Cтатуя

Вдох-выдох. Мы встретимся утром. Вдох-выдох. До утра, Александр. Вот только в душе поселилось ощущение, что эта ночь не закончится никогда. Рене не знала, сколько сейчас времени — мгла выглядела беспросветной. Спуск по лестнице казался ей невероятно длинным, хотя до этого она успела преодолеть вверх, ко второму этажу, следуя за месье Фламбером и Александром, лишь от силы десяток ее ступеней. Девушку окутывал холод. Воздух в просторном холле стал будто бы тяжелее, наполнился сотней невысказанных слов, утопал в подавляемых эмоциях. Она чувствовала на себе пристальные взгляды слуг, оставшихся стоять внизу. Их повышенное внимание невольно превратилось в последнюю преграду, которая удерживала ее от того, чтобы не пойти на поводу у своего непреодолимого желания разрыдаться. Нервы были натянуты — до предела, до грани. Щеки горели. Рене пыталась глубоко дышать через нос. Она заставляла себя не оборачиваться, боясь, что не сможет преодолеть свой навязчивый страх, свою постыдную панику, свою невыносимую засасывающую вину. Искушение кинуться вслед за губернатором, наплевав и проигнорировав его желания и фактически приказ, могло стать непреодолимым. И если бы она ему поддалась, то заслужила бы в ответ еще один, полный ярости и отчаяния, взгляд Александра и его отрывистый раздраженный рык, который прилетел бы ей в лицо, словно хлесткая пощечина. Он в очередной раз отвергал ее, стремясь уберечь. Лишал ее выбора и в этом пытался найти искупление. Прощение для себя. А Рене вновь злилась на него, страстно и обжигающе, при этом прекрасно понимая причины и мотивации его поступков. Она продолжала бояться за него, не прекращая восхищаться его силой и стойкостью, которые одновременно доводили ее до бешенства. Вновь парадоксы. Вновь противоречия. Он весь состоит из них. Все чувства в ней сливались воедино, происходили в единый момент времени. Переплетались, но не перекрывали друг друга. Все были одинаково сильны, все были одинаково правдивы. Рене шла дальше. Ее руки скользили по отполированным до блеска перилам. Гладкое дерево не приносило утешения беспокойным мыслям. Каблуки ее туфель коснулись темной паркетной доски холла, издав слабый высокий стук. Слишком отчетливый в тишине, которая окутывала ее. Девушка застыла. Она не могла придумать, что делать дальше. Куда идти? Чем себя занять? Александр не позволил ей реализовать единственное действие, которое казалось логичным и естественным. Рене не могла остаться возле него. Не могла поддержать его. Не могла ничем помочь ему. Ты ожидала чего-то иного после того, как даже не была способна заставить себя взглянуть на его рану? Девушка тяжело вздохнула, пытаясь взять себя в руки. Теперь просто стоять и ждать? Как долго? Где? Возможно, Жерар с месье Боденом могли бы отвезти ее домой, но мысль о возвращении в отцовский особняк отозвалась болезненным ноющим протестом глубоко в душе. Нет, там мне будет еще хуже. Рене отчетливо осознавала, что случится, если к утру не вернется в свою постель. Почти могла прочувствовать все отчаяние и панику отца. Сомнения, которыми будет раздираем, знающий, к кому она отправилась, Густав. Девушку это беспокоило, но настолько далеко на задворках ее сознания, что стало страшно. Сейчас ей были важнее свои чувства. Свои страхи. Свои терзания. Она была эгоисткой. Рене обхватила себя руками, ища утешения в собственных объятиях. Мокрая ткань сюртука Александра липла к телу, девушка дрожала. Она так сильно устала. Хотелось лечь и свернуться калачиком, как в детстве. Надеяться, что все тревоги уйдут сами собой. Деревянный пол невыносимо манил. Рене стиснула губы в тонкую линию и сжала кулаки. Чтобы хоть немного отвлечься, девушка осмотрелась по сторонам — впервые с момента, как пересекла порог особняка, только сейчас по-настоящему вглядываясь в окружающее ее пространство. Заплаканные, чуть припухшие глаза медленно обводили контуры просторного помещения, утопающего в пламени многочисленных свечей. Убранство холла, без сомнения, выглядело богато — лепнина, колонны, арки, громадная хрустальная люстра, которая, правда, сейчас была не зажжена и лишь мрачно нависала над головами, отражая мягкое освещение снизу. Состояние и огромная власть владельца имения отражались в каждой тщательно проработанной детали, но в то же время все вокруг будто бы было лишено истинной теплоты и души, которые и превращали просто здание в то, что можно бы было назвать настоящим домом. Высокие потолки, украшенные замысловатыми, мастерски выполненными узорами словно насмехались над царившей на первом этаже холодной пустотой. Стены были увешаны дорогими гобеленами и картинами, но многие из них оказались скрыты тяжелой портьерной тканью, как будто они были не более, чем посторонними ненужными предметами, слишком обременительными, чтобы демонстрировать их с гордостью. Создавалось впечатление, словно Александр получил все эти трофеи и ценности в собственность, сам того не желая, и каждый предмет был безмолвным свидетельством наследия, к которому он относился с абсолютным безразличием. Сам воздух казался неподвижным, словно даже он поддался элегантной безжизненности холла. Рене ощутила легкое неуверенное прикосновение к своему локтю. Она вздрогнула и обернулась. Перед ней стоял один из слуг — молодой парень с короткими светлыми волосами, невысокий и щуплый. Почти ребенок. Он тут же отпустил руку девушки, стыдливо и робко глядя на нее, и сделал шаг назад. — Месье? — Рене приподняла брови, голос прозвучал резко и хрипло. Парень коряво поклонился и, скованно показав жестом, чтобы она следовала за ним, начал неспешно пятиться к большой, украшенной тонкой резьбой полукруглой арке в соседнюю комнату, из которой лился тусклый оранжевый свет. Он не промолвил ни слова. Девушка в растерянности на него смотрела. Она метнула взор в сторону других слуг, так и оставшихся стоять в один ряд. Они тоже не стремились нарушить тишину, и лишь взирали на нее с безэмоциональным уважительным спокойствием. Одна из женщин постарше чуть склонила голову и коротко указала ею в сторону отступающего парня, словно также побуждая Рене идти следом за ним. Сердце девушки начало усиленно и тревожно биться. Безмолвие давило, атмосфера стала казаться еще более неприветливой. Все выглядело странным, непривычным. Она не выдержала и посмотрела наверх, словно надеясь заручиться поддержкой хозяина особняка, отыскать в нем утешение, найти ободрение, но на площадке второго этажа никого не было. Лестница была пуста и уходила в непроглядную темноту. Рене услышала сдавленный невнятный звук. Не то мычание, не то стон. Девушка повернула голову. Подзывающий ее к себе парень остановился в арке. Поймав ее взгляд, он на секунду прикоснулся ладонью к своим губам, затем к ушам, а потом отрицательно покачал головой. Он немой. Осознание пришло в голову резко и внезапно, объясняя и угнетающую тишину, и непонятное пугающее поведение прислуги. Девушка широко распахнула глаза. Она вновь посмотрела на шеренгу стоящих перед ней людей, и они почти тут же распознали молчаливый вопрос в ее взгляде. Один за другим, женщины и мужчины принялись кивать. Они все немые. Сердце билось уже где-то в горле. Особняк, его атмосфера и все его обитатели предстали еще более чудны́ми, эксцентричными. Словно она пересекла границу какого-то иного мира. Рене сглотнула. Не зная, что еще делать, девушка начала медленно идти к зовущему ее молодому парню, лишь сильнее закутавшись в сюртук Александра. Холодное влажное одеяние сейчас стало для нее единственной ниточкой, которая удерживала в Рене хоть какое-то чувство реальности. Все остальное казалось чужеродным. Слуга чуть улыбнулся, когда девушка приблизилась к нему. В его выражении лица промелькнуло что-то сродни благодарности и облегчению. Развернувшись к ней спиной, он уже быстрее начал идти вглубь соседней комнаты. Рене ускорила шаг и прошла сквозь арку вслед за ним. Она оказалась в просторной гостиной. В ее центре располагался большой камин из темно-серого камня, в котором пышным пламенем горели дрова. Легкое шипение и треск огня немного рассеивали нервную удушающую тишину, стоящую вокруг. Богатство убранства и декора здесь не уступало холлу. Изящная мебель была расставлена с геометрической точностью, каждый предмет идеально дополнял другой, но в этом строгом, абсолютном порядке не было того непринужденного очарования, которое всегда сопровождало помещения, предназначенные для жизни, для комфорта. Стулья и столы больше напоминали музейные экспонаты, их витиеватая, мастерски выполненная резьба, скорее впечатляла, чем приглашала опуститься на них, сесть за них, воспользоваться ими. Немногочисленные вазы, которыми было усеяно пространство, стояли пустыми и казались почти отстраненными в своем совершенстве. Тяжелые бархатные шторы полностью закрывали высокие окна, не давая диску луны окутать серебряным светом комнату, полностью отделяли внутреннее от внешнего. Особняк казался мертвым, застывшем во времени. Пламя, бушующее в камине — единственное, что придавало гостиной хоть какую-то живость. Слуга остановился перед небольшим мягким креслом, которое стояло вплотную к огню и, издав еще одно сдавленное мычание, указал на него рукой. Девушка медленно прошла туда и снова одарила парня неуверенным взглядом. Тот учащенно закивал и вновь настойчиво начал жестикулировать, призывая ее сесть. Рене повиновалась. Ее тело утонуло в мягких подушках, воздух, исходящий от камина, пронзил каждую клетку тела приятным сухим теплом. Девушка чуть было не застонала, отдаваясь этим ощущениям. Она закрыла глаза. Память унесла ее в начало лета. Рене вспомнила свои первые, ставшие впоследствии регулярными, вечерние, а часто и ночные встречи с Александром, которые ни один из них не посмел бы назвать свиданиями. Их откровенное, порой излишне интимное, пусть на тот момент и исключительно платоническое, общение, которое ни он, ни она не рискнули бы окрестить романом. Рене хотела бы вернуться туда. Огонь камина в его комнате. Кресло, которое он приказал принести специально для нее, — такое же мягкое и просторное, как это. Запах корицы, разливающийся в воздухе. Рене почти могла ощутить его даже сейчас, здесь, в этой неприветливой странной гостиной. Аромат становился все интенсивнее. Вокруг слышался мягкий шелест множества шагов. Девушка медленно разжала веки. Слуги, стоявшие до этого в холле, суетились вокруг нее. На стол перед креслом опустили поднос с багетами, сырами и ветчиной. На соседнем блюде лежали всевозможные фрукты. Рядом поставили поднос с небольшим заварником и пустую фарфоровую чашку. Парень, приведший девушку сюда, склонился и наполнил ее дымящимся напитком. Запах корицы стал еще сильнее. Кто-то накинул ей на плечи сзади шерстяное мягкое покрывало. Одна из женщин еще сильнее раздула огонь в камине, выпуская в комнату новую волну тепла. Рене в растерянности наблюдала за происходящим. Слуги Александра все делали быстро, четко, безошибочно и так нечеловечески, неестественно тихо. Девушку вновь объяла дрожь. Парень, поставив на место заварник, слегка подтолкнул чашку в ее сторону. — Благодарю Вас, — прошептала Рене по привычке, поднимая на него глаза. Он лишь грустно улыбнулся, и девушка, опомнившись, поспешно склонила голову в знак признательности, не зная, как еще ее выразить для тех людей, кто никогда не слышал ни единого звука этого мира. Слуга поклонился ей в ответ. Гостиная пустела. Выполнив свои обязанности, мужчины и женщины покидали комнату, выскальзывая назад в холл. Парень проследовал за ними, по пути зажигая еще несколько свечей. Комната стала ярче, но не уютнее. Рене осталась одна. Ее дыхание казалось слишком громким в пустоте и безмолвии комнаты, утопая лишь в потрескивании камина. Девушка протянула дрожащую ладонь к чашке, обвила плохо слушающимися пальцами ее ручку и поднесла напиток к носу, вдыхая его пряный душистый аромат. Она поцеловала фарфоровый ободок, делая небольшой глоток. Классический черный индийский. Гораздо более легкий по вкусу и не такой насыщенный, как тот, что обычно делал Александр. Этот не было нужды даже смягчать сливками или сахаром. Девушка слегка улыбнулась, кажется, впервые особо ясно понимая, почему губернатор всегда заваривал листья самостоятельно. Никто другой, видимо, не знал секрета, как добиться той крепости и жесткости напитка, которая так ему нравилась. Вашим чаем впору только сапоги начищать. Из горла девушки вырвался болезненный смешок. Почему-то старые воспоминания не столько успокаивали, сколько ранили. Прошлое казалось таким простым, безмятежным и беспечным. Рене не хотелось есть, несмотря на то, что желудок уже скручивался от голода. Девушку мутило, аппетита не было. Она заставила себя посмотреть на блюдо с ягодами и фруктами. Среди сочной клубники, спелой малины, гроздей винограда, долек мандаринов и порезанных кусочков апельсинов, ее внимание привлекли ярко-рубиновые семена, которые в свете камина казались почти кровавыми. Гранат. Фантомное ощущение его терпко-сладкого вкуса и тягучей вязкости появилось на кончике языка, в разум прорвались картинки очертаний королевских покоев и ослепительно яркой улыбки на устах Людовика. Если бы Вы были Персефоной, а я Аидом, то у Вас бы не было возможности меня покинуть, Вы ведь уже успели отведать семена граната. Его мягкий голос пронесся легким шелестом в ее голове. Девушка, преодолевая себя, набрала горсть красных бусинок плода в свою перебинтованную ладонь. Гранат обладает мистической силой только в подземном мире, Ваше Величество, и лишь к нему он может привязать навеки. Не к Версалю — не к этому средоточию солнца и света. Не к Людовику и его ярчайшему сиянию. Ей бы хотелось найти силы именно так ответить королю тем вечером. Не спрятаться от правды, не уклониться от нее, не пытаться стать Авророй. Рене вложила семена граната в рот, быстро пережевывая и жадно глотая. Она желала остаться здесь, в этой темноте, вместе с ее хозяином. Несмотря на немоту, которая сопровождала этот мрак, несмотря на то, что она все еще чувствовала себя здесь чужой. Девушка желала принять эти тени и надеялась, что они не оттолкнут ее в ответ. По крайней мере, не оттолкнут далеко. Только до утра. Она хотела, чтобы тьма овила ее, хотела затеряться в ней, хотела, чтобы она защитила ее. Минуты шли, а бездействие убивало. Когда за ними охотился Коршун — Рене знала, что нужно бежать и прятаться. Когда Александр истекал кровью — она понимала, что необходимо помочь ему ее остановить. Когда губернатор захлопнул между ними дверь кареты и та начала двигаться — ей было ясно, что нужно выбраться наружу во что бы то ни стало. Но сейчас девушку окутала растерянность. Рене вздохнула и устало обвела глазами гостиную. Комната оставалась все такой же холодной и недружелюбной, за исключением небольшого кокона жизни вокруг камина. Весь особняк представал странным, но весьма точным отголоском — тенью самого Александра. Как губернатор скрывал свои глубинные страхи, истинные желания и постыдные для него уязвимости за фасадом силы и непоколебимости, так и эта комната прятала сосредоточенное в ее центре тепло за вуалью отстраненного функционального изящества. Само имение было зеркальным отражением своего хозяина — величественное, внушительное, местами пугающее, лишенное слабостей и привязанностей, пытающееся сделать вид, что ему чужда сама суть того, что делает человека по-настоящему живым. Тревога накатила с новой силой. Не выдержав, Рене подхватила со стола чашку с чаем и прошла с ней к спрятанному за плотными гардинами окну. Она отодвинула тяжелую ткань и выглянула на улицу. Снаружи творилась суета. Все было приведено в движение. Гвардейцы с факелами патрулировали периметр, постоянно перемещаясь и громко переговариваясь между собой. У крыльца их собралась целая дюжина, они перекрывали подступы к парадным дверям. Еще пятеро забрались на стенки бассейна большого прямоугольного фонтана прямо перед главным входом, звуки падающей воды которого Рене, видимо, и услышала, когда они въехали на территорию особняка. Солдаты вглядывались в темноту с возвышенности, их мушкеты были наготове. Девушку передернуло. Она сделала еще один глоток чая, наблюдая за происходящим. Луна вновь спряталась за тучами. С неба начали падать крупные капли дождя. Биться в окна. Рене вспомнила холодный ноябрь четырехлетней давности. Слякоть, дождь, сырость. Ей было шестнадцать. Неделю назад они съехали от троюродного дяди ее отца после того, как он больше двух месяцев на почти каждодневной основе тонко, а иногда и весьма толсто намекал им, что их проживание с ним уж слишком затянулось. У Рене закончился запас отговорок, отец тоже не смог придумать ничего дельного, и в конце концов девушка объявила уже почти отчаявшемуся выгнать их по-хорошему родственнику, что они возвращаются в свое имение в Париже. Рене улыбалась и бойко рассказывала, как она уже соскучилась по своей комнате с видом на розовый сад. На самом же деле им с отцом предстояло провести следующие четыре недели в тесной комнате захудалого, промерзлого постоялого двора на окраине столицы. Девушка отдала за комнату половину средств, что ей удалось наскрести на протяжении последнего года. От сквозняка, залетающего из маленького узкого окна и многочисленных щелей, сырого холодного белья на дряхлых кроватях и слишком легкой, как для такого времени года, одежды отец изнемог. У него начались жар и лихорадка. Он угасал, стал абсолютно беспомощным. Рене пришлось все делать самой. Самой писать сестре своей матери. Самой придумывать новую душещипательную историю. Она слезно описывала ужасную хворь, которая ходила по Парижу и уже забрала жизни многих уважаемых и богатых людей. Изливала тот ужас и страх, который бы почувствовала, лишись она еще и отца. Молила тетю приютить их на время в своей деревне, пока эпидемия не покинет богатые районы. Девушка с замиранием сердца ждала ответного письма, отпаивая отца настойками и чаями, добывая на последние деньги хоть какую-то еду. Она часами не отходила от его постели и ухаживала за ним. Иногда ей везло — при очередной вылазке на рынок удавалось подрезать кошелек у зазевавшегося купца или стащить оставленный без присмотра ридикюль знатной дамы. Она сбывала краденое в проверенном за года ломбарде, выторговывая достаточно средств, чтобы протянуть еще несколько дней. Когда девушка из последних сил затаскивала ослабевшего отца в конный экипаж, что должен был довести их до имения тети Сюзанны, которая в приступе сердобольности разрешила им жить с ней столько, сколько будет нужно, Рене была уже на грани нервного срыва. Отец полулежал на мягких сидениях и смотрел на нее с нежностью и благодарностью, несмотря на то, что его нещадно знобило, а лицо было бледнее пергамента, и девушка знала, что будет продолжать делать все возможное, чтобы он выжил и чтобы выжить самой. Но когда отец погрузился в тревожную, поверхностную дрему, укаченный скрипом колес и стуком лошадиных подков о брусчатку, Рене тихо глотала катящиеся по щекам слезы. Часть ее предательски мечтала о времени, когда ей не придется ничего решать. Когда от нее никто и ничего не будет требовать. Ничего просить. Когда можно будет просто отдаться течению времени и судьбы, забыв обо всех обязательствах. Она и не догадывалась, что исполнение ее неозвученных, но вполне осознанных желаний станет причиной такой неимоверной боли и терзаний. Александр был тем самым человеком. Он ни в чем и ни в ком не нуждался. Он был словно остров — самодостаточный и независимый. Он был крепостью, которая никому не позволяла по-настоящему взойти на ее стены и пересечь вырытый вокруг нее ров. Она вспоминала о том, как он вел себя, как держал себя — в коридорах Версаля, на улицах Парижа, в Гильдии Воров, в богом забытом кабаке в трущобах, с пулевым ранением в плече — со стальным, непоколебимым спокойствием и несгибаемой выдержкой, которые почти пугали. Было в этом что-то не совсем правильное, не совсем человеческое. Александр лавировал между хитросплетений политических маневров и пробирался сквозь жернова власти с упорством убежденного одиночки, никогда не опираясь на других, никогда не показывая трещину в своей броне. Он был человеком, построившим свою жизнь на фундаменте дисциплины и смирения — его сила воли и самообладание создавали барьер, который мало кто мог преодолеть. Сколько бы раз он ни терял самоконтроль, как бы страстно ни целовал ее в карете, лабиринте, темноте тайного прохода или ее комнаты, сколько бы моментов своей уязвимости ни дарил ей, сколько бы ни промолвил искренних, до безумия откровенных слов, которые даже год назад она от него никогда бы не посмела ни просить, ни ожидать, часть его всегда будет оторвана, всегда будет скрыта за замками и засовами, к которым, возможно, не сохранилось ключей и у него самого. Даже сейчас, когда он вопреки себе, запустил ее в свою жизнь, дал ей возможность не только прикоснуться к своей тьме, но и остаться в ней, пустить там корни — в центре его души, в самом беспросветном и тяжелом мраке, Александр всегда будет один. Он не примет ничего иного, никогда не приоткроет перед ней эту завесу, сколько бы семян граната она не проглотила, чтобы пробраться туда. Это то, с чем он должен был справиться самостоятельно. Его личная битва. Его откровение. Его Апокалипсис. Возможно, мифы недоговаривали. Весну приносили не только дуальность Персефоны, не только ее принадлежность к царству мертвых и живых одновременно, но и желание самого Аида оградить ее от полной тьмы, царящей в его мире, чтобы таким образом сберечь в юной богине огонь, который не давал погаснуть ей самой и помогал поддерживать пламя в хозяине царства мертвых. — Лучше не стойте возле окон, мадемуазель. Сзади раздался тихий знакомый голос. Рене обернулась через плечо, продолжая греть раненные ладони о теперь уже чуть теплый фарфор чашки. В арке, на пороге комнаты стоял Клови. В руках он все еще держал мушкет. Девушка так погрузилась в свои размышления, что даже не услышала его шагов. Парень одарил ее еще одним колким недоверчивым взглядом и прошел к камину, устало опускаясь на кресло напротив того, в котором сидела она. — С Коршунами не стоит уповать на случай, — буркнул он, достав из кармана небольшой кусок ткани и принявшись протирать дуло своего оружия. — Черт знает, что они могут выкинуть. Девушка непроизвольно выдохнула. Почему-то слышать в тишине еще один голос, пусть и не самый дружелюбный, было приятно. Это успокаивало, вырывало из лап странной, меланхоличной, почти эфемерной реальности. Девушка прошла к парню и тоже села у камина. Плечи Клови заметно напряглись, он стрельнул в нее еще одним тяжелым взглядом. — Не беспокойтесь, месье Боден, — Рене нашла в себе силы улыбнуться. — Я не кинусь на вас с ножом. Или на кого бы то ни было в этом доме. Например, на месье Бонтана. Чтобы подтвердить свои слова, она достала кинжал из кармана и, бережно держа его за лезвие, положила на стол с едой, отделявший ее от собеседника. Затем девушка аккуратно подтолкнула оружие в его сторону, чтобы оно оказалось ближе к Клови, чем к ней. Ей хотелось, чтобы месье Боден продолжал говорить. Чтобы хоть кто-то вырывал ее из объятий тишины. Так было легче. Так удавалось хоть немного отвлечься от своего сводящего с ума бездействия. Парень задержал взгляд на лезвии кинжала, которое сейчас отражало языки пламени, а затем поднял глаза на Рене. В них все еще сквозило недоверие, но уголки его губ чуть приподнялись. — Хвала Деве Марии! — выпалил он, а после хмыкнул и покачал головой. — Я очень хорошо дерусь на ножах, мадемуазель. Мне не хотелось бы потом объяснять месье Бонтану, что я ранил Вас только в целях самообороны. Не думаю, что он вообще дал бы мне возможность объясниться. Месье Боден испытующе посмотрел на нее, и Рене пришлось приложить все силы, чтобы ни единый мускул на ее лице не дрогнул, хотя ей хотелось широко улыбаться. Кажется, что несмотря на все старания Александра скрыть их связь от посторонних, какие-то отголоски правды все равно прорывались наружу. Неконтролируемо. Стихийно. Возможно, их выдавали глаза, возможно, — голос. Возможно, губернатор уже и сам перестал понимать, какие аспекты его поведения выглядели странно или нетипично. Рене не желала подливать масла в огонь. — Я думала, что Вы специализируетесь только на стрельбе, — промолвила девушка, пытаясь звучать как можно более спокойно и отстраненно. Клови подозрительно прищурился и чуть было не выпустил оружие из рук. — Откуда Вы?... — он осекся. — С чего Вы взяли? — Месье Бонтан рассказал, — Рене пожала плечами, давая понять, что желание губернатора поделиться с ней этой информацией ничего особо не значило и ни о чем не говорило. Месье Бодена это, впрочем, не убедило. Парень продолжал недоверчиво смотреть на нее. Его брови были нахмурены, руки все еще механически и бездумно протирали дуло мушкета. Теперь он делал это вслепую, его взгляд был устремлен на Рене. Девушка в замешательстве наблюдала за его реакцией. — Надо же..., — наконец, протянул парень, вновь опустив голову, его губы изогнулись в ухмылке. — А мне месье Бонтан говорит, что это я не умею держать язык за зубами. Клови отложил мушкет на пол, растерянно почесал шрам на брови большим пальцем и повернулся всем телом к огню, протягивая к нему руки. Рене застыла, следя за его профилем, сережка в ухе парня блеснула в ярком пламени камина. Кажется, один из шпионов Александра находил весьма странным, что губернатор будет делиться с кем-то информацией о жизни своих подчиненных. У девушки неприятно засосало под ложечкой от осознания, что в своей попытке отвести внимание от своей особой связи с Александром, она лишь ее подтвердила. Молчание затягивалось. Стало неловким. Рене внезапно поняла, что тишина ее пугает. — Вы правильно делаете, — прошептала девушка, прежде, чем успела подумать. Видимо, ее отчаянное желание вернуть звук в стены особняка стало совсем непреодолимым. Клови повернулся к ней и удивленно склонил голову, приподняв бровь. — Правильно делаете, что не доверяете неизвестной женщине с кинжалом в темной подворотне, — быстро пояснила Рене, пристально глядя на огонь камина. Она оперлась локтями на колени, слегка поморщившись, когда зацепила особо неприятную ссадину. Девушка сделала еще один глоток чая, чувствуя на себе взгляд месье Бодена. — Я думал, что Вы будете с ним, — тихо промолвил он, и в его голосе неодобрение странным образом соединилось с грустью. — Он не захотел, чтобы я присутствовала, — девушка, не отрываясь, смотрела на огонь. По сердцу резануло, но так привычно, что Рене почти не обратила на это внимания. Ты знаешь, почему он это сделал. Ты все понимаешь. Она тяжело выдохнула. — Разумно, — мрачно выпалил Клови, откинувшись на спинку кресла. — Отрезанные руки выглядят не очень привлекательно. Рене показалось, что ее наотмашь ударили по затылку. Она резко повернулась к парню, даже не пытаясь скрыть ужас на своем лице. Все слова оставили голову. Тело онемело. Месье Боден озвучил мысль, которую она уже какое-то время пыталась похоронить где-то на периферии своего разума. — Вы же не думаете, что..., — с трудом удалось ей выдавить из себя, но голос сорвался. — Все может быть, — Клови поджал губы и отвел взгляд. — Один мой знакомый потерял правую кисть, порезавшись о садовые ножницы. Прежде, чем Рене успела осознать смысл слов месье Бодена, сверху донесся хриплый стон, скорее даже крик, взорвавший и без того напряженную атмосферу комнаты. Далекий, но отчетливо слышимый звук, наполненный мучительной болью, который пронзил девушку до мурашек. Пульс громко стучал в висках, дыхание перехватило, сердце изобразило пируэт. Один. Второй. Третий. Она не сошла с ума. Ей не казалось. Это был Александр. Далекое эхо его страданий отдавалось в стенах гостиной, слишком показательно свидетельствуя о событиях, которые ей было запрещено видеть. Но она их услышала, и этот стон впитался в каждую клетку ее кожи. Рене резко встала, широко распахнутые глаза девушки были устремлены в потолок. Клови замолчал. Его последние слова повисли в воздухе между ними. Он поднял взгляд сначала на Рене, а затем также уставился вверх. В выражении лица парня застыли испуг и волнение. Комната вдруг стала слишком маленькой, стены сомкнулись вокруг них, давили тяжестью немых, подавляемых в себе страхов и отчаянного беспокойства. Они не двигались, прислушиваясь к каждому звуку, даже почти не дышали, но тот одинокий крик так и не повторился. Рене не могла понять, радует ли ее это или пугает еще больше. Неприятные мысли тут же начали лезть в голову. Девушка не вынесла своего бездействия, принявшись нервно вышагивать по комнате. Она вновь обняла себя руками, ища в этом последнюю опору. От собственной беспомощности хотелось взвыть. — Я могу взять пару кусков? — голос Клови долетел до нее словно сквозь плотные слои воды. Рене повернула к парню голову, с трудом фокусируя взгляд на нем. Она тяжело вдыхала и выдыхала воздух. Паника охватывала. Месье Боден, покусывая губы, указывал ладонью на стол с едой. Девушка сглотнула. Кажется, у них были разные способы борьбы с разыгравшимися нервами. — Да, ешьте, — быстро промолвила она, продолжив свои лихорадочные движения по комнате, без всякой траектории или направления. Ее взгляд постоянно бегал — то к огню камина, то к потолку, то к агрессивно жующему Клови. Я бы не хотел прибегать к радикальным решениям. Слова месье Фламбера оглушительно звучали в ее разуме. Ей стало дурно и тогда, когда эта фраза впервые сорвалась с его уст, сейчас же каждая клетка ее тела покрылась слоем льда. Рене не думала, что можно винить себя сильнее, чем раньше, но это оказалось заблуждением. Сейчас обуревающее ее тяжелое липкое чувство стало настолько невыносимым, что девушка едва находила силы дышать. Она и ее эгоистичные желания стали причиной его ранения, его боли, его страданий. Но если Александр потеряет из-за меня руку... Из последних сил сдерживаемые слезы душили. Она корила себя. Секунда за секундой. Мгновение за мгновением. Ее мысли превратились в бурный поток целиком и полностью состоящий лишь из «если бы» и «что если». Что если наша встреча действительно стала его проклятием? С каждой минутой этот вывод казался все более и более правдивым. — Метания не особо Вам помогут, мадемуазель, — подал голос Клови. Рене резко остановилась. Она выдохнула и с нажимом провела руками по лицу — от подбородка до самого лба. Убрала растрепавшиеся волосы за уши. Девушка повернулась к парню. Тот отряхивал с себя багетные крошки. — Я просто не знаю, что еще делать, — честно призналась она. — Попробуйте помолиться, — месье Боден поднял на нее глаза. — Мне помогало, когда я ждал отца с войны. Девушка подошла к своему креслу и устало облокотилась на его спинку. — Ваш отец вернулся? — спросила она. — Да. Невредимым. Рене слегка улыбнулась. Грустно. Горько. Мне так не повезло в свое время, месье Боден. Девушка чуть склонила голову. — У Вас, видимо, есть какой-то очень сильный заступник на небесах. А вот я уже очень давно не молюсь, — прошептала Рене, а потом неожиданно даже для самой себя выпалила. — Но ради него бы попробовала. Девушка застыла, прекрасно понимая, что Александр не похвалил бы ее за такое признание. Клови очень долго и внимательно смотрел на нее. Рене ощутила, как у нее начинают гореть щеки. — Кто Вы ему? — аккуратно поинтересовался парень, подавшись вперед. — Я... Я не знаю, — девушка опустила голову. Единственная. Но она не могла это сказать. Эти слова губернатора могли жить только внутри нее. Только в ее памяти. Но разве «единственных» так яростно и оглушительно выгоняют с глаз долой? Разве «единственных» не хотят видеть рядом в самые тяжелые моменты жизни? Девушка закусила губу. — Наверное, пока что я просто кто-то, — тихо прошептала Рене. — Со стороны Вы не очень напоминаете... просто кого-то, — хмыкнув, тихо промолвил месье Боден. Рене не ответила. Даже не подняла на него глаз. Она кусала губы. Все слишком видно. В том числе для посторонних, почти случайных людей. Все рушится. Девушка начала нервно заламывать пальцы. — Что с Вашими руками? Новый вопрос месье Бодена все-таки заставил ее поднять на него голову. Клови, нахмурившись, смотрел то на ее перевязанную ладонь, то на вторую — окровавленную. — Я выпрыгнула из кареты, — ответила девушка и приподняла подбородок, не совсем понимая, что хочет выразить этим жестом — гордость или неповиновение. — Зачем? На спор, что ли, да? — Клови удивленно приподнял брови. — Глупая затея, скажу я Вам. Я из-за такого пари один раз чуть с головой не расстался. Мы с парнями в деревне залезли на скалу над морем и... Губы Рене неосознанно начали растягиваться в улыбке от такого умилительного и нелепого предположения. Девушка уже в предвкушении начала ждать продолжение истории, но месье Боден не успел завершить свой, без сомнения, увлекательный рассказ. Послышались мягкие шаги и чуть различимый шелест тканей юбки. Взгляд парня упал за спину Рене. Девушка тоже быстро обернулась. В гостиную зашла не знакомая ей доселе служанка. Молодая женщина с кудрявыми каштановыми волосами присела в немного неуверенном, но достаточно изящном реверансе и подняла свои большие округлые глаза на Рене. Служанка вытянула вперед руку, в которой держала брусок мыла и робко начала подзывать ее к себе. Должно быть, это Анетт. Рене уже совсем не удивилась немоте служанки. Девушка твердо кивнула ей, невербально давая той знать, что поняла, куда и зачем она ее зовет. Женщина склонила голову и быстро выскользнула в холл. — Боюсь, мне придется оставить Вас наедине с едой, — промолвила Рене, напоследок повернув голову к Клови. — Доброй ночи, месье Боден. Тот вяло отсалютировал ей в ответ. — Доброй, — с трудом выдавил он, пережевывая ветчину. — Насколько она может быть доброй сейчас. Рене лишь грустно улыбнулась, осознавая, что парень совершенно прав. К сожалению, правила этикета не придумали прощаний, которые бы соответствовали их теперешней ситуации. Девушка плавно прошла в холл, тело слушалось плохо, конечности казались чугунными. Анетт ждала ее у лестницы. Они начали подниматься, пока не вышли на площадку второго этажа. Здесь было гораздо темнее — лишь в самом конце левого крыла мерцал одинокий источник света. Служанка вела ее к нему, освещая мрак одинокой свечой. Стены коридора были украшены картинами, но большинство из них также оказалось затянуто плотной светлой тканью. Анетт подвела девушку к открытой двери. Из нее лилось мягкое теплое освещение. Служанка отступила вправо, пропуская Рене вперед. Она зашла в просторную спальную комнату, которая так разительно отличалась от всех остальных помещений особняка, которые ей к этому моменту удалось увидеть, что девушка непроизвольно удивленно выдохнула. Они словно оказались в совершенно другом доме, где холодная величественность гостиной и холла уступила место уюту и легкости — ласкающим, успокаивающим. Светло-голубые стены, множество украшений, декора, деталей. Во всем чувствовался индивидуальный подход, повышенное внимании к деталям, бережность, продуманность. Трепет. На столах стояли вазы со свежими полевыми цветами — их яркие краски оживляли приглушенные тона комнаты. Воздух благоухал их ароматом. В камине ярко горел огонь, поленья и угли приятно трещали. Повсюду мерцали свечи. Рене вдохнула полной грудью. Казалось, что яростное движение ее мыслей и нервная скованность в теле немного отступают. Эта комната выглядела как убежище — место, где можно было отбросить мрачное напряжение, царившее в остальном доме. Посреди спальни, на полу стояли две большие медные емкости с водой, возле них — небольшая табуретка, на которой лежало несколько заготовленных губок. Рене не нужны были ни вербальные, ни невербальные указания, чтобы понять — нужно подойти именно туда. За спиной послышался легкий щелчок закрывшейся двери. Девушка обернулась к служанке. Та приблизилась и вопросительно приподняла брови, неуверенно протянув к ней руки. Рене кивнула. Анетт начала медленно снимать с нее одежду и обувь осторожными, отработанными движениями. Мокрый сюртук, разодранное грязное, измазанное кровью платье, нижнюю сорочку, которая была не в лучшем состоянии. Холодный воздух комнаты окутал кожу, вызвав на ней мириады мурашек. Служанка отошла, чтобы сложить одежду на широком кресле, обтянутом сапфировым бархатом. Рене видела свое обнаженное отражение в большом зеркале напротив. Яркие красные царапины и ссадины контрастировали на фоне фарфоровой белизны ее кожи, колени были разбиты, огромный синяк на бедре отливал неприятной синевой. Анетт смочила брусок мыла в воде и щедро натерла им мягкую губку. Рене ступила в медную емкость, вода доходила ей до половины голени. Она приятно ласкала ноги теплотой. Служанка принялась протирать кожу девушки, двигаясь сверху вниз. Ранки пекло и пощипывало, несмотря на все старания женщины, но прикосновение деликатного влажного материала приносило некое успокоение. После каждой ссадины, служанка промывала губку во второй емкости, чтобы вода из первой оставалась как можно более чистой, и вновь щедро вымазывала ее в мыле. Рене прикрыла веки. Из глубины коридора донеслось далекое, мучительное рычание. Гортанное, полное боли. И вновь у нее не было никаких сомнений. Ошибки быть не могло. Этот звук тоже принадлежал Александру. Он прорезал тишину комнаты, нарушив кратковременный покой, в котором Рене оказалась. Девушка вздрогнула, ее тело инстинктивно напряглось. Она почти ощущала интенсивность его страдания в этом отдаленном хриплом рыке, боясь даже представить, что могло его вызвать. Страшась даже думать об этом. Анетт приостановилась, подняв на нее испуганные глаза. Она виновато сложила руки на груди, видимо думая, что причинила ей дискомфорт своим излишне интенсивным касанием. Рене смотрела на нее и понимала, что в ее взгляде сейчас застыли ужас и зависть. За первым рыком послышался второй. Затем третий. Звуки не прекращались. Но Анетт ничего из этого не слышала. Она не понимала до конца, что происходит. Не была невольным слушателем этой непроходящей чужой агонии. Служанка продолжала виновато смотреть на нее. Рене покачала головой. Она быстро дотронулась до своих ушей, потом указала рукой на дверь в коридор, а затем на свое горло, приоткрыв рот. На лице Анетт появилось не то догадка, не то и вовсе осознание. Ее лицо стало грустным. Она опустила руку над сердцем, а затем сложила две ладони вместе перед грудью. Возможно, женщина говорила, что будет молиться за здоровье Александра. Рене лишь кивнула. Анетт вернулась к своим обязанностям, двигаясь так же быстро и четко, как и раньше. Девушка вновь закрыла глаза, пытаясь отгородиться от звуков, которые все продолжались и продолжались. Ее сердце не выдерживало, стучало громко и натужно. Она не поняла, в какой момент по щекам начали катиться слезы. Рычание. Рычание. Непрекращающееся рычание. Вязкие звуки борьбы Александра с собственной плотью проникали в самые глубокие слои ее сознания. Жестокая реальность положения кромсала ее душу с не менее неумолимой свирепостью. Он, всегда такой сильный, такой непоколебимый, такой стойкий, подвергался сейчас немыслимым испытаниям, а она была низведена до роли беспомощного стороннего свидетеля, которому пытались залечить собственные, совершенно смешные на фоне глубины его агонии, раны. Рычания наполняли ее сознание, пока не остались единственными обитателями разума. Рене жаждала быть рядом с ним. Несмотря на весь ужас, который охватывал ее от одного лишь звука, она хотела быть там. Сейчас девушка это чувствовала так ярко и так остро. Она хотела держать его за руку. Утирать холодный пот с его лба. Хотела, чтобы его мучение как можно быстрее закончилось. Минуты утекали. Звуки оборвались так же резко, как и начались. Наступившая тишина казалась неестественной — не более, чем иллюзией. У Рене уже закончились слезы. Было ощущение, что за сегодня она выплакала свой годовой запас. Анетт стирала с ее тела последние остатки мыла. Раны по-прежнему пощипывали, но девушке было даже стыдно обращать внимание на свою боль. Она казалась несерьезной, поверхностной, не имеющей никакого значения. Отложив губку и мыло на табуретку, служанка быстро потянулась за большим хлопковым полотенцем цвета слоновой кости. Анетт накинула его на плечи девушки. Рене безразлично завернулась в мягкую, чуть ли не плюшевую ткань. Она дрожала. Девушка обернулась к кровати и прошла к ней на негнущихся ногах, села и растерянно уставилась в одну точку, почти не замечая, как служанка проследовала к большому элегантному резному гардеробу. Женщина открыла его, дверцы издали слабый скрип. Тишина продолжала укутывать. Рене еще плотнее зажала полотенце вокруг себя. Анетт вернулась к ней и бережно выложила рядом с девушкой на кровати белоснежную ночную сорочку и лазурный халат из струящегося переливающегося на свету шелка. Служанка отошла на несколько шагов назад и вопросительно приподняла брови, указывая на одежду ладонью. Рене медленно покачала головой из стороны в сторону. Женщина понимающе кивнула и поклонилась. Она вернулась к емкостям с водой и начала выносить их из комнаты в коридор. Следом настала очередь табуретки. Дверь за Анетт закрылась в последний раз. Несколько минут Рене просто сидела, охваченная прострацией и безразличием. Ее тело было блаженно чистым, но болело и стонало почти так же, как и раньше, если не хуже. Устало проведя ладонью по лицу, она еще раз окинула взглядом комнату. Картины в изящных рамках, вазы, полевые цветы. Благоухающие, недавно собранные. Их красота заставила ее слабо улыбнуться. На стене висело небольшое распятие. Совсем простое, скромное, неприметное — без украшений и без особых изысков. Девушка сглотнула. Она перевела взор на оставленную для нее одежду. Рене медленно встала на ноги и подняла ночную сорочку с кровати. Пробежалась пальцами по ее нежному материалу. Не дав себе возможности передумать, девушка накинула ее на свое все еще немного влажное тело. Сорочка была заметно длиннее ее роста, подол изделия опал на пол в несколько слоев. Рене облачилась в лежащий рядом халат. Он тоже был больше как минимум на два размера, но его шелковая ткань холодила и успокаивала кожу — казалось, что даже немного притупляла боль. Кутаясь в гладкий материал, чувствуя засасывающую тяжесть в сердце, она подошла к распятию и осторожно опустилась перед ним. Рене почти не почувствовала боли, когда ее окровавленные коленные чашечки коснулись пола. Девушка сцепила руки и подняла глаза к образу Христа. Сглотнула большой комок в горле. Мысли путались. Она пыталась вспомнить, как правильно молиться. — Отец Всемогущий, сущий на Небесах, прошу, услышь слова моего сердца, отягощенного тревогой и печалью, — шептала Рене, еле слышно, будто бы учась говорить заново. — Прошли годы. Годы, наполненные молчанием, когда мой голос забыл мелодию веры. Но сегодня, посреди боли и отчаяния, я возвращаюсь к Тебе — потерянное дитя, ищущая силы Твоей благодати. Девушка зажмурилась. Закусила губу. Она чувствовала себя неловко, некомфортно. Словно самозванка, которая пытается прикоснуться к чему-то, что уже давно ей недоступно. Рене старалась подобрать слова. — Молю Тебя, в безграничном милосердии Своем обрати взор на Александра, его душу, охваченную страданием и болью, — она распахнула глаза. — Ты, исцеляющий все недуги, возложи на него Свою заботливую руку. В час нужды будь ему крепостью, будь ему утешением. Как Ты понес крест, помоги и ему преодолеть это испытание. Благослови его, Господи, силой, чтобы выстоять, мужеством, чтобы встретить завтрашний день. Укрой его в любви Своей, огради от дальнейших бед и направь на путь излечения и покоя. Рене тяжело выдохнула и вдохнула. Голос дрожал, как и все тело. Проглотив еще один комок в горле, она продолжила. — Господи, я молюсь не только о его теле, но и о его духе. Об утешении, которое можешь даровать только Ты. В самые мрачные минуты дай ему почувствовать Твое присутствие, дай ему знать, что он не покинут. Освети его путь светом Своим, проведи его сквозь эту бурю к более спокойным берегам. Рене на несколько секунд замолчала. Ее глаза не отрывались от распятия. Она вспоминала, как сидела так же — на коленях, в темноте своей комнаты в детстве и молилась о здоровье матери. День за днем. Все отчаяннее и отчаяннее. Никто ее не услышал. Никто не помог. Возможно, потому что она была слишком жадной. Возможно, потому что, она только просила, не предлагая ничего взамен. Не была готовой на жертвы. Ее губы затряслись. — И если будет на то Твоя святая воля, направь Александра к той жизни, которую он вел до того, как наши судьбы переплелись, — прошептала девушка, ее голос дрожал и срывался. — Если его благополучие лежит на пути, отличном от моего, я подчиняюсь Твоему божественному плану. С сердцем, полным нежности, я ставлю его нужды выше своих собственных желаний, его путь — выше нашего общего пути. Моя любовь к нему глубока и истинна, но если ему было суждено найти счастье, радость, безопасность и свою лучшую жизнь отдельно от меня — я подчиняюсь Твоей мудрости, Господи. Веди его, защищай и благословляй, даже если это означает будущее, в котором я буду лишь воспоминанием. Слезы катились из ее глаз с новой силой. Она не могла понять, как в ней еще хоть что-то могло остаться. Рене заставляла себя не отводить глаз от спокойного блаженного лица Христа. — Да светится имя Твое. Да прибудет царствие Твое, Господи. Да будет воля Твоя и на земле, как на небе. Молю Тебя, с верой и упованием на Твою Божественную волю. Аминь. Она перекрестилась, и буквально в ту же секунду коридоры особняка пронзил еще один полный агонии звук. На этот раз крик. Оглушительный и яростный. Громче и протяжнее всех предыдущих. Рене в ужасе обернулась к двери. Она ждала, но за этой нотой чистого, невыразимого словами отчаяния, ничего более не последовало, как и после первого стона Александра, который они с Клови услышали в гостиной. И Рене вновь боялась представить, свидетельством чего это было. Дрожа, она поднялась на ноги. На ночной сорочке в районе колен остались крупные кровавые разводы, но она их даже не заметила. Закутавшись в халат, девушка медленно прошла к кровати, в таком же состоянии оцепенения опустилась на простыни. Короткие мгновения какого-то иррационального, но такого желанного покоя, на которые она так надеялась, когда стояла перед распятием, так и не настали. Мысли вновь стремительно проносились в голове, как агрессивный рой насекомых. Она не могла их остановить, не могла заставить себя перестать думать. Сомнения. Терзания. Тревоги. Паника. И вопросы, вопросы, вопросы. Зачем Небесам вообще мне помогать? Сейчас Рене ее внезапный порыв казался таким глупым. Она была лгуньей и обманщицей. Воровкой. В ней не было ни добродетели, ни чистоты. Она была эгоисткой. Она сама предавала Людовика и его доверие, настойчиво вынуждая Александра делать то же самое. Зачем Господу помогать ему? Губернатор давно отрекся от него. Он избрал путь, далекий от каких бы то ни было ограничений веры. Его Богом был король — он презрел всех остальных. Александр врал даже чаще, чем она. Совершал ужасные вещи. Убил человека. Зачем небесам помогать нам? Рене так отчаянно стремилась к нему в темноту. Отбрасывала осторожность и чувства других людей, чтобы вновь встретиться с ним в этом мраке. Если бы двор узнал о том, что они творят под покровом ночи и в уединении теней, то на их телах были бы навеки выжжены клейма бесстыдства, разврата и порока. Они прослыли бы грешниками. Если Небеса и существуют, то как я посмела просить об их милости, защите и заступничестве, если сама так далеко сошла с праведного пути? Даже мысль о том, что она, со всеми своими недостатками и ошибками, может взывать к божественной силе о помощи, была почти дерзкой. Рене устало легла, спина коснулась мягких простыней. Девушка в напряжении вглядывалась в голубой балдахин над головой. Она привыкла думать, что Бога нет. Что люди предоставлены лишь сами себе. Каждый ответственен за свою судьбу. Никто больше не в состоянии на что-то повлиять или что-то поменять. Но сейчас девушка не могла сделать ничего. Паника вновь накатывала, в этот раз с утроенной силой. Настоящее казалось невыносимым. Будущее неопределенным. Прошлое — таким прекрасным. Рене закрыла глаза, пытаясь скрыться в нем. Она думала об одном из первых по-настоящему теплых дней в начале весны. Карета плавно катилась по оживающим улицам Парижа, с которых уже разливался сладкий аромат тюльпанов, сирени, нарциссов и ландышей из многочисленных цветочных лавок, перекрывая привычное зловоние столицы. Было свежо, теплый ветер залетал в салон из приоткрытого окна. Пряди волос Рене плавно покачивались. Александр привычно сопровождал девушку назад в особняк отца после ее очередного урока танцев и последовавшего за этим занятия, где они работали над ее навыками шпионажа. Прошло около двух месяцев с тех пор, как они оба сорвались в бальном зале и позволили себе чуть больше, чем было уместно. Слишком рискованные прикосновения, слишком откровенные речи, слишком чувственный танец. Камердинер вновь стал предельно аккуратен — ничего похожего больше не повторялось, но каждый раз, когда ее глаза встречались с его, каждый раз, когда его взгляд ненароком опускался к ее губам, каждый раз, когда он держал ее ладонь чуть дольше, чем было необходимо, помогая выходить из кареты, каждый раз, когда его рука задерживалась на ее талии, будто бы случайно, каждый раз, когда он деланно безразлично заправлял ей за ухо выбившуюся прядь волос, Рене прокручивала эти украденные моменты в бальном зале внутри своего разума. Повторяла про себя его слова. Думала о его касаниях. Сегодня все было еще хуже, чем обычно. Они оттачивали с Александром ее навыки лжи. На протяжении часа с лишним она то врала ему, то говорила правду, а он неустанно и без особого труда отделял одно от другого. Камердинер рассказывал ей, как прислушиваться к телу собеседника, объяснял, как считывать невербальные сигналы. Аккуратно, одним пальцем дотрагивался до лба девушки, ее шеи, плеч, скул, даже губ, указывая на все зажимы, которые ненамеренно выдали очередную ее ложь. От каждого его прикосновения, Рене кидало в жар, низ живота ныл, а бедра непроизвольно сжимались. Сильнее желания, охватившего ее, была только волна плохо контролируемой паники. Ей в очередной раз начинало казаться, что Александр все знает, что он не мог не распознать ту ее ложь, сказанную в полутьме его комнаты в конце лета, если он с такой легкостью и четкостью считывал все остальные. Не мог не заметить, как отчаянно она желала его два месяца назад, когда девушка прижималась к нему в танце. И сегодня камердинер тоже не мог не обратить внимания на то, какими раскрасневшимися были щеки Рене, как сбивалось дыхание, как кожа покрывалась мурашками, стоило ему лишь слегка коснуться ее. Сердце натужно билось, все внутренности сжимало нещадными сильнейшими тисками. Каждая встреча с ним в последнее время заканчивалась в шаге от провала. После их урока Александр стал нетипично тихим. С момента, как они сели в карету, он не проронил ни слова и все время просидел уткнувшись глазами в страницы очередных документов, которые вновь принес с собой в объемной стопке. Что, если он действительно все знает? Почему же тогда он тянет? Рене начала нервно крутить пальцы. Мысли не желали успокаиваться. Если это так, то встречи должны были бы давно закончиться. Это единственный возможный исход. Живот скручивался от волнения. Она кинула беглый взгляд на Александра. Камердинер, чуть нахмурившись, продолжал свое сосредоточенное чтение. Что, если он хочет завершить нашу игру как можно более жестоко и болезненно? Когда я привяжусь к нему еще сильнее? В качестве наказания? Как порицание за мою самонадеянность? Возможно, Александр лишь искал предлог, чтобы объявить об окончании их занятий. Возможно, он собирался сказать об этом, когда они будут прощаться перед воротами ее дома. Возможно, он не скажет вообще ничего, а просто не приедет за ней через неделю. Девушка закусила губу, глядя в окно на яркий пробуждающийся от зимней спячки город и улыбающихся горожан, мимо которых проносился их конный экипаж. Хотела бы она быть такой же беззаботной. Рене начала генерировать в голове слова, которые были бы способны убедить Александра продолжать с ней видеться. Усыпить его подозрения. Возможно, ей нужно было демонстративно завести нового любовника и убедиться, что он об этом узнает. Возможно, это его успокоило бы. Она придумывала десятки сценариев, реплик, вероятностей. Идеи беспорядочно метались в голове. Ей было страшно. — Вы планируете государственный переворот, мадемуазель де Ноай? Рене вздрогнула и резко повернула голову к Александру. Он смотрел на нее, приподняв вверх одну бровь. Документ, в который мужчина был погружен до этого, сейчас покоился на сидении справа от него. Камердинер закинул ногу на ногу и скрестил длинные тонкие пальцы на коленях. Судя по его позе и выражению лица, он наблюдал за ней уже какое-то время, а она этого даже не заметила и не почувствовала. Рене несколько раз моргнула. Уголок губ Александра потянулся вверх. — Ваша реакция начинает меня настораживать, Рене, — мужчина склонил голову набок. — Прошу прощения, месье? — пытаясь нащупать нить разговора, растерянно промолвила девушка. — Вы уже несколько минут смотрите в одну точку, нахмурив брови, словно в глубоких раздумьях, — Александр расслабленно откинулся на спинку сидения, его кривая улыбка стала еще шире. — Интересные мысли? Рене похолодела. Она начала неосознанно теребить ткань платья. Он ведь не мог считать меня настолько тонко? Не мог же? Во рту пересохло, девушка облизала губы. — Я..., — прошептала она, пытаясь придумать хоть какую-то удобоваримую ложь. — Я... — Вы паникуете, Рене. — С чего Вы взяли? — Хотя бы с того, что Вы обычно не запинаетесь при разговорах, — бровь Александра приподнялась еще выше. — Это как раз то, о чем я думала, — выпалила девушка. — О панике. Я недовольна собой. Слова вырвались быстрее, чем она успела дать своим мыслям сформироваться. Рене судорожно пыталась понять, что сказать дальше. Александр подозрительно прищурился и подался чуть вперед корпусом. — Боюсь, я перестал поспевать за Вашими мысленными маневрами, мадемуазель де Ноай, — он пронзительно заглянул в ее глаза. Девушка глубоко вдохнула и откинулась на спинку сидения, так же как и он минуту назад, стараясь мимикрировать под его расслабленную позу. — Вы смогли распознать сегодня каждую мою попытку соврать Вам, — промолвила она, обеспокоенно поджав губы. — Это недопустимо. — Верно, мадемуазель, — улыбка Александра стала понимающей, чуть ли не нежной. — Я ожидаю от Вас гораздо большего. — Это происходит потому, что каждый раз, когда я пытаюсь солгать Вам, то чувствую, что у меня нет права на ошибку. И начинаю паниковать, — призналась она. — Как Вы это преодолеваете? Как Вы сохраняете самообладание под давлением? Оперировать в пространстве полуправды было гораздо легче. Рене говорила совершенно искренне и знала, что даже Александр не сможет распознать фальши ни в ее голосе, ни в ее взгляде. Ей действительно были интересны его методы. Она всерьез хотела узнать ответ. Камердинер продолжал пристально смотреть на девушку. Казалось, что он видел ее насквозь. Наконец, мужчина тихо хмыкнул. — Паника — это естественная реакция нашего разума, мадемуазель, но ее можно контролировать, — промолвил он, его голос был низким и размеренным. — Ключевой момент здесь — это закрепиться в настоящем, не дать своим мыслям разгуляться. Александр наклонился еще сильнее вперед, преодолевая расстояние между ними. Камердинер не отрывал от нее своих серых глаз. — Сосредоточьтесь на чем-то осязаемом, реальном. Это может быть ощущение, звук или даже человек, — мужчина протянул руку, и его пальцы нарочито медленно проскользили по ладони девушки. — Сконцентрируйтесь на тепле прикосновения, на том, как на него реагирует Ваша кожа. Позвольте ему удержать Вас в моменте. Не в Вашей голове. Не в миллионе придуманных Вами сценариев. Не в Ваших страхах. А здесь. Со мной. Рене почувствовала, как от его касания у нее перехватило дыхание. И хоть слова Александра были скорее советами и наставлениями, они звучали странно интимно. Настолько, что по ее позвоночнику пробежала дрожь. Ощущение его пальцев на коже выводило из равновесия. Девушка понимала, что со стороны камердинера это не более, чем демонстрация, простой пример, один из способов помочь ей достичь состояния покоя и сосредоточенности, но ощущалась все неоднозначно. Ей казалось, что Александр балансировал на тонкой грани соблазнения. И делал это сознательно. Сердце бешено заколотилось. — Контролируйте свое дыхание. Делайте медленные, глубокие вдохи, — продолжил мужчина, его голос звучал еще ниже, еще гипнотичнее, соответствуя ритму, с которым вздымалась и опадала ее грудь. — С каждым вдохом представляйте, как вы прогоняете панику, обретаете ясность и баланс. Люди учатся по-разному, Рене, но опыт — лучший учитель. Попробуйте. Он улыбнулся и приложил вторую руку к линии ее ключиц. Дотронулся до них тыльной стороной ладони. Его глаза потемнели. Они словно держали ее в своем плену, заставляя девушку чувствовать, что в этот момент в его мире существует только она. Напряжение нарастало. Она пыталась дышать как можно спокойнее. — Медленнее. Глубже, — не то попросил, не то велел Александр, хрипотца в его тоне стала заметнее. — Еще глубже. Рене подавила неистовую дрожь во всем теле и плотно сжала бедра вместе, пытаясь унять сильнейшую пульсацию между ними. И хотя разумом она понимала, что камердинер говорит о ее дыхании, водоворот мыслей унес ее совсем в другом направлении. В ее сны, в фантазии, во мрак его покоев, на бордовый шелк его простыней. Александр резко отнял руку от ее кисти, и Рене тут же стало на несколько градусов холоднее, но уже через секунду он прикоснулся кончиками пальцев к ее второй ладони. Контакт был едва ощутимым, но ее сознание отозвалось на него яркими искрами. Девушка затаила дыхание и полностью сосредоточилась на двух точках, в которых их тела соединялись, на тепле его кожи. Не отрывая от нее взгляда, Александр чуть приподнял ее правую кисть и переплел их пальцы вместе. — Внимайте своим ощущениям, — промолвил камердинер, его голос лился плотным шелком, большой палец мужчины теперь выводил медленные, целенаправленные круги на ее ладони. — Сосредоточьтесь на них, позвольте им закрепить вас в настоящем. Здесь и сейчас. Дистанция между ними с каждой секундой будто бы становилась все меньше. — Здесь и сейчас, — прошептала Рене, повторяя его слова. Она чувствовала, что ее дыхание замедляется. Пульс начинает приходить в норму. Мысли обретают ясность. — Умница, — он улыбнулся, а ее сердце радостно затрепетало в груди, словно птица, которую выпустили из клетки. Карета вошла в поворот, и от этого движения Рене слегка покачнулась вперед, в сторону Александра. Рука камердинера, чуть зацепив ее грудь, опустилась вниз и мягко легла на ее талию. Он удержал девушку на месте. Она с трудом подавила стон. Прикосновение было мимолетным, но его хватило, чтобы по ее телу прокатилась волна возбуждения. Ритм их дыхания, казалось, синхронизировался. Взгляд Александра не покидал ее, его глаза были прикованы к ее лицу. Крепкая незримая нить связывала их, не давала разжать ладони. Как и тогда, во время их совместного танца. Энергия, которая в тот момент их окутывала, была очень сильной, очень темной. Сырой и первобытной. Это не было простое невинное взаимодействие между ментором и его ученицей. Между покровителем и протеже. Между коллегами или даже друзьями. Они оба это понимали. И, кажется, впервые в тот момент, Рене осознала, что Александр не хочет прекращать играть с ней в эту странную игру, несмотря на то, что их совместное негласное соглашение об избегании уже трещало по всем швам. Воспоминание рассеивалось. Девушка вновь видела перед глазами голубизну балдахина кровати. Стояла неестественная тишина. Рене сделала глубокий вдох, сосредоточившись на ощущении воздуха, который наполнял ее легкие, очистила свою голову от посторонних мыслей, пыталась привязать себя к настоящему. Здесь и сейчас. Как и учил ее Александр. Она положила руки на живот, сцепила кисти — так, словно вновь собралась молиться. Переплела свои пальцы так же, как с его — тогда, в карете. Нащупала подушечкой ту же точку, которую он гладил тем весенним днем. Принялась описывать на своей коже круговые движения. Сосредоточиться на Александре было очень легко. Представить его взгляд. Его голос. Его улыбку. Его смех. Его слова. Я жива. Он жив. Сейчас мы в безопасности. Под защитой. Это все, что имеет значение. Ей становилось все легче и легче дышать. Ледяная хватка ужаса начала постепенно ослабевать. Я сделала все, что могла. Столько, сколько он мне позволил. Наверное, я единственная, которой он позволил так много. Губы Рене растянулись в слабой улыбке. Она услышала мягкий, но настойчивый стук в дверь. Девушка резко распахнула глаза и порывисто села на кровати, поправив съехавший с плеч халат и опавшую шлейку ночной сорочки. — Да, — быстро промолвила она. Голос прозвучал хрипло, и Рене слегка откашлялась, пытаясь прочистить горло. Спустя секунду в ее комнату аккуратно заглянул месье Фламбер. За его спиной можно было разглядеть выглядывающую копну кудряшек Анетт. — Мадемуазель, я могу зайти? — мужчина нашел ее глазами и приоткрыл дверь чуть шире, он слегка улыбнулся. — Мне нужно осмотреть Вас. — Конечно, — девушка кивнула и тут же встала, проследовав в центр комнаты. — Входите, пожалуйста. Месье Фламбер слегка поклонился и прошагал внутрь. В руках он держал несколько стеклянных банок и одну большую темно-зеленую бутылку. Он отошел к комоду в углу и начал методично раскладывать емкости на его поверхности. Анетт проследовала за ним, ее руки также были заняты — бинты, ножницы, нити, еще несколько банок со странными смесями. Рене пристально наблюдала за хирургом, пытаясь по его внешнему виду и поведению определить, как прошла операция. На рукавах или одежде месье Фламбера отсутствовали какие бы то ни было видимые следы крови, вел он себя спокойно и уверенно — его движения были четкими и отработанными. Ни единого признака беспокойства. Это вселяло надежду. Он стоял к ней спиной, и она не могла увидеть выражение его лица. Рене ждала. Месье Фламбер повернулся к ней через десяток секунд. — Как он? — тут же выпалила девушка. — Александр. Брови хирурга моментально взметнулись вверх, когда их взгляды встретились, и ей оставалось лишь догадываться, что он увидел в ее глазах. Жажду. Голод. Отчаянье. Надежду. Месье Фламбер поправил очки, выдавая этим жестом, возможно, неловкость, которая овладела им от наблюдения за такой страстной заинтересованностью на ее лице. Скорее всего, он не ожидал подобной реакции от доселе незнакомой для него девушки. Не думал, что ее будет так сильно заботить судьба и здоровье Александра. Тем не менее мужчина быстро взял себя в руки и подошел к ней ближе. — Месье Бонтан уснул. Я зашил его рану, — Гаэль чуть улыбнулся. Он без лишних слов приложил руку ко лбу Рене, чтобы определить температуру тела. Его движение было отточенным, профессиональным, безразличным. Через секунду он отнял ладонь, удовлетворенно кивнув, и внимательно вгляделся в лицо девушки, изучая кожные покровы. — К счастью, пуля прошла по касательной, — продолжил месье Фламбер, не отрываясь от своего занятия. — Кость и большая часть мягких тканей не были повреждены. Чувствительность в руке сохранится. Кровь удалось остановить. Я не заметил видимых признаков инфекции. По крайней мере на данный момент. Мужчина потянулся к ее шее, дотронулся до того места, где бился пульс. Он достал из кармана часы и, глядя на них, сосредоточенно застыл. Лишь его губы слегка двигались, отсчитывая удары ее сердца. Рене заставила себя дождаться, пока хирург закончит, прежде чем задать следующий вопрос, чтобы не мешать. Месье Фламбер вновь довольно кивнул, отводя от нее руку. Девушка тут же открыла рот. — Это значит, что все будет хорошо, месье? — спросила она. — Я ведь правильно понимаю? Ее сердце сейчас забилось очень быстро, и Рене была рада, что Гаэль успел измерить этот ее показатель, когда она еще пребывала в относительном спокойствии. Иначе у него бы появился повод для волнения. Хирург поднял на нее взгляд. — Это значит, что я могу сделать осторожное предположение, — месье Фламбер положил обе руки ей под подбородок и повернул голову девушки сначала влево, а затем вправо. — И оно состоит в том, что месье Бонтан, скорее всего, выйдет из этой передряги лишь с не очень красивым шрамом на плече, хотя я и старался изо всех сил сшить его ровнее. Рене громко выдохнула. Она даже не заметила, что задерживала до этого дыхание. Облегчение нахлынуло на нее, омывало со всех сторон. Слова Гаэля будто бы сняли с ее души тяжелую ношу. Александр не потерял руку. Я не разрушила его жизнь. Не отобрала будущее. Ей хотелось улыбнуться, но воспоминания о болезненном рычании губернатора и полных агонии звуках, которые разносились по всему особняку, все еще стояли в ушах. — Я слышала крики, — выдавила из себя Рене, с трудом уняв дрожь в голосе. — Он страдал. — Он мог бы страдать гораздо меньше, если бы не был таким упрямцем. Гаэль неодобрительно поджал губы. Он отпустил ее лицо и отступил на шаг назад. Девушка вперилась в него испытующим взглядом. — Что Вы имеете в виду? — Месье Бонтан отказался от лауданума, — хирург покачал головой, нахмурившись. Ее сердце, казалось, болезненно стукнулось о ребра. Его резали по живому. Опиум не был безобиден, но он работал. Он действительно помогал. Зачем, Александр? Зачем Вы это делаете с собой? Рене судорожно выдохнула. Девушка не могла понять, как можно было сознательно отказать себе в избавления от боли. Но губернатор упорно продолжал мучить себя, а опосредованно — и ее. — Почему? — неверяще прошептала она. Гаэль несколько секунд помолчал. Его глаза неожиданно заметались по комнате. Он застыл в напряжении, и девушка заметила, что пальцы рук мужчины охватила легкая дрожь. — Месье Бонтан боится рисковать чистотой своего великолепного разума, — наконец, ответил хирург, в его голосе сквозила усталость. — Даже мимолетно. Девушка чуть было нервно не рассмеялась. Он собирается завтра работать. У нее не было сомнений, намерение губернатора было очевидным. Она сжала кулаки, чувствуя, как злость закипает внутри ее души с каждой секундой все сильнее и сильнее. За все в жизни нужно платить. Рене всегда это знала. И Александр сегодня ночью отдал непомерно высокую цену за то, чтобы на следующий день проснуться с кристальной ясностью мышления и лишь некрасивым шрамом на плече. Ее разрывали противоречивые чувства. Ей хотелось ударить его. Хотелось ворваться в его покои и разрыдаться на его груди. Хотелось залить ему лауданум прямо в глотку. Хотелось целовать этот новоприобретенный рубец на его коже хоть всю оставшуюся жизнь. Для нее он будет красив. Как и его хозяин. Всегда. Рене почувствовала новые слезы в уголках глаз. В горле сдавило, и она непроизвольно всхлипнула. Месье Фламбер удивленно на нее посмотрел. Девушка опустила глаза, пытаясь совладать со своими эмоциями. Повисла пауза. — Пожалуйста, пройдите к столу со свечами, мадемуазель Рене. Мне нужно внимательнее осмотреть Ваши раны, — первым нарушил тишину Гаэль, указывая в нужном направлении ладонью. — Прошу прощения, не знаю Вашего полного имени. Александр не успел сообщить. Девушка подняла на него свой взор. Хирург вновь в неловкости поправил очки. Рене чуть улыбнулась. — Де Ноай, — мягко промолвила она, плавно переместившись туда, куда Гаэль просил. — Рене де Ноай. — Рад, наконец-то, познакомиться, как подобает, мадемуазель де Ноай, — мужчина тут же проследовал за ней. — Меня зовут Гаэль Фламбер. Как вы догадались, я врач. Хирург. И управляющий этим особняком. Месье Бонтан бывает тут нечасто. — Это заметно, — прошептала девушка, вспоминая завешанные плотной тканью картины в холле и пустые вазы с цветами в гостиной. Мужчина грустно хмыкнул. Рене остановилась напротив стола со свечами. К ней быстро подошла Анетт и помогла снять лазурный шелковый халат с плеч. Девушка благодарно кивнула ей, и служанка, робко улыбнувшись, отошла и встала возле двери. Месье Фламбер же, напротив, обойдя Рене, остановился перед ней. Он молча протянул вперед руку, и девушка, без труда поняв его намерения, подала ему свою кисть. Гаэль внимательно осмотрел ее кровавые костяшки и содранную кожу на ладонях. Он тщательно прощупал каждый палец, проверяя, нет ли признаков вывиха или перелома. То же самое проделал с запястьем. — Наверное, это не самое уютное или радушное имение, в котором Вам доводилось бывать, — промолвил Гаэль внимательно продвигаясь глазами вверх по ее руке. — Мне жаль. К этому дому Александр относится скорее как к перевалочной базе. Девушка обвела глазами спальню. Она светилась жизнью — мягкой, ласкающей, светлой энергией. Ни единая картина не была прикрыта тканью. Спокойные натюрморты, эфемерные пейзажи. Воздушность и утонченность в оттенках голубого и синего. И цветы. Десятки, а может и сотни цветов. Нарциссы, ирисы, лютики, георгины, маргаритки, васильки, астры. В комнате пахло летним полем. Если закрыть глаза, можно было бы подумать, что находишься именно там. Не в помещении. Не в столице. Не в городе. — В этой комнате достаточно уютно, — тихо промолвила Рене, ее душа почему-то была овита светлой грустью. — Да, но она такая единственная в доме. Гаэль, не поднимая головы, изучал ее синяки на предплечье и локтях. Его пальцы обводили края каждой отметины, прикосновения были максимально аккуратными. Он поступательными движениями пальпировал ее кожу, периодически останавливаясь, чтобы уделить особое внимание суставам и костям. — В этой комнате кто-то живет? — спросила девушка, почему-то затаив дыхание. Месье Фламбер на секунду застыл, и Рене была почти уверена, что услышала, как его горло покинул сдавленный выдох. Она удивленно посмотрела на хирурга. Тот медленно выпустил ее правую руку и поднял на нее глаза. В них поселилась невыразимая грусть. — Нет, — он коротко качнул головой в отрицании. — Раньше эта спальня принадлежала Маргарите... Мужчина резко осекся. Его взгляд метнулся в сторону, и он тяжело сглотнул. Гаэлю потребовалось несколько секунд, чтобы снова возвратить свое внимание к Рене. Его лицо вновь было спокойно. Он даже смог слегка улыбнуться. — Я имел в виду, мадам Бонтан, — исправился хирург. — Матери Александра. Рене застыла. Губернатор крайне редко говорил о своей семье. За год их знакомства он лишь раз обмолвился об отце. И, кажется, пожалел об этом. Но даже тех полуслучайных неосторожных предложений, полных плохо прикрытой уязвимости и почти нескрываемой злости, было достаточно для девушки, чтобы получить хоть какое-то представление об этом человеке. Про мать Александр не говорил ни разу. Ни случайно, ни ненароком, ни мимолетом. Ни единого слова, никакого упоминания. Словно ее не было или словно знания о ней были настолько священны для губернатора, что он не желал ни для кого предоставлять к ним доступ. Гаэль поднял вторую ладонь девушки и аккуратно развязал шейный платок Александра, которым была затянута ее кожа. Он начал повторять все те же действия, что уже проделал с первой рукой. Рене вновь осмотрела пространство. Комната теперь ощущалась не просто убежищем, но святилищем. В ней чувствовалось любовь. Желание сохранить и приумножить красоту. Преданность. И какая-то засасывающая невыразимая тоска. Девушка поняла, что у нее ноет сердце и сама не могла определить, почему. — Спальня выглядит так, будто ее хозяйка вышла на несколько часов в город и вскоре вернется. Фраза вырвалась стихийно, и Рене почти сразу мысленно отругала себя, что озвучила ее. Пальцы месье Фламбера напряглись. Он слишком сильно нажал на один из ее синяков. Девушка поморщилась, но смолчала. Хирург кинул на нее секундный извиняющийся взгляд, и в нем она успела заметить глубокое томление и что-то очень сильно напоминающее вину. — К сожалению, этого никогда не произойдет, мадемуазель де Ноай, — чуть слышно промолвил Гаэль. — Но думаю, месье Бонтан и хотел достичь того эффекта, о котором Вы говорите. Месье Фламбер закончил инспектировать ее руки и поднял голову. Его умные внимательные глаза за толстыми стеклами круглых очков тоже обвели покои. Казалось, что он сразу перенесся в другое время. В другой мир. — Александр дал распоряжение поддерживать в этой комнате жизнь, — мужчина указал рукой на многочисленные вазы, в его голосе прозвучала нотка ностальгии. — Просил, чтобы в ней каждый день стояли цветы. Мадам Бонтан очень любила лютики, ирисы и маргаритки. Гаэль слегка рассмеялся и мягко покачал головой. — Конечно, как можно было их не любить с таким именем? — он потупил взгляд и закусил щеку. — Маргарита. Месье Фламбер вновь промолвил имя матери Александра с такой нежностью, с таким благоговением, что сердце Рене пропустило удар. Все было как на ладони. Кажется, хирург и не пытался этого скрывать. Или просто не умел. В конце концов, далеко не все люди были прирожденными лжецами, как она или Александр. То, как Гаэль говорил о мадам Бонтан, какие эмоции окрашивали его слова — в его интонации было несравненно больше, чем простое проявление дружеской привязанности или уважения к хозяйке дома. В его речах была глубина, намек на недосказанную историю, на чувства, которые, возможно, вынашивались годами, но так и не были озвучены. Постоянное неустанное подношение лютиков и маргариток в эту комнату стало для Гаэля не просто исполнением просьбы Александра — это было его собственное желание, дань его памяти женщине, которая жила здесь, молчаливое свидетельство невысказанных чувств. Взгляд Рене продолжал метаться по комнате. Каждая ваза, каждый цветок были символом тихой преданности Гаэля, которая, возможно, была односторонней, а возможно, и слишком запоздалой. Девушка облизала губы и тяжело сглотнула. — Тот букет в углу я собрал самостоятельно, — все еще заставляя себя улыбаться, месье Фламбер указал рукой на цветы, украшающие прикроватную тумбочку. Он словно подтвердил ее мысли. Рене вгляделась в бутоны. Композиция была прекрасна в своей простоте: лютики, ирисы и маргаритки вперемешку с несколькими веточками зелени. Они были перевязаны голубой лентой. Каждый цветок, казалось, был подобран с особой тщательностью. Девушка повернула голову к хирургу. Он смотрел на цветы, не отрываясь. В его глазах застыли грусть и меланхолия. — Вы хорошо знали ее? — негромко спросила Рене, в ее голосе прозвучало лишь легкое уважительное любопытство. — Мадам Бонтан? Она пыталась действовать осторожно, чувствуя деликатность вопроса, хрупкость этих воспоминаний для месье Фламбера. Его взгляд то блуждал, то застревал на одной точке, но казалось, что он почти не видит ничего вокруг. Хирург был погружен в свои мысли. — Да, я знал ее, — наконец ответил Гаэль, и голос мужчины стал тихим отражением его внутреннего смятения. — Настолько хорошо, насколько было уместно. Она была исключительной женщиной. Полной гармонии, полной изящества. Для меня было честью быть в ее присутствии. Называть себя ее другом. Слова были произнесены с невозможным трепетом. Но не только. Было что-то еще — что-то менее светлое, что-то трагичное, что-то щемящее. Сожаление. Извинение. Мольба о прощении. В его глазах вновь промелькнул, теперь еще более ярко, намек на вину, полушепот о жизни, которая могла бы быть, но так никогда и не настала. — Букет прекрасен, месье Фламбер, — мягко промолвила Рене. И хоть в ее груди стоял плотный зажим, девушка была совершенно искренна в своей оценке. Она чувствовала что-то общее с хирургом. В этой скрытности, в замалчивании, в сдержанности. Гаэль носил свои чувства в тишине. В тайне. Возможно, годами. Он был бескорыстен в них. Они не убили его и, кажется, даже сделали лучше. Это возможно — скрываться вечно. Рене закусила губу. Несмотря на все сходство, она не была уверена, что смогла бы так же. — Благодарю, мадемуазель, — в глазах месье Фламбера на секунду промелькнуло удивление, словно он не ожидал, что его старания оценят, но очень скоро оно вновь посерьезнило. — Но простите, я слишком отвлекся. Продолжим. Он прочистил горло, вновь простодушно выдавая этим свою неловкость и смущение. Рене послушно распрямилась и опустила руки по бокам. Гаэль положил ладони на ее плечи, сохраняя уважительную дистанцию. — Сообщите мне, если в какой-то момент почувствуете дискомфорт или боль, — мягко промолвил он. Рене кивнула. Месье Фламбер возобновил осмотр, его прикосновения были клинически выверенными и методичными. Сначала он проверил ее плечи, осторожно прощупывая их на предмет вывихов и смещений. Он двигался уверенно и достаточно твердо, но в то же время осторожно, стараясь не оказывать слишком сильного давления. Рене держала взгляд на точке, расположенной чуть выше его плеча. Тишина вновь начала давить на нее. — Вы живете здесь, месье? — спросила девушка, стремясь вернуть звук в комнату. — Нет. Я ночую в особняке, только когда месье Бонтан приезжает по делам в столицу, — ответил Гаэль, его брови были плотно сведены в сосредоточении. — В обычное же время прихожу сюда лишь несколько раз в неделю, чтобы выдать распоряжения и удостовериться, что все в порядке. Сейчас в этом доме постоянно живут только слуги. Я сам придумал язык жестов, с помощью которых общаюсь с ними. Большинство из этих мужчин и женщин я знал еще детьми, когда юнцом набирался практики в приюте для сирот при аббатстве Святого Венсана в Санлисе. Месье Фламбер начал инспектировать ее ключицы и ребра. Он слегка надавливал на торс девушки то в одном, то в другом месте, все его действия были продуманными. Гаэль четко целил в нужную точку. Рене медленно дышала. Хирург попросил ее слегка выгнуть грудь, проверяя, нет ли болевых ощущений, не чувствует ли она какого-либо сопротивления, которое могло бы свидетельствовать о более глубоком повреждении тканей. — Повернитесь спиной, пожалуйста, мадемуазель де Ноай, — мягко промолвил мужчина. Девушка повиновалась. Она перекинула волосы через плечо, чтобы они не закрывали хирургу обзор. Пальцы месье Фламбера аккуратно продвигались вниз по позвоночнику и мышцам вокруг него. — Почему Вы не хотите жить здесь? — промолвила Рене, чуть повернув голову к мужчине. — Месье Бонтан посчитал это небезопасным для меня, мадемуазель, — отвлеченно ответил Гаэль, чуть пожав плечами. — Я семейный человек. У меня есть жена. Дети. Да, и им было бы тяжело вынести атмосферу, которая царит здесь. Эту абсолютную тишину. Однажды я пришел сюда с моим самым младшим. Он испугался слуг. Слишком юн еще. Не понимает, почему те так себя ведут. Рене чуть улыбнулась и склонила голову. Она могла понять его сына. Первые несколько минут прислуга вызывала тревогу даже у нее. Рука Гаэля легла на бедренную кость девушки. Она непроизвольно вздрогнула и с трудом подавила болезненный вскрик, позволив себе издать лишь громкое шипение. Неожиданный всплеск резкого жжения застал ее врасплох, и Рене с трудом сохранила контроль над собой и своими реакциями. Месье Фламбер быстро убрал ладонь, озабоченность проступила на его лице. — Больно? — в голосе Гаэля прозвучало волнение, профессиональная манера его речи и поведения стала более напряженной, врач нахмурился. — Позволите приподнять Вашу ночную сорочку, мадемуазель? Он вопросительно посмотрел на девушку, его тон был уважителен, но настойчив. Рене, поджав губы, кивнула. Подчеркнуто безразлично и отстраненно, месье Фламбер начал задирать подол ее ночной сорочки, оголяя ноги, ягодицы и бедра. Его глаза были сфокусированы только на поставленной задаче, а лицо выражало исключительно клиническую сосредоточенность. Несмотря на все старания хирурга, Рене было некомфортно. Она привыкла обнажать свое тело по совсем другим причинам. Девушка сжала руки перед собой в замок, словно ненамеренно пытаясь прикрыть себя с другой стороны. — Вы давно работаете на Александра? — спросила Рене, пытаясь отвлечься. — Семь лет. Но до этого я долгое время был ассистентом Жан-Батиста Бонтана, — Гаэль внимательно всмотрелся в огромный темный синяк, который расцвел на ее коже, его края окрасились в пурпурные и желтые тона. — Александр пожелал видеть меня в качестве личного врача, когда перенял должность после смерти своего отца. Месье Фламбер обеспокоенно прищурился, продолжая детально разглядывать синеву гематомы, ее радиус и мелкие поврежденные капилляры. Хирург слегка прощупал область вокруг, стараясь прикасаться к девушке максимально мягко, чтобы не причинить дополнительной боли. Но все же ему приходилось сжимать окружающие ткани, продавливать мышцы. Деликатность была лишь относительна. Рене закусила губу, тело напряглось. Она терпела. — Какой огромный кровоподтек..., — пробормотал месье Фламбер, обращаясь скорее к самому себе, чем к девушке. — Как Вас угораздило, мадемуазель? Он поднял на нее голову. Рене почувствовала, как краска прилила к щекам. — Я выпрыгнула из движущейся кареты, — пробормотала она, отведя глаза. Гаэль застыл на несколько мгновений, словно ожидая дальнейших разъяснений, но Рене молчала, по-прежнему не глядя на него. Он не стал давить и вновь сосредоточился на ее бедре. — Вы приземлились на этот бок? — Да, — девушка кивнула и беззвучно выдохнула, мысленно благодаря месье Фламбера за тактичность. Сама же она не могла перекрыть поток своего страстного любопытства. В ее голове уже не хватало для него места. Рене не могла себя остановить или сдержать — вопросы лились из нее отчаянной, бурной рекой. — Отношения Александра с отцом... были непростыми? — чуть слышно спросила она. Девушка пыталась понять его. Хотела, наконец, увидеть полную картину. Хоть немного лучше разобраться, почему губернатор ведет себя именно так, а не иначе. Возможно, она желала заручиться дополнительной уверенностью. Удостовериться, что дело не в ней, что все гораздо сложнее. Гораздо глубже. Гаэль мог рассказать то, чем сам Александр не желал или не был способен делиться. Месье Фламбер знал его родителей, был вхож в их круг общения. Рене уцепилась за эту возможность. Сейчас встреча с хирургом казалась чуть ли не символом свыше. — Я предпочитаю не влезать в дела чужих семей, мадемуазель де Ноай, — неуверенно протянул Гаэль, немного усилив хватку на ее бедре и принявшись слегка двигать его, заставляя принимать различные положения. — Жан-Батист был исключительным профессионалом. Он вырастил выдающегося человека. Его любила потрясающая женщина. Это все, что мне нужно знать. Да и не сказать, что хоть кто-то из них стремился поделиться большим. — Выдающимися люди становятся не просто так, — Рене неодобрительно скривила губы. — Часто для этого нужно пройти через многое. Через боль. Гаэль вновь поднял на нее взгляд. Его лицо окаменело, выражение было нечитаемым. Но по напряжению в линии его челюсти, по залегшим морщинам в уголках глаз можно было сказать, что такая невозмутимость давалась ему с трудом. — Вероятно, Вы правы, мадемуазель, — промолвил месье Фламбер, внимательно посмотрев на девушку. — Вы ведь что-то знаете, — Рене прищурилась. Хирург тяжело вздохнул. Он растерянно почесал бровь и покачал головой. — Знаю. Или по крайней мере догадываюсь, — после длительной паузы промолвил Гаэль. — Я видел шрамы на спине Александра. Даже тогда, когда он был совсем ребенком. Но я бы предпочел не говорить на эту тему, мадемуазель де Ноай. Я ценю приватность месье Бонтана. И именно по этой причине не собираюсь интересоваться, кем ему приходитесь Вы. И почему Вы выпрыгнули из кареты. Рене почувствовала, как сердце пропустило удар. Конечно, месье Фламбер все видел. Он, должно быть, также разглядел в ней что-то знакомое, как и она в нем. Наверное, человек, который десятилетия держал свои чувства внутри себя, хорошо знал, как это выглядит и как ощущается. Девушка застыла. Ей отчаянно хотелось верить, что все дело в проницательности месье Фламбера и в общности их опыта, а не в том, что она уже совершенно была не способна скрывать свои эмоции. Клови, когда они с ним были в гостиной, тоже что-то почувствовал, хотя Александр окрестил парня не самым сообразительным и смышленным. Воздух резко стал горячее, Рене понимала, что вновь начинает паниковать. Сосредоточьтесь на чем-то осязаемом, реальном. Это может быть ощущение, звук или даже человек. Слова Александра пронеслись в голове. Девушка стиснула кулаки. — Вы думаете, месье Бонтан хотел стать выдающимся? — спросила она, пытаясь следовать его советам. — Хотел этих шрамов? — Я думаю, что если бы он не желал этого сам, — в голосе Гаэля появилась нетипичная для него твердость, отражавшая суровую реальность выбора, сделанного губернатором. — То и не стал бы. Рене раздраженно выдохнула, но коротко кивнула. От правды было сложно убежать. Кажется, Александр производил на всех одинаковое впечатление. Человек, который смиренно и покорно принимает вызовы, встречающиеся на его пути, невзирая на физические и эмоциональные испытания, которые они на него обрушивают. Это было уже почти аксиомой. Пугающей и величественной. Словно ставя точку в их разговоре, месье Фламбер перевел руки на таз девушки и отвел его немного в сторону. — Так болит? — Нет. Гаэль переместил ее корпус вперед и чуть по диагонали. — А так? — он еще немного надавил, заставив Рене перенести весь вес на ушибленное бедро. — Нет, — девушка замотала головой из стороны в сторону. — Хорошо, — в голосе хирурга слышалось облегчение. Он отпустил ткань ее ночной сорочки, прикрывая ягодицы, а сам встал на одно колено, словно рыцарь перед прекрасной дамой, принявшись изучать повреждения на ногах Рене. Только на месье Фламбере не было доспехов, а девушка скорее напоминала выжившую после набега варваров на деревню, чем принцессу в высокой башне. Она чувствовала себя все более и более неловко. Разговор перестал клеиться. Реплики застопорились. Рене была почти уверена, что Гаэль не позволит себе сказать больше ни слова о семье Александра, а других тем для разговора она никак не могла ни найти, ни придумать. Месье Фламбер сосредоточенно прощупывал ее кожу, особенно внимательно задерживаясь на коленях. Его пальцы летяще порхнули по большим ссадинам на чашечках и многочисленным царапинам вокруг. Рене поморщилась. Хирург приподнял каждую ее стопу и попросил описать ими круговые движения. Девушка сделала так, как он и просил. — Есть какие-то неприятные ощущения? — Гаэль поднял на нее взгляд. Рене отрицательно покачала головой, и месье Фламбер слегка улыбнулся. Он опустил ее левую лодыжку и поднялся на ноги. — Молодость и удача творят чудеса, — мягко промолвил он. — Либо же у Вас есть сильный заступник на небесах. По телу девушки пробежали мурашки, когда Гаэль почти слово в слово повторил то, что она сказала внизу Клови. Взгляд Рене вновь метнулся к распятию на стене. Возможно, Господь был гораздо милосерднее, чем люди на земле. Хотя Рене до сих пор не могла найти ни единой причины, по которой он бы был снисходителен к ней. — Последняя проверка, — не замечая ее минутного смятения, месье Фламбер обогнул девушку, вновь оказавшись за ее спиной. — Потерпите немного. Скоро я закончу вас мучить. Рене чуть слышно хмыкнула. Рука хирурга аккуратно, но уверено опустилась ей на затылок. Он принялся перебирать тяжелые пряди ее огненных локонов. Девушка ощущала легкое давление кончиков пальцев мужчины. Они обводили контуры ее головы, пытаясь нащупать любые аномалии — бугорки, впадины или порезы, которые могли бы быть скрыты в волосах. Девушка кусала губы. Люди несовершенны, но для всех нас есть место в бесконечном просторе Его Благодати. Любая молитва, Рене, — это не просьба грешника о милости, которой тот не заслужил, а шепот души, ищущей путь к свету. В памяти звучал мягкий, ласкающий слух голос матери, перед глазами стояла ее успокаивающая улыбка. Это был один из последних дней, когда она еще вставала с кровати. Мать говорила о всеобъемлющей любви Бога, о безграничности его милосердия. Рассказывала, что он дарует прощение всем, кто придет к нему с сердцем, полным раскаяния. Рене слушала ее. Верила ей. И молилась, молилась, молилась. Молилась, не жалея сил. Но матери становилось только хуже. День за днем. С каждым часом. Возможно, в ее сердце не было тогда искомого чувства. Она была ребенком — не понимала даже, что это такое. Веди его, защищай и благословляй, даже если это означает будущее, в котором я буду лишь воспоминанием. Теперь ее собственный шепот, страстный и отчаянный, звучал в ушах девушки. Она похолодела. Возможно, небеса рассмотрели в ее сердце раскаяние лишь сейчас. Возможно, лишь поэтому они к ней прислушались. Рене вновь попыталась представить свою жизнь без Александра. Душа отозвалась пустотой и заунывным воем. Девушку начало мутить. Если теперь от нее ожидалось исполнение обещания, то она не знала, как сможет пойти на это. Я обманщица. Я врала и обманывала даже в молитве. Сердце натужно билось. Степень ее задумчивости была настолько глубокой, что Рене даже не заметила, как месье Фламбер перестал перебирать ее волосы. Она вышла из оцепенения, лишь когда хирург вновь оказался перед ней. — Все хорошо, мадемуазель де Ноай, — он улыбался и, достав из кармана замшевую ткань, принялся протирать очки. — Голова невредима. Подозреваю, Вы закрыли ее руками? — Да, — выдавила из себя девушка, голос был хриплым, тонким. — Правильное решение, — кивнул Гаэль, водрузив очки назад на переносицу. С этими словами он отошел к комоду, где разложил принесенные с собой многочисленные банки. Месье Фламбер притянул некоторые из них ближе к центру. — Я рад сообщить Вам, что кроме весьма неприятной гематомы, нескольких сильных ушибов и серьезных ссадин на руках и коленях, Вы отделались поверхностными царапинами, — быстро и методично откупоривая крышки, зачерпывая содержимое емкостей и смешивая их в металлической небольшой миске, отрезюмировал месье Фламбер. — Анетт прекрасно промыла открытые раны. Хирург повернулся ко все еще покорно стоящей недалеко от двери служанке и улыбнулся ей, изобразив руками несколько жестов. Девушка зарделась, уголки ее губ тоже поползли вверх. Она благодарно приложила руки к груди. Гаэль склонил голову в ответ, а после перевел взгляд на Рене. — Я дополнительно обработаю их спиртом и нанесу поверх мазь с алоэ вера, медом и кокосовым маслом, — промолвил он. — Они помогут увлажнить и успокоить раздраженную кожу. Руки и колени перебинтую. Присядьте пока, мадемуазель. Отдохните. Мне нужно немного времени. Девушка без слов прошла к кровати и устало опустилась на простыни. Они прохладно прижимались к ее коже. Она молча наблюдала, как Гаэль продолжал смешивать ингредиенты в миске. Анетт подошла к ней и накинула назад на плечи халат. Рене растерянно кивнула. Где-то вдалеке часы пробили пять раз. Небо за окном начало постепенно сереть. Девушка ощущала странное чувство сдавленности, как будто ее сердце застыло где-то между буйством ночи и тишиной рассвета. Месье Фламбер подошел к Рене с готовой мазью, Анетт держала в руках бутылку с алкоголем. Рене задрала подол платья, обнажая свои разодранные колени и вытянула вперед руки. Служанка медленно смачивала шелковую ткань спиртом и аккуратно прикладывала ее к каждой ссадине и царапине, которую видела. Кратковременное острое жжение каждый раз заставляло Рене дергаться. Она резко втянула носом воздух, пытаясь задержать дыхание. Больше никаких звуков девушка себе не позволяла. Ей вновь было стыдно остро реагировать на тот дискомфорт, который испытывало ее тело, после того, через что прошел Александр. Когда Анетт нанесла спирт на ее руки, Рене не выдержала и поморщилась. — Все-таки я соврал, когда говорил, что прекращу Вас мучить, — месье Фламбер покачал головой. — Простите, мадемуазель де Ноай. Девушка тихо рассмеялась, выпуская из себя часть напряжения. Закончив, Анетт отошла, жжение постепенно утихало. Месье Фламбер вновь опустился перед ней на одно колено и принялся накладывать небольшим помазком грязно-зеленую субстанцию на ее кожу. Приготовленная смесь одновременно охлаждала и успокаивала, а ее аромат слегка благоухал в воздухе, смешиваясь с ярким запахом ириса. Месье Фламбер осторожно перевязал ее руки, а затем и колени — его движения были отточенными и безошибочными. Бинты плотно перекрыли раны, но не сдавливали их, обеспечивая защиту, но позволяя коже дышать. Закончив, хирург поднялся на ноги. — Я хочу дополнительно попросить Анетт заварить Вам настойку с лавандой и мятой, — он одарил девушку еще одной легкой улыбкой. — Она поспособствует лучшему засыпанию и может слегка притупить болевые ощущения. — Я могу его увидеть? — выпалила Рене, пропустив все слова хирурга мимо ушей. Девушка подняла глаза на Гаэля, прекрасно понимая, что в них слишком явно отражается острая и отчаянная мольба. Он и так все понял. Какой смысл скрывать? Месье Фламбер в неловкости отвел взгляд, всматриваясь в предрассветное небо за окном. — Александр отдыхает, мадемуазель де Ноай. Вы не сможете с ним поговорить. Он даже не узнает, что Вы были рядом, — тяжело вздохнув, промолвил он. — Насколько сейчас есть смысл приходить к нему? — Иногда не нужны слова, чтобы говорить, — прошептала девушка, не отрывая взгляда от напряженного профиля Гаэля. Он сжал веки и простоял так с десяток секунд, будто бы пытаясь затолкать назад вырывающиеся из него слезы. Когда месье Фламбер, наконец, открыл глаза, то они вновь на несколько мгновений остановились на букете ирисов, лютиков и маргариток. Он медленно перевел взгляд назад на Рене. — Прошу, просто увидеть, — девушка нервно теребила перевязки на своих руках. — Ненадолго. — Александр — не его отец, мадемуазель де Ноай. Но Жан-Батист живет в нем, — чуть слышно промолвил Гаэль, его глаза были серьезны и печальны. — И всегда будет жить. Это не вырежет ни единый скальпель. Рене горько улыбнулась. Подтекст слов хирурга был очевиден. Вам это не нужно, мадемуазель. Эта сложность. Эта дуальность. Не любите его. Бегите от него. Пока можете. Девушка приподняла голову. — Я понимаю, — твердо сказала она. — Уверены, что понимаете? — месье Фламбер приподнял бровь. — Да. Рене прожигала его глазами. Хирург ничего не говорил, просто долго и внимательно смотрел на нее. Она вытянула шею еще сильнее вверх. Стиснула челюсть. — Хорошо, — наконец, промолвил Гаэль и поджал губы, он попытался выглядеть строго. — Пару минут — не больше. Вам тоже нужно отдохнуть. — Конечно. Чуть выдохнув, девушка благодарно кивнула и плавно поднялась на ноги, плотнее запахиваясь в халат. Слегка покачав головой, месье Фламбер обернулся и отдал Анетт еще несколько лишь им одним понятных жестов. Служанка поклонилась и быстро выскочила из покоев. Гаэль направился следом, придержав перед Рене дверь. Девушка вышла в коридор, даже не потрудившись надеть туфли. Холодный пол остужал ступни. Ее вновь встретили завешенные картины. Ни единая свеча не горела, но тусклый свет, проникающий сквозь высокие, завешанные полупрозрачным белым тюлем окна холла окрашивал пространство в серый полумрак. Месье Фламбер шагал впереди. Снизу раздавался громкий низкий храп. Хирург неодобрительно фыркнул. — Спрашивал же месье Бодена, нужны ли ему отдельные покои, чтобы отдохнуть, — недовольно пробурчал Гаэль. — Он убедил меня, что будет держать дозор в гостиной до утра. Рене слегка улыбнулась, представляя, как агент Александра в рьяной попытке помочь в охране особняка заснул над тарелкой с ветчиной и сырами. — Его рвению служить можно только позавидовать, — прошептала девушка, и ее голос чуть было не утонул в новом взрыве раскатистого храпа. — Зато к его выдержке есть очень большие вопросы, — Гаэль скривил губы. С этим было сложно поспорить. После общения с Александром, к выдержке кого угодно возникнут вопросы. Рене покачала головой. Губернатор был недосягаем. Иногда себе во вред. Улыбка сошла с лица девушки. Вся эта ночь под аккомпанемент его, полного агонии, рычания была тому доказательством. Месье Фламбер остановился перед комнатой в самом конце правого крыла. Он аккуратно потянул за ручку и очень медленно приоткрыл дверь, пропуская Рене вперед. Она задержала дыхание, сердце ускорило свой ритм. Девушка вошла внутрь. В нос тут же ударил резкий запах спирта. Комната утопала в розовато-сизом свете. Она казалась огромной, возможно потому, что в ней почти совсем не было мебели, как для такого простора. Шкаф, несколько столов, комод, два кресла. Почти все горизонтальные поверхности были завалены медицинскими инструментами, банками и бутылками. В центре спальни стояла большая кровать с балдахином. Александр лежал на ней, укрытый плотным пледом. Он был погружен в глубокий сон. Обнаженная грудь губернатора медленно и высоко вздымалась. Его раненое плечо теперь было плотно перебинтовано. Белая ткань почти светилась в темноте. Чуть выше, над перевязкой виднелся широкий след, оставленный ремнем, которым было пережато его плечо. На простынях под Александром остались большие пятна крови — свидетельства недавней операции, но больше ее капель нигде не было — кожа груди и лица казалась чистой, как гладкий оливковый сатин. Рене подошла ближе. Внезапно ее охватила какая-то странная нерешительность, дыхание перехватывало в горле. Девушка чувствовала на себе взгляд Гаэля, который остался в дверях. Она села на край кровати. Комната ощущалась застывшей во времени и пространстве. Рене внимательно смотрела на Александра. Он выглядел безмятежно. Спокойно, непоколебимо. Не от мира сего. Статуей древнего бога. Изваянием героя. Линии на лице разгладились. Было ощущение, что он слегка улыбается. Длинные темные ресницы подрагивали. Возможно, ему снился хороший сон. Несмотря на то, что картина выглядела такой умиротворенной, она казалась ей неправильной. Заледеневшей. Мертвой. Возможно, Александр действительно не был создан для покоя. Рене осторожно протянула забинтованную руку, она слегка дрожала. Девушка нежно провела пальцем по его лбу, откинув назад прядь волос. Прикосновение было легким, как перышко. Она уже скучала по его грозовому взгляду, по его кривой усмешке, по вздернутой брови. По окутывающей его темной уверенной энергии. Рене положила вторую руку ему на грудь, ощущая размеренный стук сердца. Провела тыльной стороной ладони по скулам, по щекам, пропустила его гладкие волосы сквозь пальцы. Ей бы хотелось, чтобы эти простые действия могли заживить шрамы на его теле и в душе. Рене аккуратно прикладывала свои ладони, то к одному, то к другому участку его кожи, словно поверхность ее рук несла спасительный свет. Девушка все еще чувствовала взгляд Гаэля на себе, а потому не могла позволить себе большего, хотя и понимала, что хирург бы ее не осудил. Он знает лишь, что я люблю его. Лишь мои чувства лежат на поверхности. Только мой секрет раскрыт. Но не его. Я могу защитить тайну Александра. И она сдерживалась. Ради него. Ради его желаний. Ради всего, на что он шел, чтобы правда об их отношениях была известна только им двоим. — Пора, мадемуазель, — мягко промолвил Гаэль за ее спиной. — Вы встретитесь, когда он проснется. В небольшие щели между плотных штор на окнах проникали первые лучи рассвета, отбрасывая мягкий рассеянный свет, который постепенно заполнял комнату. Направленный солнечный отблеск упал на лицо губернатора. Его волосы отзеркаливали золотые блики, редкие пряди седины, затерянные среди черного шелка, заискрились. Девушка слегка улыбнулась и, подавшись вперед, нежно поцеловала его в лоб. — Утро наступило, Александр, — прошептала она. С этими словами Рене поднялась, и, обернувшись к Гаэлю, кивнула ему. Мужчина вновь открыл дверь, и девушка, глядя только вперед, только перед собой, вышла в коридор, перебарывая все свое естество, которое умоляло ее остаться в комнате, лечь рядом с губернатором, обнять его и ждать пробуждения. В коридоре тоже стало светлее, но она почувствовала холод, как только там оказалась. Рене обхватила себя руками. — Я проведу Вас до спальни, мадемуазель де Ноай. Гаэль мягко прикоснулся к ее локтю, и она застыла. Окаменела. Девушка подняла на него глаза. — В этом нет нужды, месье Фламбер. Я помню дорогу назад, — твердо сказала Рене, чуть вздернув подбородок. — Вам тоже нужно отдохнуть. Я благодарю Вас за заботу обо мне. Хирург не стал спорить. Он лишь молча кивнул и, выпустив ее руку, отступил назад. Девушка сделала ему реверанс, хотя в этом и не было никакого смысла. Версальская привычка как будто бы придавала ей немного уверенности в этих чуть ли не отторгающих ее стенах. — Спите спокойно, мадемуазель де Ноай, — прошептал месье Фламбер, поклонившись ей в ответ. — Постараюсь, — Рене выдавила из себя улыбку. Она начала идти вглубь коридора, к самой дальней двери в левом крыле. Расположение комнат казалось символичным. Девушка услышала за спиной звук шагов, а затем скрип двери и легкий щелчок. Скорее всего месье Фламбер зашел в одну из гостевых комнат. Конечно, он должен быть как можно ближе к хозяину особняка. Рене шла дальше. Ее ушей вновь достиг раскатистый храп Клови с первого этажа. Она надеялась, что сможет заснуть так же самозабвенно. Завешанные портреты привычно давили на нее, отзывались смятением и волнением в сердце. Девушка думала, что должна пропустить это пространство через себя в одиночестве. Дом Александра. Его детство. Его прошлое. Его фундамент. Она чувствовала, что должна прикоснуться к нему. По-настоящему. Рене зашла в свои временные покои. К сладкому запаху цветов примешался яркий аромат лаванды и мяты. Она заметила чашку с дымящимся напитком на прикроватной тумбочке. Все свечи были задуты, как и камин. Кажется, Анетт затушила огонь, когда принесла ей обещанную Гаэлем настойку. В комнату проникали все более яркие солнечные лучи. Уверенные, дерзкие. Они прогоняли мглу и ночь. Девушка устало присела на край кровати и протянула свои перебинтованные руки к чашке. Даже сквозь перевязку ладони подпекали. Она медленно дышала через нос и пила пряный напиток, пытаясь расправиться с ним как можно скорее, чтобы наконец-то положить свое усталое тело на простыни и закутаться в покрывала. Последний глоток. Взгляд упал на распятие на стене. Слова ее молитвы невольно пронеслись в памяти. Она надеялась, что не нарушила свою сделку с небесами в первые же часы, когда пришла проведать Александра, когда дотронулась до него, когда поцеловала в лоб. По ее телу пробежала яростная дрожь, она еще отчаяннее обхватила себя руками, но теплее не становилось. Шелковая ткань невероятно красивого лазурного цвета совсем не грела, а будто бы наоборот холодила. Девушка так сильно хотела бы открыть шкаф и достать оттуда темно-фиолетовый халат, расшитый пионами, от которого, как ей казалось, все еще исходил едва уловимый запах Александра. Она бы закуталась в него, она бы представляла, что губернатор рядом с ней. С раздраженным выдохом девушка стянула со своих плеч лазурный шелк и резко встала. Она подошла к ширме в правом углу комнаты, намереваясь повесить его там. На кресле рядом все еще лежало ее полное размашистых хаотичных следов крови, изодранное платье. На нем покоился черный сюртук. Рене с трудом сглотнула и потянулась к нему. Ткань была теплой и теперь уже лишь слегка влажной, успев просохнуть в сухом, прогретом камином воздухе комнаты. Девушка накинула тяжелый материал на плечи. И, возможно, она уже совсем сошла с ума, но несмотря на дождь, кровь и грязь, Рене все еще чувствовала этот уникальный аромат корицы, ванили и кардамона. Она невольно улыбнулась. Девушка прошла назад к постели, залезла под покрывала, опустилась на подушку и еще плотнее завернулась в сюртук, сворачиваясь почти калачиком. Она представляла его. Его сильные руки. Как отдается теплу его объятий. Как он накрывает ее со всех сторон. Поглощает ее. Как она растворяется в нем. Ласкающая, спокойная, уверенная энергия от плотной, приятной на ощупь ткани одежды, казалось, проникает сквозь царапины и ссадины на ее теле глубоко в душу, затягивая кровоточащие порезы внутри, избавляя от страха. Удивительно, но сон пришел почти сразу.