***
Прошло несколько дней, полных душевных терзаний и мерзких мыслей, что разъедали черепную коробку до головной боли. Ангелине казалось, что её словно окунули в серую краску, изваляли в ней без жалости, испачкав всё тело и залив глаза, уши. Жизнь в мгновение померкла, пропиталась дрянной серостью, и оттого сил терпеть своё существование уже не оставалось. Ни мысли о ребёнке, ни вера в то, что через пару лет она станет свободной, больше не держали на плаву. Всё будто потеряло смысл. И единственным желанием было умереть. Сдохнуть, как вшивая, никому ненужная дворняга и перестать мучиться, волочиться под косые взгляды общества. Закончить свою историю, полную дерьма, ошибок и горести. Поставить ебаную точку, хотя там должна стоять запятая. Но Новоселовой плевать на это. Ей тяжко и больно, плохо. Плохо без Кристины и её завораживающего взгляда, без её объятий и ласкового прозвища, что вызывало по бледной коже дрожь. Наверное, так жить неправильно, мерзко. Ведь ненормально же убиваться по человеку, который подарил немного внимания и заботы, который обласкал, как котёнка маленького, а потом ушёл, оставив захлёбываться в слезах и в отвращении к себе. Всё это отвратительно! Но иначе Геля не может, потому что Кристина единственный человек, что придал её жизни хоть какие-то краски. Показал, что такое нежность и заставил почувствовать себя живой, настоящей, когда она уже себе казалась оболочкой. Однако сейчас не хотелось чувствовать себя живым человеком, не хотелось жить. И рука сама к небольшой аптечке тянется, выворачивая всё содержимое на холодный кафель под тихие всхлипы. Перед Ангелиной море разных таблеток, а в голове пустота разъедающая остатки здравомыслия. — Простите. Извиняется перед сыном, перед матерью и Кристиной, размазывая слёзы по впалым щекам. Напоследок решает и у Бога попросить прощения, хотя всегда была не особо верующей. Вздох протяжный разбивается от стенки ванной комнаты, и стоящая на коленях Ангелина крестится три раза, до последнего не веря, что вообще она делает. Плач перерастает в скулёж, и из искусанных в мясо губ вылетает сломленное: — Мне очень тяжело. Простите. Геля пачку таблеток берёт дрожащими пальцами, даже не читая название тех, и открывать начинает, шмыгая боязливо носом и высыпая целую горсть на ладонь. Безумно страшно, гадко, но других путей словно не осталось. Не сможет она вытерпеть Ад в одиночку, не сможет выжить в сплошной темени без единого лучика света и хриплого голоса, что дарил ей силы и не давал упасть в вязкое, гнилое болото. — Ангелина, ты в ванной? Неожиданный стук в дверь вынуждает остановиться, и Новосёлова под гнётом страха бросает таблетки на пол подальше от себя, в самый дальний угол. Пара успокаивающих вздохов, умывание ледяной водой, и голос без единой нотки волнения разрезает тишину: — Да-да, ты только не заходи, пожалуйста, я скоро выйду. Ты что-то хотела, Мишель? — Я ничего, — и усмешка, что слышна сквозь тонкие стены. — тебя хозяйка вызывает к себе в кабинет. Удачи. Тихие, едва слышимые шаги раздаются по комнате, и через несколько секунд по ушам бьёт хлопок двери. Гелечка же всхлипывает, улыбнувшись нервно губами, и прячет лицо в ладонях, понимая, что дела обстоят хуже некуда. Штрэфонд опять чем-то недовольна, и на этот раз просто так Гелю она не отпустит. Не позволит и солнце увидеть сквозь решетчатое окошко, согреться в его лучах хоть минутку, потому что красивым, но глупым куклам, на воле не место.***
— Знаешь, Кир, я несколько дней обдумывала твои слова насчёт Новосёловой. Ну, типа, что между нами должно хоть что-то светлое остаться. И... Блять, я...я... — усмехнувшись, сбивается Кристина, делая затяжку. У неё на душе чувства странные, а в голове бардак, который разделить с ней может только Кира. А та видит, как Захаровой тяжело и гадко, и спрашивает осторожно, поближе пододвинув пепельницу к подруге: — И? — И я приняла решение. — хмурится и на сигарету немигающим взглядом смотрит, обдумывая, как преподнести информацию. Она знает, что Кира всё поймёт, поддержит, вот только почему-то страшновато, но Медведева не торопит её и ждёт спокойно, разглядывая ночной город с высоты десятого этажа. Лишь спустя минуту Кристина прерывает затянувшееся молчание: — Я выкуплю Ангелину из борделя. И вроде стало легче. В мыслях ни грязи, ни обид удушающих, только желание помочь девушке, что перевернула жизнь Кристины вверх дном. Перевернула и показала, что прощения достойны все. — Ты уверена? — удивления в голосе нет, есть лишь безоговорочное понимание. Кристина на вопрос головой кивает, и Кира продолжает, не переставая смотреть на улицу, освещённую слабым светом фонарей. — После вы... — Нет. После мы не встретимся, я просто хочу, чтобы она стала свободной, прекратила мучиться. Больше ничего. Ангелы, даже пусть и падшие, страдать не должны. Не должны они продавать своё тело и душу, не должны жить в Аду и чертям поклоняться сквозь слёзы. Им спокойствие нужно, умиротворение, а не грязь, перемешанная с гнилью и кровавыми реками. Ангелине там точно не место, она и так слишком натерпелась, перенесла много дичи за своих двадцать три года, и Захаровой хотелось лишь одного. Подарить своему ангелочку свободу, которой у него никогда не было. Кристина ведь знала прекрасно, как той плохо, как скучает она по рёбёнку и по обычной мирской жизни. Знала и про то, как погрязла Новосёлова в мире проституции и очутилась на дне. Знала про уродов, что изнасиловали её в четырнадцать лет, а потом выкинули в подъезд, запугав угрозами. Ей об этом рассказала Геля в один из проведённых вместе вечеров, когда зашёл разговор про первую любовь. — Подожди. То есть как это ты не хотела? Получается, он, блять, силой взял и... — Он, — усмехается пьяно Ангелина, а потом, понизив голос, проговаривает почти что в ухо. — они. Двое их было. И смех громкий не сдерживает, потянувшись за очередной бутылкой красного вина, пока внутри Кристины всё холодеет и сжимается. Алкогольное опьянение словно рукой сняло, и лёгкость во всём теле испаряется тут же, сменившись болью в грудной клетке. Ей, сука, было всего лишь четырнадцать лет! Ну ребёнок же совсем. — Кристин, — шепчет с улыбкой на лице и, не дождавшись реакции, к плечу прикасается мягко пальцами. — будешь вино? К горлу подступает приступ тошноты, и руки окутывает дикий тремор. Как можно рассказывать такие ужасные вещи, а после улыбаться, глазами сверкать, словно ничего и не было? На секунду Захаровой даже показалось, что это всего лишь выдумки пьяного разума, но как только взгляд падает ангелочка, эта мысль вылетает из головы. Потому что девушка пьёт вино прямо из горла, пьёт как воду, отчаянно и жадно, позволяя каплям стекать с мягких губ на подбородок, а дальше на грудь, скрытую полупрозрачным белым бельём. И, наверное, в другой ситуации Кристину это зрелище бы заволокло, возбудило, но точно не сейчас. Было в этом что-то больное, в какой-то степени даже отталкивающее и жалкое, не достойное и капли внимания. Однако Кристина понимала, в чём дело. Так Ангелина пытается заглушить свою боль, убежать от худших воспоминаний не самым хорошим способом. Но ведь алкоголь не поможет и не выкинет напрочь тот день из памяти, он лишь подтолкнёт к дорожке саморазрушения, не дав и шанса на спасение. Уничтожит полностью всю личность, раскрошит на мелкие кусочки, а потом и не вспомнишь, каким человеком был ранее. Это Захарова осознала совсем недавно, но спиртное из её жизни так и не ушло, сколько бы она не старалась. Возможно, ей нужна помощь специалиста, только потом, не сегодня. В этот вечер важным было совершенно другое, важным был ангелок и его состояние, что пугало с каждой секундой. — Ангелина, убери нахрен это вино! Ты и так пиздец как много выпила! — встав с постели, кривыми шагами подходит к девушке и вырывает бутылку прямо из рук. — Ну, Кристин, милая! Ну чуть-чуть ещё... А на Новосёлову даже и кричать желания нет, только поговорить немного и обсудить тот момент, который покоя не даёт. Кристина вздыхает сдержанно, покачав головой, и запястье тонкое обхватывает, возвращаясь к кровати. Ангелина лишь хнычет тихонько и следом волочится, не обращая внимание на то, какой серьёзной выглядит та. Оказавшись вновь на простынях, Кристина собирается с силами и поворачивается к ангелочку, сидящему рядом: — Я хочу... — Я знаю, чего ты хочешь, — улыбается развязно, прожигая взглядом карих, блестящих от алкоголя глаз, и в шею целует. Мягко, влажно, приятно, но это не то, что сейчас нужно Захаровой, и она отстраняется под вздох разочарования. — Нет. Не этого я хочу. — А чего же? — глазами хлопает и под действием вина совершенно бесстыдно льнёт к крепкому телу. — Я хочу поговорить о том, что случилось с тобой в четырнадцать лет. — и на долгие две минуты между ними повисает тяжёлое молчание. После Ангелина лишь кивает легонько, но не перестаёт улыбаться, хотя Кристина видела, как дрогнули у неё уголки губ. — Ты же рассказала об этом взрослым? Маме? — Я испугалась. Они тогда сказали, что снова... сделают... это со мной, если я кому-то расскажу, а потом вышвырнули из квартиры. А когда я поняла, что они ничего не смогут сделать, поделилась с мамой. Она не поверила. — Как, блять, не поверила? — спрашивает, округлив изумлённо глаза. — А вот так, — и горькая, широкая улыбка добивает окончательно. — и ещё, я помню, она сказала, что если в действительности это со мной произошло, то виновата в этом только я. Голос срывается на последних словах. Новосёлова дрожит крупно, губы кусает и отворачивается от Кристины, стоило слезам скатиться из глаз. Не хочет показывать свою боль, обнажать душу, но когда в темноте раздаётся тихое «ангел», хватается за Захарову, как за соломинку, и прижимается к её груди. Плачет долго, громко, пока мозолистые руки гладят по голове ласково и прижимают к телу. — Ты не виновата, ангел. Слышишь? Ты, блять, ни в чём не виновата. Вся вина целиком и полностью на тех мразях, но никак не на тебе, понимаешь это? — шепчет, слушая чужие рыдания, ладонями по спине проводит успокаивающе, а у самой наворачиваются на глаза предательские слёзы. Пережить такое очень тяжёло, страшно, не у всех получается вернуться в прежнюю жизнь, не сломаться. Но Ангелина сломалась, как и сломалась Кристина лет десять назад. И шансов на починку у них было катастрофически мало. В тот вечер, немного позже, и было произнесено важное для ангелочка «я тебя прощаю». В тот вечер Кристина поняла, что простила её ещё давно, наверное, во вторую их встречу. — Я просто вызволю её оттуда и всё. Я очень хочу, чтобы она жила спокойно. Правда. Медведева взгляда пристального не отрывает от улочки, словно ищет кого-то, и кивает с пониманием: — С деньгами помочь? — Не, Кир, спасибо. Я всё уже решила. — и улыбается благодарно, потянувшись за пачкой сигарет. Это будет самое верное решение за всю жизнь.***
Холодный воздух ранней зимы обдувает ничем не скрытое лицо, снежинки падают на голову, превращая светлые локоны в мокрые пряди, но Ангелину это нисколько не раздражает, как бывало раньше. Она радуется свежему воздуху, громким и радостным голосам прохожих, лаю дворовых собак. Она радуется свободе. Свободе, которую ей подарила Кристина. После выхода из борделя Новосёлова пыталась её отыскать, большую часть времени посвятила этому, но ничего не выходило. Ни в социальных сетях, ни в автомойках их городка девушку найти не удавалось. Она словно испарилась, исчезла, и где Кристину искать, Гелечка не знала. Это убивало, заставляя чувствовать себя беспомощной и глупой, раскручивало психику, занимая голову лишь мыслями о Захаровой. Где же она? Что с ней? Вдруг с ней что-то случилось или она переехала? И так по кругу, пока жизнь шла вперёд, не давая полноценно зажить настоящим. Со временем Ангелина даже смирилась с тем, что им не суждено встретиться, но всё же в глубине души теплилась маленькая надежда, что когда-нибудь она услышит хриплое «ангелок» и оставит поцелуй на губах. Увидит человека, которого полюбила всем сердцем. — Девушка, вам жить надоело? Куда вы прёте на красный? — крепкая рука обхватывает локоть, не позволяя выйти на проезжую часть, и Гелечка, остолбенев, затаивает дыхание. Голос. Родной и знакомый, любимый. — Кристина? — шепчет, боясь повернуться к девушке. Если это ошибка, Геля сойдёт с ума и навечно погрязнет в своих страданиях. Но когда чужое дыхание сбивается и хватка на теле ослабевает, приходит осознание, что это точно не ошибка. — Ангел? И хватает секунды, чтобы встретиться с взглядом льдистых глаз. В них столько удивления и нежности, столько чувств, что Ангелина не выдерживает и обхватывает руками туловище, прижимаясь всем телом. Это не может быть правдой. — Кристин, я...я скучала. — Я тоже, — признаётся глухо лишь спустя несколько секунд и в ответ обнимает, вызвав несколько слезинок, что бегут по холодным щекам. Бегут и люди, дождавшиеся зелёного света, пока две девушки стоят около пешеходного перехода и не обращают внимание на недовольных прохожих, огибающих их с причитаниями. Геле плевать на людей и на весь мир в целом, плевать, что она торопилась на курсы по маникюру. Совершенно на всё плевать, ведь рядом с та, которую она боялась больше не увидеть, потерять навсегда. И когда кажется, что радостный миг ничто не омрачит, чужие ладони, погладив по спине, сползают с тела, а Кристина тихо произносит: — Мне нужно идти. Несколько шагов назад и между ними опять дистанция, невидимая для окружающих стена, но только не для Ангелины. Её сердце бешено начинает стучать, и она обхватывает пальцами руку: — Постой, пожалуйста. Хоть минуту, но выслушай меня, Кристин. Я сильно виновата перед тобой и прошу прощения за те слова... — Не нужно, ангел. Я всё понимаю и на тебя не злюсь. Больше нет. — в голосе мягкость и попытка успокоить, но Гелечка знает, что если она сейчас ответит что-то похожее на «хорошо», то Кристина развернётся и уйдёт. Исчезнет, как это было несколько месяцев назад. А прощаться не хотелось, не хотелось снова оставаться одной, и Новосёлова выпаливает, особо не раздумывая и желая хоть ещё чуть-чуть побыть вместе с ней: — Ты зачем меня выкупила из борделя? — Хотела, чтобы ты стала свободной. — отвечает тихо-тихо, нежно, а слёзы всё продолжают течь из карих глаз. — Спасибо, огромное спасибо! — благодарит, не выпуская руки, и взгляда от лица не отводит, желая запомнить каждую черту. Широкие светлые брови, длинный нос и тонкие губы. Голубые глаза, что прожигали душу своим ясным светом, согревая сердце. — Но на какие деньги? Если ты брала в долг, я всё отдам, я устроюсь... — Я продала тачку. Становится больнее в разы. Ведь Гелечка знала, как Кристине была дорога её машина, помнила, как та рассказывала о ней с любовью в голосе, и от этого поплохело в секунду. Никто никогда не жертвовал чем-то ценным ради Ангелины. — Что ты сделала? Зачем, я же... — Да забей, Новосёлова. Мне сейчас нужно уходить, но прежде чем я это сделаю, скажу пару вещей. Я действительно привязалась к тебе, правда, и я искренне хочу, чтобы у тебя было всё хорошо. Пожалуйста, начни новую жизнь, забудь тот бордель, забудь ебаную Штрэфонд, сотри нахуй эту страницу из своего прошлого. Стань, блять, счастливой назло всем. Я очень хочу, чтобы ты стала хорошей матерью, твоему сыну нужна любовь и забота, а ты сможешь ему их дать, я, бля, верю в это. Пусть и не сейчас, но со временем ты станешь прекрасной мамой. И самое главное, Ангелин, перестань продавать своё тело, ты способна гораздо на большее, чем просто раздвигать ноги! Кристина говорит хрипло, говорит тихо, склонив голову к Гелечке, у которой без остановки стекают по лицу слёзы. Она и слово вымолвить не может, пока Захарова продолжает: — Я реально тебя простила, ангелочек. Ты...ты тоже прости меня за всё. На плечи опускаются ладони, гладят по ткани тоненькой куртки, и к солёным от слёз губам прикасаются чужие. Целуют трепетно и мягко, коротко. Крохотные снежинки кружат по воздуху в танце диком, сигналят где-то вдали машины и снова загорается зелёный свет. Ангелина не помнит, когда отстранилась Кристина и в какую сторону она ушла, убежала. Не помнит её быстрое и почти незаметное слово «люблю». Не помнит слёз в её светлых глазах и прощального взгляда. Ничего не помнит, растирая мокрые по щекам дорожки и растеряно осматривая полутёмную улицу. Но только запах зелёных яблок и привкус табака на губах говорят о том, что Новосёлова не сумасшедшая и что Кристина была здесь. Была рядом, а потом исчезла, как исчезают из памяти самые яркие сны, которым не суждено повториться.