──────── ※ ────────
Серый песок арены озаряет вспышка хлестнувшей серебром молнии. Корнелия поднимает голову к сводчатому куполу, по центру которого расположился витражный октагон. От фиалкового стекла расходятся колоссы колонн, заканчивающиеся где-то за многочисленными рядами амфитеатра. Приглушённый свет факелов по круглому периметру не справляется с темнотой. Точки пламени походят на зрачки диких зверей, неотрывно следящих за вторженцами, рассыпавшимися по арене меридианского Колизея. Здесь прохладно, просторно и почему-то пахнет морской солью. Будто они не на средневековом ристалище, а на гулком и пустынном океанском дне. Пока меридианцы пытаются одолеть накатившую дурноту — портал продолжает выплёвывать размазанных новоприбывших. Замотивированные воины превратились в скособоченные развалюхи. Часть из них осела обмякшими мешками, кого-то вывернуло наизнанку, в то время как другие отделались шатко-валкой походкой и отупелой пришибленностью. — У нас нет на это времени… Всё уже идёт не так, чтоб меня! — прерывисто басит притулившийся к трёхметровому аренному барьеру Ватек. — Успокойся, сам себя видел? — призывает гору мышц к разуму и без того напряжённая Вилл. — Мы уже должны были построиться… Кипишь может подняться в любую минуту, — ощеривается Ватек. Верхняя губа лидера оппозиции агрессивно подрагивает, прямо как у оскалившегося пса. — Делать нечего, ждём, — не включается в эмоции Тарани. Ватек досадливо сплёвывает, заставляя Корнелию брезгливо сморщиться. Кук подходит к барьеру и, присев прямо на песок, начинает копошиться в поясной сумке, чтобы закурить нервы крепким табаком. Аренную яму затапливает ожиданием. Время душит, заставляя отсчитывать вдохи и выдохи. С каждым новым их могут обнаружить. Все по-разному справляются с напряжением: Хай Лин бездумно наматывает на запястье тонкий пояс от расклешённой юбки. Ирма ходит из стороны в сторону, поддевая песок мысами сапог. Вилл то и дело сжимает ворот кроп-топа у самой шеи и перебирает звенья на цепочке с Сердцем Кондракара. Тарани закуривает вторую. Корнелия не разделяет общей нервозности. Девушке хочется остаться одной. Между ней и замком — сокровенно личное. И остальным никогда не понять странной тяги, которая манит пройтись по лабиринтам мрачных коридоров. Отыскать во мгле что-то запредельно нужное и важное. Тихо зовущее её по имени. Глубоким, сквозь бархатную усмешку, голосом. Корнелия. Хейл зябко передёргивает. Странная. Это ненормально. Они в обители врага. — Предатели! Среди нас предатели! — обрывает пульс обалдело-перепуганный выкрик. Стражницы вскакивают на ноги как распрямившиеся пружины. Ватек выхватывает секиру и напрягается телом до выступающих жил. Вперёд проходит незнакомый Корнелии галгот. Поджарый мужчина несёт беспамятного бойца с рукой, висящей ослабелой плетью. На лице повстанца — ни эмоции. Всё перечёркнуто жёсткой линией плотно сомкнутых губ. Его выдаёт только сила, с которой прижимает к торсу худощавое тело в перештопанном плаще с широким капюшоном. По кожано-тканной верхнице в районе живота расползается уродливая чёрная клякса. — Что стряслось? — расправив столбы плеч, выступает навстречу Ватек. — Кто-то в крысу вырезает наших, — надсадно шипит галгот, — там… ещё несколько. Этот пока дышит. В живот пырнули, выродки. — Всем быть на стрёме! Выстроились квадратами! — рявкает мужчина, не позволяя разрастись панике. Потолочные своды многократно повторяют приказ затухающим эхом, оглушая каждого из присутствующих. Внутри Корнелии кольцами скручивается ледяная змея. Дождались. Враги уже здесь. Нет смысла скрываться. — Санитара сюда, — распоряжается лидер оппозиции, используя крохи времени, пока войска формируют построение. Корнелия вглядывается в юное лицо с россыпью угольков-веснушек. Если бы не короткий ёжик иссиня-чёрных волос, подростка можно было бы спутать с девушкой… Ему бы гонять на скейте, слишком громко слушать музыку и собирать коллекцию комиксов. Так бы и было — живи он на Земле. Не на Меридиане. — Ты его знал? — без сочувствия, с чёрствой сухостью спрашивает Ватек. Хейл больше не осуждает. Смерть здесь — дело привычное. — Нет, походу только примкнул из шпаны, — галгот опускает тело на песок, осторожно придерживая голову, и отступает в сторону. Ватек приближается к раненому бойцу. Вряд ли ему помогут. Сохранить ещё одно мёртвое лицо в памяти — та дань почтения, которую они могут себе позволить. Внезапный стук выроненной из толстых пальцев секиры — бьёт по затылку, заставляя Корнелию вздрогнуть. Грузная мина с широкой челюстью вытягивается в шокированном неверии. Они знакомы? Ватек присаживается на корточки, не отводя взгляда от павшего. — Шт… быть не может… — шамкает себе под нос мужчина, протягивая огромную ладонь, в которую бы уместилось лицо парня. Беспамятный юноша распахивает глаза. Мир начинает мелькать резкими обрывками кадров. Мальчишка поднимается в корпусе, выбрасывая руку к толстой шее. Скользящее движение. Вшу-усх. Воздух рассекает несколько багряных лент. Кровь орошает песок узором из размашистых росчерков и крупных клякс. Ватек хватается за горло, заходясь в мокром трясинном бульканье. Стекленеющие глаза безумно рыскают по склере, пока не закатываются за веки. Лидер оппозиции начинает заваливаться на песок. Воскресший молниеносно подскакивает на корточки и прыгает на широкие плечи. Пружинящий рывок, и притворщик взмывает в воздух на невидимых крыльях. Перед ошалевшими стражницами с глухим стуком падает грузное тело, поднимая облако песочной пыли. На месте крепкой шеи зияет алая пасть, разделённая вертикальной полоской осклизлых молочно-белых хрящей. Ватек по-прежнему пытается дышать, распахивая края вырезанной глотки с ровными блестящими краями ещё шире. Сш-шсх. Хв-с-ст. Сшк-ст. Пучки волокнистых трубок пульсируют в такт свистящим вздохам, заливая всё сникающими фонтанами кровавых брызг. Когда к Ватеку кидаются Тарани и Вилл — стальная хватка уже отпускает горло. Руки слабеют, сползая на размашистую грудь. Огромные пальцы дёргаются в конвульсиях, отчаянно пытаясь схватить ускользающую жизнь. Без шансов. Это уже рефлексы. Ватека больше нет. Корнелии почти всё равно — сейчас не до драмы. А для кого-то целый мир вдребезги. Яра потеряла отца. Калеб лишился товарища и наставника, галготский народ — своего лидера. Проходит слишком много времени, прежде чем пространство разрезают гортанные вопли, звон обнажённого оружия и свист выпущенных стрел. Корнелия оборачивается в сторону летящих древков. От одной из колонн серебрится канат, переливающийся в свете факелов множеством прочных лесок. Паутина? Корнелия ведёт взгляд ниже — конец бечевы тянется от руки убийцы. Нити крепко обвивают поднятое вверх предплечье, пока ловкач грациозно летит над рядами амфитеатра. Маленькая фигура меняет траекторию, отклоняясь то левее, то правее вместе с тенью от реющего плаща. Засланец мягко приземляется на ноги и, развернувшись, вольготно опирается плечом о подножие пилястра. Неожиданно отпущенное каре напрочь стирает мальчишеский образ. То девушка. Незнакомка клонит голову вбок, растягивая злорадную усмешку. Сощуренные глаза сверкают озорными бесенятами, наблюдая за щепками осыпающихся стрел. Всё мимо. Слишком быстрая. Слишком изворотливая. Слишком непредсказуемая. — Добро пожаловать во владения Чёрного Меридианского Солнца. Приношу глубочайшие извинения, мы не успели накрыть трапезу, — как ни в чём не бывало разводит руками девушка. Эта манерная показушность. Насмешливый тон, сочащийся ехидной издёвкой. Шкодливо развязные жесты, которые выглядят и забавно, и жутко одновременно. Голова Корнелии наливается чугуном. Она её знает. Не помнит, но точно знает. Откуда? — От лица князя Фобоса великодушно даю вам последний шанс. Предпочитаете сидеть за столом, будучи гостями аки быть поданными на горячее? — звонкий голос исходит неприкрытым озорством. Им не до шуток. Корнелия делает плавный и медленный шаг по направлению к кучкующимся стражницам завесы. Фобос начал следить за ними ещё из лагеря. — Что, неужели совсем нет желающих? — с картинным разочарованием дует губы девчонка. Незнакомка прытко переступает за колонну, уворачиваясь от очередного залпа стрел. Уже не такого плотного, как предыдущий. Часть повстанцев нервно переглядывается друг с другом. Меж беспорядочных рядов начинает гулять сомнение. — Не слушайте! Всех пленников ведут в Кавигор! Я видел, что там! — раздаётся отрезвляющий крик на всё ристалище. Арена превращается в гудящий пчелиный улей. — Княжеские выблядки! — Вам нет веры! Вы спалили наши деревни! — Детей за что, а?! — Потроха сучьи! — Спустись и повтори! Лярва бесанутая! — Девочки, готовьтесь… Не знаю что, но сейчас начнётся… — пересохшими губами шелестит побледневшая Вилл. Корнелия подбирается. Выпускает потоки маны, которые тянутся к стражницам от самого сердца, наполняя до краёв каждую из стихий. Длинные хвостики Хай Лин подхватывают потоки поднявшегося ветра. Тело Тарани зажигается мелкими искрами, которые расходятся языками пламени, как от выплеснутого бензина. Слуху мерещится тихий морской плеск — по предплечьям Ирмы змеятся браслеты из струек воды. Сердце Кондракара на груди Вилл поднимается над разлётом ключиц, озаряя пространство мощным энергетическим светом. — Ох-хо-хох, никаких манер, — выглядывает из-за пилястра черноволосая, порицательно мотая головой, — впрочем, пустяки. Урок этикета перед аудиенцией, и будете глаже шёлка. Меж пальцев Корнелии колется и вьётся мана. Скинуть с трибун волной телекинеза, чтобы сломала шею и скатилась в озлобленную толпу. Будто прочитав мысли, лазутчица поворачивается. Смотрит прямо на неё и вдруг — заговорщически подмигивает, почти как Хай Лин в лагере у костра. Какого чёрта? Ещё бы помахала. Неожиданный жест подсекает, сбивая нацеленный удар. Крик. Корнелия порывисто оглядывается, но не обнаруживает ничего, кроме сотен лиц, подёрнутых недоумением наравне с тревогой. Новый вопль с противоположной стороны арены срывает с галготов ступор. Вспыхивает паника. Где? Откуда? Кто на них напал?! Корнелия оборачивается к амфитеатру, но находит лишь сизые сумерки. Странная девчонка исчезла, растворившись в притихших тенях. Никто не замечает внезапной пропажи, ровно как и не вспоминает о смерти волевого лидера. Не Ватек — обезличенная оболочка лежит завалявшимся тюфяком, по которому то и дело топчутся дюжины ног. Сейчас живым не до мёртвых. Отвлекутся на скорбь — сами притянут смерть. — Поднимаемся выше, — устремляется вверх Вилл, начиная делать рваные и порывистые взмахи крыльями. Хейл взмывает следом. С высоты птичьего полёта оппозиционерское войско рассыпается, как ряды домино. Построение становится толпой. Бойцы шарахаются из стороны в сторону, жмутся спинами и неосторожно размахивают оружием, пытаясь предупредить атаку невидимого врага. Целью каждого становится не свергнуть князя — выжить. В кишащем хаосе не найти затаившейся угрозы. Противники мерещатся везде и всюду. — Смотрите! — вскрикивает Хай Лин, указывая на отделившуюся от трибун тень. Сгусток тьмы размером с детский батут Лилиан проворно мчится по закруглённым рядам, перескакивая сразу через несколько. — Ещё один! — ведёт пальцем Ирма, следя за существом, выползшим прямо из-под королевского ложе в виде выступающего балкона. Ристалище становится похоже на разворошённое гнездо. Твари появляются из стенных ниш, отделяются от статичных теней и опускаются прямо со сводов купола на серебристых нитях. — Арахны! Это арахны! — обличает наступающего врага Тарани.──────── ※ ────────
Калеб рвётся в глубь чащи, напрочь позабыв о проснувшихся под луной тварях. О том, что в меридианские леса нельзя соваться в одиночку ночью. И о лежащем во внутреннем кармане плаща связующем кристалле. Раскисшая от бесконечных дождей почва глотает сапоги, по лицу хлещет ледяной ливень и неразличимые во тьме ветви. Парень проклинает горящие лёгкие, которые не дышат, а царапаются о воздух, лишая прежней выносливости. В пульсирующие виски без остановки врезаются услышанные слова, заставляя нестись быстрее и быстрее. «Яра, Акетон, Ууна убежали в лес за болотными огоньками! Я говорил — не надо, но они пошли!» В такт со стучащим набатом сердцем в памяти яркими вспышками мелькает тот самый день, в который он потерял близких. Знойное засушливое лето. Халтурная работёнка. Арахны. Смерть. Банду Калеба нанял купец, перевозивший товар из соседнего поселения. У повозки отвалилось колесо, и дельцам пришлось потратить немало времени на починку. Когда путники снова отправились в дорогу, их неумолимо настиг вечер. Обозлённые твари напали тихо и неожиданно. Смертоносная тьма из тенистого оврага. Запряжённые хугонги заклекотали, ринулись в стороны и опрокинули обоз с утварью прямиком в обрыв. Спастись удалось только заказчику, который не желал терять прибыль, как и рисковать собственной жизнью. Калеб, Штурм, Глен и Хвач выдвинулись с рассветом. Задавалось яркое и тёплое утро, пахнущее молодой травой, свежим, ещё не раскалившимся воздухом и прибылью. Соратники уже живо распоряжались вознаграждением: отложить в схрон или потратиться на новое снаряжение. Никто из них не знал, чем закончится вылазка, а потому дружеская перепалка как обычно полнилась издёвками, звонким смехом и беспечностью. «Смысл раскошеливаться? От твоих копыт разит так, что сапоги каждый оборот менять надо». «А тебе лишь бы обожраться! Я хотя бы практичен!» «Хватит шакалиться. Деньжата придержим, купим досок, пол перестелем. А то не на что сапоги надевать будет». Вразрез со словами заказчика — обрыв оказался намного глубже и темнее. Между берегами могло уместиться несколько плотно стоящих друг к другу хижин. Сквозь покрывало веток и опрокинутые через расселину мосты деревьев совсем не виднелось дна. И только частично примятая трава да погнутый прутняк подсказывали: они на месте. Дурное предчувствие вцепилось в затылок ледяными пальцами. Работа перестала казаться плёвой, а награда щедрой. — Ну и чего мух ловите? Лазать разучились? — фыркнула Штурм, шагая спиной в расселину и хватаясь за спутанную хворостину. — Кто последний ступит на дно, тот чапает на ночной рынок за жареными крысами, — прыгнул за девушкой Хвач, осыпая землю. — Давайте в этот раз без дурости, — сбил весь задорный настрой Калеб, строго наблюдая за озорством товарищей. — За-ну-да! Продуть боишься, так и говори! — донёсся ехидный и подначивающий голос откуда-то снизу. Калеб ловко спрыгнул с края, лишь бы поскорее настичь чёрную макушку, исчезнувшую за ветвистыми лабиринтами, прикрытыми палой листвой. Догнать, но не чтобы утереть нос. Чтобы быть спокойнее. За этой безбашенной — глаз да глаз. Всегда лезет на рожон аки бессмертная. Они спускались в осенний вечер. Чем ниже, тем холоднее и гуще сумерки. Темнота и стынь не пугали — этого было с довеском в подземном городе. Калеба напрягала паутина. Липкие нити всё плотнее порошили склон сероватым инеем. Парень уже утомился утирать перепачканные ладони о выступающие камни, а спуск всё никак не заканчивался. Он начал казаться бесконечным. Ноги опустились на землю с сухим хрустом, всё равно что пробили ледяной наст. По дну были раскиданы кости мелкого и крупного зверья, чешуя морпионов и… потасканная ветошь. Это значило одно. Поблизости — паучье гнездовье. — Я уж думала: всё, придётся идти с тобой за крысами, — Штурм по-свойски толкнула Калеба бедром, а затем посмотрела вверх — на осторожно спускающегося Глена. — Мне здесь не нравится, — нахмурился Калеб, направляясь к остову разрушенной повозки, — по-шустрому надо. — Агрх! Вошь ядрёная! — спрыгнул Глен, тут же схватившись за стопу и завалившись на задницу. — А по-моему, тут миленько, — пожала плечами девушка, отвечая Калебу, — вон, Глен даже привал решил устроить. — Напоролся на что-то. Говорю же, сапоги новые нужны, — недовольно буркнул галгот, сетуя на истоптанную подошву. — И как всегда угораздило именно тебя, — закатила глаза Штурм. — Дай посмотрю, сахарный ты наш. — И как до сих пор не подох… У меня где-то отрез холстины есть, — подошёл к ним Хвач, начиная шариться в прикреплённых к ремню подсумках. Тем временем Калеб уже вовсю обыскивал потерпевшую крушение повозку. Среди лопнувших бочек со смолой, груды кирок и заготовок под факелы никак не находился ларь с дымным порохом. Каждая горстка серого порошка приходилась на вес золота. С помощью небольших взрывов управа подземного города обустраивала гору под нужды населения. Галготы прокладывали новые ходы, строили дома прямо в скалистых стенах и избавлялись от тварей, поселившихся в глубоких разломах. Раздвинув дощатую рухлядь, Калеб выдохнул во все лёгкие. Нашёл. Откинув резную крышку, парень провёл пальцами по полым чугунным шарам, заткнутым пеньковой верёвкой. Товар был цел, а значит, они смело могли требовать больше. Закончив перекладывать пороховые бомбы во внутренние карманы плаща, Калеб обернулся к непривычно притихшим соратникам. — Уходим. В парня впились сразу три осекающих взгляда. Так и не закончившая перевязь Штурм поднесла палец к губам и со значением посмотрела наверх. В нависшем над головой валежнике копошилась огромная, тихо стрекочущая туша. Калеб обнажил короткий меч. Влипли по-крупному. Чуть поодаль от Штурм, Глена и Хвача бесшумно опустилось сразу несколько арахнид. Оголодавшие твари ринулись на авантюристов, лихо перебирая колючими лапами и растопырив кинжальные жвала. Краткий свист, блеснувшее в полутьме лезвие. Промеж двух рядов, затянутых мутью глаз, вонзились метательные ножи. Одно из существ повалилось на бок с затухающим шипением, судорожно притягивая скрюченные лапы к покрытому ворсом брюху. Другая тварь попятилась назад со злым, угрожающим щёлканьем. — Не серчай, Глен, но мне тут разонравилось, отдохнёшь, когда выберемся, — бросила Штурм, открепляя от портупеи несколько стальных перьев. — Он не сможет карабкаться. К северу конец обрыва, придётся бежать! — Хвач взял под плечо ранившего ногу товарища. — Значит, бежим, — подскочил к ним Калеб. Землистые стены расселины, заросшая кустарником почва и настил из валежника, подменивший небо, смешались в бурый круговорот. Отчаянная четвёрка продиралась к спасению сквозь иссохшую поросль, пристающую паутину и ухающее сердце. Хромающего Глена тащил Хвач, пока Калеб и Штурм — как самые сноровистые и ловкие — сдерживали натиск. Бой — балансирование на грани. Шаг в сторону, и неизбежный конец. Каждое движение выверенное, резкое, слаженное. Слитое в один ритм с чеканящим пульсом. Они без устали рубили и кромсали, едва успевая оборачиваться. Напрыгивали и метались меж хищниц, норовящих впрыснуть яд. Получить арахнидский укус — обневеститься со смертью. Внутренности необратимо таяли, превращаясь в густую мясную кашу. Этот процесс был необратим. Арахны могли пить своих жертв неделями, сохраняя им жизнь, пока иссыхающее тело не лишалось последних капель крови. С ними этого не случится. Держаться. Справляться. Не зря же считаются лучшими. За сотню метров до свободы глаза стали застилать маревые пятна. Прелая от пота одежда липла второй кожей, а глотку ошпаривал горячий воздух с привкусом солёного железа. Выпад. Удар. Перекат. Взмах. В перетруженной руке мелко тряслось лезвие. Калеб сплюнул с губ горькую чёрную кровь. На каждую мёртвую тварь выползало по две новых. — Взрывчатку! Их слишком много! — прохрипела Штурм, выбрасывая руку вверх и вонзая клинок прямо промеж жвал спускающейся паучихи. — Справимся, у нас заказ, — полурыча отказался Калеб, наступая ногой на уродливо скрюченный труп, чтобы выдернуть меч, застрявший в хитине. Громкий взрыв мог привлечь ещё больше отродий ночи, разрушив их гнездовье, к тому же… их банда всегда идеально выполняла свою работу. Доставить товар не полностью — значило потерять безупречную репутацию. Штурм прожгла Калеба таким красноречивым взглядом, словно он переметнулся на сторону нападающих арахнид. На споры не хватало дыхания, а потому они продолжили колоть, вспарывать и надсекать. Когда земля пошла узорами солнечных пятен, а ущелье стало расширяться и восходить — пауки остервенели. Твари попёрли с новой силой, не желая упускать ускользающую добычу. — Калеб, смотри! — захлёбываясь, выпалила Штурм, указывая пальцем в уплотняющуюся темноту, из которой они выбрались одним лишь чудом. Во мраке изумрудными серпами глаз сверкала огромная паучиха. На кобальтовом матовом хитине красовался яркий узор из распустившихся гибискусов. Из головогруди тянулись две дополнительные пары шипастых лапок — намного длиннее, нежели у сородичей. Статное существо не стремилось нагонять беглецов. Оно горделиво выжидало, пока потомство принесёт свежую и лакомую плоть. — Матриарх! Убьём, и песенка гнезда будет спета, — вдруг вспыхнула энтузиазмом прекратившая отступать девушка. — Стой! И так едва отделались, укусят! — попытался ухватить её за плечо Калеб. Штурм порывисто отклонилась, парируя схватившие воздух пальцы. Калеб ринулся на неё снова, но ноги сбила жёсткая подсечка. Падение вонзилось в крестец раскалёнными углями. Затылок крепко приложился о булыжник, закручивая мир в бешеной пляске. Когда с Калеба схлынула муторность — девичья фигура маячила далеко впереди. Среди дюжины стрекочущих тварей. — Слева! — только и смог выкрикнуть парень, наблюдая за подползающей к девушке арахной. Штурм удобнее перехватила клинок и рассекла подскочившего паука. Калеб выдохнул, не в силах вдохнуть снова. Горло перекрыло колошматящееся сердце. Одно неверное движение… Один неточный удар или осечка, и… К чёрту. Не позволит. Не даст ей умереть так. По собственной дурости прямо у него на глазах. Внутри поднялась волна кипящего, испепеляющего каждую вену и каждую жилу гнева. Вертел он это грёбаное благородство. Решила спасти всех от нашествия арахнид? Слишком много на себя взяла. Калеб не отрывал взгляда от закручивающейся волчком девушки. От лёгких и длинных прыжков. От острия меча, окрашенного в чёрный. Непослушные пальцы нашарили в подсумке огниво, припасённое для разведения костра. Другая рука потянула из внутреннего кармана чугунный шар, начинённый порохом. Чирк-чирк. Высечь искру получилось не с первого раза. Но парень всё-таки поджёг фитиль, замахнулся и швырнул шипящий снаряд далеко-далеко вперёд. Взрывчатка пролетела над Штурм, миновала ещё с десяток метров и слилась с темнотой, падая вблизи от матриарха. Громогласный хлопок. Столбище пыли, плюнувшее шматами поганой плоти. Ворох осыпающихся ветвей и сучьев. Проклюнувшийся дневной свет. Юноша запрокинул голову: огромное поваленное дерево накренилось и стало медленно сползать вниз, скребя по склону голой кроной. Вслед за ним тронулся весь валежный настил. Вот-вот обрушится, похоронив под собой всех в проклятой низине! Что он натворил?! — К стенам! — распахнул рот Калеб, но не услышал ничего, кроме звенящей тишины. Беззвучие немилосердно сдавило виски. Всё вокруг утонуло в глухой водной толще. Выронившая клинок девушка, сжавшиеся в комок пауки, обмеревшие Хвач и Глен. Плечо с размаху врезалось в землистую стену, заставив оскалиться от тупой боли. Калеб согнулся, прикрывая руками голову. Сквозь высокий писк пробился трескучий грохот. Дно оврага щедро засыпало испачканными паутиной стволами, ветвями и булыжниками. Штурм… Хвач… Глен… Успели укрыться? Когда на расселину опустилось безмолвие, он не поверил собственным ушам. Прислушался — по-прежнему тихо. Огляделся — ни зги. Сплошная завеса пыли. Калеб громко закашлялся: песок оседал в глотке, резал глаза и забивал нос. Парень кое-как поднялся на подгибающиеся ноги и заковылял сквозь взбаламученные клубы. Брёл наугад, мысленно прикидывая, где могла оказаться девушка. Обзор постепенно улучшался, открывая вид на заваленный овраг. На буреломный оползень пролилось солнце, подсвечивая сникающий известковый туман плотными лучами. Взгляд зацепился за что-то среди нагромождения из раскроенных щепистых стволов, пожелтевшего лапника и древесной трухи. Парень нахмурился, пригляделся… Внутренности сжались в одну ледяную точку. Тонкая полоса руки. Не помня себя, парень оказался у подножия вихревала. Цепляя занозы, но не чувствуя боли, неуклюже вскарабкался выше. Не его руки — чужие, — свалили длинное бревно. За ним второе, третье. Откинув в сторону густую хворостину, Калеб откопал впалую грудную клетку, которая тяжело и медленно вздымалась. Живая. Парень раскинул кору, можжевеловый сор и землистую насыпь, наконец-то добираясь до бледного, полупрозрачного лица. К покрытой испариной коже пристала свалявшаяся грязь и сухие иголки. Острые девичьи черты истончились, став далёкими и призрачными, а разбежавшиеся с переносицы веснушки — выцвели и потемнели. Мужская ладонь легла на скос скулы. Пальцы обожгло лихорадочным жаром. — Шт-рхм… — пытался позвать девушку Калеб, но из горла вырывался лишь прерывистый сип. Серые, как от затяжного недуга, веки слегка дёрнулись. — Б-бей в висок, так наверняка… — не раскрывая глаз, разлепила пересохшие губы Штурм. Калебу показалось, что завалы из валежника бросили в море. Древесина закачалась на волнах, наклоняясь под его весом. — Совсем сдурела? — вышел из себя парень, чуть отстраняясь, чтобы понять: осилит ли разобрать завал. Девушку, как и его, поцеловала удача. На Штурм обвалились лишь неширокие деревья и ветвистые сучья. Если не брать в расчёт кряжистое корневище, в котором безнадёжно застряла голень. Но откуда жар? Ведь бывало хуже и сдюживала. — Тварей не видно… Взрыв… Я найду ребят и метнусь за помощью, — с обещанием заглянул в измученное лицо Калеб. — Мне… не поможешь, — длинные ресницы приподнялись, обнажая склеру, покрытую сетью покрасневших сосудов. Руки Калеба зашлись в мелкой дрожи. С пыльных губ не сошло ни звука, в то время как мысли нещадно вспарывали нутро режущим пунктиром. Нет… нет… нет… Быть не может… Лихорадочный жар, серая кожа, воспалённые глаза — первые симптомы отравления арахнидским ядом. Калебу хотелось верить, что всё это последствия обвала. Сотрясение вкупе с царапающим глаза песком. Но взгляд предательски наткнулся на две багровые точки на плечевом изгибе. А ведь просил носить более крепкую и надёжную верхницу… «Лето же, жарко», — всегда отмахивалась Штурм. От воспалённых очагов тянулись узоры вздутых, трогающихся чернотой вен. Смерть проникала всё глубже и глубже, начиная разжижать тело. И её не остановишь. Не заболтаешь. Не подкупишь. От этого нет лекарства. — Когда?.. — безжизненно и тускло. — Чтоб Гузово похлёбище каждый день ели… и до отвала, — невпопад забормотала девушка. Но он уже не ждал ответа — догадался сам. После того, как попросила бросить взрывчатку. Поняла — не справляются. А он… Пожалел навар. Пошла на матриарха, потому что знала — терять нечего… — Внутри… жжётся… Прекрати… — тихо застонала Штурм, вновь прикрывая веки. Слова упали в голову как в пустой чан, рассыпаясь гулким, прибивающим эхом. Калеб смотрел на себя и Штурм со стороны. Будто всё происходило и не с ними вовсе. Перед ним лежала она — ещё живая, а он склонился над ней — уже мёртвый. Вместе с самого детства. Девчонка пристала к нему точно слизень-прилипальщик. А он привык и больше не представлял себя без неё. Она научила его метко швырять камни. Он выдумал ей прозвище. Она показала, как забираться на стены. Он подарил ей первый нож. Она научила его чему-то большему, чем дружба, а он… Он готов для неё на всё. Калеб представил, как измазанные грязью пальцы подобрали лежащий рядом камень, похожий на рыбье туловище. Прицелились — ровно в висок. Ударили сильно и точно. А после темнота. Словно как всегда отправился за ней следом. Парень крепко зажмурился, смаргивая жуткие образы. По щекам пробежало несколько дождевых капель. Только вот небо было по-прежнему ясное и чистое. Не сможет. Как бы ни силился. И пытаться бесполезно. Кишка тонка. — К-калеб… — впервые умоляюще, с горечью, выступившей хлопьями чёрной пены в уголках рта. — Я вернусь с помощью… — он отвернулся, поднимаясь на ватные ноги и понимая всю абсурдность своих слов. Слабак. Хуже чумного гонца в людной таверне. Понимал, пойдёт не за подмогой — за кем-то, кто сможет взять бремя вместо него. — Н-не ух-хди… — донёсся в спину то ли древесный треск, то ли её голос. Калеб не помнил, как выбирался из расселины. Не помнил, как вернулся назад с подмогой. Они не нашли ничего, кроме расплющенных обвалом Хвача и Глена, чьи внутренности облепили рыжие муравьи. Тело Штурм исчезло. Верно утащили оклемавшиеся пауки, оставив ему лишь бесконечное чувство вины и презрение к себе. Калеб спотыкается о притаившееся бревно, измазанное вязкой, отливающей пурпуром жижей. Лицо вспахивает почву. В нос бьёт запах земли и сырого перегноя. Крепко выругавшись, парень вскакивает и, утеревшись предплечьем, бросается дальше. Он ни за что не потеряет Яру. Найдёт. Даже если на поиски уйдёт вся ночь.──────── ※ ────────
Корнелия отшатывается в сторону, услышав над головой тикающий стрёкот. Ко дну арены устремляется паук с матовым хитином, покрытым грубым ворсом. Арахнида перебирает сегментами заострённых лапок, спускаясь по паутинному тросу. С кинжальных жвал капает вязкая слюна, от которой разит тухлым, полежавшим на солнце мясом. Снизу раздаются новые крики — десятки существ выскакивают на полотно арены и кидаются на бойцов. Галготское войско обступают со всех сторон. — Тарани, поджигай, а Хай пусть откидывает в стороны, — задрав голову, рапортует Вилл, — Ирма, Корни, на вас те, кто ползут с трибун. — Вилл, зачем? Надо отступать, нам даже до коридоров не добраться, — признаёт провал Тарани, крепко сжимая поясную сумку с направляющим кристаллом. Вандом хватается за виски, будто их буравят раскалённым шилом. — Рано… Нельзя… Мы должны попытаться, — выжимает из себя девушка, внимая голосу Оракула и впервые не соглашаясь с Тарани. — Хватит уже болтать, мы не на девичнике, — закатывает глаза Корнелия и устремляется вниз, предпочитая действие пустому трёпу. Тарани как всегда права. Все они — в полной заднице, но лучше Корнелия станет одеваться как Вандом, чем так быстро опустит руки. Взъерошенные паникой галготы наконец-то распознают атакующего врага. Неизвестность развеивается, скидывая пелену отчаянного безумия и позволяя собраться с духом. Бойцы приходят в себя, начиная действовать слаженно и сообща. Корнелия кивает поравнявшейся с ней Ирме. Пока галготы выставляют оружие навстречу наступающим насекомым, девушки пикируют к трибунам амфитеатра. — Стой! Их слишком много, ты всех утопишь! — прикрикивает Хейл на Ирму, готовую обрушить на насекомых бурлящий меж пальцев девятый вал. Опрометчивые решения только усугубят ситуацию. Лэр придётся удерживать призванную воду, чтобы потоки не схлынули с трибун. На это уйдёт вся магическая концентрация. Иначе они избавятся не только от араханид, но и от галготов. Аренная яма превратится в море из трупов. Море… Песок пахнет морем. Корнелия сощуривается, присматриваясь к серой насыпи. Не бездействует — трезво оценивает обстановку, анализирует окружение, мыслит наперёд. И находит правильное решение. Стражница Земли чувствует уснувшую жизнь среди песчинок. Вскидывает руки, приказывая восстать первым из растений. Кайма ристалищного барьера рябит полосами, похожими на песчаных змей. Складки небольших барханов поднимаются, обличая болотную зелень разрастающихся водорослей. Морские локоны преодолевают барьер и заползают на трибуны, накрывая всё больше и больше пустых рядов покрывалом тины. — А теперь дождь! — отрывисто рапортует Корнелия. — Нифига ты мозг, и когда успела такому научиться… — наконец-то смекает Ирма, успокаивая рвущуюся тайфунную мощь до звонкого родника. Лэр выпускает из ладоней водяные ленты, которые смыкаются над амфитеатром в полупрозрачное кольцо. На ристалище обрушивается отвесной ливень, заполняя пространство дождевым шелестом. Извилистые лабиринты водорослей мокнут, превращаясь в слизкое желе и лишая членистоногих прежней прыти. Арахниды больше не могут прицеленно кидаться. Шипастые лапки путаются и нелепо проскальзывают по тине, роняя существ на брюхо. Идеально. Корнелия торжествующе вскидывает подбородок, наблюдая, как твари скатываются с рядов амфитеатра огромными бильярдными шарами и прикладываются о твёрдый камень. Пришибленные пауки пытаются оклематься, но их неумолимо настигают галготские клинки. Корнелия озаряется торжественной, но сдержанной улыбкой с надменно сомкнутыми губами. Она выигрывает им постоянное преимущество, создав идеальную ловушку, не требующую внимания и затрат маны. — Пойдём, поможем остальным, — летит вверх девушка. Со сводчатого купола свисают дюжины оборванных нитей. На осиротело покачивающихся концах — ни одного паука. Тарани, Вилл и Хай не нужна помощь. Они справились. Замаячившая на горизонте победа пахнет ядрёной палью, мокрым камнем и железом. И когда кажется, что тёмный час прошёл и вот-вот наступит рассвет, из распахнутой пасти тоннеля приходит смерть. Темнота выпускает гигантского нага с мечом в половину своего роста. За мощным хвостом с багровыми, острыми как лезвия плавниками тянется отряд элитных бойцов, облачённых в литые чёрные доспехи.──────── ※ ────────
Из устроенной в скале купели поднимаются сияющие бирюзой огоньки, постепенно гаснущие в воздухе. Магический источник светится изнутри, отбрасывая волнистые переливы на своды пещеры. Тёмный князь млеет в омутах маны, слегка откинув голову и блаженно прикрыв утомлённые веки. Багряные порезы вдоль тыльной стороны алебастровых рук, отливающих под водой жемчужиной белизной, трогаются грубой коркой коросты. По шершавой кромке бегают затейливые искорки, напоминающие утонувшие звёзды. Потоки магии стягивают свежие раны, заживляя их с лёгким щекотанием, словно проводя кончиком хугонговского пера. Королевская кровь, отданная алчной планете, — очередная несвоевременная дань. Изводить себя остаётся недолго. Как только он поглотит силу скудоумной сестрицы, Меридиан будет насыщаться от одной оброненной капли. Лишь бы к тому времени девчонка не оставила от замка покрытые пеплом и копотью руины. Такая судьба постигла галерею северного крыла: Элион поблазнились мятежники в укромных нишах. Фобос восстанавливается лишь на треть, когда в разум закрадывается падающий в колодец звонким червонцем голосок: — Княжий господине… прибы-ыли… своё отжи-или… Обречённая чёрная роза, пригретая за пазухой у Миранды, умирает, разменивая жизнь на выполнение княжеского поручения. Шепчущим не под силу выдержать перемещение через портал. Колдун открывает глаза. Корнелия в замке. Фобос поднимается из магических вод, впервые не напитавшись ими вдоволь. Проведённые порознь сутки с осознанием, что она не помнит, не думает, не знает, кому принадлежит, тянутся дольше всех прожитых им лет. Часы, минуты и мгновения оборачиваются грифом, выклёвывающим межпозвоночные кости. Всё позади. Теперь и отныне Корнелия останется подле и превознесёт его могущество. И то не возбранят даже смерти стражниц. Как бы его бестия ни ярилась, Фобос знает верную управу. Дать вызлиться, отскорбеть. Сковать в объятиях и обжечь ушную раковину теплотой дыхания. Её любимое — «Корнелия» в исполнении его глубокого и тихого баритона. Собрать слёзную росу, опавшую с изгибов ресниц, выводя пальцами луны под дрожащими веками. А коль совсем сникнет, кольнуть едкой, но приемлемой для её нрава остротой. И тогда вокруг не останется ничего, кроме них, пламени свечей и бездольной пустоши. Пережив очередной катарсис, его роза начнёт внимать каждому слову в промежутках между бережными и искушающими прикосновениями. Она не сможет уйти, не захочет — податься больше некуда. Кондракар совершил роковую ошибку, которая оказалась ему на руку. Фобос поднимается из скалистой купели по выточенным шлифованным ступеням. Пещерная прохлада приятно освежает бликующую от влаги кожу. Как только иссушенные колдовством остатки воды на подтянутом теле исчезают — аристократическую бледность овивает тьма, облачая Фобоса в княжеские регалии. Меридианский владыка делает степенный шаг к залёгшей у подножия скалы трещине, из которой змеятся шипастые стебли цветочных склепов для сломленных душ. Чёрные бутоны заискивающе приоткрываются. Крохотные тени с закрученными шутовским колпаком рожками пробираются через лепестковый саван, чтоб явиться пред господскими очами. — Княже… наш милостивый княже… снизойди, дозволь внимать твоим помыслам. — Чёрное Меридианское солнце, окропи нас багрянцем своего зарева. — Осенённая, нашему князю угодная, пусть падёт ниц… падёт ниц… или быть ей одной из нас. — Да возликует наш скорбный сад… скорбный сад… — Донести мастеру над магией мою волю. Пусть созовёт боевых чародеев на ристалище и велит им не обличать себя до моего указа, — осекает поднявшийся замогильный перезвон Фобос. Чёрные тени тут же ускользают в мглистые бутоны подобно юрким змейкам. Фобос знает — приказ передан. Колдун направляется к рельефному выступу горной породы, в котором образовалась полая природная чаша, наполненная водами источника. Всё это время в ней входил в силу древнейший артефакт, добытый придворными чародеями ещё во времена процветания Эсканорской четы. Фобос окунает кисти рук в светлую бирюзу и, обрамив запястья прохладой, извлекает духовой рог. Гладь подёргивается беспокойной рябью, с шумным всплеском отдавая колдуну напитанную маной реликвию. Капли прокладывают дорожки по неказистому корпусу, повторяя изгибы мелких вмятин и потёртых царапин. Музыкальный инструмент потемнел от времени и больше походит на бесполезный утиль. Однако Фобос чувствует силу, сокрытую за уродством. Пробуждённое от многовекового сна оружие жаждет угодить своему владельцу. Убрав рог Гипноса в складки мантии, Фобос сосредотачивает мысленный взор на своих владениях. В сознании всплывает абрис ристалища, где в юные годы князь сходился в изнурительных тренировках с Седриком по наставлению нерадивой матери. Статную и высокую фигуру окутывает поднимающийся от полов мантии мрак. Сегодняшний рассвет Корнелия встретит уже в его объятиях.