Крыша

      — Это тебе. Подарок, — Оскар улыбается и неловко протягивает Пруссии… Механическую руку. Кисть руки, если быть точнее. Союз за спиной Оскара смущённо пыхтит, явно ожидая реакции.       — Это вместо деревянной, — объясняет он.       — А? — Хартвиг обескураженно смотрит на них. — Зачем?       — Ну, ты же деревянную плохо контролируешь, — объясняет Оскар как нечто само собой разумеющееся, ярко улыбаясь. У Пруссии слова протеста застревают в горле — Оскар давно так широко не улыбался.       Ему так-то и с деревянной рукой было неплохо. Пусть она болталась большую часть времени, но он ей вполне неплохо управлял силой мысли, мог шевелить пальцами, а держать сигары и перелистывать газеты и вовсе отлично приноровился.       Но Савелий и Оскар, очевидно, сделали этот подарок от всей души, и Пруссия не может его не принять.       Он рассматривает механическую руку. В ней виден большой шарнир, отвечающий за вращение кисти, и маленькие шарнирчики, необходимые для сгибания-разгибания пальцев. Кое-где торчат проводки, но в целом они прибраны и незаметны, металл тщательно отполирован и покрыт нержавейкой, а на кончиках пальцев прикреплены длинные острые ногти. Пруссия касается одного из ногтей и тут же отдёргивает руку. По спине пробегает холодок.       Ногти состоят целиком из лунного серебра, единственного материала, которым можно убить воплощений. Это не просто рука, это рука-оружие.       — Ногти втягиваются, — поясняет Союз. — По мысленному желанию. Также в эту биомеханическую руку встроен лазер, устройство с микропулями из лунного серебра, а внутри большого пальца есть отсек с ядом, тоже разработанный на основе лунного серебра. Не знаю, убьёт ли, — с сомнением протянул Союз. — Но вырубит точно. В среднем пальце несколько отмычек, в безымянном, — и тут Оскар и Савелий одновременно фыркнули, — средство связи. Мы разработали оружие ещё и для себя, так что ты по нему сможешь связаться с любым из нас, только назови человеческое имя. В мизинце несколько таблеток обезболивающего в верхнем отсеке и противоядие от яда из лунного серебра в нижнем отсеке. В указательном пальце крохотный складной нож.       — Ну вы даёте, парни, — только смог выдавить он. Они были в его комнате на втором этаже, и он в растерянности сидел на своей незаправленной койке, а Союз и Рейх стояли перед ним, словно школьники перед учительницей, показывающие сочинение о том, как они провели лето. Только вот антинаучный биомеханический протез сочинением явно не был.       — Примерь, — попросил его Оскар. Пруссия послушно оторвал от себя деревянную кисть руки, уже порядком приросшую за долгие годы ношения, и прикрепил вместо неё железную.       Ощущалось так, словно у него была настоящая рука.       Он завороженно пошевелил пальцами. Сколько десятков лет назад это было? Он не помнит.       У Гитлера был пистолет с пулями из лунного серебра — первыми пулями из этого материала во всём мире. Пруссия не знает, где он их достал, но у него были подозрения, что это произошло не без участия Германии. Они и так были зависимы от Адольфа, но после того, как он получил пули из лунного серебра, они стали фактическими рабами — каждую секунду им было страшно, что Адольф использует свою власть над ними. Пруссия не боялся за себя, но боялся за Оскара, за Германию и Австрию, за других воплощений, присоединившихся к ним в процессе гитлеровских завоеваний, таких как Франция и Дания. Нельзя было не выполнять указания Гитлера, потому что тогда под удар сразу попадал кто-то из близких.       В первый раз они поняли, что Гитлер держит слово, когда Рейх ослушался.       Он всегда был смелее их всех, ему одному доставало мужества защищать, пусть и тайно, то, что ему было дорого.       У Гитлера было несколько собак за всю его жизнь, но ту, первую, Пруссия запомнил навсегда. Он точно знал, что это был чистокровный доберман, а кличка, кажется, была Arier — Ариец, как раз в духе Гитлера. Пусть это и была его собака, Гитлер её отчего-то не любил, и по его указке щенка постоянно все пинали и шпыняли.       А потом вдруг перестали. Как будто бы к собаке им стало страшно даже просто подходить, не то что заносить над ней ботинок.       Пруссия сразу понял, что это Оскар. Никто другой на такой вызов Гитлеру и его самолюбию не решился бы. Хартвиг одновременно гордился им и проклинал его дурость — ему становилось плохо от мысли, что ещё чуть-чуть, и терпение Адольфа лопнет.       Так и случилось.       — Как ты это сделал?! — голова Рейха запрокидывается назад от мощной оплеухи. Адольф взбешён. В таком состоянии он бывал в тот период нечасто, но если уж бывал, живым не уходил никто.       Рейх молчал и спокойно смотрел куда-то в сторону.       — О чём вы, мой фюрер? — наконец произнёс он. Его голос даже не дрожал. Пруссия подавил порыв схватиться за голову — этот идиот вообще понимает, что творит?!       — В наказание, — осклабился Гитлер, — ты лишишься кисти руки.       И Рейх покорно протянул правую руку. Он был готов пожертвовать собственной рукой ради какой-то жалкой собаки. Просто ради того, чтобы её не обижали и она осталась жива.       Пруссия не думал, он просто упал перед Гитлером на колени, вцепился руками в его ноги и начал умолять.       — Прошу, мой фюрер, — выл он. — Заберите мою руку вместо его! Я прошу вас! Прошу! Пожалуйста, мой фюрер!       Гитлер пнул его ботинком в живот, отпихивая от себя, и задумался. Ему нравилось, когда перед ним пресмыкались и униженно просили его о чём-то. Пруссия бился головой об пол.       И над Оскаром сжалились.       Пруссия чувствовал абсолютное счастье, когда ему прострелили кисть руки пулей из лунного серебра. Он сам себе её отрезал после и ходил с культей, как будто бы это была награда. В каком-то смысле, так и было. Оскар защитил Арийца, Пруссия защитил Оскара — всё было правильно.       — Ты не должен был делать этого, — Рейх становился крайне несчастным, стоило ему только взглянуть на правую руку Пруссии.       — Именно. Ты не должен был делать этого, Пруссия. Как и ты, Рейх, — они оба вздрогнули. Германия пришёл, как и всегда, незаметно.       С самого начала, как началась история с Гитлером, Пруссия перестал узнавать Германию. Они словно стали чужими — Германия не рассказывал ему ни одного секрета, и притом у него их было великое множество, манипулировал Пруссией, как ему вздумается, а Пруссия ему позволял — к брату он всегда питал непозволительную слабость.       — Ты знаешь, что я должен сделать, — произнёс Германия, глядя только на Рейха. Они были в спальне Оскара, аскетично-пустой — ничего, кроме кровати и небольшого зеркала напротив в ней не было.       — Знаю. Хартвиг, — выдохнул Оскар и улыбнулся блеклой улыбкой, — не выйдешь, пожалуйста?       — Что…       — Выйди, Пруссия, — холодно и тяжело процедил Германия. — Нам с Рейхом надо поговорить.       Прикрывая за собой дверь, Пруссия заметил в руках Германии ножницы. Он прижался глазом к замочной скважине, и то, что он увидел, поразило его навсегда. Казалось, Германия тогда сошёл с ума.       — Ты знаешь, в чём ты провинился? — спросил он спокойно, почти даже равнодушно.       — Подставил Хартвига, — покорно опустил голову Рейх. — Режь.       Чикнули ножницы, и волосы Оскара — потрясающие длинные волосы, красоте которых они с Австрией подчас завидовали, волосы, которые у Рейха с Германией были похожи, как две капли воды, внезапно оказались на полу. Когда они перестали закрывать лицо Рейха, Пруссия увидел его слёзы. Германия равнодушно молчал и подравнивал концы.       — Прости, — шмыгнул носом Оскар.       — Не слышу.       — Прости, я проебался! — крикнул громко и надрывно Рейх, и тогда Германия развернул его к себе и обнял. Оскар рыдал ему в грудь, а Германия ласково гладил его спине и перебирал пальцами кончики коротких волос.       Пруссия помнит, что, прижимаясь к замочной скважине, плакал тоже.       Наверное, Оскар до сих пор чувствовал себя виноватым, и ему нужно было подарить Пруссии механическую руку, чтобы успокоиться.       — Спасибо Оскар, спасибо, Савелий! Эта штука невероятно крута! — он обнял их обоих, а потом направил руку в стену гостиной, сжал её в кулак и пожелал лазер. Он взвизгнул, когда лазер проделал в стене сквозную дыру. — Ва-ау! Зачётно, ребята! Руслан! Руслан, смотри, как я могу!       Он с хохотом помчался на улицу, хвастаться России своим новым приобретением.       Руслан обнаружился за домом, пропалывающий тщательно лелеемую им капусту от сорняков. Германия был неподалёку — окучивал свою клумбу с розами.       Со стороны всем казалось, что Германия и Россия совершенно разные, и только один Пруссия всегда замечал, насколько же они всё-таки похожи.       Они могли бесконечно говорить о том, какие сорта удобрений для каких растений лучше подходят. Разговоры о том, что, когда и где они будут садить, не прекращались и когда они были в ссоре. Германия больше увлекался садоводством, выращивал цветы, деревья и кусты с ягодами. Под его руками малинник за домом перестал болеть и чахнуть, кусты клубники плодили каждую неделю, крыжовник и смородина наливались соком, а вишня и яблоня, с которыми Россия возился который год, наконец-то зацвели. Германия так же обожал цветы, но больше всего любил и лелеял кусты с жёлтыми розами, которые всегда значили для него больше, чем другие цветы.       Россия больше тяготел к огороду — выращивал огурцы-помидоры-картошку, лук, разносортную траву для салатов, свёклу, горох и, конечно, капусту. Все овощи были жирными, какие в северном регионе росли редко, а Россия следил за ними так тщательно, что они из года в год становились только жирнее. Он занимался этим и сейчас — сидя на корточках, Руслан в резиновых дачных перчатках выдирал из капусты ростки начавшей там проклёвываться мокрицы.       — Русла-ан!       — А? — Россия поднялся, распрямил спину, разминая затёкшие ноги. — Чегось?       — Смотри! — Пруссия помахал перед ним своей супер-рукой. — Я даже лазером стрелять могу!       — Ого! — Россия протянул ладонь, Пруссия вложил в неё свою новую руку, и Россия принялся с восхищением её рассматривать, иногда заставляя Пруссию сгибать-разгибать пальцы. — Савелий и Оскар собрали?       — Да! — довольно улыбнулся Пруссия. — Здорово, правда?       — Супер, — оценил Россия, и Пруссия, засмеявшись, обнял его. Россия осторожно обнял его в ответ, стараясь не запачкать землёй. Пруссия увидел острый взгляд Германии, отвлёкшегося от своих роз, и показал ему язык.       Ему безумно нравилось выводить его из себя. Он не мог перестать выводить его на ревность, сколько бы ни старался справиться с собой. В конце концов, ему безумно нравились они оба — и Россия, и Германия, но он не мог себе позволить втиснуться в их идеальные отношения с их пониманием, хотя вроде бы они были даже не против и намекали на это несколько раз.       Пруссия не был уверен, что, попробовав, он сможет потом от них отказаться. А отказаться придётся — между ними побывало множество любовников, как в общей, так и в раздельной постели, но ни один, за исключением Франции, не побывал там дольше нескольких месяцев. Но Франция вылетел, как пробка, едва продержавшись полгода. Ни Россия, ни Германия никого не могли долго терпеть рядом с собой в интимном плане, кроме друг друга. И Пруссию бы наверняка не смогли, хотя он был между ними, сколько себя помнит — метался из Питера в Берлин, как тупой почтовый голубь, передавал их любовные письма, а они оба срывали на нём свой гнев и своё негодование по отношению друг к другу, но всё равно почему-то не могли прекратить своей связи.       Для своих детей они подали историю своих отношений, как красивую сказку, но на самом деле их отношения были гораздо сложнее, чем «Железный Дровосек и его Возлюбленный». Способность России и правда называлась Железным Человеком — индустрия железа подчинялась ему, как никому другому. Пруссия сам видел, как он мог заставлять людей ковать одним своим присутствием. Слышал даже, что Россия может спокойно управлять любыми металлическими предметами, и по его желанию они выстраивались в танки. Пруссия подозревал, что это не совсем слухи.       Но Пруссия никогда не слышал о том, чтобы способности можно было передавать по наследству. У всех воплощений они были — у каждого по одной, уникальной. Оскар мог туманить разум и внушать навязчивые мысли — в пределах разумного, при этом мысли его самого путались. Союз мог забирать боль, при этом испытывая боль втрое сильнее, чем ту, что забрал. Германия… Его способность называлась «Возлюбленный». Германию под действием его способности хотели все. Обратная сторона — пока Германия не переспит с тем, кто его возжелал из-за способности, его «ухажёр» не успокоится. Все они редко использовали свои способности и тяготились их, хотя Союз, Пруссия точно знает, поднимал на ноги тысячи раненых на войне, Оскар манипулировал людьми, чтобы они отравляли Гитлера, и по приказу самого Гитлера внушал солдатам безжалостность; Россия поднимал в воздух миллиарды пуль, а Германия притягивал врагов своей способностью и безжалостно убивал их. Это была впечатляющая бойня, и Пруссия бы даже назвал её красивой, не будь она столь ужасающей.       Наверное, поэтому, ни Савелий с Оскаром, ни Руслан с Германией свои данные им от рождения способности в повседневной жизни не использовали — воспоминания, связанные с ними, были слишком болезненными. Зато Рейх и Союз полюбили способность России, а Россия с Германией…       У Пруссии тоже была способность. По сравнению со способностями, перечисленными выше, она меркла и терялась, но Пруссия всё равно пользовался ей постоянно. Не мог не пользоваться.       Он мог чувствовать все растения в радиусе нескольких километров. Он знал, где проходит шоссе, потому что деревьям рядом было плохо от выхлопов — и никакой навигатор ему не был нужен. Мог чувствовать, как сосны тянутся к солнцу, как грибы греются во мхе и наслаждаются дождём. Ощущал, как прогибается трава под ветром и колыхаются одуванчики.       А ещё он любил чувствовать, как Россия и Германия ухаживают за своим садом и огородом. Он чувствовал их заботливые руки так отчётливо, словно они взаправду гладили его по голове. В их заботливые руки невозможно было не влюбиться.       — Раз уж ты здесь, не подскажешь, где я ещё забыл прополоть? — отстранился от него Руслан.       — Хм? — Пруссия задумался, прислушиваясь к внутренним ощущениям. — Лук и огурцы. Помочь?       — Если тебе не сложно, — улыбнулся Россия.       — Теперь — не сложно! — Пруссия вновь помахал рукой.       — Спасибо, — Россия чмокнул его в щёку и пошёл в сарайку за дополнительным ведром.       Пруссия направился к грядке с луком как раз около клумбы с жёлтыми розами. Когда он проходил мимо, Германия ухватил его за искусственную руку, резко притянул к себе и стал внимательно рассматривать протез. Его внимательные голубые глаза старательно изучали каждый шарнир и каждый скрытый отсек.       — Удобно? Не болит? — спросил он у Пруссии. Честно говоря, Хартвиг ожидал худшего.       — Всё в порядке, — прокашлявшись, ответил он.       — Дай ей имя, — сказал Германия. Лицо его при этом осталось каменным.       — Что? — ошеломлённо переспросил Пруссия.       — Как назовёшь, так и поплывёт, — хмыкнул Германия. — Твоя рука обладает самосознанием, как и другие их изобретения, но каким именно самосознанием — зависит только от тебя. Я чувствую, это же моя способность.       Точно. Пруссия и забыл, что помимо возможности соблазнять, способность Германии — чувствовать и даровать жизнь. Какая она, всё же, пугающая.       — Пусть будет Verständnis, — произнёс он, чуть помедлив. Его рука тут же крутнулась сама собой, а пальцы изогнулись под немыслимым углом, образуя сердечко. Пруссия сглотнул. Вот так сюрприз.       — Понимание, да? — усмехнулся Германия, а потом наклонился, обнимая его, и они с незаметно подошедшим Русланом поцеловались прямо у него над плечом — пошло, глубоко и наверняка сладко. Руки России обвили Пруссию за талию поверх рук Германии, и Пруссия понял, что попал.       Он определённо хотел сделать ответный подарок, но в голову ничего не приходило. Что это может быть? Инструменты он и так покупал им на постоянной основе, как, впрочем, и всякие материалы для изобретений.       Он ехал, как и обычно, за вещами, которые закончились у них дома. Машину водить ему нравилось, особенно после того, как Савелий и Оскар её полностью переделали — чего там только не было, она чуть ли не летать и ездить по воде могла, а как удобно всё было внутри — Пруссия не мог сдержать своих искренних бурных восторгов по этому поводу. Тем сильнее ему хотелось придумать достойный подарок.       Он раздумывал об этом всю поездку по магазинам. Россия и Германия просили особенных удобрений, Савелию нужны были новые гаечные ключи, а Оскару — макароны, как и обычно.       Уже на обратной дороге он почувствовал, как сосны сочувствуют кому-то, кто скрылся у их подножий, и изо всех сил сигнализируют об этом.       Съёхав на обочину и тщательно прошарив кромку леса, Пруссия обнаружил щенка. Судя по острым ушам и аккуратной морде — добермана. И тут в его голове щёлкнуло.       Щенок долго не подпускал его к себе. Он был ранен — заднюю лапу было уже, судя по всему, не спасти, но Пруссия упорно подставлял ему свои руки и давал обнюхивать, показывая, что никакого вреда он щенку причинить не может. Щенок был чёрненький, с рыжими пятнами снизу морды, а глаза у него были чёрно-широкие, блестящие и несчастные. Как у Оскара когда-то.       Наконец, Пруссии позволили поднять маленькое забитое нечто на руки. Он отнёс его в машину и уложил на переднее сиденье рядом с собой. Сложнее всего было осматривать его лапку — щенок всё время поджимал её под себя, а когда пруссия начал промакивать её влажными салфетками, и вовсе принялся выть и поскуливать. Когда лапка была промыта, он понял ещё отчётливее, что лапку придётся ампутировать.       Со вздохом он вытащил из отсека в пальце таблетку обезбола и заставил собаку её проглотить, а потом удлинил ногти правой руки. Лунное серебро резало всё, в том числе и кости, а опыт ампутирования конечностей у Пруссии уже был.       — Ну всё-всё. Всё закончилось, малыш, — Пруссия сделал аккуратный надрез у себя на запястье и капнул чуть-чуть своей крови, чтобы прижечь рану — культя зажила мгновенно. — Теперь мы оба с тобой безлапые, да? Но ничего, твои новые хозяева тебе, как и мне, новую лапу сделают.       Всю дорогу до дома щенок проспал у Пруссии за пазухой. Пруссия чувствовал его мерное дыхание, а рука всё время сама тянулась погладить, что своя, что искусственная — в этом их с Verständnis желания совпадали.       Когда он припарковался перед калиткой, его уже встречали.       — Как съездил? — Руслан открыл водительскую дверь. На лице его растянулась нежная улыбка. Он потянулся за поцелуем, и он его получил, но обнять себя Пруссия не дал, чтобы не побеспокоить щенка.       — Отлично. Тш, ничего не говори. Это подарок Оскару и Савелию, — шепнул Пруссия ему на ухо, а потом вынырнул из-под чужой руки, подставил Германии с пакетами (уже успевшем порыться в багажнике) щёку под поцелуй, а потом упорхнул к Савелию и Оскару.       — Смотрите, кого я вам привёз! — заорал он на весь дом. Союз и Рейх тут же выбежали из гостиной в коридор. Точнее, Союз выбежал, утащив Оскара за собой прицепом. Оскар, судя по всему, против не был.       — Что? У нас гости? — всполошился Союз. Оскар за его спиной насторожился. Пруссия широко улыбнулся им обоим.       — Да! — подтвердил он и достал из-за пазухи свою подобранную в лесу прелесть. — Это вам! Он немного нецелый, но вы, думаю, быстро его почините.       Оскар тут же выскочил вперёд, подставил руки, а получив щенка, мгновенно с выражением полного счастья прижал его к себе.       — Как его зовут? — тихо спросил он.       — Как назовёте, так и зовут, — счастливо ответил Пруссия.       — О, — сказал Союз, когда Рейх передал ему щенка. — Что насчёт клички… Винтик? Или…       — Технозверь, — сказал Рейх. — Сокращенно Техник.       — Хм, — задумался Союз.       «Далась вам способность Руслана, — подумал Пруссия. — Как будто других кличек нет». Он в голове уже тысячу разных имён перебрал, но ни одно толком не подходило. Ни винтик, ни технозверь не были лучше. Этот маленький щенок явно был достоин большего.       — А ты что думаешь? — обратился внезапно Рейх к Пруссии. Хартвиг растерялся.       — Это ваша собака, — в противовес своим мыслям сказал он, глядя на щенка, уютно расположившегося у Союза на руках. — Как хотите, так и называйте.       — Как назовёшь, так и поплывёт, — глубокомысленно вздохнул Союз. Интересно, так это Германия от него перенял? Или от России?       — Одуванчик, — предложил Рейх внезапно, выглянув в незакрытую ещё Пруссией дверь. — Одя.       — Идеально, — кивнул Союз. Пруссия не мог не согласиться.       Поднимаясь к себе на второй этаж, он не ждал подвоха. Но когда он открыл дверь своей комнаты, то почувствовал, словно его обманули.       В его комнате не было ни его кровати, ни его шкафа. Только окно было нараспашку, как и всегда.       Когда он спускался по лестнице обратно вниз, внутри него царило напряжение. Может, просто Оскар и Савелий решили забрать его кровать на какой-то супер-ремонт? И шкаф захватили, но забыли сказать. Пруссия терялся в догадках, так что с лестницы чуть было не навернулся, благо, всё обошлось.       Внизу Германия и Россия разбирали пакеты с продуктами. Пруссия зацепил взглядом их одинаковые неестественно-прямые спины, и внутрь него закралось очень нехорошее предчувствие.       — Эй, Оскар, — крикнул он в сторону гостиной, — вы с Савелием случайно не брали мою кровать на ремонт? И шкаф, шкаф тоже?       — Нет, — после недолгого молчания с недоумением ответил Рейх, выглядывая из гостиной. — А что, нужно было?       — Да не, не бери в голову, — отмахнулся Пруссия, с удовольствием наблюдая, как спины Германии и России закаменели ещё сильнее. Вот так выкрутасы.       Пруссия вновь поднялся по лестнице, оглядел знакомый чердачный коридор, как будто первый раз видел, и открыл дверь в комнату России и Германии.       Всё было так, как он и подозревал — его кровать стояла вплотную к чужой. Шкаф ютился тут же, у стены.       Вот ублюдки.       Пруссия не понял, что он почувствовал — то ли обиду, то ли злость, то ли смятение, а может, всё вместе. Он попытался сдвинуть кровать, чтобы перетащить её обратно, но она не тронулась с места. Естественно, ножки кровати были металлическими. Чёртов Руслан.       Пруссия стащил с кровати одеяло и подушку и пошёл вниз.       — Вы не против, если я тут посплю? — спросил он переглядывающихся Рейха и Союза, когда раскладывал своё кресло.       — Не против, — осторожно кивнул Оскар. — Что-то случилось?       — Да так, ничего, — отмахнулся Пруссия. — Внизу легче спится. Дышится свободнее.       Вскоре Рейх и Союз ушли к себе в спальню. Пруссия выключил свет и собирался было уже ложится, но увидел сгорбленный силуэт России в дверях гостиной.       — Германия? — спросил Пруссия.       — Да я тоже… Думал, что так будет лучше, — вздохнул Руслан, подходя ближе. — Простишь нас?       — Братец, я так понимаю, ни в чём не раскаивается, — фыркает Пруссия.       — Харти…       — Прекрати. Ты знаешь, как я ценю свои личные границы. То, что их нет между вами, не значит, что их не должно быть у меня. Это вы друг с другом навсегда, а я так, — он вздохнул.       — Не понимаю, почему ты всё время думаешь, будто для нас это несерьёзно, — казалось, Россия был на последней стадии отчаянья, таким его голос был высоким.       — А у вас никогда ни с кем ничего серьёзного, кроме друг друга, не было. Ты мне на уши чушь не вешай, Руслан, — отрезал Пруссия. — Вы могли обсудить мой переезд к вам со мной, но вместо этого вы просто… У меня нет слов.       — Ты бы нам отказал, — вздохнул Россия печально.       — Естественно, а вы чего ждали? Что я стану вашей постельной грелкой на несколько лет, а потом обнаружу свою кровать вновь в своей комнате? — «и умру от боли», — додумал Пруссия.       Лучше с самого начала ни на что не надеяться. Так легче, чем потом собирать себя по кусочкам заново, раздробленным чужим «нам нужен перерыв в отношениях». Обычно перерыв со всеми, кроме друг друга, у России с Германией бывал длинной во всегда.       — Как нам доказать тебе, что мы серьёзно?       — Соблюдая мои личные границы.       Закончив таким образом разговор, Пруссия забрался под одеяло на своё раздвинутое кресло и отвернулся от России. Тот повздыхал немного, погладил Пруссию по спине через одеяло и ушёл наверх — под его ногами скрипела лестница.              Пруссия долго вертелся и вздыхал в темноту. Может, стоило согласиться с тем, что всё решили за него, и остаться там? Лежал бы сейчас между двумя тёплыми телами, а то и не просто лежал, а что поинтереснее.       Нет, к такому нельзя привыкать. Россия и Германия просто не созданы для кого-то третьего, они только друг для друга.       К нему на плечо опустилась чужая тонкая рука, и он вздрогнул. Германия осторожно присел на краешек кресла. В темноте выражение его лица было едва различимо. Пруссия стряхнул его руку и отвернулся, накрывшись сверху одеялом. И как он не услышал его шагов?       Германия молчал так долго, что Пруссия подумал было, что он ушёл, ему даже обидно стало немного, но тут Германия печально и громко вздохнул. Пруссия рассердился на него и на себя, закутался в одеяло сильнее.       Германия не умел извиняться, это претило его непомерной гордыне. Сколько Пруссия помнит, он всегда такой был — только молчал, печально вздыхал и раз за разом уступал Пруссии свою порцию еды, сколько бы не был голоден. В конце концов, Пруссия его всегда прощал. Но на этот раз не собирался.       Правда, он и не знал, что на этот раз Германия заговорит.       — Прости меня.       — Ты что-то сказал? Мне показалось, что…       — Прости.       Пруссия шумно вздохнул и повернулся к нему лицом. Возможно, ему казалось, но в темноте он различал, что на лице Германии была написана вина.       — Пошли наверх. Пожалуйста. Мы вернули всё, как было… Но ты можешь поспать с нами на нашей кровати. Если хочешь.       Он никогда не слышал от Германии столько извинений, направленных в свою сторону.       — Зачем вы это сделали? — прошептал он.       — Я хочу обнимать тебя во сне. И Россия хочет, — пробормотал Германия едва слышно. Но даже несмотря на то, что он сказал это так тихо, сам факт, что он признал нечто настолько личное вслух, Пруссию очень глубоко поразил.       — Кто ты и куда делся мой брат? — попытался сгладить неловкость он.       Германия фыркнул, а потом наклонился к нему и поцеловал.       — Пойдёшь? — у него никогда не было настолько странного голоса. Пруссия не знал, что голос Германии может звучать с надеждой.       — Ладно, извинения приняты, — выдохнул он.       Пруссия спал в ту ночь наверху, но только в своей комнате, как и все последующие ночи. Может быть, если бы он знал, что это его последние счастливые ночи перед Катастрофой, он бы согласился спать с ними вместе.       Но он не знал.