Around my scars

Несмотря на ходившие по Хогвартсу мифы о его расхлябанности и легкомыслии, Джеймс практически никогда никуда не опаздывал. Квиддич и дисциплина были одним крепко сросшимся друг с другом целым, а так как вся его жизнь строилась на первом, он привык к тому, что весь день строился по чёткому распорядку. Конечно, с поправкой на розыгрыши, вносившие в будни нужную долю красок и неожиданности. Но во сколько бы он ни ложился спать, работая над новыми идеями, способными сделать чужие жизни в разы сложнее, он всегда вставал вовремя, и был именно тем раздражающим человеком, в ком кипела жизнь и кто обжигал этим кипятком всех, кто еле находил в себе силы открыть глаза. Сегодня был один из немногих дней (Джеймс мог бы пересчитать их по пальцам), когда он действительно опаздывал, потому что проспал. Последние две недели после игры со Слизерином были по-настоящему выматывающими. Больше всего на свете Джеймс ненавидел видеть переживания Сириуса, и ему казалось, что он чувствовал каждую его эмоцию, как будто они были сообщающимися сосудами. Падение и травма Регулуса действительно выбили Сириуса из колеи. Джеймс всё ещё помнил вид летящего камнем вниз тела, к которому присоединилось второе, отчаянно пытающееся его догнать. Помнил, как все внутри него замерло, когда он бросился вдогонку, отчаянно надеясь, что никто из них пострадал. Помнил срывающийся голос Сириуса, шепчущий «он дышит?», тепло грудной клетки Регулуса, когда Джеймс коснулся её, пытаясь проверить, бьётся ли под ней сердце, и собственный рваный выдох облегчения, когда пальцами почувствовал едва ощутимый удар. Помнил холод Больничного крыла, когда они с Сириусом сидели у кровати Регулуса, и заверения Помфри о том, что Регулус действительно будет в порядке. Джеймс пытался уговорить Сириуса остаться. Пытался убедить его поговорить с Регулусом, но тот не согласился. Джеймс не знал, какая эмоция не дала ему этого сделать — чувство вины или, несмотря ни на что, всё ещё живущая под рёбрами обида. Прошло две недели, а осадок того события всё ещё сидел в Сириусе. Покрывал его невидимым смогом, который он тщательно пытался с себя смыть. Но тот ощущался. В том, как Сириус говорил. В том, как искал взглядом Регулуса в Большом зале и сразу отводил его, как будто касался незаживающей гематомы. В том, как взрывался по пустякам, как канистра с бензином, в которую бросили спичку. Как старался скрывать свою нервозность за натянутой улыбкой. Джеймс не мог на это смотреть. Именно поэтому он зацепился за идею организации вечеринки в честь подкрадывающегося дня Рождения Сириуса, желая сделать что-то по-настоящему особенное. Но так как ему не приходило в голову ничего интересного (они успели отметить вместе уже четыре дня Рождения, и было всё сложнее придумать что-то новое), Джеймс сделал это общей проблемой так, что Ремус и Питер начали убегать от него, как только он начинал о ней говорить. Возможно, это было одной из причин, почему они не разбудили его этим утром, мечтая побыть в спокойствии хотя бы час. Всю ночь Джеймс почти не спал, перебирая в голове варианты, и был готов выдрать из головы волосы от отчаяния. Он никогда не думал, что скажет что-то подобное, но Джеймс был рад, что тренировку по квиддичу отменили, потому что он бы точно упал с метлы от недосыпа. До дня Рождения оставалось три дня, а всё, что ему удалось придумать, сводилось к банальностям, которые, по его мнению, не только бы не отвлекли и не приободрили Сириуса, а ввели бы его в ещё бо́льшую тоску (что может быть хуже скучных друзей, верно?). Подобную тоску сейчас ощущал Джеймс, идя быстрым шагом по коридору в направлении кабинета. Он ненавидел опаздывать и обязательно выскажет мародёрам своё недовольство за то, что они не удосужились его разбудить. Странно, что они не воспользовались возможностью отыграться на нём и не вылили на него ушат холодной воды, или разбудили его ещё каким-нибудь неприятным способом за все те случаи, когда он случайно или нет будил их, собираясь на тренировку. Джеймс повернул за угол, смотря под ноги, когда до его слуха донеслось что-то похожее на удар. Он инстинктивно вскинул голову, столкнувшись взглядом с огненной макушкой. Сердце с силой ударило о рёбра. Лили сидела на коленях к нему спиной, явно собирая разбросанные по полу листы. Наверное, споткнулась. Не прошло и секунды, как Джеймс оказался рядом с ней. — Эй, всё в порядке? Ты не ушиблась? — спросил он, подбирая отлетевший дальше всех лист бумаги, исписанный её красивым почерком. Она, как будто не слыша его, продолжала собирать разбросанные принадлежности, шепча под нос «чёрт, чёрт, чёрт». — Лили? — спросил он обеспокоенно, мягко касаясь её плеча, наконец, заставляя на себя посмотреть. Она смахнула его руку, как прилипший осенний лист, поднимаясь на ноги, прижимая к груди собранные вещи. — Не сейчас, Поттер. Если ты тоже на Защиту от Тёмных Искусств, мы уже на неё опаздываем! — бросила она в спешке, срываясь на бег. Джеймсу ничего не оставалось, кроме как побежать за ней, стараясь игнорировать расцветающее под рёбрами беспокойство. Она была нервной, и Джеймсу показалось, что дело было не только в опоздании. Он быстро нагнал её, больше не беспокоя вопросами, как бы ему ни хотелось их задать. Они зудели внутри, как стая шершней. Уже через минуту они были у двери. — Давай, я зайду первым, чтобы… — начал было он, зная, что тот, кто переступит порог первым, примет на себя весь удар гнева преподавателя, но Лили уже скрылась за дверью, не давая себя опередить. Джеймс зашёл следом. Взгляды учеников сразу направились на них вместе с колючим, словно сотканным из проволоки взглядом их преподавателя Корнелиуса Агриппы. Лили напряглась натянутой струной, прижимая к груди учебник и листы. За всё время пребывания в Хогвартсе она опоздала от силы один раз, и ей было непривычно ощущать на себе чужие взгляды. Её губы разомкнулись в желании что-то сказать, но она медлила, как будто не могла найти в себе решимости, что было совершенно ей несвойственно. — Я… — начала она, запнувшись, и Джеймс сделал шаг вперед, загораживая её плечом, как будто становясь щитом. — Мы просим прощения за опоздание, разрешите войти, профессор Агриппа? — спросил он уверенным голосом, не отводя взгляда от преподавателя. Тот небрежно облокотился о стол, наклоняя голову к плечу. Его глаза прищурились. — В начале года я предупреждал, как отношусь к опозданиям, верно? — хмыкнул он. — Я думал, что на пятом курсе у вас должно быть понятие о дисциплине. Учитывая тот факт, что ваша успеваемость и оценки оставляют желать лучшего, — его взгляд прошелся по Лили с укором, будто она не была отличницей, жадно стремящейся к любому знанию, что могла получить. — Дайте мне ваше домашнее задание на проверку, и оба сядьте за первый ряд. И я сниму по десять баллов с Гриффиндора за каждое опоздание. Джеймс заметил, как плечи Лили поникли, словно эти слова легли на неё грузом. Губы Джеймса сжались. Ему ужасно не нравился его тон. Как бы мародёры ни действовали на нервы преподавателям, никто из них не разговаривал с ними таким пренебрежительным тоном. Словно они были надоедливыми залетевшими в класс насекомыми, а не учениками. Они с Лили подошли к столу, передавая домашнее задание. Её листы были немного помяты из-за спешки, с которой она пыталась их собрать, и Агриппа одарил их таким взглядом, будто они были измазаны мазутом. — Садитесь, — отрезал он, беря в руки эссе Лили (почему-то не начиная с эссе Джеймса, которое было в разы хуже работы Лили, и за которое он в лучшем случае получил бы поставленное с натяжкой «удовлетворительно»). Лили на негнущихся ногах прошла вперёд, садясь за парту. Джеймс сел рядом, исподтишка наблюдая за ней. Её напряжение было видимым. Физически ощутимым. Оно исходило от неё волнами, давя на кожу. Джеймс почувствовал непреодолимую потребность её успокоить. — Всё будет в порядке, — прошептал он, наклоняясь ближе. Она как будто не слышала его слов, не отрывая взгляда от преподавательского стола. Джеймс оглянулся на место, где обычно сидели мародёры, сразу находя их глазами. Сириус подмигнул ему, сжав губы уточкой, имитируя поцелуй. Питер нарисовал в воздухе сердечко, как бы соединяя их сидящие рядом фигуры. Ремус ударил обоих в плечо, закатив глаза. Джеймс повторил этот жест, отворачиваясь. Придурки. В кабинете повисло молчание, и никто не осмеливался его нарушить. Глаза Агриппы ходили по написанным Лили строчкам. Джеймс заметил, что она почти не дышала, впиваясь ногтями в ладони, и ему стоило всех сил перебороть в себе желание мягко схватить её за запястье и переплести их пальцы, не давая причинять себе боль. Но она бы никогда не оценила этого порыва. — Хм, — наконец протянул Агриппа, и Лили практически вздрогнула от звука его голоса. — Домашним заданием было изложить историю создания классификации тёмных сил и описать критерии их разделения. По факту это старый и изученный до дыр материал, с которым справился бы даже второкурсник, так что в том, что вы удосужились написать хотя бы что-то на эту тему, нет ничего удивительного, — Джеймс почувствовал, как ярость, вызванная его словами, начала обжигать грудную клетку. Он бросил взгляд на Лили, сидящую с неестественно прямой спиной, как будто если опустит плечи — сломается. Как он смел разговаривать с ней таким тоном? Это продолжалось или было чем-то новым? Как он мог не замечать этого прежде? — Дополнительным вопросом же было ответить, почему не были учтены тёмные растения. Я не увидел в вашем домашнем задании ответ на этот вопрос, хотя, казалось бы, вы, как никто другой должны его знать, — Джеймс нахмурился, не имея понятия, на что тот намекал. — Так что, мисс Эванс, попробуете ответить? Напряжение, которое Лили чувствовала до этого, не шло ни в какое сравнение с тем, что пробило её тело сейчас. — Я… Я думаю… — начала она, стараясь подобрать слова, чувствуя разъедающую пространство выжидающую тишину. — Думаю, это связано с тем, что растения относятся к Травологии? Агриппа подавился смешком. — Конечно, дело только в этом, мисс Эванс. Ведь предметы являются не следствием, а причиной, — протянул он с сарказмом. Джеймс подался вперёд, впиваясь пальцами в край стола. Если этот придурок не научится разговаривать нормально, он просто… Он… — К Травологии так же относится изучение ядовитых растений, которые могут причинить вред, а значит, их можно поставить в ряд с предметами и существами. Но если предметы и существа излучают магию, растения этого не делают, — начала рассуждать Лили, подбирая слова. Агриппа ухмыльнулся шире. — Ну вот. Типичный ответ, продиктованный логикой маггла. Тем не менее, он правильный. Интересно, что помешало вам его написать? — протянул он, облокотившись на спинку кресла. — Странно, что до вас доходило так долго. Вы же в этом росли. Все эти дешёвые маггловские сказки об убийствах и отравлениях. Все эти мрачные главы истории. Выкачать из растения яд — единственная тёмная магия, на которую были способны магглы. Именно поэтому вам, магглорождённым, так сложно поверить своему сча… — Закройте свой поганый рот, — почти прокричал Джеймс. Россыпь удивлённых вздохов прошлась по лекционному залу. Он не понял, когда успел вскочить на ноги. Каждое слово подогревало его ярость, как всыпанный в открытое пламя уголь. В воздухе повисла наэлектризованная тишина, бьющая оголёнными проводами. Джеймс облокотился кулаками на стол, наваливаясь на них всем телом. Они чесались. О, как бы он был рад ударить ими по этому самодовольному лицу. — Что простите? — спросил Агриппа, приподнимая одну бровь, наверное, надеясь, что Джеймс извинится или возьмёт свои слова обратно. — Джеймс, — услышал он мягкий голос Лили. Но его было уже не остановить. — Вы слышали. Закройте. Свой. Поганый рот. Вы не имеете никакого права так с ней разговаривать, — процедил он, чувствуя вскипающую ярость от одного только воспоминания. — Она лучшая ученица на факультете. Она всегда была успешна в этом предмете. И если ваши грёбаные предубеждения, которые беспрерывно льются из вашего рта, мешают вам это рассмотреть, это нахер ваши проблемы, — добавил, тяжело дыша от кипящей внутри ярости. — Если у вас трудности с тем, чтобы понять всё с первого раза, я могу повторить. Класс заполнили перешептывания. Он услышал свист (это точно был Сириус). Агриппа смотрел на него, заливаясь краской от переполняющей его ярости. — Да как вы смеете так со мной разговаривать… — А как вы смеете так разговаривать с ней? — перебил его Джеймс, въедаясь в него зрачками, жалея, что одним взглядом нельзя было причинить боль. — Джеймс… — снова попробовала образумить его Лили. — Нет, Лили. Он не стоит даже твоего мизинца. Единственное, чем он может гордиться — чистотой своей грёбаной крови, что, собственно, совершенно не является его заслугой. То, что у его родителей был секс, когда по планете ходили ещё динозавры — о, я уверен, что он понятия не имеет, что это такое, потому что его не волнует ничего кроме чёртового магического мира — не может быть единственным поводом для… — Вон из класса! — прокричал Агриппа, вскакивая на ноги. — Я ещё не закончил. — Я сказал вон из класса! Сто очков с Гриффиндора, вы грязный… — Если бы мне была важна чистота крови, — это абсолютная, высосанная из пальца чушь, и я так не думаю, — добавил он, опуская взгляд на не отводящую от него взгляда Лили, чтобы заверить её в том, что всё, что он скажет, никак не относится к его мыслям и убеждениям. — Так вот, если бы мне была важна чистота крови, я бы мог ответить вам, что кровь Поттеров намного чище крови… Подождите минутку. Что-то я не видел фамилии Агриппа в списке «Священные 28»… Может быть, вы сами является полукровкой, или магглорождённым, не находящим в себе мозгов это принять, и отыгрывайтесь на… — Вон из моего кабинета! — прокричал Агриппа так громко, что, кажется, ещё немного, и у Джеймса лопнули бы барабанные перепонки. И почему люди реагируют на правду так, как будто кто-то загоняет иголки им под кожу? Почему стараются от неё убежать? Он никогда не мог этого понять. Агриппа толкнул стул, который с грохотом упал на пол, и начал обходить стол, направляясь к Джеймсу, как пущенное с поводка бешеное животное. — Если вы сейчас не уберетесь… — Да иду я, иду, — сказал Джеймс, поднимая руки в защитном жесте. Он направился к двери, чувствуя прилипающие к телу взгляды. Некоторые шокированные. Некоторые — восхищённые. Джеймс повернул голову в сторону мародёров. — Рыцарь, — проговорил одними губами Сириус. — Лучший, — добавил Питер, поднимая пальцы вверх. Ремус просто смотрел на него. На его губах играла тень улыбки, а в шоколадных глазах плескалась эмоция. Кажется, благодарность. Лунатик знал на своей шкуре, каково мириться со сросшейся с магическим миром дискриминацией. Знал, каково это быть не таким, как большинство. Джеймс улыбнулся ему и отвернулся. Он уже был у двери, когда голос Агриппы ударил по спине хлыстом. Точнее, он ударил бы, если бы его слова что-то значили. Хлыст — просто прут. Твердая упругая плётка из сплетённых ремней. Он бьёт, когда позволяешь бить. Когда испытываешь страх. Дрожишь. Джеймс никогда не чувствовал таких эмоций. Его было невозможно запугать. — Я обязательно поговорю с профессором МакГонагалл и директором школы о вашем отчислении, — послышался голос Агриппы. Джеймс остановился, медленно развернувшись. Глаза нашли лицо Агриппы. Его ноздри смешно раздувались от злости. Было бы забавно превратить его в гиппопотама. Пропадает такой потенциал. — Уверен, у меня тоже с ними будет прекрасный диалог на тему дискриминации в хогвартских стенах. Не думаю, что им понравится тот факт, что один из новых преподавателей позволяет себе вольности, не чувствуя рамок. Свобода и равенство — главные ценности Хогвартса. Людям, которые не разделяют их, нет здесь места. Уверен, что они согласятся с этим, — медленно проговорил Джеймс, переводя взгляд на Лили. Она смотрела на него. Наконец-то смотрела на него. И всё в груди наливалось теплом. — Если в моё отсутствие он снова позволит себе что-то подобное, скажи мне об этом, — сказал он, улыбнувшись, и снова отвернулся, уже протягивая руку к ручке двери. — Что-то я тоже соскучился по Минни, — услышал он голос Сириуса, и ещё бо́льшее тепло прожгло грудную клетку. — Давно мы с ней не болтали. Пожалуй, потребность с ней поговорить перевешивает потребность послушать про классификацию тёмных стихий. — Тёмных сил, — на автомате поправил Ремус. — Тёмных сил, — повторил Сириус. — Видите, Лунатик бы отлично справился с ролью преподавателя, будь он немного постарше. Он умеет объяснять лучше вас. — Джеймс повернулся, столкнувшись глазами с другом. В глазах Сириуса горел огонь. И, Мерлин, как он скучал по нему. Может быть, не стоило переживать по поводу вечеринки. Может быть, всё, что нужно было сделать — нарушить школьный порядок с благой целью? Джеймс подумал, что Сириус обрадовался бы фейерверкам меньше, чем поводу надрать задницу кому-то, кто этого очень заслуживал. Тем более с бонусом прогулять оставшуюся пару. Сириус залез на парту, выпрыгивая в проход. — Кстати, можете тоже поговорить о моем отчислении. Думаю, это понравится моим родителям, — потянул он, ухмыльнувшись, и направился к Джеймсу. — Мистер Блэк, сядьте на ваше чёртово место! Прекратите устраивать цирк во время урока… — Он сказал цирк? — спросил Сириус, деланно нахмурившись, и посмотрел на Лили. — Эванс, разве это не маггловское слово? Лицо Агриппы стало краснее, чем цвет их факультета. Что-то подсказывало Джеймсу, что он будет ненавидеть его до конца своих дней. — Профессор МакГонагалл удивится, когда увидит только их двоих, понимаете? Её может хватить удар. Она может подумать, что мы начали разделяться и устраивать розыгрыши по отдельности. Я просто хочу поберечь её нервы. Всей душой обожаю эту женщину, — сказал Питер, вставая следом, и направился к ним. — Ну ты посмотри. Наш Хвост точно хвостик! — сказал Сириус, ударив Джеймса в плечо. Джеймс не смог остановить смех, прорывающийся через грудную клетку. Питер встал рядом с ними, и все они оглянулись на сидящего и тихо наблюдающего за всем этим Ремуса. Прошло меньше секунды, прежде чем он молча встал, явно тяжело вздохнув. — Я знал, что Лунатик нас поддержит. Всё, что происходило дальше, было похоже на снежный ком, который нельзя было остановить. Следующей встала Мэри, бросив, что Агриппе не мешало бы промыть рот маггловским порошком, и что она обязательно подарит его ему, потому что ни одно Очищающее заклинание не могло справиться с грязью так же. За ней Марлен. Потом Эбигейл. Кристиан. Джордж. Джеймс смотрел на это с горящими глазами, радуясь за то, что ему удалось разжечь настоящее пламя. Его взгляд коснулся другого. Самого любимого. Он залюбовался тем, как солнечные лучи мягко касались кожи Лили. Как ярко горели её волосы цвета апельсина. Он почти почувствовал на языке сладкий вкус. Джеймс не был уверен. Может быть, ему показалось. Скорее всего, так всё и было. Но он мог поклясться, что в стоящем в классе гуле услышал тихое «спасибо», в одну секунду осознав, что прожил жизнь не зря. В первый раз за все долгие пять лет он заслужил благодарность Лили. И он не сомневался ни на мгновение, что эта секунда, стоила всей боли. Всех отказов. Всех колких комментариев. Если бы было нужно, он бы прошёл ради Эванс по раскалённым углям.

***

Регулус стоял перед окном, вглядываясь в то, как ветер покачивал почти полностью голые, похожие на чёрные скелеты ветви деревьев. Он любил осень, но ненавидел ноябрь, смывающий краски со всего, до чего мог дотянуться. Был только один единственный день во всём бесконечном месяце, который делал ноябрь чуть более выносимым. День, за который в детстве он был благодарен. Маленьким он думал, что кто-то свыше специально выбрал это время. Подарил миру Сириуса именно в ноябре ещё до его рождения, чтобы Регулусу никогда не пришлось переживать этот месяц без красок. Чтобы посреди серости всегда был яркий свет. Повод порадоваться. Он больше не ребенок. Их с Сириусом отношения сложно назвать близкими или тёплыми, словно дементор высосал из них всю жизнь. Свет Сириуса, который всегда согревал, теперь мелькал где-то вдалеке, грея других. Но Регулус всё равно ощущал приближение этого дня, который отдавался в нём фантомной болью. И пусть он знал, что он больше не являлся для Сириуса самым дорогим человеком. Пусть Сириус праздновал этот день с другими, более близкими людьми. Предположение, что Сириус, несмотря на их ссору и обиду, спас его, не дало Регулусу проигнорировать этот праздник. Он всё ещё хранил оригами лебедя под подушкой. Регулус даже мечтал о том, чтобы с ним снова случилось что-то непоправимое. Что-то, что бы заставило Сириуса провести с ним время. Даже если Регулус снова будет без сознания. Даже если не будет об этом знать. Регулус сжал гладкий камень в руках, чувствуя, как в груди от волнения так же сжалось сердце. Как будто он держал своё сердце в ладонях. Наверное, это не было далеко от правды, потому что в этом камне была спрятана частичка его. Воспоминания, помогающие держаться на плаву. Даже если я буду в Хогвартсе, а ты останешься дома, это продлится всего лишь год. Тем более, не забывай, что каждую ночь мы будем встречаться на небе, слышишь? Помнил ли Сириус об этом? Думал ли о нём, поднимая взгляд к небу? Регулус не знал. Но это всё, что он мог предложить. У него не было ничего, кроме неба и этих воспоминаний. Бросив последний взгляд в окно, он направился к двери. Стоило поспешить. Люпин всегда был в библиотеке около четырёх, пока к нему не подтягивалась Эванс. Рано или поздно там же появлялись остальные мародёры, а он бы скорее умер, чем столкнулся с одним из них. Он не решился передать подарок самостоятельно. Ему было слишком страшно увидеть реакцию Сириуса. Было безопасней находиться в неведении, словно оно было пуховым одеялом, спасающим от холода. Он боялся вновь столкнуться с заледеневшей серой радужкой, как будто может простудиться и умереть от воспаления лёгких, если Сириус снова посмотрит на него с холодной ненавистью и презрением. Регулус вышел в слизеринскую гостиную, сталкиваясь с пустотой, и с облегчением выдохнул. Он боялся, что встретит Эвана с Барти и ему снова придётся оправдываться и придумывать отговорки. Несмотря на то, что его можно было назвать профессионалом на этом поприще, он ужасно устал. Напряжение между ним и Барти после случившегося в Больничном крыле походило на плавящееся сливочное масло. Его даже нельзя было бы порезать ножом, потому что оно липло бы к острию. Регулус знал, что Барти заметил надписи. Не мог не заметить. Он всегда видел каждую мелочь. И он должен был бомбардировать его вопросами: «это то, о чём я думаю?», «как долго это живёт на твоём теле?», «это действительно правда?». И самое главное. Он должен был спросить вспарывающее грудную клетку «кто?». Но он молча сел рядом с ним на кровать и, прежде чем Регулус успел что-то сказать, скованный верёвками оцепенения, мазнул взглядом по покрытому порезами запястью, бросив: «если ты не прекратишь, я буду оставлять такие же на своём». Больше они не обсуждали тот вечер. Но то, что Регулус знал, что Барти знает о существовании метки. Что он спустя годы проебался настолько, что позволил этому случиться, оседало пылью на коже. Ему хотелось поднять эту тему. Хотелось объясниться. Но страх перевешивал. Как всегда. Страх пожирал его заживо, как будто Регулус был его самым любимым блюдом, поэтому он старался игнорировать проблему, как игнорируют ноющий зуб, пока не воспаляется вся челюсть. Даже если это его убьёт. Регулус не был готов об этом заговорить. Он будет оттягивать этот разговор так долго, насколько возможно. Регулус вышел в коридор, направляясь в библиотеку. Он засунул руки в карманы в страхе, что потеряет камень, как будто его крепкой хватки было недостаточно. Тот врезался в ладонь. Нагревался, впитывая его тепло. Регулусу хотелось, чтобы это тепло дошло до Сириуса. Чтобы оно так же коснулось его ладони. Чтобы он ощутил его линией жизни. «Больше всего на свете» пряталось в этом тепле. Регулус не найдёт в себе смелости сказать эти слова, но ему хотелось, чтобы Сириус вспомнил их. Чтобы Сириус понял, что несмотря ни на что, он всё ещё любит его больше всего на свете. Регулус дошёл до лестницы, ожидая, когда та переправит его на нужную сторону, думая, что скажет Люпину. Передай это Сириусу. Всего три слова. Это не должно быть сложно, но он чувствовал себя так, как будто готовился перед выходом на сцену. Всё в нём сжималось от волнения. Он вообще не уверен, что когда-либо сам заговаривал с Люпином, но ему почему-то казалось, что тот поймёт. Там, в коридоре Хогвартс-экспресса, Ремус смотрел на него с зашитой в зрачках жалостью. В его взгляде не было ненависти и неприязни. Возможно, поэтому Регулус решил обратиться именно к нему? Он вышел на нужном этаже, повторяя в голове необходимую фразу, когда чужой разговор вырвал его из мыслей, которые споткнулись о знакомое имя. Все в нем отзывалось на него, как будто оно было его заклинанием. Самым главным проклятием. — Поттер добился того, что его уволили? — услышал Регулус, резко вскинув взгляд, зацепившись зрачками за двух гриффиндорок. Они стояли у окна, облокотившись на подоконник, явно смакуя последние сплетни, как самый вкусный деликатес. Регулус не остановился. Наверное, ему стоило побежать, чтобы последующая фраза не зацепилась за него крючками. Он слышал общие слухи. Они гудели роем ос по школе. Преследовали его тенью. Но это не сделало последующие слова менее болезненными. Первый укус осы не облегчает последующие. Тело не привыкает к неожиданной боли. Оно всегда реагирует на неё одинаково. — Речь шла об Эванс, — заползло в ушную перепонку змеёй, когда Регулус проходил мимо, не сбавляя шага. — Если бы понадобилось, он бы вышвырнул Агриппу собственноручно. Ей стоило только попросить. — Эванс повезло. Я тоже хочу, чтобы меня так любили, — догнало и ударило в затылок, когда он завернул налево. Я тоже хочу, чтобы меня так любили. Едкая улыбка разъела его губы ржавчиной. Сердце болезненно сжалось. Он бы тоже хотел, чтобы его любили так. Чтобы его любил Джеймс. Иногда Регулусу казалось, что он был бы готов за это убить. Иногда — что был готов за это умереть. Только это бы не помогло. Ничто на свете не помогло бы Регулусу заслужить его любовь. Поэтому, когда Агриппа поливал его взглядом презрения в душном классе пару недель назад, когда Регулус внутренне умирал, сталкиваясь с воплотившимся в жизнь кошмаром, его никто не защитил. Потому что он не был Лили Эванс и не заслуживал защиты. Он всегда знал об этом. Произошедшая зеркальная ситуация всего лишь стала очередным напоминанием. Регулус тяжело выдохнул, стараясь собрать расползающиеся мысли. Сердце неприятно зачертыхалось в груди, так что хотелось со всей силы ударить себя по грудной клетке. Снова причинить себе боль, чтобы заставить мысли заткнуться. Но сейчас было не место и не время. Ему всё ещё нужно было сделать важную вещь. Он завернул за предпоследний поворот, ведущий в библиотеку, пытаясь собраться, запретив себе расползаться на части. «Соберись. Соберись. Соберись», — крутилось в голове, когда он поднял взгляд, замечая знакомую макушку. Люпин действительно был пунктуален. Дело оставалось за малым. Он вздохнул, собирая решимость по крошкам. Это было страшнее, чем резать кожу заклинанием. Страшнее, чем падать с метлы. А он даже не решился передать это Сириусу напрямую. Что было бы, если бы сейчас перед ним стоял брат? Спина Ремуса отдалялась. Вот-вот скроется за поворотом. Давай же. — Люпин, — хрипло выдохнул Регулус. Почти неслышно. Будто голос отказывался помогать ему, подводя его, как все остальное. Регулус был уверен, что Ремус его не услышал, почти заставляя себя повторить это вновь уже громче, когда тот спустя секунду замер и медленно развернулся. На лице Люпина яркими мазками читалось удивление, как будто он не был уверен, что это происходило на самом деле. Регулус мог разделить эти эмоции. — Блэк, — ответил он спустя пару секунд. В его голосе читался вопрос. Тишина повисла в воздухе прозрачной паутиной, опускаясь на кожу. Люпин вопросительно вздернул бровь. «Так работает коммуникация, идиот. Если ты заговариваешь с людьми впервые в жизни, они будут ждать от тебя объяснений», — прошипело сознание. Регулус сжал зубы, борясь с внутренним сопротивлением. Серьёзно, почему необходимость попросить о чём-то отзывалась в теле, как несколько брошенных Круцио? Даже хуже. Ему было с чем сравнивать. Как-то он вынес четыре Круцио подряд. — У меня к тебе просьба, — наконец сказал Регулус. Брови Люпина взмыли вверх в удивлении. — Я тебя слушаю, — отозвался он, не отрывая глаз от Регулуса. Ну же. Ты, блять, даже это отрепетировал. — Ты… — выдохнул он, чувствуя, как сжалось в горло, словно слова были булыжниками. — Можешь передать кое-что Сириусу? Снова повисла тишина. Регулус не был уверен, что он ненавидел что-то больше. Люпин нахмурился. Это было плохим знаком. — Ты не хочешь сам передать ему это? — спросил он, не отводя от него осторожного взгляда, словно Регулус был диким зверьком, загнанным в угол, который мог напасть и укусить в любой момент. «Если бы мог, я бы не стоял перед тобой, держа вырывающуюся гордость за глотку» — хотелось прошипеть ему. Но он сдержался. — Нет, — отрезал он, будто это «нет» было клинком, способным убить любые расспросы. Прошла секунда. Ещё одна. Регулус не смотрел на Люпина, не желая видеть его лицо, когда тот ему откажет. С чего вообще Ремусу было ему помогать? Особенно после всего, что случилось с Сириусом летом. Это было идиотской затеей. Всё это было идиотской затеей. Он с трудом переборол в себе желание выбросить этот херов камень в окно, когда… — Хорошо, — выдохнул Ремус, и держащее Регулуса в своем сильном кулаке напряжение наконец-то отпустило. Он резко повернул голову, вгрызаясь зрачками в Ремуса. Тот стоял, ожидая дальнейших указаний и, кажется, действительно был готов ему помочь. Регулус нерешительно достал руку из кармана. Нагревшийся камень почти сросся с ладонью. Ремус на автомате протянул свою. Пальцы с трудом разжались, не желая выпускать ценность из своей хватки. Камень опустился на чужую ладонь. На лице Ремуса вновь отразилось недоумение. Как будто это было единственной эмоцией, которую он знал. — Эм, я должен передать это? — на всякий случай уточнил он. Нет. Мне пять, и это дурацкий розыгрыш. — Да, — просто ответил Регулус, отступив назад, неосознанно вновь прочерчивая границу. — Не хочу показаться грубым, но есть шанс того, что он полетит мне в голову, — протянул Люпин с сарказмом. Регулус представил эту картину и сдержался от смешка. Зная Сириуса, это действительно могло случиться. Возможно, именно поэтому он не решился передать это сам. Кто виноват в том, что его воспоминания и самое ценное, что у него было, его сердце, походило на насмешку? Он весь сам был насмешкой. Отправленной кем-то сверху на Землю шуткой. — Значит, тебе надо вовремя пригнуться, — ответил Регулус, пожав плечами. — Ты… Что? — переспросил Люпин, подавившись смехом и покачав головой, как будто не мог поверить в то, что только что услышал. — Знаешь, вообще-то я тебе делаю одолжение. — Ну, ты уже согласился помочь, — просто бросил Регулус, как будто Люпин дал ему Непреложный обет и сам не мог зарядить ему этим камнем в голову, отказавшись выполнить просьбу. Регулус не знал, откуда взялась эта решимость. — В следующий раз я дважды подумаю, прежде чем это делать, — пробормотал тот в ответ. Регулус надеялся, что следующего раза не будет. Одного было вполне достаточно для его выдержки. Они молчали какое-то мгновение и это молчание понемногу начинало душить. Регулус повернулся, собираясь уйти, когда голос Люпина ударил его прямо в спину. — Мне передать ему что-то ещё? Регулус замер. Сердце подпрыгнуло, словно всё это время ожидало этого вопроса. Хотелось ли ему передать что-то ещё? Регулус хотел ответить «нет». Он действительно пытался это сделать. Но слова вырвались сами, словно устали гнить в темнице грудной клетки. Вылетели на свободу птицей. — Скажи ему, — он нервно сглотнул, как будто всё ещё мог это побороть. Будто эти слова не были больше его самого. А потом быстро добавил, чувствуя, как каждая буква оставляла на горле ожог. — Больше всего на свете. И, прежде чем Люпин успел спросить что-то ещё, сорвался с места, почти переходя на бег, словно брошенные слова могли догнать его и перегрызть глотку. Он больше не мечтал услышать их в ответ.