ясно — живые. — Поддерживая жизнь носителей мутогенов посредст-цвом чёрной магии в данной алхимической среде, можно получить впечатляющие результаты, ц, — поясняет мастер над проклятиями и по совместительству дворцовый алхимик Фобосу, почтившему его своим визитом. Неведомая хворь, отравившая морские воды близ северной стороны Грозового предела, нарушила весь ход строительства верфи, что было категорически неприемлемо. Плотников скашивало целыми шеренгами, срывая все установленные сроки. Ко всему прочему, паскудная болезнь оказалась заразной и уже поразила некоторых поселенцев клоачного задворья. — Продолжай, — принимает проделанную работу Фобос. — Офелия, отрада очей моих, будь так любезна, ц, продемонстрируй его темнейшеству плоды наших трудов, ц, — обращается некромант к подручной. Княжеское внимание переключается на помощницу лорда, которую можно встретить только в лабораториях. Эта особа обладает исключительной говорливостью, в связи с чем Асмодею строго запрещено всюду таскать её с собой. Отсутствие рта отнюдь не мешало оторванной руке, одетой в подгнившую плоть с островками серой — как сходящий снег — кожи. Офелия без умолку болтала с помощью тронутых артритом пальцев. Почерневшие ногти, покрытые трещинами и рытвинами, последовательно стучали о поверхности, выбивая чудаковатый ритм, который с лёгкостью декодировал Асмодей. На тыльной стороне ладони Офелии была выведена татуированная руническая печать, а сама конечность заканчивалась чуть ниже локтя. Невзирая на свой небольшой размер, рука обладала исключительной прыткостью и проворностью. Выполняя распоряжение Асмодея, подмастерье семенит к подножью одного из инкубаторов, ловко перебирая фалангами как лапками насекомого. Оказавшись у металлического смесителя снизу конструкции, Офелия поворачивает небольшой рычаг, чтобы набрать тягучий раствор в мерную колбу. Зажав склянку меж щипцами лучевых костей, конечность перебирается на чугунный постамент, на котором лежит беспамятный галгот. Рука надсекает запястье пациента наточенным кинжалом и льёт жидкость на алеющий порез. Закончив, Офелия выжидающе замирает в позе птичьей лапы, оперевшись на мизинец и большой палец. — Как скоро будет выработан иммунитет? — внимательно наблюдает за лицедейством Фобос. — Три-четыре обработки, ц, мой князь, — отзывается некромант, — на вакц-цинацию всего города уйдёт около нескольких седьмиц-ц, но нам понадобится больше этих великолепных образц-цов. Фобос вдумчиво сводит брови, подсчитывая новые вводные. Если бы непредвиденные обстоятельства состояли из плоти и крови, он бы расправился с ними одним мановением руки. К счастью, напасть, связанную со свирепствующими эпидемиями, можно всецело делегировать Асмодею. В последнее время Меридиан подкидывал своему правителю всё больше и больше вызовов и невзгод, требующих личного вмешательства. Помимо беспрестанной подпитки угнетённого мира, колдун занимался созданием новых магических куполов, изведением целых популяций тварей и предотвращением природных катаклизмов. Оголодавшая планета, обделённая вниманием на целые века, вознамерилась упиться княжеской кровью. Фобос ежедневно доводил себя до грани магического истощения, унимая выходящие из берегов реки, останавливая исполинские оползни да метеоритные дожди. Ко всем прочим неурядицам добавлялись выходки скудоумной сестрицы, с которой князь был вынужден терять время, чтобы укрепить своё влияние на капризный разум. Из праздных и утомительных бесед Фобос выяснил, что неуёмный энтузиазм девчонки был порождён стремлением не упустить «шанс на новую жизнь». И чем больше часов они проводили вместе, тем сильнее колдуну не хотелось признавать постыдное родство. И чего только в ней нашла Корнелия? Элион пыталась быть идеальной, но больше походила на придворного шута, решившего, что он — император. Абсурдность её идей начала замечать даже свита, не смыслящая в делах государства. И тогда Элион начала выжигать глаза. Эсканорское безумие, передающееся по женской линии в их роду уже как несколько веков, подняло свои испепеляющие очи. Казус, устроенный принцессой, был непреднамеренным и стал её личной трагедией, а также вызывал у князя определённые опасения. Если сестрица выйдет из-под контроля прежде, чем он поглотит её магический потенциал, последствия могут принять катастрофические масштабы. Но он сладит и с этим. Ведь к тому моменту Фобос будет всецело обладать Корнелией. Корнелия. Его благоухающая роза, незаживо обращённая, а растущая на крови, костях и пепле. Цветок, распускающийся под стать садовнику. Кощунство и несоразмерное упущение не наблюдать этих завораживающих трансформаций. Повелевай князь хроносом, то непременно поучаствовал бы в каждом мгновении её взросления. Совсем скоро он заберёт её и уже никогда не отпустит. Будет созерцать, вкушать, взращивать. Приучит жить им и только им, искоренив все прочие привязанности как жалкие сорняки. И она не сможет противиться. Слишком поздно. Корнелия — его невинная ранняя весна — влюблена. Этот странный нарастающий фриссон под рёбрами, рассыпающийся звездопадом по всем чреслам. Живительная пора, цветущая посреди жальника, согревающая покойницкое окоченение со стылым дыханием мертвецов тёплыми лучами. Изумительный отклик на его обольстительную харизму и лелеющие касания. Отклик на него и только на него одного. Фобос готов ниспасть благодатью, объявив себя божеством и тут же начать вытворять наискуднейшее, обратившись во владыку преисподней. Истребить все миры и оставить один-единственный — просто чтобы поглядеть на её реакцию. Познать все струны эмоций Корнелии необходимо так же, как наблюдать за падением Оракула от его руки. А покуда её душа молчит, явь обращается серой чередой: пресной, плоской и опостылой. Фобос прислушивается к себе. Хочется блаженно прикрыть веки, чтобы насладиться симфонией разочарования, вызванной отказом в её потешном требовании. Конечно же, она возжелала то немногое, с чем он не может поступиться. Одарить Корнелию правом голоса перед стражницами и Кондракаром — значит позволить покончить с собой. Отпустить Элион — всё равно что умертвить Меридиан, а вместе с ним и силу его рода. Из размышлений выбивает серия дробных ударов о поверхность железного стола. Отложив пушащееся хугонговское перо, Офелия комментирует написанное, протягивая Асмодею свиток с произведёнными ею расчётами. — Мой князь, если осложнение требует немедленного разрешения, ц, — хмурит брови некромант, вглядываясь в выведенные Офелией цифры, — и вы прикажете присвоить ему наивысший приоритет, ц, мы управимся меньше чем за декаду. — Доложись о статусе прочих поручений, — повелевает Фобос. — В замок были призваны все боевые чародеи, ц. Проклятие «surdus» опробовано на практике и готово к применению, ц. Добытый вами артефакт полностью стабилен, ц, — отчитывается Асмодей. Фобос одобрительно кивает. Он способен отразить грядущее нападение стражниц в тандеме с мятежниками в одиночку, но было бы грешно не воспользоваться возможностью и не выявить крыс в рядах придворных магов. Именно из этих соображений он призовёт в бой каждого, кому подвластно магическое искусство. — Предоставь мне скрижаль с проклятием, после чего займёшься эпидемией, — распоряжается князь. Асмодей направляется к увесистым старинным стеллажам со множеством свитков, пергаментов и фолиантов, обтянутых натуральной кожей. Некромант левитирует к себе каменную табличку с верхней полки и, почтительно склонив голову, протягивает её Фобосу. Колдун пробегается глазами по высеченному ставу, запоминая хитросплетения рун. Пополняет свой бессчётный магический арсенал. Вырисовывает символ в воздухе, чувствуя покалывание маны на музыкальных пальцах. Стоит новым знаниям закрепиться в чертогах разума, как Фобоса сковывает паралич. Колдун меняется местами с беспомощными и недужными подопытными из капсул с мутно-зелёной жижей. Скрижаль выпадает из княжеских рук и разбивается скальной насыпью. Всё попусту. Он проиграл. Лишился всего и сразу. Безвозвратно и необратимо. В эту секунду. Кондракар одолел его и бросил гнить в вечной темнице в назидание остальным. Корнелия умерла прямо у него на руках во время решающей битвы, запечатлев в пустом и стеклянном взгляде его — павшего и поверженного. Элион взошла на престол и в мановение ока превзошла сверженного правителя. Именно так отозвалась бы его суть, случись это на самом деле. Точно так же, как прямо сейчас изнемогала душа Корнелии. Под кожей Фобоса оживают жилы. Серебряные радужки темнеют до плавленой ртути и переходят в самый тёмный час перед рассветом, сливаясь с сузившимися зрачками. Вспыхнувшие алым руны обрамляют заострившийся лик алым ореолом. Тот, кто смеет изводить её, пожалеет о том, что был рождён на свет. Этот жалкий червь, посмевший глодать сердцевину его прекрасной розы, будет жить вечно. Жить вечно, чтобы расплатиться страданиями, которые будут стенать безумными воплями по его замку. — Ц-ц-ц, мой князь, ц?.. — чуть ли не вываливает глазницы из орбит Асмодей, в то время как Офелия вскарабкивается на костлявое плечо и вцепляется в него мертвецкой хваткой. Фобос молчит. Внутри — ничего нет. Заледенелое затишье во мгле безлунной ночи после Армагеддона, погасившего небо. Так же беззвучно и пусто, как до встречи с ней. Отчего так резко смолкла? Неужто… Колдун молниеносно извлекает астролябию из складок мантии, не сделав ни одного лишнего движения. Хаотичная грозовая энергия, заполонившая лаборатории Асмодея, лопает склянки и пускает трещины по инкубаторам. Фобос распахивает портал на Землю, активируя астролябию, переполненную излишками выплеснутой маны. Он не может её лишиться.