Крыша

      Перед Рейхом на столе лежала белая маска. По форме она походила на лицо, черты были плавными и нейтральными — выемка для носа и для губ, ровные щёки, узкие прорези для глаз. Рейх огладил её края, снова пробежался взглядом по записке, что находилась внутри.       «Когда придёт время, наденьте эту маску, и окажетесь на балу. Костюм сам появится на вас, как только маска его сгенерирует. Место проведения: Шотландия, Клун-Парк».       — Это тоже традиция, — вздыхает Союз. Перед ним лежит точно такая же маска с идентичной запиской. — В прошлом году устроителем был Япония.       — Когда придёт время? — поднял брови Рейх.       — Традиционно зимой, тринадцатого января, когда все праздники уже прошли. Это бал-маскарад, обычно маска принимает форму внутренней сущности. Сущность из года в год может меняться, неизменными остаются только члены Большой Восьмёрки, поскольку они — столпы всей нашей системы. Говорят, хотят организовать Большую Восьмёрку и для реальных государств, чтобы люди там между собой что-то решали… Впрочем, неважно, это ещё нескоро. У России маска белого медведя, если тебе интересно. У Германии — бурого медведя, ты сам знаешь, он изображён на гербе Берлина. У Пруссии — маска-череп.       — А у тебя? — Рейх зевнул и повернул голову в сторону окна — занимался рассвет. Сегодня была среда, и кухня потихоньку просыпалась под лучами восходящего солнца: поскрипывали сонно шкафы, прыгала Мариша, Сергей сердито молчал — вчера вечером он опять пережарил тосты. Владимир тихо гудел и делал панель кирпичом — мол, какие помидоры.       — А я не ходил в прошлом году, не знаю.       Стоял конец осени. Прошло около половины года с тех пор, как они с Союзом были вместе. Дни шли своим чередом, Адольф не появлялся, и мало-помалу, тревога внутри Рейха поутихла, улеглась, стала почти незаметной на фоне огромного счастья, которое он испытывал, находясь рядом с Союзом.       В конце лета его навестил Австрия. Рейх был искренне рад его видеть. Австрия подарил ему шоколадных конфет и много строгой красивой одежды, как всегда любил дарить — на каждый день рождения Рейх получал от него минимум шоколадку и новую рубашку. Тёмно-коричневые, с рыжим отливом волосы Австрии, как и всегда, были собраны в низкий хвост, тёмно-карие, почти как у самого Рейха глаза, смотрели с прежним прищуром, словно показывая, что ничего в этом мире ни капли не изменилось с того времени, как Рейх был совсем крохотным и помещался к Австрии на руки.       Двадцать третьего сентября, в день осеннего равноденствия, по традиции появился Япония с лисьими ушками и хвостом. Они с Рейхом тепло побеседовали, пусть и недолго — Япония торопился дальше исполнять желания. Рейх по традиции загадал крепкую крышу.       А потом ещё раз загадал её, когда появился Британия на Хэллоуин. Плохое предчувствие с каждой загаданной крышей его почти отпускало, но потом возвращалось снова и всё время свербело на краешке сознания.       С приближением бала-маскарада оно становилось сильнее.       Двадцать первое декабря, самую длинную ночь в году, курировал Германия. Пруссия к тому времени уже ночевал в лесу в своём гробу. Насколько Рейх понял, под тем самым местом, куда Пруссия ложится спать каждый год, находится месторождение лунного серебра. Их ауры нейтрализуют друг друга, и когда зимой начинается пересчёт воплощений, ни Пруссию, ни месторождение никто на общей Карте Мира не видит. Если бы увидели — расформировали бы как воплощение, и он бы окончательно влился в Россию, как и положено. Никто ему такой участи не хотел, и сам Россия — особенно.       Не успел Рейх оглянуться, как наступили зимние праздники. Поляна перед домом и так была потухшая и жёлтая, а в конце ноября её и вовсе засыпало снегом — белым, плотным, пушистым. Рейх в него иногда проваливался валенками или делал снежного ангела. Союз ворчал, что он простудится, хотя какие простуды могут быть, когда тебя так хорошо и вкусно кормят, в особенности, макаронами, Рейх не знал.       От макарон он раздался немного в плечах, вырос на несколько сантиметров, и на этом всё. Зато на костях теперь появилось мясо и упругие, в меру выделяющиеся мышцы. Волосы ложились ровно и росли гуще, ранки затягивались быстрее, чем он привык.       И он стал любоваться собой в зеркале, хотя раньше равнодушно отворачивался.       «Даже татуировки, — шептал ему иногда Союз на ухо, — только подчёркивают то, какой ты красивый, Оська». Союз ему так говорит только потому, что любит, Рейх и сам знает, но иногда и ему самому хочется поверить в то, что не такой уж он уродливый на самом деле.       Зимние праздники были слишком яркими. Все радовались, но эта радость казалась излишне вычурной, почти фальшивой. Рейх смотрел на улыбку Союза, видел его счастливое лицо и старался не обращать внимания. Его терпение лопнуло в тот момент, когда Россия и США, курируя Новый год и Рождество соответственно, пересеклись прямо у них в кухне, расцеловали друг друга в обе щёки. Холодильник Владимир сошёл с ума и вывалил на пол годовой запас помидоров, а Рейх сидел за столом слева от Союза и думал, что, кажется, не обращать внимания теперь никак не получится. Он загадал крышу ещё два раза, а потом, когда Россия и США исчезли, решил поделиться своими подозрениями с Союзом.       — Что-то не так, — вздохнул он, вытирая пол от помидорного сока. Союз в это время ворчал на Владимира, складывая помидоры обратно, а Владимир, судя по звукам, находился в состоянии крайней растерянности.       — Конечно что-то не так, надо опять подкручивать ему настройки, — сердито ответил Союз.       — Я не об этом, — покачал головой Рейх, выжимая тряпку. — Всё это как-то… Странно. Если Россия ещё мог бы… Америка вряд ли стал целовать его. Да с какой великой радости?       — А, США под Рождество всегда такой, — отмахнулся Союз. — И после Рождества. Но ты прав. Как будто бы что-то…       — Назревает, — рвано вздохнул Рейх и оглянулся на Союза. Тот ответил ему серьёзным взглядом.       — Думаешь, это связано с тем, что нас… Связали цепями правосудия?       — Я не знаю, но похоже на то, — Рейх наклонился, выжал тряпку и тщательно промыл её в ведре. Союз вернулся к Владимиру.       — Мы должны что-то предпринять?       — Возьмём с собой оружие. Кстати, почему Хартвиг идёт?       — Он будет под маской, к тому же, в день праздника никто не будет никого искать. Пошли, что ли, выкапывать его…       Одуванчик за эти полгода раздался в размерах и стал аж с трёхлитровую банку размером. Пруссия шутил иногда, что Одя — их стратегические запасы на чёрный день, но дальше шуток это, естественно, не заходило — все понимали, что Хартвиг любил их общий батон на ножках сильнее всех.       Одуванчик с первой же недели проживания в их доме обрёл механическую заднюю лапку, которая росла, когда он рос, и перестраивалась под его нужды — если ему нужно было забраться на дерево, у неё вырастали когти, если открыть дверь без помощи хозяев — удлинялась и открывала. И Пруссия замечал за своей рукой такое своевольство, но судя по его комментариям, ему скорее нравилось.       Основная проблема с Одуванчиком была в том, что куда бы не отлучались его хозяева, он тут же об этом узнавал и всё время увязывался за ними.       Всё было распланировано, как по часам. Франция улыбнулся нервно, глянул в зеркало, поправил галстук-бабочку и полумаску — тоже в виде бабочки, которая, впрочем, и так сидела на его лице преотлично.       — Всё, как вы и сказали, stepfather: два медведя, два волка, чёрный и белый, один скелет, — шепнул ему на ухо Америка, глянув хитрыми глазами из-под тёмных очков, заправляя выбившуюся из причёски Франции бежевую прядь ему за ухо. Его пальцы проскользили там, потрогали край маски, но не сняли её. США отстранился. — Как по нотам, сэ-эр, ха-ха!       — Отлично, — Франция глубоко вздохнул и улыбнулся шире, копируя улыбку Америки, и поцеловал его в щёку. — Ты просто умница, beau-fils. Сколько осталось до начала?       — Daddy уже в зале, — США подхватил Францию под локоть и повёл вдоль огромных зеркал заднего коридора, ведущего прямо в центральную бальную залу. Коридор сейчас пустовал. У этого здания было всего два этажа — этот и подземный. Из бальной залы можно было попасть в главный холл и в сад. — Ещё около получаса, и можно будет начинать. Успокойтесь, stepfather, всё будет в полном порядке, я уверен. Франция рвано вздохнул и потеребил рукой край своего тёмно-красного пиджака. Рубашка под ним была чёрная, в центре бабочки-галстука был прикреплён крохотный черепок-заколка. В виде черепов были и пуговицы пиджака, и запонки на рукавах. На США ещё не было его маски, но костюм уже был — полностью чёрный, от рубашки до пиджака и брюк, как и положено ворону. Всё-таки, маска именно этой птицы слишком ему подходит.       Спустя несколько долгих минут, когда внутри Франции всё колет от беспокойства, они подходят к чёрному входу в бальную залу.       — Мне побыть с вами рядом или лучше вернуться к daddy? Я нейтрализовал Канаду, оставив его с Италией и Аргентиной, но мне кажется, он что-то подозревает. Наши волки тоже ведут себя осторожно, как и медведи, впрочем.       — Ничего, — выдохнул Франция. — Ничего. Всё равно они не смогут ничего предотвратить. Никто из них. Останься со мной ещё минут на пять, и можешь идти. Я, кажется, ужасно волнуюсь и не слишком хорошо себя чувствую из-за этого.       США чуть склонил голову на бок, всё так же улыбаясь. Франция стянул с него тёмные очки, обвёл пальцами овал лица, вытянул из его рук полумаску и надел её. Безликое белое кукольное лицо тут же обратилось в ворона. Франция дорожил всеми своими детьми, вне зависимости от их степени к себе родства, но именно США он дорожил особенно. Америка словно был такой же, как он сам — истеричный (о, Франция это признавал), немного помешанный, всегда невесть что из себя изображавший, но умный именно там, где надо, и где надо — глупец. Золотой ребёнок, не зря Франция избаловал его в своё время.       — Что у тебя с Японией, дорогой? Нам нужно отменить часть плана, связанную с Союзом? — через некоторое время спокойного молчания произнёс Франция. США взял его руки в свои и прижал их к своим щекам.       — Ничего серьёзного, stepfather, я просто использую его в своих целях. Мне всё ещё нужен Союз. Как жаль, что придётся прибегнуть к подобным методам. Ну ничего, несколько лет взаперти, и он полюбит меня, как любил раньше, — США поцеловал костяшки пальцев Франции и отстранил его руки, впрочем, продолжая сцеплять их со своими.       — Это твоё личное, но я надеюсь, что ты знаешь, что делаешь, — безмятежно ответил Франция. Через несколько минут он вытянул свои руки из чужих и поправил США рубашку. Америка в ответ откорректировал ему посадку галстука-бабочки.       — Пойдёмте, скоро всё должно начаться. Станцуете со мной танец?       — Конечно, дорогой.       Часы всё тикали. Приближалось двенадцать ночи. Союз кружил Рейха по залу, его глаза сияли из-под маски чёрного волка. Рейх отвечал ему улыбкой, и казалось, что все маски вокруг улыбаются вместе с ним. Они кажутся ему немного пугающими, насмехающимися, но теперь Рейху всё равно, когда над ним кто-то насмехается — он просто насмехается в ответ. В кольце больших рук Союза ему совсем не страшно.       Однако предчувствие душило горло. На краткий миг музыка застыла, движения замедлились, и он почувствовал мимолётное, но всегда ощутимое и слишком узнаваемое присутствие Адольфа за спиной, но это ощущение — ощущение-скальпель, острое, как нож, исчезло слишком быстро, чтобы он смог понять, не померещилось ли ему. Вокруг кружились пары — Россия с Германией в масках медведей, другие маски — овца и лиса — последний точно был Японией, а про первого Рейх подозревал на Италию; змея — Рейх помнил, что это Британия — и кролик — Канада. Когда мимо протанцевали бабочка и ворон, и Рейх словил в глазах бабочки голубые огни, он осознал, что наваждение не было его фантазией.       — Союз, — шепнул он. — Нам нужно отойти. Сними предохранители.       — Снял, — тихо ответил Союз, и рядом что-то щёлкнуло на грани слышимости. сердце Рейха скатилось к животу и сделало кульбит, когда он почувствовал под своим пиджаком оружие совершеннее, чем до этого когда-либо держал в руках. Они в безопасности. Всё хорошо.       Он оглянул зал, и сердце сделало ещё один кульбит.       — Хартвиг исчез.       — Плохо, — выдавил Союз и плавными вальсирующими движениями, не выдавая своей тревоги, повёл Рейха к стене бальной залы — там были столики с закусками. — Самое время. Кажется, началось то, что ты предчувствовал. Толпа почти рассосалась, куда делось большинство? Сад пуст, еп твою мать.       — Будь готов ко всему, — и не успел Рейх договорить эту фразу, как земля провалилась у них обоих из-под ног.       — Обвал! — завопил кто-то, наверху началась толкучка, а Рейх целиком окунулся в недолгое, но страшное падение, и видел перед собой только глаза Союза через волчью маску — жёлтые, испуганные — не за себя, за Рейха. Так же сильно испуганные, как Рейх сам боялся за этого дурака.       Падение было болезненным. Рейх подвернул ту ногу, которой был привязан к Союзу цепями правосудия, но в этом не было ничего страшного — он подозревал, что скоро она ему не понадобится. Их с Союзом чуть-чуть присыпало камнями, кое-где образовались шишки и синяки, но в целом они оба не сильно пострадали — самой страшной травмой осталась подвёрнутая нога. Союз причитал, но Рейх отговорился тем, что у него уже почти не болит.       Когда глаза привыкли к темноте, Рейх огляделся и напоролся взглядом на огромную разбитую… Капсулу. Она была чуть выше его самого, в той части, которая уцелела, ещё оставалась странная маслянистая жидкость, а на дне… На дне что-то было, и оно шевелилось.       — Союз, — Рейх потянул Союза за рукав пиджака. Союз тоже заметил странное копошение, и они подошли ближе.       На дне сосуда были два комочка, один золотой, другой чёрный, и оба с глазками-бусинками. Они дрожали, жались друг к другу и явно прятались в своей колбе от камнепада. Рейх почему-то подумал об Одуванчике, наклонился и протянул к ним руку. Чёрный комочек с неожиданной прытью метнулся Рейху в лицо, и глаза застлала пелена.       — Ах, Франция, — шептал Российская Империя лихорадочно, целовал чужие губы, а Франция всё отворачивался лениво, делал вид, будто бы занят документами. — Мон шер-ри, ну мон шери, хоть чуть-чуть удели мне внимания…       — Не сейчас, — лениво отмахнулся Франция, листая какую-то книгу, которая даже не была ему интресна — просто от скуки. — Я занят, ты видишь.       — Я должен тебе кое-что сказать, мон шери, — со вздохом отстранился Россия. — Германия ждёт ребёнка.       — От тебя? — встрепенулся Франция.       — Не знаю, — легкомысленно пожал плечами Россия. — Это имеет значение? Всё равно он будет моим, — в его голосе звучала нежность. — я очень люблю детей, и, несмотря на то, что мы с Германией уже десять лет как развелись, я всё равно буду помогать ему. Ребёнок, подумать только… Ты же не будешь против?..       — Конечно, я буду против, мой милый друг. Ты должен заявить на него свои права и отдать мне, — глаза Франции блеснули. — Можно даже выкидыш, Германии сейчас всё равно не нужны дети.       — П-подожди, что ты имеешь ввиду… — начинает Россия, но Франция поднимается из-за стола и наконец-то глубоко целует его.       — Сделаешь, как я скажу, любовь моя.       Рейх моргает и тяжело дышит. Волчья маска упала с его лица на каменный пол, а сам он сидел рядом, держась за голову. Чёрного комочка с глазками рядом не наблюдалась, но спустя секунду Рейх почувствовал его внутри себя. Своей частью. Подумать только, у него мог бы быть брат, да ещё и такой хорошенький — с золотыми глазами России того времени и Союза сейчас, и чёрненькими волосами, как у самого Рейха и Германии.       Рейх медленно поднялся на ноги. Рядом стоял Союз — абсолютно ошеломлённый, с круглыми глазами. Жёлтого комочка рядом не было.       — Ты увидел то же самое?.. — прошептал Союз. — Франция принудил Россию отдать ему своего ребёнка… Я ничего не понимаю.       — Нечто похожее, — Рейх огляделся внимательнее. Всюду было навалено камней, и свет из бальной залы слабо освещал подвал. Среди него было множество колб — как треснутых, так и нет, одно было одинаково — в каждом были жёлтый и чёрный комочки, сейчас попрятавшиеся и дрожащие.       Неужели у России и Германии могло было быть столько детей? У них могло было быть столько братьев и сестёр…       Рейх нажал на кнопки на каждой из своих ладоней, пиджак треснул по рукавам, и прямо из его открылись они — два совершенных серпа из лунного серебра, острозаточенные, по желанию Рейха превращающиеся в бумеранги. Он подбежал к одной из колб, находившихся рядом, потянув за собой Союза, вращающего в руках пистолеты, и срезал колбу посередине. Срез получился гладким, верх колбы съехал на пол, маслянистая жидкость хлынула из него, а Рейх уже сложил серп правой руки обратно, сунул руку внутрь, и его вновь поглотило чужое воспоминание.       — Нам нужен ребёнок. Хотя бы один! П-прошу тебя, Бр-ритани-ия… — Франция заходился рыданиями, стоя перед Британией на коленях и цепляясь за руками за чужие штаны. Лицо его было искажено истерикой и слезами, оно всё было сырым и потеряны, глаза лихорадочно метались. — Вы-выноси мне ребёнка! П-прошу, что угодно, я буду звать тебя победителем во всех наших войнах всю жизнь, тольк-ко давай сделаем ребёнка…       — Отцепись, лягушатник, — шипел Британия, пытаясь вырвать свои ноги из чужой хватки.       — Канада, — шмыгнул носом Франция. — Его будут звать Канада.       Рейх пошатывает, но удерживается на ногах и летит к следующей колбе.       — Отдай мне Союза, Россия, — чеканит Франция. Он, в противовес прошлому воспоминанию, серьёзен и собран. — Он наш общий ребёнок.       — Ни за что, — шипит Россия, закрывая Союза собой. — Ты сколько угодно можешь забирать мои выкидыши, но своего единственного сына я тебе никогда не отдам.       Круговерть воспоминаний затянула Рейха, что он очнулся только когда обнаружил их с Союзом у последней колбы, опирающихся друг на друга и тяжело дышащих.       Свет сверху светит едва различимо, камни и разбитые колбы вокруг кажутся нереальными. Рейх жадно глотает воздух и цепляется за Союза руками, стараясь не выпускать серпы из-под контроля.       — Что здесь… Где они?! — взвизгнули рядом. — Что вы с ними сделали?! Что вы сделали с моими детьми?!       Рейх развернулся, молниеносно выпуская серпы. Франция лихорадочно оглядывался, маски на нём не было, одежда истрепалась. Под его ногами на полу лежал без движения Хартвиг — глаза закрыты, маски тоже нет, пиджак порван, из виска струится голубая кровь. Рейха замутило, он метнулся к нему, но Франция наступил ему каблуком с шипами из лунного серебра на горло, глядя на Рейха с вызовом, и Рейх замер.       — Что ты с ними сделал? — отчётливо проговорил Франция, и Рейх увидел в его глазах на секунду мелькнувшую голубизну. Он почувствовал спиной Союза и осторожно закрыл его.       «Не двигайся, — приказал он морзянкой, заведя руку за спину. — Я знаю, что делать».       «Хорошо. Я тебе доверяю».       Рейх выдохнул. Серпы на его руках медленно сдвинулись, но это движение было слишком незаметно, чтобы его можно было увидеть.       — Они внутри нас, — ответил он Франции, стараясь говорить раздельно и медленно. Он знал это поведение — поведение ребёнка-психа, буйнопомешанного и больного головой. Это было поведение Адольфа, и за долгие-долгие годы Рейх уяснил, что всегда легче быть с ним честным и не делать никаких резких движений. — Они теперь наша часть. Им так легче.       — Верни их.       — Не могу, простите. Они боятся вас и сочувствуют вам. Оставьте их… Для их блага. Мы будем хорошо заботится о них, я обещаю.       — Правда? — Франция расплылся в глуповатой улыбке.       — Правда, — кивнул Рейх.       — Ты мне лжёшь! — взвизгнул Франция, и его глаза вдруг окончательно окрасились в голубой. — Это всё ты! Ты! Ты! Ты виноват! Ты и твой Германия! Ты и твой Россия! — он сильнее надавил Пруссии каблуком на шею, тот закашлялся, не приходя в сознание.       — Расскажите мне, — попросил Рейх делая незаметный шаг вперёд. — Почему вы даёте Адольфу мучать вас? Расскажите, ну же.       Франция всхлипнул, убрал каблук с шеи Пруссии, но не отошёл далеко. Лицо его исказилось на секунду инородной искренней чужой злобой, но тут же выражение лица вновь стало просто истеричным.       — Это всё они… Россия… Война. Война это такой ужас. На войне всегда стра-ашно, — Франция сглотнул, его глаза бродили по разбитым колбам в прострации. — Люди так преуспели в том, чтобы убивать… Мне страшно. С каждой новой войной — всё страшнее. А если я умру? Кто-то же должен остаться после меня… Германия и Россия — всегда война. Всегда воюют друг с другом. Как же я их не-на-ви-жу. Ну почему, почему только у них получается иметь детей без колоний… Почему… Я бы выносил сам, я бы что угодно сделал, я бы даже от человека родил!..       — Я вас понимаю, — Рейх сделал ещё один маленький шажок. — Я чувствовал их, всех этих крох. Они искренне сопереживают вам, поверьте мне. Когда-то и я был таким ребёнком. Мне так нужно было, чтобы меня кто-то понял.       — Ты не понимаешь, ты не можешь понимать меня, никто не понимает, — залепетал Франция, отшатываясь. Рейх присел на корточки и осмотрел рану Пруссии. Франция молчал.       Наконец, Рейх поднялся и внимательно посмотрел в его дикие сумасшедшие глаза.       — Зачем вы придумали всё это… С цепями правосудия? — медленно спросил он. — Не отнекивайтесь, это были вы. Я ещё тогда заметил, что вы были чрезмерно нервным, казалось, ещё чуть-чуть, и вы упадёте в обморок. Британия и Канада вас успокаивали, даже США смотрел встревоженно, сначала я даже не понял, куда именно. Вы, центром этого всего всегда были только вы. Как мы с Союзом связаны с вашей… Болезнью?       — Вы первые выжившие дети России и Германии, — Франция внимательно рассматривал разбитые колбы вокруг себя. Его бежевые кудри дёргались вместе с его головой. — Я хотел бы исследовать… Дети России и дети Германии, вне зависимости, общие или нет, всегда взаимодействуют. Мне казалось, из взрослых особей можно будет выяснить… Почему это происходит. Возможно, я бы смог выяснить, как можно мне самому… Оставить себе наследника.       — Я думаю, это мало связано. Ваши мысли ужасно путаются. Как долго Адольф внушал вам их?       — Я не слушаю Адольфа, я сам! — взвизгнул Франция. — Я ненавижу его! Из-за него была эта война!       — Как часто он разговаривает с вами? — продолжал спрашивать Рейх, напирая. Франция под его твёрдым уверенным взглядом терялся, дрожал, дёргал правым плечом, как и сам Рейх не так давно. — Слушайте мой голос. Он смеётся над вами и вашим страхом, верно? Тише. Слушайте мой голос, — Рейх протянул руку вперёд и Франция резко за неё ухватился, словно был утопающим. — Всё хорошо, слышите? Всё в порядке. Бояться — это нормально. Я тоже много чего боюсь — трупов, войны, Адольфа. Это не плохо. Каждый, — Рейх подтянул к себе Францию и обнял его той рукой, которая была свободной, — имеет право на страх.       Францию лихорадило, он вцепился одной рукой Рейху в пиджак и, кажется, его истерика набирала обороты. Рейх успокаивающе погладил его по спине.       — Не слушайте его. Никогда его не слушайте, — шептал Рейх, делая знак Союзу. Тот подошёл к Пруссии и стал повторно его осматривать, повинуясь молчаливому приказу. — Адольф врет всегда. Он патологический лгун, в его словах никогда нет ни слова правды. Ему легче солгать, чем сказать что-то правдивое.       — Что здесь происходит? — и Рейх и Франция резко обернулись на голос.       — Канада? Канадочка?.. Канадочка, это не то, что ты подумал, — залепетал Франция, отстранившись от Рейха.       — Вы обещали мне завязать с экспериментами над детьми, папа, — вздохнул Канада печально. Он тоже выглядел крайне помято. Попал под камнепад?       — Не с места! — на другом конце каменного зала появился США. Он держал нож (явно из лунного серебра) у горла обездвиженного печального России.       — Не двигаться! — повторил за ним Британия. Он был в противоположном конце, и его нож был у горла Германии. Союз и Рейх растерялись, не зная, куда метнуться в первую очередь с их связанными ногами, а потом вдруг вспомнили.       — Не нужно больше ничего делать, — шмыгнул носом Франция. — Всё равно ничего больше нет…       — Вы плачете, stepfather? Успокойтесь, ну же. Не отменять же наш план, мы уже столько для него сделали. А когда он завершится, мы с ваши обязательно что-нибудь придумаем, — мягко, успокаивающе произнёс Америка. Однако его широкая улыбка этому не соответствовала.       — Н-но… — попытался вставить Франция.       — К тому же, — с нажимом добавил США. — Мне тоже кое-что было нужно, вы помните? Отлично, раз так, — Америка оскалился сильнее. — Растерялись, детки? Кого будете спасать первым?       — Ты нарушил Контракт, — заметил Союз нервно.       — Да что ты, — США засмеялся. — А я не знал, что вы с Россией близки. Так что формально — нет, не нарушил.       — Но это же абсолютный бред…       — Надо было формулировать точнее, дорогой. Ключик, кстати, у меня потерялся, так что вы связаны навеки.       — Понятно, — кивнул Рейх, оглянувшись на Союза. — Ну, готов?       — Ага. Всё, как ты и говорил. Руби, — Союз подставил ногу, Рейх замахнулся, у них обоих стало всего по одной ноге вместо двух. Америка неприлично разинул рот, но Рейху уже было всё равно — он приладил Союзу вместо его левой ноги механический протез, а Союз сделал то же самое для него.       Они переглянулись, и Рейх помчался в сторону Германии, а Союз — в сторону России. Две отрубленные ноги так и остались лежать на полу.       Франция тихо зарыдал Канаде в грудь. «Канадочка, Канадочка», — всё слышалось Рейху, когда он бежал, запинаясь, к Британии. Он хотел было обернуться, но Германия ему сейчас был откровенно дороже.       — Не подходи, — холодно процедил Британия, когда расстояния между ними осталось не больше пяти шагов. Рейх послушно замер.       — А вам какой резон? — спросил он.       — А мне сплошная выгода, — хмыкнул Британия. — Колонии на дороге не валяются. Слушай внимательно, гитлеровский выродок. Ты сейчас сделаешь всё в точности, как я скажу, и никак иначе, понял меня? Из-за тебя, ублюдка, половина плана пошла под откос. Это же надо, постоянно загадывать крышу, крышу и крышу — каждый раз одну крышу. Теперь любая крыша над твоей головой настолько прочная, что её не возьмёт ядерная боеголовка. Теперь, — Британия поморщился. — Обрушился только пол, а крыша не обрушилась, и всё это выглядит недостаточно правдоподобно. Ты ещё и Францию разволновал… Кого-кого, а уж его-то точно волновать не стоит, понимаешь?       — Понимаю, — Рейх смотрел только в глаза Германии, больные и виноватые. Наверняка ведь думает, что Рейха подставил, глупый. А Рейх его любит, горделивого идиота.       Рейх вздыхает и делает шаг вперёд.