***
По утру, как все и ожидали, Великий заклинатель вызвал на аудиенцию всю троицу и потребовал объяснений. Говорил за всех, как и ночью, Лин Жу Дин, остальные только кивали головой в знак согласия, не произнося ни слова, чтобы не дай бог не сболтнуть чего лишнего. В большей степени это касалось главы Цзян, потому как у него язык чесался накинуться с обвинениями на Гуань Яо. Глава Лань же ничего не мог сказать, потому как сам был не в курсе. Но даже после объяснений отпускать их никто не хотел. Ляньфан Цзюн отправил в свои покои Жу Дина и Цзян Чена, оставив на приватный разговор Лань Сиченя. Судя по всему, он планировал расспросить того на правах младшего брата, думая, что тот раскроет все карты. Именно по этой причине, темный заклинатель не стал рассказывать о том, что видел и слышал прошедшей ночью, потому что добросердечный Цзе У Цзюн не поверил был сразу рассказу и наверняка начал бы расспрашивать названного брата. А это совершенно не входило в планы Жу Дина. И именно по этой причине он утаил от Сиченя факт нахождения частей тела, рассказывая только то, что можно было открыть Ляньфан Цзюню.***
Свою личность Ван Цзы “вернул” по прибытии в Цайи, в комнате постоялого двора. Прежде приняв ванну, переоделся в белое траурное одеяние и повязал налобную ленту. Некоторое время он сидел посреди комнаты, пытаясь медитировать. Он почему-то чувствовал волнение и тревожность. Его приключение подходило к завершению и он ощущал печаль по этому поводу. Решив обдумать этот вопрос позднее, он и начал медитировать, дабы привести мысли в порядок. Отужинать компания решила на постоялом дворе, перед тем как отбыть вверх по горе, в резиденцию ордена Гусу Лань. Возвращались они после отбоя и на кухне ордена вряд ли можно было бы найти еду, а возиться с готовкой желания не было. Ужин прошел в гнетущей тишине. Каждый думал о своем, при этом кидая осторожные взгляды на Ван Цзы. Сюань Юй печально поглядывал на своего бывшего учителя, когда думал, что тот не видит. Он уже пожалел миллион раз о том, что открылся. Не иметь возможности видеть его, не говоря уже об общении разбивало юноше сердце. Каждую ночь он лил горькие слезы, а на утро появлялся с опухшими красными глазами. Цзян Чен думал о наболевшем, о даре, полученном от шисюна. В очередной раз он прокручивал все разговоры об этом, стараясь уловить хоть намек на разгадку. Просвещать его естественно никто не собирался. Его выводило это из себя, хотя с другой стороны немного радовала такая преданность своему слову и Вэй Усяню. Одно понимал глава Цзян, что Ван Цзы тот, кто может сорваться, он видел это в его глазах, в те моменты, когда был зол на него. Цзян Чен решил пойти на крайние меры и попытаться вывести этот, некогда, оплот спокойствия, из себя. Сичень поглядывал на брата удивленно и разочарованно, пытаясь понять, когда тот перестал ему доверять. В его голове начинало расти понимание, что все эти приключения имели отношение к его младшему названному брату, Гуань Яо. Глава Лань никак не мог понять, как они могли заподозрить его в чем-то подобном. Он знал Великого заклинателя много лет, тот всегда показывал себя лишь с положительной стороны; заботился о других, был предан друзьям, даже рисковал своей жизнью, шпионя в логове Вэнь, во время Аннигиляции солнца. Неужели это была всего лишь игра?***
Цзян Чен стоял перед каменной аркой, служившей воротами в Облачные глубины. Забора у резиденции ордена Гусу Лань не было, по крайней мере видимого. Вся территория была окружена защитным барьером. При попытке пройти его вы должны были быть готовыми к атаке сильного магического поля. Кроме этого, о попытке нарушить границы сразу становилось известно в самом ордене и на место проникновения немедленно отправлялись адепты, несущие патрулирование. Каменная арка была украшена резными облаками, иероглифы на ней сообщали, что это вход в Облачные глубины. Резные колонны хранили следы пожара, устроенного старшим сыном Вэнь Жоханя, Вэнь Сюем, до начала Аннигиляции. Тогда было убито и покалечено больше половины адептов и приглашенных учеников ордена. Орден не хотел забывать о том страшном периоде и жертвах того кошмара, потому подпалены не удаляли. Они служили напоминанием для самих адептов и для мира заклинателей в целом. Любой, кто решил посетить Облачные глубины видел эти колонны и он знал причину такого их внешнего вида. Цзян Чен тяжело вздохнул. Когда он последний раз был тут? Дааа, перед самым началом войны. Его нашел в Илине, где он ждал и искал Усяня, Лань Сичень и привел на встречу с главами третируемых орденов. Именно тот день стал началом Аннигиляции солнца и началом краха клана Вэнь. Пройдя чуть дальше он остановился перед камнем на котором были высечены иероглифы, глава Цзян усмехнулся. “Боги, да тут и правда три тысячи правил! - раздался справа насмешливый голос, - Запрещено шуметь. Запрещено иметь домашних животных. Запрещено обсуждать других за их спинами. Запрещено, запрещено, запрещено. А дышать тут не запрещено? - капризно вопрошал звонкий голос, тут же начиная заразительно смеяться.” Цзян Чен неосмысленно улыбнулся и повернул голову на голос, его взору предстал туманный облик красивого юноши лет 15-16. Он широко улыбался, а серые глаза жмурились от смеха, блестя капельками слезинок, родившихся от радости и веселья. Длинные черные волосы, убранные в высокий хвост и удерживаемые алой лентой тряслись от смеха и хлестали по спине, покрытой черными одеждами. Вэй Усянь, а это был именно он, в то время носил короткое цзянсю с широкими рукавами черного цвета, с красной оторочкой по вороту и краю халата. Глава Цзян протянул руку, в желании дотронуться до руки шисюна, но морок растаял, как дым, оставив горечь сожалений и тоски. Заклинатель не переставая улыбаться, снова тяжело вздохнул. Ван Цзы обернулся на вздох, с удивлением заметив печальную улыбку главы Цзян и его протянутую руку. Гусулановец догадался, что случилось. Он и сам иногда видел его на этом месте. Ему вспоминался день, когда юный юнменовец покидал Облачные глубины, после драки с “павлином”. В то время ничто не могло заставить его перестать улыбаться и радоваться всему на свете.***
Вот и тогда он нисколько не расстроился от факта изгнания, он уже во всю был занят мыслями о будущем урожае семян лотоса. А так же “утирал слюни” в предвкушении тарелки горячего супа из свиных ребрышек и корней лотоса, заботливо приготовленного его шицзе, Цзян Янли. Он так живо описывал в разговорах с Лань Чжанем какой он на вкус, что тому казалось он пробовал его уже не раз. А однажды ему посчастливилось его попробовать. В тот единственный раз, когда Лань Чжань побывал в пристани Лотоса, по приглашению, тогда еще друга, Вэй Ина. Лань Чжань сопровождал брата, провожающего Цзян Фяньменя и Вэй Усяня. Напроситься он не смел, но планировал наблюдать издали, из-за деревьев. К счастью брат как всегда понял желания Ван Цзы и захватил с собой. Усянь прощался с новыми друзьями, завещая им не предаваться унынию, подбивая шепотом на проделки. Между всем этим он посматривал на одиноко стоящего поодаль юного гусулановца и мягко улыбался. Его взгляд становился серьезным и он был похож на мудреца. - Лань Чжань! Приезжай летом в Пристань Лотоса, я буду ждать! - крикнул Усянь прежде чем вышел за ворота. Он успел заметить, как Ван Цзы поджал губы и несколько раз быстро моргнул, словно смахивая выступающие слезы. Юнмэновец улыбнулся и неожиданно долго посмотрел на Ван Цзы, будто запоминая его лицо и внешний вид. А затем развернулся и догнав главу Цзян, зашагал к Цайи, ни разу более не оглянувшись. Оставив второго нефрита Гусу Лань в недоумении от чувства грусти и непонятной тяжести в груди.***
В носу Лань Чжаня защипало от зарождающихся слез, а горло заложило комом, затрудняющим дыхание. Сердце заволокло нежной тоской. Отвернувшись от Цзян Чена, он поднял голову, выпрямил, ссутулившуюся от тяжести воспоминаний, спину и последовал вперед.