Узнай меня в этот раз

«Чуть погодя он встает и выключает свет. Мы оказываемся в кромешной темноте. Но ненадолго. Крупные звезды проступают на черном бархате ночи. Если приглядеться, они разноцветные. Я отодвигаюсь от стола и закидываю ноги на перила. Слепой облокачивается о них. Мы сидим молча и смотрим на звезды». — Нам ещё и четырнадцати не было, — вдруг говорит Слепой холодно. — Я только-только вожаком стал. Возвращался как-то под утро, и случайно вас с Волком подслушал. Как я понял, вы как раз закончили с чем-то важным, и мило беседовали. — Пожалуйста, прекрати, — прошу с нажимом в надежде остановить надвигающийся поток запоздалых откровений. — Как он тогда выразился? Точно не помню, — наплевав на просьбу, как всегда, продолжает Слепой, — Что-то вроде «ему достался Дом, зато мне достался ты». Слепой закрывает глаза, отворачивается, скребёт ножку стула. Только в этот момент я замечаю шорох дождя в жухлой траве. Пока мы заживо варились в скорбном молчании, небо заволокло тучами. С полей налетал порывами влажный пахучий ветер. Было бы даже хорошо, если бы не этот бессмысленный разговор. — Ты об этом столько лет думал? Сам сказал, нам и четырнадцати не было, — отвечаю наконец, сам слышу, насколько обречённо. — И это ничего не значило. Слепой прекращает царапать дерево и с каким-то отчаянным наслаждением втягивает мокрый воздух. — И все последующие годы это тоже ничего не значило? — злорадно спрашивает он. — Тебе хоть нравилось? — Да уж, — усмехаюсь, — Я не был настолько идиотом, чтобы верить, что ты не в курсе. Но я был идиотом настолько, чтобы думать, что ты молчишь, потому что тебе всё равно. Какое-то время он безмолвствует, и мне уже начинает казаться, что на этом тема себя исчерпала, но он собирается с мыслями. — Да ты, как я погляжу, вообще всю жизнь меня считал какой-то ящерицей, что бы я ни делал, — встаёт и забирается на перила, свешивая в дождь босые ноги. — Поэтому у тебя сегодня такой удивлённый вид? Я громоздко, без единого намека на кошачью грацию, перелезаю к нему, едва удержавшись от позорного кувырка. — У меня всегда такой вид, ты просто, — вздыхаю я, — не видел. Слепой безумно хихикает и поворачивает ко мне лицо с горящими точками глаз, обжигает. — Теперь вижу. Ну так что, нравилось? — Не отступишься? Огонь в зрачках затухает. — Если это ничего не значило, то почему он, а не я? — спрашивает он, моргает, и смотрит уже совершенно обычными глазами, неестественно бесцветными во мгле, но совершенно точно человеческими. — В рамках справедливого распределения обязанностей? Как сказать, что я сам об этом думал с завидным постоянством и жуткой тревогой? Но тревога была невыносима и неуловима, и размышления никогда не венчались никакими выводами, а только раз за разом сверкали скользкими серебряными хвостами, — и скрывались в темной глубине. — Ты ревновал меня к Волку, — предпринимаю последнюю жалкую попытку свести всё к шутке, — из-за того, что он пару раз мне подрочил? — Да, — отрезает Слепой абсолютно серьёзно, пресекая попытку на корню. — Это был вопрос доверия. — Ты прекрасно знаешь, что я доверял тебе! — капитулирую я. — Даже слишком. Просто… — «Просто» что? Тебе недолго осталось терпеть моё общество, ответь хоть раз внятно, будь так добр. Пойманный плавник трепещет, разбрызгивая кругом ледяную воду. — Тогда бы это что-то значило, — смотрю в одну точку и стараюсь медитативно сосредоточиться на мерном стуке капель о пустую жестянку у крыльца. — Больше, чем мне бы хотелось. Слепой стягивает с волос растрепанную резинку, трясет головой, занавешивая патлами торжествующую злобную ухмылку. — Понятно, — хмыкает он и слезает с перил обратно на стул, поджимая замёрзшие ноги. — Хорошо, что между нами никогда не было ничего такого, что могло бы обречь тебя на муки выбора. Ливень усиливается. Косой ветер направляет холодные струи аккурат за шиворот. Футболка быстро намокает, но сдвинуться с места нет сил. Вспыхивает молния на полнеба. Слепой смотрит и не смотрит в ревущую темноту за моей спиной и молчит, как молчал всегда, даже рука не выдает волнения, вцепившаяся намертво в край стола. И я вдруг отчётливо понимаю, что подобное безмолвие и правда слишком часто, даже по самым скромным прикидкам, принимал по дурости за безразличие. Столько раз… Вдалеке громыхает. — Было, — говорю я и ощущаю, как сердце оступается и проваливается в пустоту. — Было в любом случае, всегда. Слепой в лице не меняется, но прячет его в ладонях. — Не говори о том, что было, — просит он глухо. — Говори о том, что есть. — Знаешь, сколько раз я смотрел на тебя и хотел поцеловать? Из-за холода и усталости мало что уже имеет значение, и я говорю, и говорю, говорю, тихо, будучи уверенным, что он слышит меня сквозь уличный шум. — Когда ты нажрался в первый раз, помнишь? Хотя, вряд ли. Тебя из стороны в сторону мотало, и ты в ногах путался, а я тебя почти волоком волок, и ты такой тяжёлый на самом деле, особенно когда сопротивляешься, но ты так улыбался, и я подумал, что вот сейчас я что-нибудь такое выкину, а ты никак не отреагируешь и впадешь в анабиоз… или врежешь мне… или заржешь, как ты любишь иногда… И когда в детстве ты в Могильнике мою голову ощупывал и выглядел таким растерянным и счастливым… я тогда ужаснулся, мол, ты же совсем ребёнок ещё, а потом до меня дошло, что ты, скорее всего, старше, чем я, и я запутался... И когда тебя Ральф привёз обратно… И когда мы с Русалкой встретили в коридоре вас с Крысой, мне стало так обидно, что это не ты на мне вис на лестнице… И когда Волк умер, и я рыдал и размазывал по твоей рубахе сопли, но какой-то частью своей слушал, как твое сердце рыбье странно колотится… И каждый раз, когда ты мои свитера напяливал… И каждый раз, когда удосуживался голову помыть, у тебя волосы такие пушистые… И каждый раз, когда мы вместе были в душе… И почти каждый раз, когда ты держал мою сигарету… И даже сейчас, когда ты необыкновенно хуево изображаешь каменного истукана, потому что не можешь сдержать слёз… Я говорю, и у меня такое ощущение, будто я скребу ножом по безответному шершавому бетону. — Перестань! — орёт наконец Слепой и порывисто трёт скулы рукавом. — Я этого не хотел слышать. — А я не хотел это говорить, Бледный, — я наконец нахожу в себе силы сползти на пол, вытягивая одеревеневшие ноги. — Просто не думай, пожалуйста, что мне легко. Слепой молча подсаживается ко мне, подталкивает, заставляя опереться себе на грудь заледеневшей спиной. Становится чуть теплее, но дрожь не отступает. — Покурим на дорожку? — предлагает вдруг Слепой. И мы смеёмся, как умалишенные.