Княже

Обернуться бы лентой в чужих волосах,

Плыть к тебе до рассвета, не ведая страх,

Шелком в руки родные опуститься легко –

Вспоминай мое имя, прикасайся рукой.

Мельница «Лента в волосах».

Дилюк мелко дрожал. Он крепче сжал в кулаке рубаху, чувствуя фантомное тепло тела ведуна. Дилюк был в ужасе. И он был глубоко обижен, но ему не дали долго предаваться размышлениям — кто-то дёрнул его за штанину, да так сильно, что Дилюк грохнулся с коня на пыльную землю, прямо к ногам старушки. Староста глядела грозно и недовольно, хмурясь так сильно, что брови почти сходились на переносице. Она надавила Дилюку на грудь своей клюкой и тот подавился воздухом и болезненным стоном. Пусть руки госпожи Лив более не могли держать меч, но силы в них осталось немало. — Чем ты разгневал ведуна? От чего он так тебя погнал? — сурово спросила она и Дилюк устало прикрыл глаза. — Знал бы я от чего он меня так яростно гнал, обязательно бы рассказал. Видать сказал что-то, что его разгневало страшно. Он мне даже объясниться не дал! — зло крикнул Дилюк и сел. — Не желал слушать! Нагнал бурю и ветер, напугал до дрожи и всё! Всё! Понимаете?! — крикнул он и деревенские закачали головами, глядя на Дилюка как на полоумного. Староста ещё некоторое время сверлила Дилюка взглядом, а потом вздохнула, ткнула клюкой под рёбра и устало приказала встать. Так Дилюк вернулся в дом старосты и решил пожить там седмицу, решая, что делать. В тот же день из похода вернулся внук старосты Лив. Он был неразговорчив и часто хмурился, но бабушку свою любил. Дилюк им заинтересовался и попытался было начать общаться, но сам он в Аату интереса не вызвал. Дилюк вновь помогал старикам и потихоньку начал общаться со своими сверстниками в деревне. Всем было интересно, какого житие у ведуна и каков он в обычной жизни. Но спокойной жизни у него не вышло: в один из дней Кэйа заявился в деревню. Когда по деревне пробежал шёпоток, тихий, едва слышный, но до смешного восхищённый, староста затолкала Дилюка в свой дом и заперла. Она захлопнула все окна и двери так, чтобы Дилюк ничего не видел и не слышал. Не слышал «Кэйа!», «Идёт красавец-ведун!», «Погляди, до чего хорош!». Не видел Кэйю и его удивительной, холодной и властной красоты. И не видел длинной, цвета ночного неба, ленты в косе. Но Дилюк не был глух. А ещё он был так смешно, совсем по-детски любопытен. И потому он нашёл плохо запертое окно и открыл его, тихонько подглядывая. И ленту в косе он, конечно, тоже увидел. Стоило Дилюку рассмотреть её и понять её смысл, как он тут же страшно разозлился и раскраснелся. Под сердцем странно заныло и он с силой ударил себя кулаком по груди, выбивая из себя воздух и что-то ещё, что так мерзко внутри чесалось. Мало того, что ведун сначала обещал свою помощь, а потом прогнал Дилюка, так теперь ещё и пришёл в деревню с лентой в волосах. Вокруг Кэйи уже вились девицы и молодцы, понявшие, что вот он — их шанс жить в покое и под защитой красивого и доброго мужа. Кэйа из своей любви к мужчинам тайны не делал, а потому как он был колдуном добрым и жителям деревни помогал, отдать ему своё дитя, дочь ли, сына ли, считалось большой честью. Кэйа явился свататься. Выбрать себе супруга или супругу. Знал ли он, что Дилюк был в этой деревне? Знал ли он, что Дилюк наблюдал за ним из окна, запертый в избе, ругающий себя за странную тоску? Дилюк не знал. Но вот Кэйа заложил цветки за уши нескольким молодцам и девицам и те просияли, захохотали звонко, заулыбались, а потом Кэйа исчез так же внезапно, как и появился, лишь попросив родителей выбранных им людей отпускать их к нему в лес по одному на три дня, чтобы так он окончательно выбрать себе кого-то. Дилюк так внезапно и жарко разозлился, что пнул стену дома с такой силой, что хрустнули пальцы на ноге. Он принялся ругаться себе под нос и зло, обиженно как-то поносить Кэйю, его одежду простую и красивую, его длинную косу и его дрянную ленту. Кэйа выбрал себе троих юношей и троих девушек. Как только он исчез те, кого он не отметил цветком, тяжело вздыхая, разошлись, подпуская к избранникам ведуна их родителей. И тогда Дилюк рассмотрел их как следует. Молодцы и девицы высокие и стройные, под стать Кэйе. Их лица были светлые и красивые, будто выточенные из камня. Дилюк высунулся из окна по пояс, едва не вываливаясь, разглядывая их. Кэйа выбрал одного молодца с мягкими, цвета воронова крыла кудрями до подбородка и тёмно-зелёными, что изумруды в перстнях отца Дилюка, глазами. У него был нос с лёгкой, очаровательной горбинкой и немного кривая, но тёплая улыбка. Его звали Сван, что значило «лебедь» и он, спокойный, красивый и добрый, соответствовал своему имени. Его сестра, Анника, «изящная», отличалась такими же тёмными кудрями до пояса, на солнце отливающими синевой, но глаза её были синие-синие, будто сапфиры. Губы их были в меру пухлые, цвета спелых красных яблок и, Дилюк сморщился, уверенный, что для Кэйи они на вкус будут так же сладки. Брат и сестра были яркими и притягательными. Они двигались плавно и красиво так, что легко было залюбоваться. Они орудовали мечами умело и легко, но Сван был мягким и добрым, а Анника — бойкой и звонкой. Они оба были горды и упрямы и Дилюк сморщился. Он ведь ничем не хуже, но он тут же отогнал эту мысль. Рядом с ними стояла тихая Маарит, «жемчуг». Её волосы были цвета снега, а глаза светло-карие, почти по-ястребиному жёлтые. Она была прирождённой воительницей. Гордая, тихая, расчётливая, холодная и спокойная. Она родилась в разгар сильной февральской метели и красота её была холодной и тонкой, как снежинки, безумно метавшиеся в ночь её рождения. Маарит всегда была со всеми вежлива и поддерживала в доме идеальную чистоту, но она часто и подолгу смотрела на горизонт, думая о том, что ждёт её в большом мире, о котором она мечтала. А ещё была Тора. Она была самым неожиданным выбором. Коренастая, самая низкая из всех, с неуправляемыми рыжими кудрями и тёплыми, глубокими и почти чёрными глазами. Бойкая, громкая, улыбчивая и озорная. Она сутками пропадала в лесах, охотясь и лазая по деревьям. Лемминкэйнен. «Любовь». Имя из легенды. И он сам был будто вышедший из легенды. Озорной и улыбчивый, с длинными пшеничными кудрями и лучистыми голубыми глазами. Он сочетал в себе нежность и яростность. В одно мгновение он мог веселиться от души, а в другое — с яростным пламенем в глазах и хищной улыбкой броситься в бой. Он был чуть выше Кэйи и, если бы у Кэйи хоть одна черта была чуть хуже, чем есть, он был бы красивее. Его губы были цвета персика, а нос прямой и ровный. А потом Дилюк уставился на Аату. «Благородный волк». Внук старосты Лив. Его волосы были серыми, будто дым от костров. От виска до губы шёл шрам в форме полумесяца. Глаза его были цвета стали, спокойные и холодные, будто он всегда ждал подвоха и нападения со спины. Он был широк в плечах и статен, высок и в каждом его движении чувствовалась его гордость и уверенность. Он и правда был похож на хищного зверя. — Смотришь на избранников и избранниц ведуна? — тихо, скрипуче спросила староста и Дилюк чуть не выпал из окна. «Я ведь ничем не хуже!». — Он прогнал меня взашей, а теперь пришёл искать себе пару, — тихо сказал Дилюк но тут же ударил кулаком по подоконнику, злясь: — Меня он лишил возможности найти себе супругу и исполнить свой долг перед княжеством, а сам! Дилюк запнулся. Что «Сам»? — Уж не ревнуешь ли ты, княжич? — язвительно сощурилась староста и Дилюк задохнулся в возмущении. А потом в нём закипело что-то совсем горячее и непонятное. Он решительно повернулся к старосте и, с холодной яростью, процедил: — Как мне снова найти его? — Он прогнал тебя. Без его дозволения ты его не найдёшь, — покачала она головой, — а коли тебе повезёт, то он погонит тебя ещё страшнее и тогда тебе понадобится ещё удача для того, чтобы выжить. — Он обещал мне рубаху! — крикнул Дилюк и сверкнул глазами. — Рубаху? — удивилась староста, а Дилюк, решивший не говорить никому о рубахе, сейчас такой злой, совсем позабыл об этом: — Крапивную рубаху! Он сказал, что она нужна мне и, что он соткёт мне её! Он обещал! Староста нахмурилась. Дилюк опомнился. Он глядел на старушку широко распахнув глаза, позабыв закрыть рот и опустить вскинутые вверх руки. — Не говорите никому, — тихо попросил он. Староста кивнула. — Значения он тебе не сказал? — Расскажите мне! — Не я должна о таком говорить, — покачала головой она и опустила взгляд в пол. — Правда хош отыскать его? — Хочу! — пылко крикнул Дилюк и староста снова всмотрелась в его лицо, силясь отыскать что-то. — Даже если придётся стоптать три пары железных сапог! Староста расхохоталась, качая головой: — Он у нас удивительный, но не сказочный. Тебе проще будет. Поезжай на восток. Вдоль реки, что вытекает из леса. У её излучины начнётся степь. Ты езжай дальше, ровно на восток. В степи живёт ещё один. Он поёт вместе с ветром и подшучивает над путниками. Он любит вино, но его имени я не знаю. Ищи его. Кто-то говорит, будто он бог ветра, но я не верю. Понравишься ему — может поможет, но помни, что он сам как ветер. — Спасибо, госпожа! — Дилюк порывисто обнял старосту и та похлопала его по спине. На следующее утро Дилюк выехал из деревни на восток, объезжая лес и провожая взглядом Свана, въезжающего в лес. В его короткие чёрные кудри были вплетены маленькие белые цветочки. Семья нарядила его, как могла — синяя рубаха и бусы из сушёных ягод рябины были просты, но безумно Свану шли. Он ехал верхом на коне, солнечно улыбаясь и Дилюк весь сморщился и нахмурился, подгоняя свою лошадь.

* * *

Идея найти себе супруга в ближайшей деревне посетила Кэйю случайно. Он просто сидел на камне, опустив ноги в воду и смотрел в небо. Кэйа думал о рубахе, о связи душ, о любви, о том, что он своей любви вот-вот лишится. Кэйа не понаслышке знал о том, что магия порой связывала души двух влюблённых на всю жизнь без их ведома. Кэйа в деталях помнил тот день, когда были принесены клятвы. Он был уверен, что это просто детские глупости, пока осознание невозможности полюбить кого-то другого не свалилось на его голову, прижимая к земле. Кэйа до мельчайших подробностей помнил костёр, на котором сожгли его маму. Жаркий животный ужас окутывал его с головы до ног, стоило ему только вспомнить о ярком рыжем пламени. Наставник нашёл Кэйю после того, как воевода помог ему бежать из княжества, и взял на воспитание. Но Кэйа долгие годы не мог отделаться от мыслей, будто он мешает жизни наставника и в пятнадцать лет он спустился с горы, выбрал место и принялся строить свой дом. Кэйа боялся одиночества. И смерти. Кэйа хотел любви. Он знал, что тот, с кем его душа связана, придёт. И он знал, что скорее всего этот человек будет хотеть разорвать связь, но, всё же, внутри него жила смешная и отчаянная надежда, что тот, кому он отдал себя годы назад, выберет его. Но, конечно, Кэйю не выбрали. А потом Кэйа вскинулся, злой на самого себя. Когда связь душ будет разорвана он тоже сможет полюбить. Он может выбрать себе человека, который полюбит его и в мыслях тут же всплыла староста Лив и её добрая, дружная и светлая деревня. Тогда Кэйа встрепенулся, встал и пошёл в дом. Он расчесал волосы, вплёл ленту в косу, чтобы всем сразу стало ясно — он ищет себе пару и не важно девушку али юношу. Кэйа подвёл глаза кайалом — подарок от Чжунли, который тот притащил со своей родины. В деревне Кэйа выбрал шестерых и заложил им за уши васильки. Он не знал, почему выбрал Тору и Аату. Он точно был уверен, что выбрал Свана, Лемминкэйна, Аннику и Маарит за их красоту. Первым в череде красавцев и красавец был Сван. Когда он подъехал к озеру Кэйа уже ждал его. Синяя рубаха и белые ромашки невероятно шли ему. Сам Сван сидел ровно, легко улыбался Кэйе, выглядел спокойным и довольным. Когда Кэйа взмахнул рукой, призывая из-под воды мост, Сван ахнул от удивления и приоткрыл рот. Кэйа им любовался, словно красивым камнем. Сван легко спешился, поклонился Кэйе и отдал ему свой меч, показывая, что он не желает зла и доверяет. — Здравствуй, — кивнул Кэйа и легко улыбнулся. — Здравствуй! Сван просиял. Кэйа отстранённо удивился тому, что он, кажется, правда был рад оказаться здесь. — Я покажу тебе свой дом, — Кэйа кивнул на остров. — Покажу что где, а потом расскажешь о себе. — А вы расскажете о себе? — любопытство и радость. — Чуть позже. Смотри, — Кэйа кивнул на свою избу. — просто дом. На первом этаже лишь сени и небольшая светлица с печью. Есть подпол с соленьями и вареньями. На втором — три комнаты. Моя и две для гостей. Выбирай себе любую. Можешь осмотреть дом, но не трогай травы. Слева от избы обеденный стол под навесом. Рядом с ним — кострище. Левее стола — конюшня и сарай с припасами. На северо-западе, — Кэйа махнул рукой, показывая, — небольшой остров. Там беседка. Подойдёшь к берегу и мост сам появится из воды. Кэйа посмотрел на Свана. Тот стоял, широко распахнув удивлённые глаза и внимательно слушал Кэйю. — Вот это да! — тихо выдохнул он. — Можете проводить меня сначала к конюшне, а потом к беседке? — Конечно, — кивнул Кэйа и махнул рукой: — Нам туда. Ещё здесь есть небольшое поле для тренировок с оружием. Когда вечером ты уйдёшь, я наложу на тебя заклятие, которое не даст тебе рассказать о том, что ты тут видел и пережил. Но оно продержится лишь пять дней — пока последний из вас не вернётся в деревню. Ты согласен? — Конечно! — резко кивнул Сван и несколько ромашек вывалились из его волос. Кэйа умилённо улыбнулся, а Сван чуть покраснел от смущения. Свану понравилось в конюшнях и он впечатлился длинным и широким столом под навесом. — Вы живёте не один? — Один. Просто иногда заходят гости. Кэйа отвернулся, привлечённый ржанием лошадей, а когда обернулся, увидел как Сван, из интереса лёгший на стол, скатился с него, упал на лавку и упал с лавки на землю. Сван лежал под лавкой, замерший от смущения и стыда. Кэйа тихо подкрался к нему и присел на корточки, смешливо спрашивая: — Не ушибся? — не ожидавший его появления Сван, ойкнул и дёрнулся, ударяясь головой об лавку. — Ушибся, — заключил Кэйа. — Вставай и снимай рубаху, смажу тебе синяки. — Простите, — сдавленно от смущения пропищал из-под лавки Сван, но Кэйа лишь отмахнулся и потянул его за руку. Сван тут же подчинился и сел, отводя взгляд. — Мне просто было интересно длиннее он меня или нет. Кэйа фыркнул, сдерживая смех. Сван, видимо приняв это за презрительное фырканье, вжал голову в плечи. — Сам до избы дойдёшь? Сван наконец-то пересилил себя и посмотрел на Кэйю. Он на мгновение замер, всматриваясь в лицо Кэйи и ища в нём что-то. А потом лукаво улыбнулся, убедившись, что Кэйа смеётся, а не злится и тихо, чуть склонив голову на бок, спросил: — А коли не дойду? — Придётся нести тебя на руках, — наигранно-печально покачал головой Кэйа. — Тогда я не… — Но и беседку на озере ты посетить не сможешь, — добавил Кэйа и Сван захлопнул рот так, что клацнули зубы. Кэйа улыбнулся, поджимая губы, сдерживая смех. — А если я просто хочу, чтоб вы поносили меня на руках? — вдруг полушутливо спросил он и теперь уже замер Кэйа. — А что ты мне за это дашь? — так же озорно ответил он. — Могу поцеловать. Кэйа расхохотался. — Довольно смело. Так сильно хочешь понравится мне? — он глядел на Свана сощурившись и склонив голову, но тот ничуть не смутился. Он широко, застенчиво улыбнулся и едва заметно кивнул. — Так же сильно, как вы мне. Кэйа снова засмеялся. Сван вновь вжал голову в плечи, слишком смущённый, а потом громко ойкнул от неожиданности, когда Кэйа правда взял его на руки, поддерживая под спину и колени. Когда Кэйа усадил Свана на лавку в избе, тот заозирался вокруг. — Скромно, верно? — спросил Кэйа. — Уютно и светло, — ответил Сван. — Мне нравится. И травами так хорошо пахнет. — Снимай рубаху, — приказал Кэйа, а потом замер. Сван снял рубаху. Кэйа всмотрелся. Юноша правда осматривал избу с нескрываемым и ненаигранным интересом и теплом. Кэйа аккуратно нанёс мазь на начинающие наливаться синевой синяки. Он чётко чувствовал как гулко и быстро бьётся сердце Свана под его пальцами. Сван едав заметно покраснел и упорно не глядел на Кэйю. — После полудня пойдёшь со мной в лес, — тихо сказал Кэйа. — Я часто собираю травы и ягоды. Хотя, если не хочешь, то можешь остаться в избе. — Я не разбираюсь в травах, — едва слышно прошептал Сван. — Но могу носить вашу корзинку! Кэйа улыбнулся. Либо Сван хороший лицедей, либо он правда влюблённый в Кэйю дурак. Ни того, ни другого, Кэйа не ожидал и не верил. Он и Сван когда-то общались, но потом Кэйа из-за чего-то очень расстроился и стал жить затворником. Кэйа всмотрелся в его белое лицо. Сван сидел на лавке, а Кэйа стоял перед ним на коленях и всё ещё держал в руке мисочку с мазью. Сван наконец-то посмотрел Кэйе в глаза и замер. Кэйа не знал, но Сван правда был очарован им. Он смотрел в синие-синие глаза и почти физически ощущал, как его затягивает на дно. Кэйа тонко улыбнулся с лёгкой хитрецой. Он чуть повернул голову, подставляя щёку под удивительно-алые губы, но Сван аккуратно обхватил пальцами смуглый подбородок и легко, не сжимая и не надавливая, чуть повернул голову Кэйи обратно. Он едва-едва прижался губами к щеке Кэйи, мимолётно касаясь уголка его губ. Мгновение. — Спасибо, — солнечно улыбнулся он и Кэйе захотелось удавиться, но он просто кивнул. — Как твои синяки? — Теперь не болят! Сван накинул рубаху на плечи и легко вскочил на ноги. Кэйа остался стоять на коленях перед лавкой. Это длилось всего пару мгновений, а потом Кэйа отставил миску в сторону и тоже встал, отряхнув колени. — К беседке? — тихо и ласково (неожиданно для самого себя) спросил он. — К беседке! — Сван так сильно кивнул, что из его волос выпало ещё несколько ромашек и что-то в шее хрустнуло. Он сморщился на мгновение, а потом схватил Кэйю за руку и потянул к воде. — А какие там цветы? А какие ещё будут дела днём кроме трав? А можно мы будем готовить вместе? — он затормозил, зайдя в воду по щиколотку и огляделся: — А где? Кэйа мягко потянул его чуть в сторону, буквально на десять шагов, и украдкой наблюдал за тем, как Сван, вновь глубоко удивлённый, наблюдал за простым изогнутым мостиком с перилами, вышедшим из-под воды. Сван опасливо ступил на мост, неосознанно крепче сжимая руку Кэйи, а потом, осмелев, побежал по мосту, утягивая Кэйю за собой за руку. Сван долго бродил среди сотен цветов, окружавших беседку, так и не зайдя внутрь. Он опускался на колени, нюхал цветы и оглаживал их лепестки, но не срывал. Кэйа молчаливой тенью следовал за ним. К полудню Кэйа увёл Свана с островка готовить обед. Сван неумело, но старательно нарезал морковь, пока Кэйа наблюдал за ним с лёгкой улыбкой. После обеда Кэйа взял сумку и серп и пошёл в лес. Сван семенил следом. В лесу он внимательно смотрел себе под ноги и подолгу выбирал, куда шагнуть, чтобы не примять травы и не подавить ягоды, которые ему казались важными. Но, как бы Сван не старался, он всё равно был довольно шумным. Всё это время улыбка не сходила с лица Кэйи. Ужинали весело. К закату на остров забрёл раненый медведь. Кэйа тогда был в избе, а Сван, едва завидев медведя, кинул в него что-то и побежал на тренировочную площадку. Вернувшись с мечом, он напал на медведя, решив, что тот пришёл с дурными намерениями, он пытался защитить Кэйю. Сван бы убил его, если бы Чжунли, в своей форме толстой змеи на ножках, не кинулся на меч, отводя его в сторону. Когда Кэйа вышел из дома, Сван размахивал мечом, стараясь убить изворачивающегося Чжунли. Кэйа тут же подлетел к Свану, крепко сжал его запястье и выкрутил его руку, вырывая меч из пальцев. Рана на боку Чжунли медленно затягивалась. Кэйа бросился к медведю, устало опустившемуся на землю и, грозно прикрикнув на Свана и Чжунли, приказал первому натаскать чистой воды, а второму — принести нужные травы. Кэйа хмуро осматривал раны медведя. Никто не смел охотиться в его и Лизы лесу, но этот медведь был ранен человеком. Не охотником, а воином, но Кэйа не чувствовал чужаков на своей земле. Медведя он оставил отдыхать на своём острове, а Свану всучил мешочек с подарком и погнал прочь. Сван оказался не только красивым и изящным, но и очаровательным, нежным и добрым. Уезжая, он кинул на Кэйю печальный и виноватый взгляд. На следующее утро приехала Тора. Её рыжие кудри были распущены и из них торчали веточки и листочки, запутавшиеся в упругих локонах. Она ярко улыбалась, восторженно осматривала лес и шагала совершенно бесшумно. Медведь на дворе Кэйи её впечатлил, но не напугал. Она тут же принялась его гладить, что-то ему рассказывать и выспрашивать, позабыв о Кэйе. Дом Кэйи ей не понравился. Беседка с цветами не заинтересовала вовсе, в отличии от поля для тренировок. Она провела полдня в конюшне и достаточно сильно помогла Кэйе в лесу, во время сбора трав. Она предложила настрелять уток для обеда и ужина и очень расстроилась, узнав, что даже статус супруги ведуна не даст ей возможности охотиться в его лесу. Тора приехала лишь из интереса к лесу ведуна и его дому и не скрывала этого. Ей Кэйа тоже дал мешочек с подарком и спровадил прочь после заката. Она уезжала без сожалений, довольная проведённым днём. Следующим был Лемминкэйнен. Он шёл по лесу пешком, не таясь и распугивая зверей и птиц. Дом ведуна он обозвал крохотным, но уютным. Раскритиковал поле для тренировок, заявив, что на его месте лучше было бы разбить сад. Он пришёл со своим кантеле. Лемминкэйнен был прямолинеен, весел и обожал петь. Он почти весь день провёл в беседке, перебирая струны кантеле и пел даже в лесу, сидя на полянке, пока Кэйа собирал травы. Лемминкэйнен ничего не стеснялся — ему явно нравилась идея быть супругом ведуна и жить беззаботно. Он лез целоваться и Кэйа не сопротивлялся, позволяя ему залезать к себе на колени, обнимать за шею и жаться ближе. Вечером, уже получив мешочек с подарком, Лемминкэйнен попросился остаться на ночь, лукаво сверкая глазами. Когда Кэйа спросил от чего он хочет остаться, Лемминкэйнен прямо заявил, что считает Кэйю очень красивым и заинтересован в нём. Получив отказ, он, чуть присмирев, всё же уговорил Кэйю проводить его до деревни. Кэйа ясно видел, что Лемминкэйнен не был легкомысленен и развратен. Он просто хотел понравиться и заинтересовать, не скрывая настоящего себя. Он был гордым, смешливым, озорным и нежным. Кэйа успел разок сразиться с ним на мечах и оценил его навыки. А ещё он был безбожно красив и Кэйа без стеснения засматривался им. Затем приехала Маарит. По началу она была тиха от смущения, но потом, привыкнув к Кэйе и поняв, что он никому не расскажет о том, какая она была с ним, она стала шутить и много улыбаться. Она очень вкусно готовила, уговорила Кэйю сразиться с ним на мечах, немного прибрала в избе, расхвалила его коней и беседку. По лесу она шла за Кэйей след в след, заложив руки за спину и расспрашивая его о том или ином растении и его применении. Она была не только удивительно красива, но ещё умна и любопытно. Она быстро запоминала то, что Кэйа ей рассказывал и расспрашивала его о том, как можно путешествовать и поглядеть мир. Вечером, получив мешочек с подарком, она поклонилась Кэйе и искренне поблагодарила его за чудесный день. А потом приехал Аату. Он вошёл в лес сильно раньше, чем остальные и почти сразу наткнулся на Кэйю, который в облике волка осматривал свои границы. Аату смотрел в синие-синие волчьи глаза, сидя на коне. Он нахмурился, склонил голову на бок, а потом залез рукою в сумку и достал краюху. Кэйа удивлённо уставился на его руку и Аату, поймав этот взгляд, едва заметно покраснел, догадавшись, что перед ним не просто волк. — Здравствуй, Кэйа, — кивнул он и Кэйа кивнул в ответ. Кэйа кивнул Аату в сторону своего острова и тот нахмурился, серьёзно переспрашивая: — Мне ехать к твоему дому? — Кэйа кивнул. — Может, мне лучше помочь тебе? — Кэйа отрицательно затряс головой. — Но я хочу помочь, — Кэйа снова затряс головой. — Но я не знаю дороги, — упрямо возразил Аату. — Да во имя богов! — крикнул Кэйа обратившись человеком. Аату, удивлённо вскинув брови, отвернулся от нагого Кэйи. — Езжай в мой дом, пожалуйста! Лес сам тебя к нему выведет! — Но я хочу помочь. — ровно сказал он. — Езжай, или я тебя покусаю! — начал угрожать Кэйа, но Аату невозмутимо кивнул и протянул ему руку: — Надеюсь для этого ты обратишься волком. Кэйа зло запыхтел, а потом рывком стянул Аату с коня и укусил его за плечо. Аату поморщился, но не возмущался и даже не вздохнул рвано от боли. Когда Кэйа разжал челюсти он положил руку ему на затылок и ровно уточнил: — Теперь я могу тебе помочь? Кэйа запыхтел и нахмурился. Он сорвал руку Аату со своего затылка и прикусил кожу на его запястье, глядя в спокойные светло-серые глаза. Кэйа разжал зубы и чисто инстинктивно слизнул с запястья выступившую кровь. А потом он закинул Аату на коня, дал бедной кобыле по крупу и та понесла возмущённо и громко ругающегося Аату к острову. Вернулся Кэйа в избу к назначенному времени. Аату сидел за столом на улице, перекинув одну ногу через лавку и скрестив руки на груди. На столе стоял котёл с дымящейся и ароматной кашей, но подойти к ней и начать есть значило отвечать на вопросы хмурого и недовольного Аату. У Кэйи громко заурчало в животе. Он ещё раз посмотрел на Аату. Перевёл взгляд на кашу. И снова на Аату. А потом затряс волчьей головой и затрусил прочь, решив, что не такой уж он голодный и вполне может ещё пошляться по лесу и пожевать ягод. Стрела вонзилась прямо перед его передними лапами. Кэйа взвизгнул, оббежал стрелу и полетел прочь, но Аату, неслышно к нему подбежавший, кинулся следом и, прыгнув, навалился на Кэйю, прижимая к земле. Кэйа заизвивался, отбиваясь всеми четырьмя лапами, но Аату крепко сжал его и встал, держа на руках. — Поешь и расскажи, что тебя так отвлекло от твоего избранника, — с лёгкой язвительностью сказал он. — В каше есть жимолость. Он усадил Кэйю на лавку, перед тарелкой каши и сам сел напротив. Кэйа понюхал кашу. Аату склонил голову на бок. — Ты будешь есть так? — с искреннем любопытством и недоумением спросил он. Кэйа с осуждением посмотрел в его глаза, фыркнул и обернулся человеком. Каша оказалась очень вкусной. Кэйа довольно облизался и довольно сощурился. — Ну? — требовательно протянул Аату. — Ведьмовские дела, — отмахивается Кэйа. — Не верю, — отрезал Аату. Кэйа замер. Нахмурился. — Не лезь в это, — мягко сказал он и покачал головой. — И мне бы лучше не лезть. Давай покажу дом. — Я уже сам посмотрел. Твоя кровать не слишком твёрдая? Кэйа опешил. — Ты был в моей комнате? — неверяще спросил он. — Тебе назло. — невозмутимо кивнул Аату, а потом скрестил руки на груди и недовольно-язвительно спросил: — Дальше что? Как будет ведун выбирать кого-то ажно из шести человек? Мне тебя поцеловать, чтобы ты оценил? На колени встать? Раздеться? Раздвинуть ноги? Кэйа сел обратно на лавку. — Ты зол, — тихо сказал он. — И ты обижен. — Да, — просто кивнул Аату. — Я чувствую себя дураком. В деревне ещё уйма юношей. Почему ты выбрал меня? — Ты хороший. — И всё? Только хороший? — Я… — начал было Кэйа, но Аату прервал его, махнув рукой. — Не хочу слушать. Хочу сразиться с тобой на тренировочном поле. А ты? Что хочешь делать ты? — Я бы послушал твою игру на кантеле. Или пилли, — задумчиво сказал Кэйа и застенчиво улыбнулся. — Я играю так же скверно, как и прежде, — мрачно ответил Аату. — Мне всегда нравилось, — он в ответ легко пожал плечами. — Наверняка ещё хочешь искупаться? Аату кивнул. — И хочу обед и ужин в той беседке. Что думаешь? — Кстати! — Кэйа оживлённо вскинулся: — Где ты научился так вкусно готовить? Но Аату лишь отвернулся и отмахнулся. Кэйа оделся и, через каких-то полчаса, он и Аату уже сошлись в дружеском поединке. Аату отточил своё мастерство настолько, что, в итоге, победил Кэйю, а потом закинул его себе на плечо и, хохоча, утащил в озеро. Он натянул на себя после купания рубаху Кэйи и тот рассмеялся — его одежда широкоплечему Аату была тесна, но длинновата. Аату зафыркал, будто зверь, и окатил Кэйю водой, довольно рассмеявшись. Второй завтрак-перекус они готовили вместе. Кэйа помог Аату перенести всё в беседку и магией создал временный стол. После обеда он рассеял магию и стол стал кучкой веточек и листьев, из которых Кэйа сложил его изначально. Он сбегал в избу и принёс Аату кантеле. Тот недовольно запыхтел, но сел на пол, скрестив ноги, уложил кантеле себе на колени и коснулся струн. А потом сморщился, заругался, поставил кантеле вертикально и принялся крутить колки, настраивая инструмент. Кэйа сел, облокачиваясь спиной о спину Аату и прикрыл глаза, когда тот начал играть. Аату играл мелодию быструю, мягко переливающуюся, чарующую, странно-пронзительную, забирающуюся по самую кожу, проникающую в вены и текущую по ним вместе с кровью прямо к сердцу. Аату играл не так хорошо как Лемминкэйнен. Он не сбивался и не путал струн, но, порой, замирал на мгновение, вспоминая как играть дальше. Аату был воином, но Кэйе его музыка нравилась безумно. Настолько, что он мог часами слушать его игру. Аату играл и в музыке обнажал свою душу. — И как? — ровно спросил он, спустя несколько часов. — Прекрасно, как и всегда, — тихо и так же ровно отозвался Кэйа. — Почему остановился? — Обед, — Аату легко пожал плечами. — Что хочешь? — На твой вкус. Они готовили и ели вместе. После обеда они пошли в лес собирать травы, а по возвращении, Аату, охочий до воды и купаний, снова полез в озеро. Кэйа думал пару мгновений, глядя в широкую спину, а потом легко скинул свою одежду и вошёл в воду следом. Аату, сытый и подобревший, почти простивший то, что было утром, принялся плескаться и хохотать. Кэйа окатывал его водой в ответ, а потом, умаявшись, обернулся волком и поплыл прочь, молча протестуя. Аату уцепился за холку Кэйи, подтянул себя к волчьей туше и взгромоздился ему на спину, бесстыже ложась сверху. Кэйа бы принялся возмущаться, если бы мог говорить. Кэйа бы возмущался, если бы Аату не изловчился лечь на спину на волчьей спине и не достал пилли. Кэйа бы спросил где Аату её прятал, но тот начал играть и Кэйа решил, что места хранения, которые использовал голый Аату не так уж его волнуют. Кэйа доплыл до камня посреди озера, взобрался на него и свернулся калачиком. Аату сел, облокачиваясь о живот волка. Кэйа положил косматую голову ему на бедро и дёрнул ушами, вслушиваясь в мелодию. Аату начал мелко дрожать ближе к закату. Кэйа ткнул его мокрым носом в живот и кивнул на воду, но Аату лишь отмахнулся и продолжил играть. Тогда Кэйа обернулся человеком и начал что-то говорить, но все его слова благополучно пролетели мимо ушей Аату и тот соблаговолил войти в воду только после того, как доиграл мелодию. Он бросил нечитаемый взгляд на нагого Кэйю, тяжело вздохнул, привязал пилли к обрывку ткани на бедре и нырнул. Кэйа обернулся волком и прыгнул в воду, подныривая под Аату так, чтобы тот вновь оказался на его спине. Аату повернул голову, лежащую на волчьем загривке в сторону и обнял Кэйю поперёк груди. Ужин готовили вместе, не проронив ни слова. Ели тоже молча. То была тёплая, уютная и приятная тишина. Когда Аату уезжал, Кэйа дал ему мешочек с подарком. Аату тонко улыбнулся, кивнул, одним красивым, ловким движением вскочил в седло и поехал прочь, оставляя позади себя остров с избой и Кэйю. На следующий день прибыла Анника. Её волосы тоже были украшены цветами. Она смотрела на Кэйю с подозрением и обидой, явно недовольная тем, как он обошёлся с её братом. Завтракал Кэйа остатками вчерашнего ужина, пока Анника ходила по его острову и критически осматривала всё вокруг. Кэйа глядел на её длинные кудри и совсем чуть-чуть завидовал. Анника молчала. Кэйа на разговоре не настаивал. Не нравится он ей, и что с того? Пусть ходит тут одна с кислой рожей и давит сама на себя молчанием. Доев, Кэйа ушёл в избу, разбираться с травами, оставляя Аннику наедине с её смешной злостью и обидой. Кэйа и так собирался попросить у Свана прощения за то, как обошёлся с ним, но поведение его сестры напрочь отбило это желание. — Почему стойла в конюшне пустые? — вдруг недовольно спросила Анника. — Потому что коней больше нет, — пожал плечами Кэйа. — Почему так много ягод в кладовых? — Потому что так надо, — Кэйа раздражённо вздохнул. — Они же спортятся, — она скрестила руки на груди и Кэйа закатил глаза. — Нет, — отрезал Кэйа и зыркнул на Аннику так, что та отшатнулась. — Ещё вопросы? — Почему нет мяса? — Я не убиваю зверей. Иногда мне его приносит сосед. — Ягоды тоже кто-то приносит? — Да. Лукошко, которое я на руке несу. — А овощи? — Знаешь, что такое «базар»? На этом странный разговор закончился, но спустя час Анника пришла и спросила откуда у Кэйи оружие. Кэйа раздражённо вздохнул, сжал зубы и закатил глаза. — Не твоего ума дела, — процедил он. Напоминание о прошлой жизни. Анника весь оставшийся день слонялась по острову недовольной тенью и даже еду готовила с презрением к Кэйе. Мешочек с подарком принимать она отказалась, а кусочек ткани, на котором Кэйа написал имена тех, кого приглашал в свой дом пожить ещё, она сжала в кулаке с такой силой, что Кэйа даже удивился. Он наказал ей отдать ткань старосте, чтобы она сама объявила о его выборе так, как посчитает правильным и запретил читать самостоятельно.

* * *

Дилюк ехал вдоль реки четыре дня. Потом началась степь. Дилюк разбил лагерь и два дня провёл на границе степи и реки, ожидая чуда. На рассвете седьмого дня он собрал свои пожитки, вновь оседлал отдохнувшего коня и двинулся в степь, отчаянно надеясь найти ведуна поющего с ветрами. «Поющий с ветрами» — именно так звал его про себя Дилюк и он ещё не знал, насколько прав.

* * *

— Ведун выбрал, — волной шепотков пронеслось по деревне и люди высыпали на улицу, возбуждённо перешёптываясь. Тора громко хохотала и шутила. Её выбор ведуна забеспокоил бы только если бы он выбрал её. Лемминкэйнен нервно кусал губы. Сван стоял, понуро опустив голову и грустными-грустными глазами глядел в землю. Рядом с ним стояла Анника, пышущая недовольством. Маарит даже не вышла из дома, предпочитая краем уха слушать происходящее на улице, не отрываясь от вышивания. Аату сидел на лавке во дворе старосты и ел, перешучиваясь со своими друзьями. Они то и дело взрывались хохотом и Аату смеялся вместе с ними, хотя внимательный человек мог бы разглядеть глухую тоску в его взгляде. Староста откашлялась. Люди смолкли и замерли. — Ведун выбрал двоих, — ровно сказала она и люди вновь зашептались. — Он приглашает их к себе пожить месяц или пока выбранные им люди сами не захотят уйти, — люди зашептались с утроенной силой и староста ударила своей клюкой по земле, призывая к тишине. Все родители шептали, что ведун наверняка выбрал их дитя, но более всего в этом были уверены родители Свана и Анники, шептавшие, что ведун просто не смог выбрать меж двумя их прекрасными детьми. — Маарит, — ровно сказала староста. — Ведун выбрал тебя. Второй человек — Аату. Всё замерло. Стало так тихо, что можно было расслышать шелест травы. — Какого дьявола, — прорычал Аату и вскочил. Он бросился к конюшне, оседлал коня и галопом кинулся в лес. Маарит отстранённо смотрела на каплю крови, выступившую на пальце — она укололась, услышав своё имя.

* * *

Аату считал себя дураком. Полным идиотом и последним глупцом. Когда Кэйа, тепло улыбаясь, заложил ему за ухо цветок, Аату захотелось придушить себя. Или его. Но лучше, конечно, себя. Аату и Кэйа встретились впервые десять лет назад. Кэйа тогда пришёл в их деревню грязный, со слипшимися от крови волосами, с ранами по телу и забинтованным глазом. Он глядел диким волком, не позволял никому себя касаться и много молчал. Его привёл высокий белокурый мужчина с холодным взглядом и руками. Аату до сих пор побаивался его, хотя знал, что Дайнслейф давно жил в близлежащих горах. Кэйю оставили в доме старосты на неделю и Аату кружил вокруг него, отчаянно желая подружиться с загадочным мальчиком, но не решаясь заговорить с ним. Дайнслейф забрал Кэйю себе и в следующий раз они встретились только через пять лет. Кэйе было пятнадцать, а Аату — шестнадцать. Аату просто увидел его в лесу. Красивый, с волосами до талии, в свободной светлой рубахе и тёмных широких штанах, с волчьей шкурой на плечах. Аату так засмотрелся, что неаккуратно ступил и ветка под его ногой хрустнула, а Кэйа обернулся. Серьга тихо звякнула в его ухе, меч легко скользнул прочь из ножен и быстро двинулся в сторону шеи Аату. Они сражались около часа, пока Аату не опомнился, не скинул с себя чары, подмывавшие его подольше любоваться ведуном и не прохрипел «Я внук старосты». Кэйа тут же остановился. Нахмурился. Внимательно всмотрелся в лицо Аату. Кивнул. Вложил меч в ножны и развернулся, собираясь уйти, но Аату крикнул ему в спину своё имя и совсем детское «Давай дружить!». То, что хотел сказать много лет назад. Кэйа замер. Обернулся, внимательно осмотрел Аату, будто ища подвох, а потом медленно, задумчиво кивнул и тонко, немного робко улыбнулся. «Раньше у меня был один друг, но я потерял его» — тихо сказал он и в Аату загорелось что-то, из-за чего он твёрдо решил, что Кэйа его не потеряет. «Я не очень умею дружить» — покачал головой он. «Но если тебя это не пугает, то я — Кэйа» — он улыбнулся и протянул руку. Аату крепко пожал её. С тех пор они встречались в лесу на небольшой полянке. Говорили и смеялись. Иногда сражались на мечах. Кэйа научил Аату разбираться в травах и плести венки из цветов. Аату сам не понял, как всё произошло. Просто сердце от касаний Кэйи билось чаще. Просто он был таким красивым, добрым и сильным, что хотелось обнимать его часто-часто и крепко-крепко. Кэйа был ласковым. Он любил обниматься. В Кэйе жила тоска такая глубокая и отчаянная, что Аату, который её ясно видел, понимал, что он Кэйе не нужен. И потому Аату принялся участвовать в походах. Он пропадал месяцами и возвращался с новыми шрамами. Кэйа заходил в дом старосты свидеться, но Аату не был этому рад. Оказывается, он тоже не умел дружить. Цветок, который Кэйа заложил ему за ухо заставил сердце Аату треснуть. Заставило родиться глупую, отчаянную надежду. И сейчас, галопом несясь через его лес, Аату спешил к Кэйе, чтобы разбить ему лицо. Тоска в Кэйе стала лишь отчаяннее. Лишь глубже. Сейчас она грызла его ещё сильнее. Но сердце Аату, горячее и молодое, одновременно жаждало Кэйи и хотело от него убежать. Аату несся через лес и его сердце горело от боли. Он знал, что значит крапивная рубаха. Но знал ли Кэйа, что всё это значит для Аату? Но когда Аату добрался до острова, когда спрыгнул с коня у крыльца избы, когда распахнул дверь и вошёл внутрь, вся его решимость ушла. Утекла, как вода меж камней. Истаяла, словно роса по утру. Стихла, подобно неожиданному ливню. Кэйа скатился с лестницы, всклокоченный, без рубахи и в широких штанах. Без иллюзии, со шрамами по телу. — Привет, — тихо сказал Аату и Кэйа опустил меч. — Ты выбрал меня. Я здесь. Кэйа кивнул. Аату смотрел в его глаза и видел в них растерянность, вину и тоску. Всё ту же тоску. — Почему я? — Хочешь трав заварю? — невпопад, растерянно предложил Кэйа. Аату затряс головой. Урвать хоть миг. Хоть кусочек Кэйи и его сердца. Этого хотелось с такой силой, что сердце Аату заболело и сжалось, от ненависти и презрения к самому себе. — Почему я? — Всё завтра, — устало вздохнул Кэйа. — Почему я? — упрямо спросил Аату. — Мне подумалось, что я мог бы полюбить тебя, — легко пожал плечами Кэйа. — Я знаю, что ты обещал княжичу соткать крапивную рубаху, — ровно сказал Аату и опустил голову. — И я знаю, что это значит. Ты не сможешь полюбить меня, — ровно отрезал он и Кэйа вздрогнул. — Жестоко, — тихо усмехнулся он. — Да. Кэйа тяжело вздохнул и сел на ступеньку, сложив руки на коленях и опуская голову. Волосы рассыпались по плечам и груди. — Я просто хочу немного счастья, — тихо и честно, почти сломлено сказал он. — Просто хочу быть любимым. Разве это так много? — едва слышно прошептал он и посмотрел в глаза Аату. Он сделал несколько шагов к Кэйе. К Кэйе, который наконец-то показал ту самую часть настоящего себя, которую долгие годы скрывал ото всех. — Я знал, что этот день придёт. Я убеждал себя, что надежды нет, но сердце оно такое, — Кэйа неуютно повёл плечами. — Оно всё равно надеялось. Теперь надежды разбились и… — Кэйа затих. — И вот. Аату опустился перед ним на колени, слишком слабый, чтобы упрекать Кэйю. Он взял его ладони в свои и прижался к их тыльной стороне лбом на пару мгновений, а потом поднял голову, посмотрел Кэйе в глаза и тяжело вздохнул. — Что если ты разобьёшь кому-то сердце? — Я, — Кэйа замолчал на минуту, а потом вздохнул: — Я специально выбрал тех, кому, как мне кажется, я не разобью сердце. Аату тонко ухмыльнулся. — Маарит красивая, — тихо сказал он и Кэйа устало прикрыл глаза, а потом встал, беря Аату за руку. — Я больше ценю красоту иного рода, — так же тихо ответил он и пошёл наверх. Аату шёл следом и глядел на их руки, понимая, что как бы ему не хотелось, они не будут идти так всю жизнь. Кэйа остановился у первой двери и едва слышно уточнил у Аату: — Где будешь спать? — Как скажешь ты. И Кэйа потянул его дальше, в самый конец неширокого коридора, к своей комнате. Он довёл Аату до своей постели, лёг в неё и, когда Аату лёг рядом, Кэйа обнял его.

* * *

Кэйа резко сел в постели и Аату тут же проснулся. — Маарит въехала в лес, — хрипло со сна сказал он, а потом обернулся к Аату и замер. Тот устало прикрыл глаза и вздохнул. Его волосы растрепались во сне и сейчас Аату был совсем смешным и лохматым, тёплым и мягким после сна. Кэйа легко улыбнулся, чмокнул Аату в лоб и вылез из постели. Он оделся, кинул в Аату свои штаны и рубаху, вымолил у него завтрак и вышел на улицу проверить коня Аату. Маарит приехала ровно к завтраку. Они вместе поели, потом девица отдала Аату те его вещи, что вместе с ней ему передала его бабушка. Она и Аату выбрали себе комнаты и принялись раскладывать свои вещи. Кэйе было страшно неловко. Он чувствовал себя развратным дураком, но Маарит была спокойна и не жаловалась, а Аату возмущался лишь в шутку. Чтобы у гостей была хоть какая-то только им принадлежащая территория, Кэйа наложил на их комнаты заклятия, не выпускающие звуки из комнат наружу. Маарит и Аату общались друг с другом скованно и Кэйа, не желая решать это самостоятельно, убежал в лес, скидывая все проблемы на своих гостей. Вечером он вернулся, посадил Маарит и Аату перед собой и ровно сказал: — Возможно, я не смогу полюбить хоть одного из вас так, как вы того заслуживаете. И вы всегда можете уехать отсюда, если пожелаете. Затем он улыбнулся им обоим, встал и ушёл к себе. На утро Маарит спустилась к завтраку. Аату тоже остался. Через три дня отношения Аату и Маарит наладились: они стали шутить друг с другом, часто обсуждали разные вещи и сражались на мечах. Маарит даже вышила Аату платок. Ночами Кэйа тайно пробирался в комнату Аату и ложился к нему под бок, потому что в темноте одиночество ощущалось острее и со страшной силой ело Кэйю изнутри, обгладывая до самых костей.

* * *

Дилюк ехал по степи и совсем не знал, что делать. Он остановился и оглянулся на реку. Нахмурился, когда понял, что проехал уже вёрст пять, и решил разбить лагерь. Он сидел рядом со своим небольшим костром и ёжился от пронизывающего насквозь ветра. В степи ему было где разгуляться, так что он носился туда-сюда, подобно сумасшедшему, пригибал к земле траву и завывал во всю силу. Дилюк глядел в пламя, пока не продрог до костей. Ему было тоскливо и обидно и внутри себя он чувствовал глухую тоску от того, что сейчас всё зависело не от него и он не имел почти никакого влияния на свою жизнь. Хотелось бросить здесь ведуна с его прекрасными синими волосами-волнами и глазами-омутами. С его улыбками и ухмылками. С его избранниками из деревни и любовником-змием. Дилюк устало потёр лицо ладонями и тяжело вздохнул. Он затушил костёр и лёг на землю, кутаясь в одеяло, привезённое им ещё из родного терема. Утром он проснулся от весёлого потрескивания костра и лёгкой, озорной мелодии, которую кто-то насвистывал. Дилюк схватился за меч и занёс его, готовый защищаться от незваного гостя, но тот, лишь увидев меч, подскочил, обернулся ветряным потоком и полетел на Дилюка, кружась вокруг него, смешливо и громко пугаясь: — Пощады! Пощады, грозный богатырь! Опусти свой большой меч, а то мне может понравится! — Поющий с ветрами, — поражённо выдохнул Дилюк и ветерок тут же стих, обернулся ведуном, стоящим перед княжичем. Тот сощурил свои большие бирюзовые глаза, склонил голову на бок и смешные чёрные косички качнулись, а с нескольких белых цветков, вплетённых в волосы, на его плечи осыпались лепестки. — Так меня зовут? — с искренним любопытством спросил он. — Вас зовут ещё богом свободы. Ведун расхохотался и тряханул головой. — А ты, значит, в это не веришь? — Я верю в Перуна и Макошь, — ровно ответил Дилюк. — Ты не похож ни на одного из тех, в кого я верю. — Но ты всё равно пришёл просить моей помощи, маленький гордый княжич, — сказал он, щурясь внимательно и подозрительно. — Пришёл, чтобы вернуться к тому, кто погнал тебя ссаными тряпками. — Он нужен мне, — отрезал Дилюк. — Он? — Его сила. Его магия. Рубаха, которую он обещал мне соткать. — И ты так сильно хочешь прожить жизнь с нелюбимой женщиной и разорвать связь души с тем, кто твоя любовь, твоя судьба, твоё предназначение? — нараспев спросил юноша. — С тем, с кем тебя связала сама Макошь? Такие дела ведь без её ведома не случаются. Так крепко души без её согласия, молчаливого или активного, не сплетаются. — Это мой долг. — Значит, не так уж ты веришь в Макошь, — склонив голову сказал юноша. — Я хочу подумать. Хочу понять, стоит ли тебя вновь пускать к Кэйе и навлекать на себя его гнев. — Будут какие-то испытания? — серьёзно спросил Дилюк и крепче сжал руку на мече. — Испытания? — рассмеялся юноша. — Я же не из былины вышедший, — он пожал плечами. — Я хочу увидеть не твою доблесть и силу, а кое-что другое. Хочу увидеть тебя нагим, княжич, — сощурившись легко сообщил он и Дилюк нахмурился, неверно поняв его. — Хочу рассмотреть то, что у тебя внутри, Дилюк Рангвиндр. А на это мне нужно время-времячко. — Сколько? — спросил Дилюк, но юноша подпрыгнул, обернулся ветром и унёсся прочь. — Сколько?! — проорал Дилюк. — Жди меня здесь, — буйный ветер донёс до него слабый шёпот. — Всему своё время.

* * *

Лемминкэйнен был прекрасен. А ещё он был упрям. Он хотел беззаботной жизни под крылом могучего ведуна. Хотел всю жизнь играть свои мелодии и петь, не зная горя и проблем. Он приходил в лес ведуна и играл на кантеле каждый день с того вечера, когда разъярённый Аату умчался в лес. Но ведун не шёл. Тогда, чтобы спровоцировать его, чтобы привлечь внимание, чтобы хоть как-то с ним поговорить, Лемминкэйнен, преодолевая жгучий стыд, принялся ласкать себя в лесу ведуна, надеясь, что тот будет так возмущён, что выйдет к нему. План был сомнительный. Лемминкэйнену не нравилось. Но он не хотел сдаваться просто так. Через пять дней стыда, вновь сжимая ладонью свой член, Лемминкэйнен застонал от стыда, когда понял, что из кустов на него глядит волк. Он кинул в зверя сапог и мученически попросил его уйти, не прерывая своей провокации. — Как невежливо, — ответил волк и Лемминкэйнен сел, напуганный и поражённый. — Я здесь. Может, наденешь штаны? Мне звери жалуются на развратника, стонущего моё имя. Мне неловко, между прочим. — Ой, — Лемминкэйнен натянул рубаху пониже, скрывая свои прелести и краснея. — Ой. Я, — он прокашлялся. — Я хотел поговорить с вами. Ну, — он отвёл взгляд. — Попроситься к вам. Хоть кем. Даже, — он замолчал, а потом выдавил из себя: — даже ночным слугой. Кэйа расхохотался, не обращаясь в человека. Смех был лающий, со срывами в поскуливание и подвывание. — Я не буду любить тебя, — сказал он. — Не сердцем. Но коли ты так хочешь любви моего тела, — он прервался и обернулся человеком, а Лемминкэйнен прикрыл пах ладонью и повесил голову. — Я не хочу жениться. И любви мне тоже не надо, — тихо сказал он. — Я хочу жить и играть музыку. Не хочу дел и забот. Кэйа печально покачал головой. — Нет жизни без печали и забот. Всегда что-нибудь, да потревожит покой. Мне здесь тебе не помочь, Лемминкэйнен. Уходи. Не береди себе душу.

* * *

Аату было нехорошо. Кэйе было одиноко. Поэтому он старался больше времени проводить с Аату, стыдясь того, что заставил Маарит жить у него и не находил в себе сил говорить с нею. Кэйа просил Аату играть на кантеле и пилли. Кэйа часто его касался, обнимал и подшучивал. Кэйа тосковал и искал утешения. А Аату сдерживал дрожь в руках, голосе и сердце. Потому что хотелось обнять, прижать к себе крепко-крепко и не отпускать. Обнимать утром, днём, вечером и во сне. Всматриваться в улыбку, вслушиваться в смех и голос. Целовать в лоб. Гладить по волосам. Но на всё это Аату не имел права. Кэйа свою душу, своё сердце и все права на самого себя уже отдал другому и Аату точно знал, что ему с тем человеком не тягаться. Аату играл ему музыку и пел. Позволял себя обнимать и шутить. Рассказывал о походах и слушал рассказы Кэйи. Кэйа теперь казался ему похожим на памятную комнату в доме бабушки — смотри, но не трогай. Вот только в комнате бабушки были старые мечи и доспехи, принадлежавшие её мужу и родителям Аату. А Кэйа был живым. Ярким, чувствующим, ищущим тепла и ласки. И сердце Аату трещало, а душа выла, требуя дать Кэйе ласку, в которой он нуждался и без которой вял. И, в конце-концов, когда он и Кэйа почти до беспамятства напились хмельного мёда, когда Кэйа залез к нему под бок и прильнул всем телом, слепо тыкаясь своими губами в его, Аату сломался и сдался. Прижал его к себе ближе, притиснулся сам, будто хотел делить с Кэйей одно тело, ответил на пьяный и сумасшедший поцелуй, позволяя Кэйе проникнуть языком в свой рот. Кэйа целовался хорошо, вылизывал рот Аату, ласково-игриво прикусывал его губы и вёл горячими ладонями по торсу вверх, к груди, чтобы сжать её в своих ладонях, вырывая хриплый вздох-стон. У них обоих кружилась голова и сводило желудок. Кэйа стянул с Аату рубаху и скинул свою, снова прильнул к нему, но Аату увернулся от поцелуя так, что губы Кэйи пришлись на его шею и хрипло, немного отчаянно попросил: — Сбрось морок, — и Кэйа замер. — Зачем? — так же хрипло и едва разборчиво шепча спросил он. — Зачем убирать морок? — Я так давно не видел тебя, — шепнул Аату и что-то в его голосе, что-то в его взгляде, что-то в его мольбе тронуло Кэйю. Он зажмурился. Повёл плечами и воздух вокруг тела задрожал и пошёл складками, будто сползающее покрывало. И тогда Аату вновь увидел шрам через глаз. Шрамы от пламени, ползущие по рукам от запястий к плечами и от икр к бёдрам, а от них — к груди. Ровные росчерки ран от мечей и стрел. Кэйа сидел на Аату верхом, всё ещё жмурясь. Он ненавидел свои шрамы, считая их страшным уродством, болезненным напоминанием о смерти родителей и собственной боли. Аату сел, поддерживая Кэйю под спину и обнял. Коснулся губами шрама через глаз и прижался лбом ко лбу. — Ты жалеешь меня, — устало покачал головой Кэйа. — Я ненавижу того, кто это сделал, — ровно сказал Аату. — И мне страшно от мыслей о том, что ты пережил и о том, что если тебя найдут, то доведут начатое до конца. Мне жаль, но ты не жалок. Понимаешь? — Нет. Не понимаю. Я не спасся. Меня спасли. Но сейчас не об этом, — он обхватил лицо Аату ладонями и поцеловал, прижимаясь к нему всем телом. — Сейчас о тебе. Кэйа топил свою тоску и горе. Аату тешил себя этими мгновениями любви Кэйи, предназначенной не ему. Аату не знал как заниматься сексом в принципе. Он тайно и безнадёжно надеялся на ответное чувство так долго, храня себя для любимого, что не знал о занятиях любовью почти ничего. И тем больнее кололо сердце, бешено бьющееся в покрытой шрамами груди, от того, насколько уверен был Кэйа. От того, как легко он растянул себя и сел верхом, принимая в себя член с одним тихим вздохом. Как прикрыл глаза и плавно двигал бёдрами, жмурясь и тяжело дыша. В Аату разгорелась ревность такая страшная и неожиданная, что он сам себя испугался. Он сел в постели, обхватил Кэйю за талию, потянул на себя, а затем перевернулся и, уложив на спину, навис над ним. Кэйа глядел, широко распахнув глаза. Удивлённый и совсем чуть-чуть напуганный. Он хотел что-то спросить, но Аату не дал ему, целуя и принимаясь плавно двигать бёдрами, выходя из Кэйи почти до конца и входя так глубоко, как только мог. Кэйа жмурился, раскрывал рот, цеплялся за плечи Аату и, скрестив ноги у него на пояснице, прижимал к себе ещё ближе, прогибаясь. Он мысленно проклинал про себя всех богов, судьбу, души, крапивные рубахи и магию, готовый расплакаться от обиды на весь мир за то, что отдал себя тому, кому не нужен и не может полюбить того, кто с ним так ласков. Аату Кэйю зацеловывал. он касался губами его лба, щёк, век, шеи, груди и плеч. он целовал его кожу нежно и трепетно, так, что Кэйа задыхался в довольных стонах и вздохах. Кэйа было потянулся рукой к своему члену, но Аату перехватил её, поцеловал в центр ладони и уложил к себе на плечо, даже не поморщившись, когда Кэйа впился в кожу ногтями. Вскоре, понимая, что он вот-вот кончит, Аату вышел из Кэйи и на пару секунд замер, размышляя, как сделать ему приятнее. А потом в его голове вспыхнула идея отчаянная и чрезмерно неприличная. Он поцеловал грудь Кэйи, спустился губами ниже, провёл языком по прессу и, как раз в тот момент, когда Кэйа вцепился в его волосы и хрипло выдохнул «Нет», Аату накрыл губами его член. Он старательно прятал зубы, лизнул головку, а потом опустился ртом ниже, позволяя члену упереться в горло. Стало нехорошо. Захотелось открыть рот и выпустить член поскорее, но Аату лишь плотнее сжал губы и сглотнул, чтобы подавить рвотный позыв. Вроде бы получилось. Он поднял взгляд на Кэйю и обмер. Тот полулежал, широко распахнув глаза, глядя на Аату. С губ срывались хриплые и быстрые вдохи и выдохи и весь Кэйа мелко-мелко дрожал. Аату попробовал двигать языком и дрожь Кэйи стала сильнее. Аату двинул головой назад, выпустил член изо рта, сделал вдох и снова заглотил его. Кэйа громко, гортанно простонал и толкнулся бёдрами навстречу губам Аату. Аату двигал головой медленно и плавно, а Кэйа извивался на простынях, стонал и иногда, когда не мог себя сдержать, толкался глубже. Когда Аату набрался смелости и дурости, заглотив член полностью, но тут же выпуская его изо рта, сдерживая кашель, Кэйа простонал громче прежнего. Аату подхватил его под бёдра, пару раз толкнулся в Кэйю и того выгнуло дугой. Он коротко вскрикнул и Аату стало совсем плохо-хорошо от того, как Кэйа сжимался на его члене. Аату двинул бёдрами назад, собираясь выйти из Кэйи, но тот обнял его всеми конечностями и прижал к себе так близко, как только мог. Он снова коротко простонал, когда почувствовал в себе семя Аату, а потом окончательно обмяк. Аату лёг рядом и Кэйа тут же подкатился к нему под бок, обнимая и закидывая ногу ему на талию. «Прости» — хотел сказать он. Но не нашёл в себе сил посмотреть в серые глаза и сказать одно единственное слово. «Так не дружат» — думал он. «Кажется, я вообще дружить не умею» — устало усмехнулся он и уснул. Аату вслушивался в его спокойное дыхание. Гладил горячую спину, чувствуя под пальцами шрамы. Прислушивался к странной пустоте в своей душе. А потом усталость победила его и Аату уснул. Утром они проснулись почти одновременно. Кэйа потянулся в постели, вылез из неё и распахнул окно. Потянулся ещё раз, красиво прогибаясь. Аату любовался его силуэтом и тем, как солнце путалось в его волосах. А потом он вдруг сел на корточки, накрывая голову руками, будто пытаясь спрятаться. Аату подскочил с постели, быстро накинул на себя одежду, убедившись, что она выглядит так, будто он одет уже давно и тоже выглянул в окно. И тут же наткнулся на тяжёлый взгляд алых глаз. Княжич вернулся.