***
Постоянный стук молотков. Звон маталла. Скрип деревянных балок. И постоянная ругань рабочих. Александр был окружен этими звуками и днем, и ночью, так как работа по реконструкции дворца не прекращалась ни на секунду. Поначалу, когда он переместился в комнату в старой, необжитой, находящейся в процессе реновации части Версаля, камердинеру казалось, что даже его впечатляющей выдержки не хватит, чтобы прятаться тут долго. Шум казался невыносимым, всепоглощающим, оглушающим. Он не спал первые две ночи, не в силах укрыться от его назойливости, а на третью провалился в сон только потому, что кажется, достиг предела физического изнеможения. Робер, видя его состояние, умолял Александра отказаться от этой затеи, но он и слышать ничего не хотел. Если не обращать внимания на строительные работы, эта комната была идеальной. Она стала его убежищем. Здесь камердинера никто бы не додумался искать, покои были связаны тайным проходом почти со всеми остальными коридорами и комнатами Версаля и даже имели отдельный выход в сад — единственное место, где он бывал за пределами пространства своей добровольной тюрьмы. Александр знал, что физический дискомфорт он в конце концов сможет побороть, как делал это всю свою жизнь. Его сон уже становился лучше, а работа и вовсе почти не страдала. Ничто, что происходило снаружи, не могло и близко сравниться с тем, что он проживал внутри. Рене была везде. В каждой мысли, в каждом воспоминании, в каждом рваном сне. Она преследовала его. Она была в его нутре, в его горле. Вкус ее поцелуя — на его губах. Ее стоны — в ушах. Он захлебывался ею. Он утопал в ней. Это должно было прекратиться. Это чувство должно было умереть. Александр просто хотел, чтобы все это ушло. Почему оно не уходило? Почему оно продолжало терзать его? Сколько еще нужно времени? Раньше все было таким понятным — власть, влияние, авторитет, политические маневры. Зачем ему это… чувство? Что это вообще за чувство? Оно должно уйти. Раздраженно зарывшись в волосы рукой, Александр сосредоточился на отчете Андре Ленотра о завершении работ по созданию Версальского лабиринта и поющих фонтанов, открытие которых планировалось на завтра. Рабочие особенно громко начали бить молотками по камню, и камердинер поморщился. Из-за усилившегося шума ему пришлось по несколько раз перечитывать написанное, делая пометки на полях. Его перо яростно царапало по бумаге. Закончив, он отбросил отчет в сторону и поднял стопку писем, которые ожидали его внимания еще со вчера. Александр сначала бегло, а после чуть более внимательно просмотрел каждое, прежде чем начал писать в ответ свои указания. Постепенно звуки реновации превратились в ритмичный, гипнотический гул. Он так глубоко погрузился в работу, что даже не заметил настойчивый продолжительный стук в дверь. Через несколько минут она резко распахнулась, и камердинер подскочил в своем месте, его перо прочертило неровную линию на бумаге. На пороге стоял Робер с перепуганным выражением лица. — Merde! — воскликнул Александр, ошеломленно глядя на слугу. — Что Вы, черт возьми, творите? Он тут же поморщился от своей лексики. Нахватался от рабочих. — Простите, месье. Я стучал минуты три, но Вы не открывали, — старик смущенно опустил глаза. — Думал, что-то случилось. Камердинер покачал головой и устало провел рукой по лицу. — Заработался, — промолвил он, жестом указав на бумаги на своем столе. — Так что Вы хотели? — Мадемуазель де Ноай принесла свой отчет. Александр застыл. И кажется, все вокруг тоже замерло. Другие письма были забыты. Он ждал этот момент и одновременно опасался его. Камердинер молча протянул руку, и Робер вложил конверт в его ладонь. Встав с кресла, мужчина отвернулся и отошел к окну, его сердце забилось быстрее. Александру очень не хотелось, чтобы Робер видел его, когда он будет читать письмо от Рене. Старик и так знал слишком много, подозревал еще больше, и камердинер не был уверен, что сможет контролировать свое выражение лица, не выдав окончательно все истинные чувства. Сглотнув, он вскрыл печать и достал лист бумаги. От него неуловимо веяло ароматом жасмина. Месье Бонтан, Вы были, как обычно, правы — втереться в доверие Нанетты оказалось до неприличия просто. Кажется, что она всерьез уже считает меня своей настоящей подругой. Принцесса — славная и светлая, мне даже немного неловко. К сожалению, большинство сведений, что она мне поведала, настолько тривиальны и несущественны, что я бы не хотела отнимать у Вас время, которое Вы потратили бы на их прочтение. Однако, одна из озвученных ею историй показалась мне интересной. Оказалось, что король подарил мадам де Монтеспан несколько роскошных платьев, но ни одно из них ей не подошло по размеру, хотя Его Величество просил создать их по ее меркам. Маркиза отправила все платья на ушивку в Париж, но у меня есть некоторые сомнения, будут ли их там ушивать, а не пришивать дополнительные элементы. Александр не смог сдержать улыбки. Умница. Какая же Вы умница. Чувствуя, как тепло разливается по всему его телу, он продолжил чтение. Уверена, что Вы сможете с этим разобраться, несмотря на слухи, что Вы едва поднимаетесь с постели. Мои письма можете не сжигать, хотя я знаю, что Вы, вероятно, все равно это сделаете.Рене де Ноай
Теперь он уже смеялся — впервые за последние дни. Камердинер прислонил голову к оконному стеклу, прикрыв на мгновение веки. Девушка без труда разгадала его маленькую хитрость, и от этого ему легче дышалось. Признаться, мысль, что она поверит ложным слухам о его здоровье, Александра немного беспокоила. Хоть этот вопрос перестанет мучить его совесть. Он открыл глаза и дочитал последнюю строку. Я рада видеть, что Вы не сидите на месте, месье Бонтан. Александр нежно провел свободной рукой по бумаге. Саркастичная, гордая, остроумная, проницательная, сильная. Рене была олицетворением этих прекрасных качеств. И многих других. Камердинеру было страшно себе признаваться, насколько заметно ее письмо подняло ему настроение. Он не знал, случайно ли или таков был замысел, но она вновь отнеслась к нему с добротой, которой он, как обычно, не заслуживал. Все еще улыбаясь, Александр аккуратно вложил бумагу в конверт, вернулся в свое кресло и бережно спрятал отчет в ящике рабочего стола. Отдельно от всех других писем. — Кажется, Вы довольны, месье, — Робер с интересом наблюдал за ним. — Более чем, — камердинер изогнул бровь. — Мадемуазель де Ноай докладывает, что мадам де Монтеспан отослала последние подаренные королем платья в Париж на ушивку. Старик недоуменно посмотрел на него и почесал бровь. — Что это должно означать, месье? — У меня есть одна теория. Найдите это ателье, Робер. Узнайте, какие коррективы в фасон они вносят. — Будет сделано, месье, — слуга поклонился. — Есть еще что доложить? — Мадемуазель де Ноай просила передать, что Вы… Александр расхохотался и откинулся в кресле, закинув ногу на ногу. — Удивите меня, Робер. Черствый болван? Бесчувственный пень? Закостенелый дурень, который думает, что он умнее всех? — Она сказала, что у нее уже не осталось слов, чтобы описать, какой Вы. Камердинер перестал смеяться и отвел взгляд. Он опустил руки на подлокотники, сложив ладони в замок перед собой. — Действительно удивили, — Александр кивнул, вновь подняв взор на слугу. — Что ж, передайте мадемуазель де Ноай, что я, как обычно, благодарен ей за помощь в нашем деле. Робер неуверенно переминался с ноги на ногу. Он сейчас очень напоминал провинившегося пса. Камердинер прищурил глаза. — Вы хотите еще что-то мне сказать? Слуга тяжело вздохнул. — Мне пришлось сообщить мадемуазель, что Вы в Версале, — не поднимая головы, признался он. — А где еще мне быть? — брови камердинера поползли вверх. — Я, черт возьми, его губернатор. — Девушка сильно переживает. Это видно, — тихо промолвил Робер. — Думаю, она испугалась, что Вы уехали из города. Александр ощутил, как чувство вины разливает свой яд по его венам. Он стремительно встал и вновь отошел к окну, пытаясь затолкать эти непрошеные эмоции вглубь себя. Камердинер знал, что все делает правильно. Почему тогда эта боль никуда не уходила? — Глупо. Я бы никогда не уехал, — прошептал он. Александр слышал, как Робер сделал несколько шагов в его направлении. — Месье, насколько обязательны предпринимаемые вами меры? — Они необходимы, — обернувшись через плечо, твердо сказал камердинер. — Вы в этом так уверены, месье? Она страдает. Печет. Опять все внутри печет. Он до боли сжал кулаки и глубоко вздохнул. Конечно, он прекрасно понимал, что она страдает. Чудовище, какое же ты чудовище. Грудь сдавило железным обручем. — Мы часто делаем больно тем, кого… — Александр осекся. Это слово не шло, не могло вырваться из его горла. Этому слову не было места в его жизни. Он не мог произнести его даже про себя, потому что оно было слишком сильным, слишком опасным. Он должен был игнорировать его, забыть о нем, стереть его из своего сознания. Но оно все равно затаилось где-то в глубине, там, куда его рациональность не могла дотянуться, дразня своим существованием. — Кого что, месье? — Кого оберегаем, — Александр обернулся и с вызовом посмотрел на Робера. — Иногда человек должен пройти через страдания, чтобы потом ему стало лучше. Старый слуга с грустной улыбкой покачал головой. — Я слушаю Вас, и будто вновь вижу Вашего отца. Камердинер сел на подоконник и скрестил руки на груди. От сравнения неприятно засосало под ложечкой. Он чувствовал, как внутри поднимается волна гнева, но быстро ее подавил. — Не все из того, что говорил отец, нужно откинуть только потому, что он был плохим человеком. Тем более когда я настолько же плох. Александр поднял голову к потолку, задержавшись так на несколько мгновений. Он пытался дышать ровно, чтобы хоть как-то ослабить тяжесть в грудной клетке, но это не помогало. — Вы хоть понимаете, что она сказала мне? — горько улыбнувшись, камердинер вновь воззрился на Робера, его проницательные глаза приковали старика к месту. — Что, месье? — Что влюблена в меня. — Какое преступление. — Это и есть преступление. Но не ее — мое! — Александр в раздражении стукнул кулаком об оконный проем и поморщился от боли. — Я обещал Рене покровительство, лучшее будущее, а вместо этого позволил влюбиться в себя. И теперь она готова испоганить свою жизнь ради заблуждения! — Заблуждения, месье? — Ничем другим это быть не может, — Александр мрачно хмыкнул. — Я не хочу, чтобы меня любили. Я не просил об этом. У меня есть мой долг и власть — это все, что мне нужно. Камердинер вновь отвернулся. Он испытывал глубокое чувство стыда за собственные слабости, за свою неспособность вовремя остановиться. Надеясь, что это успокоит пожар внутри, мужчина опять прислонил голову к прохладному стеклу и закрыл глаза. Он не заслуживал любви. Боль и страдания были бы более справедливой наградой. — Я слышал, Вам нравится садоводство, Робер? — внезапно спросил Александр, глядя в голубое небо за окном. Слуга ответил не сразу. Кажется, вопрос застал его врасплох. — Да, месье, но я не понимаю, какое отношение… — Рене — это прекрасный молодой стебель, — прервал его Александр. — А я... болезнь, которая этот стебель пожирает. Меня уже не спасти. Я свой яд выпил давно. Но она… она может жить. Скажите мне, что нужно сделать, чтобы она выжила, Робер? — Отрезать ту часть, что затронута болезнью, — голос старика был тихим и грустным. Александр закивал, переведя взгляд на сады и наблюдая, как придворные, переговариваясь и смеясь, прогуливаются среди пышной зелени, окружающей дворец. Простая беззаботная жизнь, полная удовольствий. Он для такой не был создан. — Я лишь хочу спасти ее, Робер, — прошептал камердинер. — От чего, месье? — От себя. Александр нашел силы вновь развернуться и посмотреть в глаза старику. Возможно, он искал одобрения, но там было лишь сочувствие. — Не уверен, что она видит это как спасение, месье, — пробормотал Робер. Камердинер рассмеялся. Почему-то даже самые бескорыстные и благородные поступки в его жизни воспринимались окружающими как что-то извращенное и темное. Как наказание. Как испытание. Как пытка. — Она поймет со временем, — Александр не знал, были ли его слова бравадой или он в самом деле в них верил. — Возможно, даже будет благодарна мне. — Иногда я не понимаю, это Вы контролируете ситуацию или ситуация контролирует Вас, — старый слуга опустил голову, словно испугавшись своей дерзости. — У второго явления есть другое название, Робер. Дисциплина. — И что Вам дала эта дисциплина, месье? Не в силах больше оставаться на месте, Александр начал мерить шагами комнату. Он почувствовал, как тяжесть вопроса давит на него, как будто Робер вскрыл рану, которую он пытался игнорировать. Что дала дисциплина? Пост губернатора? Власть и влияние при дворе? Страх и уважение оппонентов? Но какой ценой? Ему приходилось постоянно прятаться за маской, скрывать свои истинные мысли и эмоции. И теперь, даже когда он нашел женщину, которая заставила его почувствовать себя живым, которая была ему глубоко дорога, он должен был оттолкнуть ее ради преданности королю и ответственности перед Францией. — Дисциплина позволяет мне сосредотачивать свои усилия и достигать своих целей, не отвлекаясь на посторонние вещи, — упрямо, механически, словно не своим голосом изрек Александр. — А что, если цель ложна, месье? — спросил Робер. — Что, если вы идете по пути, который больше не кажется Вам правильным? — Тогда я адаптируюсь, — без запинки ответил камердинер. — Я найду новый путь, новую цель. Но дисциплина останется прежней. Старик покачал головой. — Ваш отец хорошо Вас выдрессировал. Александр хотел ответить, но был прерван новым стуком в дверь. Он резко повернул к ней голову. Робер был тут, а значит, прийти к нему мог только один посетитель. Камердинер тяжело вздохнул, но его лицо быстро приняло привычное состояние безразличия. Он пригладил растрепавшиеся волосы, прошел к выходу, открыл и тут же склонился в поклоне. — Ваше Величество. Людовик нетерпеливо повел рукой, разрешая выпрямиться. Александр отступил от дверного проема, позволяя войти в его скромные покои. Король сделал это с высоко поднятой головой, брезгливо оглядывая обшарпанные стены и запустение, которое было лишь частично замаскировано изысканной резной мебелью, перенесенной слугами из предыдущей комнаты камердинера. Людовик был один, его не сопровождала привычная пара швейцарских гвардейцев. Это была одна из просьб, которые Александр озвучил Его Величеству, когда посвящал того в детали своего плана по исчезновению. Камердинер был уверен, что по крайней мере эту рекомендацию король выполнять откажется, но ошибся. Взгляд монарха упал на все еще согнутого в поклоне Робера. — Оставьте нас, пожалуйста, — тихо приказал Людовик. Слуга распрямился и кинул неуверенный взгляд на Александра. Брови короля взметнулись вверх. — Вы свободны, — быстро сказал камердинер, мысленно ругая Робера за подобное непослушание и неуважение. Старик еще раз поклонился им обоим и молча скрылся за дверью. — Удивительно, — Людовик подошел к Александру на расстояние нескольких шагов, прищурив глаза. — У Вас даже есть люди, которые преданы лично Вам. Он, не мигая, выдержал осуждающий взгляд короля. Было видно, что Его Величество очень зол, но всеми силами пытался таким не казаться. К счастью, Людовик, несмотря на страстное увлечение театральным искусством, был весьма посредственным актером. — Не сердитесь на него, сир, — спокойным и размеренным голосом промолвил Александр. — Он работает на меня долгие годы и сделал это по привычке. Людовик продолжал пристально смотреть на него, камердинер отвечал тем же. Он чувствовал, что ладони вспотели, но в остальном его волнение никак не проявлялось. Наконец, король кивнул и, поджав губы, отошел к окну. Александр наблюдал, как он сложил руки за спиной. — Губернатор, пожалуйста, напомните мне, почему Вы прячетесь? — Как я и говорил, Ваше Величество. Сейчас я занят проведением операции по выявлению враждебных агентов при дворе, — эту ложь он повторил уже настолько часто, что она постепенно начала казаться правдой. — Мое исчезновение из публичного поля позволит усыпить бдительность некоторых целей и увеличить вероятность успеха. — Но что это за цели, вы мне не скажете? — Как часто не говорил и раньше, — напомнил Александр. — Я предпочитаю докладывать вам об успешной их нейтрализации. Король провел пальцами по мутному стеклу. — Вы не могли для своих пряток выбрать другое место? — Людовик обернулся, теперь на его лице было ничем не прикрытое раздражение. — Мне надоело отряхивать одежду от пыли каждый раз, когда мне нужно с Вами поговорить. Сегодня мне пришлось пробираться сквозь строительные леса! Александру потребовалось много усилий, чтобы не опустить голову. Он понимал, что рано или поздно издержки его, если уж быть до конца честным, во многом панического, а потому не самого продуманного плана начнут раздражать короля. Надеялся лишь, что это произойдет немного позже. — Прошу прощения, Ваше Величество. Но это единственное место, где я могу быть уверен, что меня не найдут, — твердо сказал камердинер. Людовик громко выдохнул, выпуская наружу всю свою фрустрацию и раздражение. — Чем Вам не подходила предыдущая комната? — король явно закипал, его голос звучал гораздо громче обычного. — С Вашей властью при дворе Вы без труда спровадили бы подальше всех нежелательных посетителей. Нет ни единой причины, по которой Вы не могли бы разыгрывать свою «болезнь» из старых покоев. На секунду Александр растерялся. Все-таки усталость и эмоциональное потрясение последних дней, по всей видимости, начали сказываться, потому что он, к своему стыду, не предвидел, что Людовик может задать подобный, на самом деле весьма логичный вопрос, а потому и не заготовил подходящее объяснение. — Там было слишком шумно, Ваше Величество, — камердинер решил ответить честно. — Мне было сложно сосредоточиться. — Шумнее, чем тут? — король в недоумении посмотрел на него, обведя руками комнату. — Мне кажется, что этот невыносимый гул инструментов раскалывает мой череп. А я нахожусь здесь только пять минут. Действительно, не лучшее объяснение, учитывая контекст. Александр раздраженно сжал челюсть, потому что как раз в этот момент рабочие, как назло, начали стучать еще более самозабвенно. — Я нахожу монотонность этих звуков успокаивающей, сир, — не моргнув глазом, продолжил упрямо лгать камердинер. Людовик удивленно приподнял брови и посмотрел на него так, словно впервые видит. — И все же я не понимаю… мои покои выходят в тот же коридор, что и Ваши предыдущие. И я никогда не замечал никакого шума. — Потому что его источник был не в коридоре, мой король. Казалось, брови Людовика сейчас просто затеряются в его золотистых волосах. Александр даже испытал какое-то мрачное веселье, размышляя, понял ли Его Величество, кто же именно шумел. Кажется, у короля была некая догадка, потому что он открыл рот, а потом, словно передумав спрашивать, устало выдохнул и покачал головой. — Сколько Вы собираетесь тут прятаться, Александр? — Пока не знаю, сир. — Что ж, тогда хорошо, что я знаю. — Ваше Величество? — теперь уже камердинер вздернул брови, выдержка его подвела. — Послезавтра Вы появитесь на Июльском балу, — Людовик зло оскалился. — И развеете все слухи о вашей серьезной болезни. — Сир, не думаю, что это лучший вариант для… — И слышать ничего не желаю! — рявкнул король. — Мы сыты по горло Вашей шарадой! Мы не для того назначили Вас губернатором Версаля, чтобы Вы ушли в подполье, как какой-то мятежник времен Фронды. Не заставляйте Нас жалеть о Нашем решении! Александр опешил. Людовик никогда, ни единого раза за всю жизнь не обращался к нему, используя «Мы». Это означало, что он имел дело с таким уровнем ярости короля, с которым раньше не сталкивался. Камердинер не был до конца уверен, есть ли в его арсенале эффективное противодействие. Не помогало и то, что в нем самом постепенно начала закипать злость. Александр спрятал руки за спину, чтобы Его Величество не увидел, как он сжал кулаки. — Сир, мое исчезновение никак не сказалось на работе, — со спокойствием, которое совсем не соответствовало его внутреннему состоянию, отчитался он. — Все события и увеселения были проведены вовремя и с ожидаемым размахом. Я регулярно получаю отчеты с впечатлениями гостей — их высокий вкус был обласкан. — Плевать Мы хотели на увеселения! — Людовик сделал к нему несколько стремительных шагов, прожигая взглядом. — Придворные как с цепи сорвались — половина не знает, что без Вас делать, половина радуется Вашей ожидаемой кончине! Мы не выдержим и дня, если Нам придется опять смотреть на самодовольную ухмылку Гуго! О чем Вы вообще думали, когда запускали слухи о серьезной болезни?! — Я запускал слухи о простуде, сир, — Александр почувствовал, как у него заходили желваки. — Остальное — народное творчество. В любом случае мне это на руку. Чем больше версий, тем больше запутаются мои оппоненты. — Довольно! — Людовик уже фактически орал ему в лицо, капельки слюны оказались на его щеке. — Придумайте новый план своей операции! Вы знаете, как Мы ненавидим ложь и лгать. А последние несколько дней Мы только этим и занимаемся. — Я занимаюсь этим всю свою жизнь, Ваше Величество! — выдержки Александра хватило только на то, чтобы немного приглушить свое возмущение и не рявкнуть. — Потому что это Ваша работа! Столько милости, сколько Вам, Мы не оказывали ни одному человеку в Нашей жизни — ни своему брату, ни жене, ни сыну, ни матери, ни одной из любовниц! Ни разу доселе Мы не сомневались, что Вы ее заслужили! Александр глубоко дышал и твердо смотрел в глаза королю, подавляя свою злость. — А сейчас сомневаетесь, сир? — получилось сказать идеально спокойно и отстраненно. Людовик отвел взгляд первым. Он раздраженно хмыкнул и покачал головой. — Нет. Все еще нет, — наконец ответил он, уже гораздо тише. — Но я прошу Вас. Нет, я требую от Вас, чтобы Вы появились на Июльском балу. Это приказ Вашего короля. В его речь вернулось «Я», и Александр вновь увидел в нем ребенка, которому он служил с 16 лет, поклявшись, что ничто и никто в мире не пошатнет его верность и преданность. — Я его выполню, Ваше Величество, — расправив плечи, сообщил камердинер. Людовик выдохнул и даже слегка улыбнулся. — Благодарю, — прошептал он, вновь взглянув на Александра. — У Вас есть сегодняшний и завтрашний дни, чтобы начать распускать слухи о том, что Вам стало лучше. Послезавтра я ожидаю Вас в главном зале. — Будет сделано, сир, — камердинер учтиво поклонился. Король кивнул и величественно проследовал к двери. На пороге он обернулся. — Я лишил Гастона де Виньерона должности Великого Ловчего. Сердце встрепенулось. Александра охватило радостное предвкушение, всегда сопровождающее момент, когда его планы начинали реализовываться. Он позволил своим губам растянуться в кривой усмешке. — Видимо, выводы моей инспекции псарен Вас не порадовали, сир? — Вы слишком деликатно описали мою реакцию, — на лице Людовика застыла гримаса отвращения. — Ко всему прочему, до моей матери дошли слухи о его недостойном поведении по отношению к знатным дамам. Каков подлец, а так мастерски маскировался! Я не потерплю такого при своем дворе! — Слышал, что у месье скоро запланирована свадьба с мадемуазель де Понс Эдикур, Ваше Величество, — Александр задумчиво посмотрел в окно. — Бедная девушка, что ей придется вытерпеть. Поистине опасно любить королей… Он горестно покачал головой и поджал губы. Краем глаза камердинер заметил, как Людовик осатанело сжал дверную ручку, его верхняя губа дернулась. Камердинер хоть и с большим трудом, но все же сохранил обеспокоенное выражение лица. В отличие от короля, Александр был актером весьма одаренным, только для него театром была вся жизнь. — Я не позволю этой свадьбе состояться! — прошипел Людовик, между его бровей залегла глубокая складка. — Бонна этого не заслужила. Сейчас же скажу матери написать о моем неодобрении месье де Понс Эдикур! Александр обернулся к Людовику и смиренно поклонился. — Я восхищаюсь Вашей добротой, сир. Уверен, что мадемуазель оценит этот поистине благородный и заботливый жест, как и то, что Вы о ней не забыли. Камердинер уловил в своих словах нотку сарказма, но для короля она прошла незамеченной, потому что его поза стала свободнее, а тревога покинула лицо. Его Величество вновь поднял голову. — Раз с этим разобрались, — в тон Людовика вернулась царственность и властность. — Александр, я попрошу Вас предложить мне в ближайшее время на рассмотрение кандидатуры тех, кто мог бы занять место Великого Ловчего. — У меня уже есть подходящий человек, Ваше Величество, — Александр с улыбкой склонил голову набок. Король на секунду в удивлении на него уставился, но после расхохотался. — Узнаю Вас и Ваш стиль работы. Вы предугадали мой ответ? — Я готовлюсь к любому Вашему ответу, сир. Людовик удовлетворенно кивнул, а затем одарил камердинера слегка виноватым взглядом. — Надеюсь, мне больше никогда не придется разговаривать с Вами на таких тонах, как сегодня. Я жду Вас на балу, губернатор. С этими словами король вышел. Александр несколько секунд стоял неподвижно. Потом медленно разжал кулаки, которые все еще держал за спиной. Послезавтра. Он поднес трясущуюся руку к лицу и сжал переносицу. Слишком рано. Еще не прошло достаточно времени. Но Людовик дал ему лишь полтора дня, чтобы подготовиться к возвращению, а значит, и к неизбежной встрече с ней. Александр сел за письменный стол, его сердце бешено колотилось. Он вытащил чистый лист бумаги и несколько минут на него смотрел. Нужно было написать ответ, но он не планировал, что придется составлять его, зная, что скоро ему предстоит вернуться. Сделав глубокий вдох, он обмакнул перо в чернила и начал писать, слова стремительно перетекали из его головы на страницу. Он старался держать свои эмоции под контролем. Написанное ему не нравилось. Камердинер скомкал бумагу, отбросил и вытащил новую. Так происходило несколько раз. Он писал и переписывал до глубокого вечера.***
Работа Андре Ленотра превзошла все ожидания. Вода струилась из замысловатых скульптур в богато украшенные бассейны, сопровождаемая симфонией умиротворяющих звуков, которые разливались по всему саду. Фонтаны пели в унисон, их голоса сливались в великолепный хор, который, кажется, возносил к небесам саму душу. Солнце проникало сквозь распыленные в воздухе капли, создавая мерцающую радугу, которая каскадом спадала на каменные плиты. Каждая струя воды сверкала, как бриллиант, отражая свет ярким калейдоскопом. Воздух был наполнен этим кристальным журчанием, сладким ароматом летних цветов и легким шелестом листьев на ветру. Начался последний день июня. Рене прогуливалась среди толпы придворных, то и дело приветственно улыбаясь или кивая, пышная юбка бирюзового платья мягко шелестела, цепляясь за гравий дорожек. Девушка со смехом увернулась от стены брызг, которые послали в ее направлении принц Филипп и шевалье де Лорен, прохладные капли зацепили лишь руку и правую сторону шеи, даруя такую необходимую свежесть этим поистине знойным утром. Она остановилась, чтобы полюбоваться фонтаном, который особенно зацепил ее взгляд. Струи сошлись в завораживающем танце звука и света. Это единение отзывалось в ней приятным чувством покоя. Девушка опустила руку и коснулась водной глади, рисуя одной ей известные узоры. — Рене! — сзади послышался знакомый мелодичный голос. Она успела только обернуться — и тут же оказалась в объятьях Бонны, лицо уткнулось в ее пышные черные локоны. Подруга пахла лавандой и медом, она со смехом выпустила ее из своего захвата и расцеловала в обе щеки. Проходящие мимо знатные дамы неодобрительно посмотрели на них и начали шептаться. — Бонна, что происходит? — не обращая на них особого внимания, спросила Рене, глядя в счастливые глаза девушки. — Вы вся светитесь! — Получилось! Кажется, получилось! — Что, милая? — Ваш с Александром план! — Бонна схватила ее за руки и чуть было радостно не подпрыгнула. — Королева Анна сообщила мне, что король вчера просил ее написать моему отцу о его глубоком неодобрении предстоящего брака с Гастоном! — Вы не шутите? — Рене чувствовала, как внутри нее все начинает теплеть и расцветать. — Стала бы я таким шутить! Бонна, не в силах больше сдерживаться, закружила ее на месте, громко смеясь и подпевая мелодии фонтана. Их юбки и волосы разлетались вокруг них. Когда они, все еще борясь со смехом и переводя дух, остановились, брюнетка еще раз порывисто обняла Рене и, отстранившись, громко зашептала: — Спасибо Вам! Спасибо огромное! — Бонна прислонила руки к груди. — Как бы я хотела поблагодарить и месье Бонтана. Надеюсь, он скоро оправится от подкосившей его хвори. Слуги шептались, что ему стало лучше. — Ох, милая, — Рене покачала головой, скрывая ироничную улыбку. — Боюсь, что преждевременно верить каким бы то ни было слухам... — Думаете, болезнь серьезна? — лицо подруги погрустнело. — Думаю, что когда речь идет о месье Бонтане, никто ничего не может сказать с уверенностью. Лично у меня были большие сомнения, что он вообще болел. На лице Бонны появилась понимающая улыбка. — Ах, подозреваете шпионские игры? — девушка легко рассмеялась. — Королева Анна рассказывала, что месье Бонтан может быть крайне… ретив в своей службе Короне. Не только в службе Короне. Мрачные мысли пронеслись в голове Рене, и она отвела взгляд. Бонна ненамеренно разбередила едва зажившую рану и приоткрыла дыру в сердце, которую не могли заполнить пышные Версальские мероприятия, подобно этому. — Рене, Вы в порядке, дорогая? — подруга аккуратно дотронулась до ее плеча. — Я вас чем-то расстроила? Девушка покачала головой и с усилием вернулась к беззаботной улыбке. — Нет-нет, я просто задумалась, как, должно быть, непросто служить Короне. — Не думайте о таком этим прекрасным днем, умоляю Вас! Бонна покачала головой и кинула быстрый взгляд на дворец. — Хотела сбегать узнать, не приходили ли мне письма. Может, отец уже успел ответить, — она вновь посмотрела на Рене, на ее лице появились сомнения. — Вы не будете грустить, если я ненадолго Вас покину? — Что Вы, идите, конечно! Думаете, Ваш отец теперь отменит помолвку? — Если у него и есть одно неоспоримое достоинство, так это то, что он никогда не пойдет против воли короля. Бонна широко улыбнулась и, на мгновение благодарно сжав ладони подруги в руках, заспешила в сторону Версаля. Она почти бежала. Рене смотрела, как подруга пробирается сквозь толпу, ее нетипичное для полуденной поры черное платье развевалось за ней, как лента на ветру. Девушка с удовольствием отметила, что, кажется, никогда доселе не видела ее такой счастливой. — Пирожные, мадемуазель? — послышалось над ухом. Рене вздрогнула. Справа от нее стоял Робер с подносом, полным угощений. Ему, как обычно, удалось подкрасться к ней незамеченным. Девушка покачала головой. — Благодарю, — она улыбнулась ему. — Но боюсь, я уже переела сладкого за сегодня. — Возможно, Вас заинтересует что-нибудь другое, — старик учтиво опустил серебряное блюдо перед ней. — Я заметил, что придворные дамы особенно горячо оценили тарты с ванильным кремом и корицей. Рене окинула взглядом разноцветные яства и оцепенела — сбоку от них лежало письмо. Девушка быстро посмотрела по сторонам, убедившись, что никто не смотрит в ее сторону, немного трясущейся рукой стянула конверт с подноса и спрятала в кармане платья. — Знаете, Робер, — она с уважением посмотрела на старого слугу. — Иногда Вы мне кажетесь даже более ловким, чем Ваш хозяин. — Пытаюсь соответствовать, мадемуазель де Ноай, — бесстрастно пожал плечами он. — Иначе месье Бонтан давно бы заменил меня кем-нибудь. Рене рассмеялась. — Уверена, что вас невозможно так просто заменить. Робер в ответ благодарно поклонился. Девушка нащупала письмо в кармане, ее почему-то объяло странное чувство неуверенности. — Месье Бонтан давал какие-то указания? — нахмурившись спросила она. — Мне нужно прочитать его вдали от посторонних? — Губернатор не уточнял, мадемуазель, — без запинки ответил старик. — Подозреваю, что он оставил это на Ваше усмотрение. — Благодарю, Робер. С учтивым кивком он на удивление резвой для своих преклонных лет походкой отправился в толпу придворных. Рене еще какое-то время видела его поднос, но вскоре и он скрылся из виду. Больше не теряя времени, девушка направилась ко входу в лабиринт, радуясь, что его открытие произошло так вовремя. Она грациозно лавировала мимо многочисленных придворных, молясь всем богам, чтобы не встретить Нанетту. За неделю тесного общения с принцессой она поняла, что отвязаться от нее было крайне сложно. Ее пальцы все еще касались заветного письма в кармане, а сердце бешено стучало, она чувствовала легкий трепет в животе. Меньше всего на свете Рене хотела бы, чтобы ей помешали прочитать его как можно скорее все последние версальские сплетни. Наконец достигнув лабиринта, она быстро скрылась в извилистых зеленых коридорах. Ее шаг ускорился, она пробиралась по живописным тропинкам, тишину вокруг заполняло лишь шуршание ее платья о землю. Свернув за угол, девушка наткнулась на небольшую уединенную поляну, залитую солнечным светом, пробивающимся сквозь листву. По периметру были установлены широкие каменные скамьи. Она опустилась на ближайшую, наслаждаясь прохладой ее поверхности, и достала из кармана конверт. Рене нервно сглотнула и трясущимися пальцами вскрыла печать, достав бумагу. Она развернула ее и тут же узнала его стремительный острый почерк. Мадемуазель де Ноай, Вы даже не можете себе представить, как важны и полезны для меня сведения из Вашего последнего письма. Я немедленно распорядился проверить Вашу гипотезу. Сам я думаю о том же, что и Вы, и сильно удивлюсь, если наши с Вами подозрения не подтвердятся. Я порой задумываюсь, понимал ли я год назад, когда мы с Вами познакомились, какую роль Вы сыграете в моей работе… Рене проглотила ком в горле, отчетливо увидев, что буква «р» в слове «работа» была исправлена из буквы «ж». Эта единственная неидеальность в остальном безупречно-строгом письме привлекала к себе все внимание. Пытаясь подавить свои эмоции, девушка продолжила. …насколько незаменимой, невосполнимой, уникальной Вы окажетесь. Дальновидность ли это была с моей стороны или ее противоположность? У меня нет ответов, мадемуазель, но я знаю — Вы такая единственная.С восхищением,
Александр Бонтан
В глазах защипало, сердце разрывалось на куски. И никак не оставляла мысль, что он писал не о работе. Рене раздраженно тряхнула головой. Неприкасаемый. Недосягаемый и неприступный. Ей было бы лучше, если бы она перестала тосковать по нему, как идиотка, разбивая себе сердце каждый раз, когда он крутил перед ней обрывком их связи, чтобы потом обязательно одернуть назад. Она вздохнула, ее взгляд упал на, кажется, уже традиционную приписку в конце. Вы ведь не сожгли предыдущее письмо, мадемуазель? Рене рассмеялась. Она очень четко представила себе, как Александр говорит эту фразу, слегка приподняв бровь и криво усмехнувшись. Ее сердце тут же отозвалось на эту картину, начав стучать громче и быстрее. Идиотка. Все-таки я неисправимая идиотка. Сделав глубокий вдох, Рене начала читать письмо еще раз, смакуя каждое слово, словно драгоценный деликатес. Она делала это медленно, позволяя каждой детали, каждому нюансу, каждому, как ей представлялось, скрытому смыслу проникнуть в ее память. Девушке постоянно казалось, что читает послание впервые, хотя она уже знала каждую строчку наизусть. До ее слуха доносились приглушенные голоса за живой изгородью. В основном это была беззаботная болтовня проходящих мимо придворных, заливистый смех либо воркование влюбленных. — …под надежной защитой, невозможно будет… — донеслось до нее на ломаном языке с налетом странного акцента. Рене вытянулась, как струна, и прислушалась. — Еще бы! Он же дофин! Чего Вы ожидали? — обладатель второго голоса говорил на идеальном французском. Девушка вскочила, поспешно затолкала письмо в карман и прижалась к зелени живой изгороди, голоса удалялись и звучали гораздо менее внятно. — …уступок от французской короны в надвигающейся… Рене в отчаянии посмотрела на стену лабиринта, которая отделяла ее от говоривших. В этом месте она выросла особенно высокой, даже если бы девушка забралась на скамейку и встала на носочки, ей не удалось бы увидеть тех, кто прогуливался с другой стороны. Ее сердце стучало в горле. То немногое, что ей удалось разобрать, зловеще походило на план по похищению дофина Франции. Александр знал бы, что делать. Он без колебаний предпринял бы необходимые действия, нашел бы способ увидеть и услышать все, что происходит. Он не стал бы беспомощно стоять, упуская возможность остановить потенциальную угрозу. Рене неуверенно дотронулась до живой изгороди. — Давай, — прошептала она, пытаясь набраться храбрости. — Ты сможешь. Глубоко вдохнув, девушка нырнула в густую зелень стен. Ветви цеплялись за волосы и одежду, замедляя движение. Голоса говорящих становились все тише и тише, время было на исходе. Она лихорадочно, со всей силы, расталкивала ветки, периодически срывая их, чтобы освободить себе путь. С другой стороны послышалась приглушенная брань на французском и другом непонятном для нее языке. Девушка уже видела просвет с другой стороны, но, как назло, именно в этот момент особенно упрямая ветка зацепилась за шнуровку ее корсета. Рене дернулась вперед, но ветка не ломалась. Она запустила руку за спину, пытаясь высвободить себя, ее пальцы дрожали, ничего не получалось. С той стороны девушка слышала звук поспешно удаляющихся шагов. Паникуя, Рене с остервенением бросилась вперед. С внезапным громким треском завязки корсета порвались, и она вывалилась с другой стороны стены, ее платье едва держалось на месте. Вокруг было пусто. Заговорщики успели убежать. Придерживая корсет, девушка внимательно огляделась по сторонам. Зеленые коридоры лабиринта выглядели умиротворенными, будто здесь только что никто и не обсуждал темные планы. Пение птиц струилось в воздухе, а солнце тепло отсвечивало сквозь идеально подстриженную живую изгородь. Рене глубоко дышала, пытаясь успокоить свое колотящееся сердце, и изучала каждый сантиметр периметра. Она заметила небольшой обрывок бумаги, лежащий на земле, частично скрытый под кустом. Осторожно подойдя туда, девушка подняла его и развернула. Записка была составлена на иностранном языке, возможно, на английском, она не могла ровным счетом ничего разобрать. Но одно слово почти было похоже на французское: dophin. Кровь ударила Рене в голову, дальше она действовала на автомате. Стремительным шагом девушка кинулась к главной аллее, надеясь, что Робер еще там. Одной рукой она неловко поддерживала корсет, другой пыталась очистить волосы от прицепившихся к ним листьев. Ее дыхание давно сбилось. Каждый шаг давался с трудом, и Рене чувствовала прилив смущения, когда проходила мимо других придворных. К счастью, они были слишком поглощены разговорами друг с другом и окружающей их красотой фонтанов, чтобы обращать внимание на ее странную походку и позу. От малейшего движения корсет сдвигался, и Рене вздрагивала, когда он неприятно царапал кожу, натирая ее. Наконец, она заметила старого слугу ближе к началу аллеи. К счастью, в этой части посторонних почти не было. Она поспешила к нему. Робер увидел ее издалека и сделал несколько шагов навстречу. — Мадемуазель де Ноай, все ли в порядке? — брови старика поползли вверх, когда он лучше рассмотрел ее растрепанный вид. — На вас лица нет. — Робер, мне нужно срочно поделиться с Александром важной информацией! — громко зашептала девушка, пытаясь как можно незаметнее подтянуть корсет. Слуга тяжело вздохнул. — Мадемуазель, Вы знаете правила. Напишите отчет, я заберу его сегодня же вечером. — На это нет времени! — отчаянно воскликнула она. — Мадемуазель, я не могу… — Ради всего святого, Робер! — у Рене уже не было сил слушать оправдания. — У меня есть информация о готовящемся похищении дофина! В глазах старика отразился страх. Он медленно кивнул, осознавая всю серьезность ситуации. — Прошу, пройдите за мной, мадемуазель де Ноай.