──────── ※ ────────
Раннее мышье небо, накрапывающее дождём, затапливает комнату серым унылым воздухом. Корнелия открывает пустые глаза, и, кажется, что вместе с ними выцвел и потускнел весь мир. Первое утро, в котором не будет аромата пряной выпечки с кухни и шороха гравия под колёсами машины отца. Первое утро, в котором родители — воспоминание. Первое утро, начиная с которого никогда не захочется просыпаться. Девушка лежит на боку и намеревается повернуться, чтобы спустить ноги. Сделать первый, самый тяжёлый шаг в новую реальность. Но вместе с чувством потерянности в гулкой пустоте Корнелия не может вспомнить, как контролировать собственное тело. Фобос не снял став. Бросил и оставил. Как остальные. Теперь одна в родном доме — в общем гробе на всю семью. Стены и потолок вот-вот тронутся с места как многотонный пресс. Будут сдавливать до жалобно-громкого «кхрт» из изломанных конечностей. До выступающих костяных заточек из порванной кожи. До размягчённого отбойным молотком мяса, облепившего мокрую кашу внутренностей. Нарастающая паника превращает Корнелию в сплошной спазм, обтянутый тугими нервами. Никчёмна настолько, что не может даже кричать. Внутренняя истерика зашкаливает до выкрученной громкости. Но внезапно открывшаяся дверь выпускает из плена клаустрофобии. Виновник всех её крайних состояний, успевший облачиться в подчеркивающий высокое происхождение чёрный, беззвучно проходит в комнату. — Уже истосковалась, бестия? — слова не острые — чопорные. Без привычного оттенка ехидцы. Голос Фобоса нагнетающе спокоен. Корнелия транслирует ответное безразличие. Ждёт. Даже если Фобос спасёт от кондракарского трибунала, все выигранные дни окажутся безрадостными. По жизни не с поднятой головой — ползком, ущербной оболочкой. — Тебе не к лицу сломленность, — хмурится князь, опускаясь на край постели и укладывая обмякшее тело на руки. — Угомонись, скоро ты об этом даже не вспомнишь. Не вспомнит? Изверг. О таком не забывают. С таким не могут жить. Поддев тонкую талию, опоясанную сбитым шёлком, колдун заключает полуобнажённую девушку в купель пленительных объятий. Омрачённый княжеский настрой игнорирует пикантную наготу. Фобос касается хрупкого запястья и прокладывает путь к тыльной стороне ладони. Бледные пальцы холодны настолько, будто отморожены в снегу. Что делал? Куда уходил? Колдовать? Корнелия переводит взволнованный взгляд на сосредоточенное лицо. Выточенные черты обременены глубокой вдумчивостью. Фобос искажает уголок жёстких губ в кривой усмешке. Не торжествующая. Не подначивающая. Мученически горькая. — Порой, чтобы одержать победу, необходимо отступить, Корнелия, — колдун смыкает большой и указательный на ободе обременяющего кольца. И без того обездвиженная Корнелия забывает как дышать. Пока Фобос освобождает от драгоценных кандалов — из груди вылетает сердце. Пустая рука не тяжелее пера, а безымянный теперь как уязвимо-голый. В черепной коробке ошалело бьются птицы мыслей. Десятки тысяч слов рвутся на волю, чтобы жечь правдой и уличать, пока не сядет голос. Но подаренная надежда тронута гнильцой. Зачем… зачем он это сделал? — Я не намерен долго мириться с подобным положением дел. Ты — моя и должна об этом помнить, — Фобос заключает девичье лицо в кайму жёстких пальцев. Смотрит так, будто она и есть средоточие сил Кондракара. Корнелия решительно не понимает. Сводит брови, требуя честности. Зачем? — Чем больше вы будете медлить с нападением на замок, тем жестокосерднее я расправлюсь с каждой, — говорит, как чеканит сталь, Фобос. Поймав суженные в пугливом смятении зрачки, князь подаётся вперёд, роняя перламутровые волосы на острые ключицы. Задерживаясь, смотрит на неё, твердея в челюсти. Почти слышно, как перетирает себя в костяную пыль. Корнелия впервые боится. Рядом с ним. Что происходит? Фобос касается неподвижных губ спонтанно-стремительно, срывает не поцелуй — кладбищенскую розу, разменивая годы жизни на неделю. Поглощает с рьяной жадностью и настойчивостью. Властно оглаживает, вырисовывая окружности. Присваивает каждый дюйм. От кончика языка до мягкого нёба. Внутренний протест капитулирует. Корнелию топит в бархатных волнах, на которые так отзывчиво начинает разгораться тело. Но она не может как и ответить на поцелуй, так и предотвратить зависшую в воздухе угрозу. Снятие магического блока — сыр в мышеловке, часть замысла гениального стратега. Знает его как облупленного, но парадоксально, никогда не сможет разгадать. Предельно точно ясно только одно: Фобос не позволит ей открыть глаза стражницам. Уничтожит всех, кто преграждает к ней путь. Колдун отстраняется от растресканных губ, сохраняя близость, от которой пахнет ирисами, шёлком на мраморе и палыми чёрными лепестками. — Потерпи, совсем скоро ты останешься подле до самой смерти, — даёт нерушимую клятву Фобос. Да сколько можно?! Пусть уже наконец-то скажет, в чём… Князь вторгается в оторопелые глаза так резко, что тело прошибает как от разряда тока. Острые иглы скребут по бороздам извилин, прорезаясь до чертогов памяти. Перед раскуроченным рассудком стробит калейдоскоп воспоминаний. Их первая на двоих ночь, в которой почти не было ничего такого. Нарисованная им дверь из безвыходного багряно-алого ада на кухне. Тренировки, чтобы научилась себя защищать. Каждый визит в замок, каждое прикосновение и каждый поцелуй. Всё смутнее и смутнее. Яркие картинки, схваченные чёрным пламенем, горят, покрываются копотью, чадят густым смогом. Нет… нет… нет… Остаются лишь ощущения. То, что только их. Запрятано и сохранено за самым сердцем. Боль и сладкий трепет. Пальцы, выводящие полумесяцы под влажными ресницами. Золото, замешанное с платиной на сбитых простынях. Корнелия пытается вырваться из беспросветного дыма. Кидается прямо на огонь — внутренний крематорий жжёт больней обуглившейся кожи. Снова с ним в своей комнате. Вскакивает так резко, что чуть не врезается в Фобоса, брови которого приподнялись в неожиданном смятении. — Прошу тебя! Прошу, остановись, не стирай! — Корнелия отчаянно цепляется за его шею, пряча глаза в заломе плеча. Размазывает слёзы. Хочет зашить веки, чтобы не отдавать ни секунды. Фобос отстраняет от себя. Жёстко. Бескомпромиссно. Не говорит ни слова, так, будто у него нет голоса. Впивается взглядом, игнорируя мольбы. Игнорируя её потребность в нём. Корнелию опять бросает в эпицентр пожара. Всё, что остаётся, — хвататься за тлеющие обрывки, которые раньше так хотела забыть. Тщетно. Рассыпается сизым пеплом. То, что секундой назад знала наизусть, безвозвратно погорело. Мечущиеся в полубреду мысли — громче тысячи кричащих голосов. Всегда было так жаль, что враги… Нет… нет… нет… Не надо… Не уходи… Корнелия беспомощно лежит на руках у кого-то важного. Близкий человек, знакомый до саднящей ломоты. Теперь она не сможет позвать его по имени. Не вспомнит звучание голоса, который выключает слёзы. Не найдёт слов, которые наверняка бы захотела сказать. Всё стёрто. Забыто. Их двоих — никогда не было. Девушка тянет дрожащие пальцы к чужому лицу, отчего-то пугающему своей холодной, таинственной красотой. Оставить себе хотя бы касание. Снова узнать наощупь кожу. Но всё тает… тает… тает… в предательской черноте.──────── ※ ────────
Для Хай Лин это утро ─ задубело тихое. Тревожно-молчаливое и недоброе. Его даже не хочется взбодрить музыкой. Сегодняшнее сопровождение — монотонное шуршание колёс скейта по сырому асфальту. До боли привычный маршрут к дому лучшей подруги теперь выглядит другим: долгим и отчуждённым. По бетонным хитерфилдским улицам с невысокими зданиями катится медленно, через силу, словно она потяжелела. Ссора с бабушкой, негласная обида Корнелии и потеря доверия Вилл — оттягивают назад как лассо, затянутое вокруг пояса. Пытаясь угодить всем, Хай Лин оказалась не права везде и сразу. За категоричный отказ выйти на связь с Вилл в сию же минуту ба устроила грандиозную взбучку. Они никогда так не ругались. Это было намного хуже, чем в день, когда маленькая Хай пробралась на кухню и добавила в кипящую лапшу зелёную тушь. Посетители «Серебряного дракона» не оценили «зелье болотной ведьмы», а её выпороли с такой силой, что было больно ходить. Корнелия же не отвечала всю ночь и всё утро. Подруга упорно игнорировала все девятнадцать виноватых пропущенных и бессчётное количество непрочитанных извинений. Ну как? Как не осознаёт? После всего, что видели! Корнелию можно понять, а понять стражниц и Кондракар — подавно. Если победит Фобос — риску подвергнется не только Лилиан, но и дети со всех планет целой Вселенной. Жребий, павший на младшую дочь Хейлов, — роковая, чудовищная случайность. Такая же карта выпала на её семью — две стражницы воздуха через поколение. Хай Лин никогда не забудет, как свежее и бодрое лицо бабушки навсегда стало сухим и бледно-прозрачным после ночи пробуждения стражниц. Магия тянется к магии. Оракул не выбирает. Ранний звонок Вилл сделал и без того паршивый настрой ещё гаже. Узнав о случившемся, хранительница сердца впервые повысила на неё голос. И Хай не нужно было её видеть, чтобы ощутить полный осуждения взгляд из-под гневливых росчерков огненных бровей. «Какая разница, что ты ей пообещала. Ты не имела права молчать. Или ты забыла, что от нас всех зависит?!» Стоило произошедшему вскрыться, как Вилл тут же объявила о немедленном сборе стражниц. Прямо дома у Корнелии, до которого осталось рукой подать. И вот впереди уже маячит портал в премиум-мир — арочный въезд в пригородный коттеджный посёлок. Хай Лин приближается к двум одичало выжидающим силуэтам и продолжению неприятного разговора. От высокой фигуры, одетой в шерстяную скошенную накидку в стиле бохо, плывёт сигаретный дым, тающий в тусклом утре. Напротив неё, скрестив руки на груди, замерла другая — съёжившаяся в белой пуховой жилетке поверх оливковой толстовки. Тарани и Вилл. Как всегда первые. — Пишут, что к нам едет группа учёных сейсмологов, а синоптики… — Тарани осекается, обернувшись к новоприбывшей. — Хай Лин, — едва кивает Вандом. — Корнелия что-нибудь ответила? — Нет, — вздохнув, досадливо поджимает губы китаянка. — Будем надеяться, что она не натворила дел, — нагнетает рыжая. — Я понимаю Корни, но ты, Хай… — глубоко затягивается Тарани. — Без обид, что на тебя вообще нашло? — Тара, Корни мне почти как сестра, — крепче сжимает скейт в руке Хай Лин. — Что бы сделала ты, попроси тебя о чём-то таком Питер? — Я не об этом. Ты всерьёз решила, что Кондракар отправит на Меридиан ребёнка? Это же полный абсурд! — с чрезмерным усилием щёлкает по фильтру Кук, чтобы стряхнуть с кончика истлевший пепел. — Погоди, что ты хочешь этим сказать? — застывает Хай Лин, переводя встревоженный взгляд с Тарани на Вилл и обратно. Хранительница сердца приоткрывает рот, но вдруг сбивается с мысли, перекидывая ореховые глаза за плечо китаянки. — Не знаю о чём вы, но вот, что ска-ажу я, — доносится из-за спины тягуче-вялый голос Лэр. — Кто рано встаёт, тот целый день спать хочет. Помятая сном Ирма равняется со стражницами, сдувая с лица каштановую прядь, выбившуюся из небрежного пышного хвоста. — С чего мы вообще собираемся у Корни? Мы же не пройдём фэйс-контроль и будем тусить на заднем дворе, — зябко переминается Ирма, начиная семенить за тронувшейся процессией. — Сестра Корнелии — сердце Земли, и Оракул приказал мне забрать её силу, — произносит Вандом, отвечая сразу Ирме и Хай Лин. Слова Вилл встряхивают за плечи, заставляя ослабевшие руки уронить скейт. А она ведь даже мысли не допустила… Исход событий — логичен и предсказуем. К тройному чувству вины примешивается огненный стыд. Изнанка кожи — сплошная жгучая оплеуха. Да как она могла так о них думать? Превратить в злодеев. Супергерои из комиксов никогда не жертвуют детьми. И теперь она не в их числе. Ведь поверила в собственные доводы и оправдания. Допустила. Взяла бы Лилиан на Меридиан. Хай Лин готова сверстать целую машину времени, чтобы всё исправить. Только вот не сможет. Это навсегда. Чёрной меткой на совести. Китаянка сгибается, поднимая выроненный скейт. Она по-прежнему повелевает воздухом, но отчего-то кажется, что больше никогда не сможет взлететь. — Охереть, вот это поворот. Вся эта дичь с погодой из-за сестры Корни? — присвистывает Ирма. — Тогда почему апокалипсис не наступил ещё несколько лет назад? — Земля — мир без магии, и всё это время сердце спало. Незаметно передавалось от носителя к носителю. Сейчас Кондракар заставил его пробудиться, чтобы усилить нас, — поясняет Вилл. — А я уж решила, что Фобос прихватил с собой грозу и решил заглянуть в гости, — хмыкает Ирма, пнув мелкий камушек угодивший под ноги. — Ирма, заканчивай, не до шуток, — призывает угомониться рыжая. — Передача силы — сложный и рисковый процесс, и если что-то пойдёт не так… — Мы и правда устроим апокалипсис, — заканчивает за неё Тарани. — Всё-всё, я сама серьёзность! — закрывает рот на молнию Лэр, потянув пальцами за невидимую собачку. Бредущих посреди молчаливых коттеджей девушек сопровождает угрюмая тишина. Вопреки обыкновению, Хай Лин не хочется прогонять её непринуждённой беседой. И чем ближе они подходят, тем напряжённее затишье. Даже одно слово может накликать беду. Китаянка угнетённо клонит голову, но тут же поднимает, стараясь смотреть вперёд. Разбежавшиеся по асфальту трещины — не к добру, как и покачиваемая на ветру кованая калитка. Хай хочется приказать воздуху захлопнуть её. Чтобы было как в любой другой обыкновенный день. Без муторной подозрительности, от которой сжимаются пальцы и неприятно тянет под ложечкой. Хейлы всегда закрывают вход на территорию, иначе непоседливая Лилиан может ненароком выскользнуть с участка. Что-то случилось. Дойдя до цели, Лин нажимает ногтем с ярким смайлом на кнопку домофона. Мелодичный звонок режет слух своей совершенной неуместностью. Предприняв ещё несколько попыток, девушка делает последнюю — бесполезно. — Их нет дома? — хмурится Вилл. — Все машины вроде как на месте… — неуверенно комментирует Хай, примечая у гаража мини-вен и мерседес с-класса. — Пойду постучусь. Хай Лин проходит на участок, чувствуя себя вторгшимся отщепенцем и распознавая всё больше пугающих несостыковок. Детская площадка, на которой так любит играть сестра Корни, выглядит заброшенной и позабытой. Яркие краски прячутся за высоким сорняком, будто здесь не играли уже несколько лет. Прямо как в фильмах про нашествие зомби. За выступающим эркерным окном с видом на передний двор виднеются полоски гардин. Сквозь ниспадающий тюль проступает неподвижный силуэт в торце обеденного стола. Голова с блондинистым каре лениво притулена к плечу. Девушка облегчённо выдыхает, сбрасывая с плеч пудовые гири дурного предчувствия. Всё-таки дома. Миссис Хейл как обычно листает какой-то каталог и говорит по телефону. Хай Лин несмело поднимается по ступенькам на широкое крыльцо, заключённое в мраморную балюстраду. Берётся за медное кольцо, зажатое в львиной пасти, и несколько раз ударяет по выступающей части дверного молотка. Ждёт дольше, чем требуется, ощущая спиной давящие взгляды. Стучится снова — её не могли не услышать. — Миссис Хейл? — громким, извиняющимся голосом. — Вы дома? Хай Лин привстаёт на мысы, пытаясь заглянуть за матированные стекольные вставки по обе стороны от входа. Бесполезно. Слишком мутно. Постучавшись и окликнув маму Корнелии ещё несколько раз, китаянка тянется к неприметной щели у подножия двери. Пальцы нащупывают выступающий краешек металла. Выудив из тайника запасной ключ, девушка вставляет его в замочную скважину, прокручивая в голове тысячу и одно оправдание своего вторжения. Сердце вздрагивает. Не заперто. — Миссис Хейл, я вхожу, — с нарастающей тревогой предупреждает Хай. Потянув дверную ручку, она заглядывает внутрь. Заваленная мебель, оплетённая джунглевыми лианами, и устланный стеклянным крошевом пол. Внутренности покрывает инеем. Китаянка пытается окликнуть стражниц, но изо рта вырывается лишь сипяще-тихое: «девочки». Стражница опирается о косяк, словно боясь упасть. Её колошматит, будто сама осыпается разрушенным домом. Китаянка продирается через мутную оторопь, делая один-единственный шаг вперёд. Затем ещё и ещё, ворочая мысами кед россыпь из цементной пыли и осколков. Корнелия? Что… произошло? Почему миссис Хейл не бьёт тревогу? Хай Лин направляется в сторону арочного проёма кухни. Идёт как в тумане. В голове глухо пульсируют виски, а промеж лопаток, перебирая осклизло-холодными лапками, семенит сколопендра. — Мисс… миссис Хейл? — зовёт девушка скрежещем голосом из пересохшей глотки, проходя на кухню и поворачиваясь в сторону обеденного стола. Карие глаза гасятся о мёртвые. Мама Корнелии смотрит насквозь опустелыми, затянутыми желейным бельмом шарами. Хай Лин сереет. Закрывает распахнутый рот ходящими ходуном руками, заглушая сипящий обрывистый крик. Неверящий взгляд лихорадочно петляет по пространству в поисках чего-то важного. Того, что до одури страшно найти в аляписто-буром заветревшимся месиве. Две беззащитные фигуры, распластанные комканной ветошью, лежат на полу чуть поодаль от изножья стола. Кроплёные кровью, сцепленные в беспамятном объятии. Едва дышащие. Сжавшиеся. Живые. — Хай Лин? — доносится чей-то отдалённый голос сзади. Как эхо. — Корни… как же вы теперь… — несвязно произносит в бессмысленную пустоту девушка.──────── ※ ────────
— Хватит себя грызть. Мы никогда не узнаем, что тут случилось, — смотрит Вилл на намаявшуюся Хай Лин, которая сидит на кровати близ спящей Корнелии. Китаянка отнимает руку от слегка горячего лба. Заторможенно смотрит на так хорошо знакомую комнату, приведённую в идеальный порядок не без помощи магии. Этот день — длинный как бесконечный холст для безрукого художника. Неудачный рисунок, который нужно рисовать и рисовать, держа кисточку во рту и забившись в угол. Стараниями стражниц и Кондракара от пережитого остался лишь тремор в пальцах да загнанный взгляд в отражении зеркала. — Что сказал Оракул? — вяло шелестит губами девушка, переводя пожухлые глаза на подругу, которую только-только вернули с кондракарского трибунала. — Он проник к ней в голову, чтобы посмотреть… Там — ничего. Последние несколько дней как стёрли, — трёт переносицу осунувшаяся в плечах Вилл. — А Лилиан? — глухо уточняет сидящая в изножье кровати Тарани. — То же самое, — качая головой, вздыхает Вандом. — Знаете… оно и к лучшему… Помнить такое… — позеленевшая Ирма, которую за сегодня вывернуло наизнанку не один раз, не заканчивает фразы. — Скорее всего, память отшибло из-за того, что Корнелия забрала у Лилиан Сердце Земли, — как от оглушительного гудка кривится Вилл, дотрагиваясь до висков. — Ты говорила, что это опасно и рисково, — осторожно подмечает Тарани, боясь вызвать у подруги новый приступ мигрени из-за дюжин голосов. — Оракул сказал, вероятность маленькая… но допустимая. Вы сами видели, что там было… Чудо, что Хитерфилд не ушёл под землю. Это просто взрыв магии, — несколько раз жмурится хранительница сердца, пытаясь прийти в норму. — Мне больно задавать тебе вопросы, но… — мнётся Ирма, наблюдая за страданиями Вилл, — ты заберёшь у Корнелии силу? — В этом нет смысла, мы все на одной стороне. И это чревато, повсюду и так трубят про погодные аномалии, нам больше нельзя светиться, — поясняет рыжая. Хай Лин поджимает губы. Вмешательство Оракула было ожидаемым. Центр вселенной сделает всё, чтобы сохранить равновесие меж магическими и приземлёнными мирами. Даже если это противоречит всем нормам морали… Представители Кондракара прибыли на Землю, как только Вилл переступила порог дома Хейлов. Прямо как в день, когда стражницы использовали магию в полицейском участке, чтобы решить проблему с украденным пистолетом. В этот раз устранение последствий было в сто крат хуже. И Хай Лин никогда не примирится с найденным решением. Это чудовищно. Бесчеловечно. Страшно. Девушка чувствует себя выплюнутым и изгвазданном в мелком соре леденцом. Не потому, что переживает за Корнелию и Лилиан. И не по причине, что не затрубила тревогу сразу, чтобы успели до непоправимой трагедии… Хай Лин ничего не может поделать с малодушным чувством облегчения. Облегчения от осознания, что на месте Корнелии — не она. Это выше сил. Жить с этим изо дня в день. Она бы не смогла. — Давайте расходиться, Калеб вот-вот вернётся с новостями. Сражение с Фобосом не за горами, и всем надо выдохнуть, это важно, — поясняет Вилл, надевая брошенную на стул жилетку. — Я останусь здесь, я должна ей всё рассказать. Я не могу не быть рядом. Если бы я сказала сразу… если бы… — сжимает и разжимает кулаки до белеющих костяшек девушка. — Этого нельзя делать, Хай Лин, — вклинивается Тарани. — Скрывать такое… неправильно… Но подумайте, что будет с Корнелией, если мы всё скажем? Комната погружается в тягучую, липкую тишину, которая облизывает похолодевшие затылки. Каждая из присутствующих понимает — Тарани права. — Она не сможет сражаться… — прикусывает губу Вилл, отводя виноватый взгляд куда-то в сторону. — И… неясно, как её эмоции отразятся на Земле. — Какая жесть… — всё, что может выдавить из себя Ирма. Хай Лин пробивает крупной дрожью. Врать придётся ей. Это не детский розыгрыш со скрещенными пальчиками за спиной. Такое не прощают. — И что же мне ей сказать? — треснутым, сбоящим как старый радиоприёмник голосом. — Думаете, она не заметит? Вы бы не заметили? От колебания магии воздушной стихии порывисто вспархивает тюль, а в комнате становится ощутимо холоднее. — Хай… — кладёт руку на подрагивающее плечо Тарани. — Мы обязательно всё скажем, все вместе. Только это будет потом. Сама понимаешь. — П-понимаю, — ломано. Тихо. Сглатывая горький ком из подступивших слёз. — Если что-то заметит… выкрутимся… Всё вот-вот закончится, нужно дотянуть, — через паузу, пересиливая новые спазмы головной боли, произносит Вилл. — Как я потом ей в глаза посмотрю? — роняет чугунную голову Хай, обхватывая ладонями затылок. — Так хотя бы посмотришь. Потому что будешь жива, — ставит тяжёлую точку Тарани. Снизу доносится раскат звонкого, несуразного хохота. — Кхм… может, пойдёмте? Тут… стрёмно… — предлагает Ирма, от которой за целый день не прозвучало ни одной шутки.──────── ※ ────────
Корнелия тягуче просыпается, сонно потянувшись телом. Приподнимается на локти и всматривается в электронный будильник. Кислотно-яркие цифры нещадно режут распухшие глаза, заставляя крепко жмуриться. На часах полпятого утра. И куда вскочила? Почему не помнит, как ложилась? Девушка морщится, откидывая пышное одеяло. Всё тело ноет и беспрестанно жалуется, будто её поваляло в бетономешалке. Что, мать твою, это такое? Заболела? Подхватила на Меридиане какую-то дрянь? Мозг пытается выстроить причинно-следственные связи. Но память как просеяли через решето. Первая чёткая картинка — жуткая и кровавая. Кавигорская бойня. Вылизанная полоска алого зарева из-под тяжёлых туч. Вороны, царапающие слух пирующим карканьем. Изломанные трупы поверженных лурденов и сотня галготов за её спиной. Что-то идёт за ними. За ней. Пробирается со стороны уродливой мглистой чащи. Вот-вот протянет лапища — заграбастает, заберёт. А дальше — ничего. Но Корнелия не боится искать потерянные фрагменты. Внутри — стальные нервы. Идёт дальше, простукивая стены лабиринтов воспоминаний. Безнадёжно плотно. Непроницаемо. Девушка досадливо отступает, выискивает спасительную подсказку на поверхности — из того, что осталось. Наконец находит. Повстанческая бурса. Подземный город. Столпившиеся вокруг неё стражницы с встревоженными взглядами. «Я толком ничего не помню. Из леса вышли какие-то мужики в платьях и устроили нам чёртову дискотеку из проклятий. В меня что-то прилетело, и всё, свет вырубили». Когда-то сказанные слова распутывают клубок из мозговых извилин. Неужели так сильно приложило, что навсегда останется золотой рыбкой? Грёбаный Меридиан. Корнелия кое-как поднимается с кровати, плетётся в сторону ванной комнаты. Проворачивает вентиль, чтобы ополоснуть водой стянутое лицо. Вглядывается в осунувшееся и впалое отражение в зеркале, оглаживая кожу пальцами. До чего докатилась… Так и до морщин недалеко… Раскрасневшиеся веки неприятно щиплет от нанесённого крема, а глаза раздуло как от сильной аллергии. Если от этого не спасёт мамина аптечка на все случаи жизни, то завтра придётся надеть солнечные очки. Очки в такую погоду. Катастрофа. Только этого для полного счастья не хватает. Корнелия закрывает воду, намереваясь спуститься на кухню за антигистаминным, как вдруг спотыкается, пристально вглядываясь в свою неухоженную копию. Коса? С каких пор она носит косы? Такая ровная. Педантично аккуратная. Выделяющаяся на потрёпанном фоне. Даже не растрепалась после сна. Пальцы касаются переплетения прядей, чтобы распустить и собрать в привычный хвост. Что-то внутри протестующе ёкает. Пусть будет. Ведь всё-таки идёт. Надев кремовые тапочки с пышными меховыми помпонами, Корнелия накидывает на заострившиеся плечи тонкий халат и, взяв с тумбочки телефон, направляется к выходу из комнаты. Хрупкую фигуру хватают безрукие объятия тёмного, ночного дома. Снизу слышится протяжный бой напольных часов с тяжёлым маятником — звук, привычный с детства. Фонарик смартфона разгоняет застывшие по углам тени. Слепит мрак бешеным электрическим светом. Злит. Если погаснет — сразу проглотят. Холл в преддверии мраморной лестницы глубоко спит, захлопнув проёмы высоких затенённых дверей. За ними не прячутся меридианские твари. Не висят заплывшие от гниения трупы. Не таятся проклятия, подменяющие тех, кто лежит в кроватях на немощных стариков. Ночи на Земле любят спокойную тишину. Здесь нечего бояться. Дверь в родительскую спальню распахивается слишком резко. Чуть не залепляет полотном по лицу и гулко ударяется о стену ручкой. Из комнаты широко вышагивает женская фигура и, развернувшись на сто восемьдесят, как покадрово идёт к лестнице. Сердце Корнелии заполошно подпрыгивает до горла, а руки роняют телефон, выключая свет. Он падает на пол с бронебойным шумом, привлекая внимание всех из темноты. Блондинистое каре мамы, выцепленное ореолом лунного света, перестаёт покачиваться в такт чёткой походке. Она останавливается. Поочерёдно отстукивает уличными сапогами, оборачиваясь всем телом к источнику звука. На Корнелию неотрывно смотрит довольное и счастливое лицо. В глазах сияет по звёздочке радушия, а на месте рта растянулась врезанная в кожу фальшивая улыбка. — Корни, милая, хочешь чаю? — приближается к ней то, что совсем не похоже на Элизабет Хейл.