Дождись меня

Несмотря на то, что их последний разговор прошел не очень хорошо, Се Лянь всё же слишком сильно дорожит своим маленьким Сань Ланом, чтобы пустить ситуацию на самотек. Поэтому, уже через пару дней — дав Хуа Чэну немного времени, чтобы остыть и успокоиться, — Се Лянь решает сам нанести визит в дом родителей. Где, как он знает, после прилета, Сань Лан пока временно остановился. Ему долго не отвечают на дверной звонок. Пока Хуа Чэн, — приглушенный входной дверью, — не кричит «открыто» и Се Лянь решительно тянет ручку на себя. Слова почти сразу же застревают в его горле. Потому что да Се Лянь совершенно не врал, говоря, что Сань Лан не может привлекать его, как парень, ощущаясь скорее младшим, но горячо любимым братом. Но у Се Ляня есть глаза и он всё ещё слишком гей. Поэтому, когда зайдя в квартиру, его взгляд ровнехонько упирается в распаренного после душа, с капельками невысохшей воды на идеальном, как будто высеченном из камня, торсе, полуобнаженного Хуа Чэна. На котором из предметов одежды только небольшое полотенце на бедрах, мало что оставляющее для воображения, и такое же в волосах, которые он просушивает ленивыми движениями, — невольно заставляя наблюдать за тем, как перекатываются натренированные мускулы на его руках, — то его дыхание невольно сбивается. — Гэгэ, ты что-то хотел? — совершенно невинно произносит Хуа Чэн, наконец-то рассеивая дымку чужого наваждения. Се Лянь обескураженно хлопает глазами и стремительно краснеет от стыда, понимая насколько невежливой была его реакция. Благо наконец-то беря себя в руки и отводя взгляд от слишком интимного зрелища. Се Лянь твердо напоминает себе, что это всё ещё «просто его маленький Сань Лан» и, больше не смотря в чужую сторону, сразу направляется на кухню. Как можно дальше от злополучной ванной, стараясь дать Хуа Чэну необходимое пространство. — Я подожду тебя здесь. Оденься и тогда мы сможем поговорить, — Се Лянь пару раз неслышно прокашливается, прежде чем это сказать, а потом облегченно выдыхает, когда в ответ слышит только удаляющиеся шаги. Ему срочно нужно привести свои мысли в порядок. Не имеет значения, что Хуа Чэн и правда вырос в безумно красивого парня, это всё ещё его названый младший брат. Поэтому Се Лянь забудет внезапно представшую перед ним картину, как страшный сон, и больше никогда не задумается о чужой привлекательности. Даже украдкой в своих мыслях. Хуа Чэн возвращается, когда Се Лянь уже успел приготовить им чай и, повернув голову в чужую сторону, секундное удивление почти сразу сменяется — таким непривычным в отношении его Сань Лана, — гневом. Ведь он просто не мог не видеть его реакцию и не слышать произнесенной просьбы. Но тем не менее Хуа Чэн приходит на кухню в спортивных штанах, — надо сказать сидящих на чужих тазовых косточках почти на грани приличия, — и с полностью обнаженным, черт возьми, торсом. Хуа Чэн ведет себя всё ещё как ни в чем не бывало и, подозрительно прищурившись, Се Лянь всё же решает благоразумно промолчать. Потому что вдруг Сань Лан всегда именно так и ходит по своему дому и для него это и означает то самое «оденься». Тем более они не чужие друг другу люди. И это здорово, если Сань Лан чувствует себя достаточно комфортно, чтобы в присутствии Се Ляня ходить в удобной для себя одежде. Или в её отсутствии, да. Се Лянь решает сосредоточиться только на родном лице и не отступать от намеченного плана: — Сань Лан, я пришел поговорить насчет… Но Хуа Чэн почти сразу же его перебивает, уже задумчиво копаясь в своем холодильнике: — Гэгэ, ты голоден? Позволь мне тебя накормить. На секунду Се Лянь сбивается с мысли, но потом расплывается в теплой улыбке — он не особо хочет есть, но чужая забота всегда приятна. Поэтому Се Лянь не видит причин отказываться, тем более за едой любые разговоры становятся только комфортней: — Хорошо. — Что тебе приготовить? — отводит взгляд от содержимого холодильника Хуа Чэн и пытливо заглядывает в чужие глаза. Как будто, чтобы это ни было, он достанет всё, что угодно, — хоть с самой Луны, — если Се Лянь этого захочет. — Всё, что угодно, на твой вкус, — мягко отвечает Се Лянь. Возможно, это не совсем тот ответ, который Хуа Чэн хотел бы услышать, но — зная своего гэгэ, — он просто молча приступает к готовке. По скромным наблюдениям Се Ляня, кажется, выбрав в качестве блюда — пасту, что звучит весьма заманчиво. Эта сторона Сань Лана Се Ляню совсем незнакома. Ведь они на время прекратили общение ещё до того, как Хуа Чэн в принципе проявил хоть какой-то интерес к готовке. Но ему безумно нравится видеть, как тот маленький мальчик стал уже почти совсем взрослым мужчиной — проявляя характерные черты самостоятельности и независимости. Се Лянь рад, что они не оборвали все связи, и он может наблюдать и гордиться чужим ростом. Имея возможность, как направить по правильному пути, так и видеть, что неправильный Хуа Чэн и не выбрал. Се Лянь настолько расслабляется в комфортной полутишине, — установившейся чтобы не отвлекать Сань Лана слишком сильно от процесса готовки, — что смущение естественным путем проходит само собой. Потому что чужая привлекательность это всё ещё только то, что он может оценить со стороны. Подумать о том, что «да и правда Хуа Чэн вырос таким красивым, повезет же его будущему партнеру или партнерше», а не как объект его собственного вожделения. Ни в коем случае. И Се Лянь уже почти верит, что вечер пройдет замечательно: они обо всем поговорят по душам и между ними снова установятся братские доверительные отношения. Когда он начинает подмечать незначительные детали, которые сначала старался упорно игнорировать. То как максимально близко Хуа Чэн всегда находится к нему, когда нарезает ингредиенты, и слишком часто отвлекается в процессе, цепко подмечая удерживается ли на нем чужой взгляд. И последней каплей становится то, когда ожидаемо, конечно же, он режется об острый нож, пока слишком откровенно старается привлечь внимание к своей очевидной привлекательности. Се Лянь тут же подскакивает — только услышав чужой удивленный вдох, — и, обогнув столешницу, перехватывает пострадавший палец. — Нужно обработать, — уверенно заявляет он, но Хуа Чэн сразу же удерживает его за запястье непострадавшей рукой, когда Се Лянь уже почти уносится в ванную. — Нет, гэгэ, постой, это ерунда. Я сейчас подержу под холодной водой и всё пройдет. — Но нужно всё равно хотя бы обработать перекисью и заклеить порез, — хмурится Се Лянь. — Гэгэ… — шепчет Хуа Чэн. И только тогда Се Лянь действительно осознает, как близко они друг к другу находятся — едва ли не вжимаясь телами. Хуа Чэн всё ещё удерживает его за запястье, наклонившись всем телом. А другая, едва подрагивающая, рука уже освободилась от чужой хватки и неторопливо приближается к его лицу: — Что ты делаешь? — Се Лянь пару секунд отслеживает движение, неумолимо приближающихся, пальцев, а потом всё же сдерживаемый гнев вырывается наружу. — Прекрати, — Се Лянь твердо заглядывает в родные, но сейчас слишком чужие, глаза. И Хуа Чэн, кажется, понимает предупреждение слишком четко, потому что почти отшатывается после резкого приказа. Хуа Чэн опускает глаза в пол и инстинктивно прикрывает грудь руками. Кажется, наконец-то ощущая свою наготу. — У нас и правда ничего не получится, да? — едва шепчет Сань Лан, с невероятной болью и, впервые после его приезда, со смирением в своем голосе. И это мгновенно остужает, — ещё секунду назад разгорающийся, — пожар в Се Ляне. Нет, перед ним всё ещё его ребенок и на него совершенно точно не стоит злиться: — Присядь. Я принесу аптечку и футболку. А потом нам о многом действительно нужно поговорить. Се Лянь вздыхает, понимая, что разговор будет долгим и сложным, но он всё ещё дорожит их отношениями и не намерен отступать. Если конечно ещё что-то можно спасти.