Они называли его опасным. Он был моим спасением

В этот момент я поняла, что какая бы связующая ниточка не протянулась от меня к Амену, этим вопросом я ее оборвала. Он понял его по-своему, и воспринял очень болезненно. Выражение его лица изменилось и стало совершенно непроницаемым. — О чем конкретно ты спрашиваешь? — В его голос вернулась прежняя сталь, брови сошлись на переносице и вид он приобрел настолько суровый, что я немного отпрянула. — Извини, я просто хотела.. я… — Говори, раз начала, — Амен отпустил меня и сделал шаг назад, словно я оскорбила его своим вопросом, словно поставила под сомнение соответствие его персоны и занимаемой им должности. Но ведь я всего лишь хотела узнать как он решился нести службу, которая подразумевает реки крови. Как мужчина, который может касаться меня так мягко, который так смотрит на заходящее солнце, может казнить, может приговаривать к смерти с таким хладнокровием? — Видеть столько смертей, приговаривать к казни.. я, выбравшая себе участь простого писаря, задаюсь вопросом, не бывает ли эпистату тяжело исполнять его долг? Амен пригвоздил меня к месту своим тяжелым взглядом. Но мне необходимо было услышать, что он сожалеет о том, что делает; что это всего лишь его долг, что он чувствует как умирает вместе с каждым казненным черномагом. Меня к нему тянуло. Я должна была оправдать его хотя бы в своих глазах. Я должна была оправдать себя за это запретное влечение. — Шезму заслуживают смерти, — проговорил Амен тоном, не терпящим возражений. Но прозвучало это как-то безжизненно, словно заученная реплика. Кровь прилила к моему лицу, и я с трудом сохранила самообладание. — Заслуживают жестокой казни? — Да. — Никто не заслуживает такой смерти, – выпалила я яростно, но увидев, что Амен изумился моему негодованию опустила голову и прикрыла глаза. Надежда таяла. Он просто монстр. — Черномаги – заслуживают. — Скажи мне, господин эпистат. – Я вскинула голову, чувствуя приступ внезапного отчаяния – мне очень, очень хотелось, чтобы он понял. – Шезму так ужасны, они причиняют людям лишь страдания? — Да. Абсолютно верно. — Это неправда! Оглянись. Люди спасенные черномагами везде! Маленькая девочка играющая возле матери, которую не смогли вылечить врачи, но спасли черномаги. Юноша, что утратил жизненную силу свей Ка, утонув во мраке горя из-за неразделенной любви, которому только шезму смогли бы помочь. Они везде. По всему городу. О черномагах говорят в каждом доме, их ждут, их молят о помощи. И они всегда приходят на этот зов, но вынуждены скрываться, гонимые, скрывающие свое лицо даже от самых близких. Даже твоя собственная мать могла быть черномагом, господин эпистат, а ты и не узнал бы никогда. — Довольно! — рыкнул Амен и его глаза потемнели. — Я знаю, что не все шезму злые и алчные. Некоторые – добрые и хорошие. – Ты не услышала? Довольно, – настаивал он. – Я позволял тебе вести такие речи? Ты наводишь на себя подозрение. Я уже предупредил тебя один раз. Второго предупреждения не будет, Эвтида. – Глаза его недобро сузились. Вся фривольность в отношениях между нами исчезла. Мы снова были на разных берегах. Между нами пропасть непонимания. — Говоришь, я бы не узнал, что моя мать шезму? — губы Амена искривились в недоброй полуулыбке. — Хотела знать почему именно меня назначили руководить этим отрядом? Почему именно я управляю этой миссией и все шезму верхнего и нижнего Нила дрожат, когда кто-то произносит мое имя? Амен шел на меня, а я пятилась назад, пока не уперлась спиной в шершавый ствол финиковой пальмы. Он в один шаг настиг меня и гулко впечатал ладонь в ствол дерева, слева от моего лица. Его внушительная фигура нависла надо мной и я вмиг растеряла все свои надежды и решительность. Почувствовала себя маленькой глупой шезму, с захлопнувшимся на горле капканом. — Слушай внимательно, неугомонная. Я эпистат, потому что от меня никто ничего не скроет. Никто, слышишь? Никогда. Ни мать, ни отец, ни ваш напуганный наставник, не утаят от меня правды, я ее узнаю, а когда узнаю, то сделаю так, что подозреваемый сознается во всем сам. В этом, — Амен наклонился так близко, что я почувствовала его горячее дыхание на своей шее, — мне равных нет. Ты уже слышала то, что обо мне говорят? Это все правда. Я могу сломать любого человека, достать признание из любого черномага. Но не думай, что для этого я использую грубую физическую силу, Эвтида. Я хотела заплакать, мне было страшно рядом с ним, я хотела убежать и больше никогда не слышать про него, я хотела чтобы он замолчал, но он продолжал, а внутри меня рос бесконечный ужас. — Нельзя сломать человека, как ломают животное, как ломают лошадь или собаку. Если человека бить, он лишь ожесточится, озлобится. Чтобы сломать волю человека, чтобы погас свет его Ка, нужно сломать его разум. Амен убрал руку и выпрямился, я могла убежать, но у меня не было сил пошевелиться, не было сил совладать с ужасом, который поселился в моей душе. Я была загипнотизирована его ненавистью. Если он так ненавидит, то как же он любит? — Ты может, как и многие другие думаешь, что можно сражаться с честью, что есть какой-то правильный способ убивать врагов? Это ерунда, уловка для совести. Нужно пережить настоящий ужас убийства. Показать врагам, как страшно можно казнить человека. А потом показать, что ты делаешь это с лёгкостью, словно ветки ломаешь шеи предателей и отступников. Тогда станешь их личным чудовищем, самым страшным ночным кошмаром твоих врагов. Они будут бояться тебя, и ты станешь сильнее, станешь лучше. Мое горло сдавило от ужаса, слезы собрались тугим комком, не давая сглотнуть. Я даже не могла понять, откуда во мне взялись силы, откуда прорезался голос, чтобы ответить. Но я бы не смогла уважать себя, если бы не ответила, если бы так и осталась стоять испуганной овечкой. — Я поняла, господин эпистат, — голос дрогнул, но я продолжила, — твои выражения предельно ясны. Разреши лишь добвать, что все, о чем ты сейчас говорил — это лишь демонстрация силы, а не истинное ее проявление. Лев, воинственный Маахес*, рычит с той же целью. Он демонстрирует свою силу, он запугивает врага. Но если слишком увлечешься этим, погрязнешь в ужасе — станешь чудовищем, лишишься части себя, лишишься чести и станешь меньше, чем человеком. Истинная сила в сострадании и милосердии. Я замолкла и отвернулась, чувствуя отвращение к себе самой. И к Амену тоже. Всего на миг, но я позабыла, зачем я здесь. Кто я. И кто он . Шезму и охотник. Закончиться эта история могла только чьей-то смертью, и никак иначе. Один из нас умрет. Я прокляла себя за глупость – за то, что позволила себе так сблизиться с ним. Сил сдерживать слезы больше не было, я просто развернулась и побрела обратно. Возможно, он смотрел мне вслед, а может и нет. Я не оборачивалась. — Маахес? Кажется, я недооценил тебя, Эвтида, — донесся до меня голос Амена. * Маахес — в древнеегипетской мифологии львиноголовый бог войны, грозы, бури и испепеляющей жары. Его имя означает «тот, кто правдив рядом с ней».