Cтатуя

Взрыв пороха. Вспышка. Внезапная, короткая, стремительная. Выстрелы разрезали тишину. Свист пуль — резкий, словно стаккато посреди симфонии, а следом — разрозненная какофония струнных. Их эхо разносилось в воздухе, закручивалось вокруг нее спиралью. Реальность искажалась. Звуки разлетались на осколки. Искры расцветали в темном небе. Вокруг стояли невнятные крики. Просто бессвязный танец шума. Резкие вдохи. Быстрые, мимолетные, хрипящие. Казалось, что сама земля дрожала от них. Напряжение. Освобождение. И вновь все повторялось. Бесконечная петля. Фрагментарный странный диссонанс. Незаконченный. Неразрешимый. Рене хотелось кричать, но голос терялся в горле. Нет. Она попыталась промолвить хотя бы одно слово, но ее губы оставались неподвижными. Безнадежно и пугающе. Изнутри вырвалось лишь исступленное мычание. Взрывы и выстрелы вокруг не прекращались. Везде горел огонь. Со всех сторон она чувствовала на себе враждебный липкий взгляд пустых, безжизненных глаз. Они шли на нее. Ожившие трупы, гротескные карикатуры на людей. Их плоть — лоскутное одеяло, расшитое нитями разложения и отчаяния. Отверстия в шеях, дыры на месте лиц, изогнутые под неправильными углами руки и ноги или и вовсе их отсутствие. У некоторых, вместо человеческих, были головы коршунов. Они двигались, словно танцоры чудовищного балета, их шаги казались насмешкой над жизнью. Неспешным танцем смерти. Мертвые тянули к ней свои истонченные пальцы. Рене предприняла еще одну попытку закричать, но горло опять покинуло лишь жалкое мычание. Она не могла разомкнуть губ. Девушка изо всех сил замотала головой из стороны в сторону. Точнее, попробовала это сделать. Мышцы словно онемели. — Ш-ш-ш-ш... Издалека, будто бы с другого конца Вселенной, донеслось приглушенное шипение. Вновь взрыв. Вспышка света. Трупы продолжали приближаться, а она не могла пошевелиться, словно бы приросла к месту. Ни одна часть тела не желала ее слушаться, как бы девушка ни пыталась привести ее в движение. Рене стало страшно. Она чувствовала холодную испарину на лбу. И беспомощность, абсолютную беззащитность. Удушающее оцепенение. Ожидание освобождения. Непроходящий ужас. Не хочу их видеть. Не хочу. Не хочу. Девушка зажмурилась. На удивление, это ей удалось. Она ощутила легкое прикосновение к своей шее. Нет. Вновь лишь тонкий хриплый стон в небольших паузах между непрекращающимися взрывами. Они добрались до меня. Рене еще раз попыталась в отчаянии замотать головой из стороны в сторону, надеясь скинуть с себя руки мертвых. Тело не отзывалось на приказы разума. Она ничего не могла сделать. Паника накрывала. Слезы хлынули из глаз. Рене чувствовала, как их одинокие дорожки стекают по лицу. Девушка издала сдавленный писк и медленно раскрыла веки. Ожившие трупы Коршунов все еще были в нескольких шагах от нее, лишь тянули к ней свои окровавленные руки. Ее кожи касались не они. Невидимые пальцы скользили по шее девушки вверх. Чья-то ладонь бережно дотронулась до ее щеки. — Тише. Голос, глубокий и низкий, хрипловатый, приглушенный, но такой яркий в этом тягучем аду. Она ухватилась за него. Сосредоточилась на нем. Сквозь взрывы и свист пуль. Сквозь шаркающие медленные шаги обезображенных искалеченных тел. — Я здесь. Невидимый собеседник был уже совсем рядом. Буквально над ней. Она чувствовала его присутствие, несмотря на то, что ее тело все еще было полностью обездвижено, а каждая мышца — мертва. Кто-то утирал соленые капли с ее щек. Один. Два. Три. Четыре. Рене пыталась считать. Пыталась дышать с каждой новой цифрой. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Она резко открыла глаза с особенно глубоким, рваным громким вдохом. Сердце бешено колотилось в груди. В ушах стоял гул. Странные вспыхивающие узкие линии делили красноватый полумрак пространства на неправильные геометрические фигуры. Девушка не могла понять, где она. Прострация. Отголоски затухающей паники. Ее рука инстинктивно взметнулась вверх, ловя чье-то запястье у своего лица. Она почувствовала размеренный четкий пульс кончиками своих пальцев. — Дышите, моя девочка, — бархатный мужской баритон обволакивал ее в плотный теплый кокон. — Держитесь за меня. Все хорошо. Она продолжала вдыхать и выдыхать. Рене скосила взгляд чуть в сторону. Он был совсем рядом. Его глаза. Его чуть нахмуренные брови. Легкая, успокаивающая улыбка на губах. Александр полулежал на подушке возле нее. Опирался на локоть. Новая полоска света резко осветила его лицо, заостряя и без того четко очерченные скулы. Отразилась холодной синевой в его взгляде. Взрывы не прекращались, словно бы продолжая прорываться из сна. Губернатор утирал большим пальцем ее слезы. Его ладонь чуть подрагивала. Мужчина держал ее лицо раненой рукой. Она видела кривой шрам на его оголенном плече. Грудь девушки прерывисто вздымалась, но с каждой секундой — все более размеренно. — Вот так, — шептал Александр, его голос лился струящимся шелком. — Вы в безопасности. Вы со мной. Я с Вами. Он улыбнулся шире. Так ласково, так нежно. Пальцы мужчины на ее щеке немного расслабились, но Рене лишь сильнее сжала его кисть и прислонила к своей коже. Приникла к ней, как к спасительному якорю. Ее все еще трясло. Реальность, словно мозаика, начала постепенно складываться перед ее глазами. Сознание восстанавливало отрывочные фрагменты, отделяя призрачные образы мóрока от фундамента настоящего. От истинной памяти. Чувствительность в тело возвращалась. Оно ныло от приятной усталости. Между ног было пусто и липко. Она была закутана в белые мягкие простыни. — Александр, — слабо промолвила девушка, отпуская его запястье. Рене положила ладонь на лицо губернатора. Жест был почти неосознанным, словно она пыталась определить, насколько мужчина перед ней реален. Он не ушел. Не покинул ее. И не отнес назад в бывшие покои своей матери. Не отправился спать в одиночестве, как привык. Девушка ощущала кожей жесткость его щетины. Это успокаивало. Дыхание становилось все более и более ровным. Александр чуть повернул голову и трепетно поцеловал ее ладонь. Из горла девушки вырвался не то всхлип, не то смешок. — Рене, — прохрипел он в ответ, словно бы смакуя ее имя. Губернатор потянулся и аккуратно убрал волосы с ее влажного лба, внимательно всматриваясь в лицо. Пронзительный серый взгляд, казалось, был способен проникнуть даже сквозь самые глубокие слои кожи. — Вновь кошмар? — мягко заправив огненную прядь ей за ухо и мимолетно пройдясь пальцами по шее, спросил он. — Да. Рене прикрыла глаза, поджимая губы. Вторая ночь подряд. Сколько это будет продолжаться? Они теперь будут преследовать меня вечно? Она порывисто придвинулась ближе к мужчине и уткнулась лбом в его плоскую широкую грудь, вдыхая запах кожи. Вновь ваниль, вновь корица, кардамон и амбра. Тело начало вибрировать сладостью воспоминаний о его прикосновениях, его ласках, его толчках, его устах, его языке. Они вытесняли страхи, заполняли собой все естество. Они были лечением. И спасением. Александр, едва дотрагиваясь до волос, поцеловал девушку в макушку. Его рука обвила ее талию. Ладонь опустилась на изгиб бедра. — Еще хуже, чем прошлой ночью? Рене застыла. Амфитеатр. Эшафот. Гроб. Бонна. Холодные синие губы. Рана в груди. Асфодели. Казалось, будто оцепенение, в котором она пребывала всего несколько минут назад, вернулось. Было сложно даже заставить себя дышать. Губернатор слегка сжал кожу ее ягодиц. Она не знала, как Александру удавалось достигать подобного, но его действие сейчас вызвало не такое привычное желание, а скорее послужило дополнительной аффирмацией присутствия мужчины рядом. Он идеально контролировал себя, а еще лучше — ее. И ждал ответ. Терпеливо, но настойчиво. Рене буквально чувствовала терпкий аромат его жажды в воздухе. Она заставила себя отстраниться от груди губернатора, перестать слушать размеренный стук его сердца. Девушка подняла голову на Александра. — Нет, сегодняшний кошмар был гораздо лучше, — она хмыкнула, потому что на фоне ужаса, в который ее окунул собcтвенный разум, такие слова казались странными. — Хуже предыдущего не может быть ничего. Ее шепот в тишине прозвучал пронзительно. Сразу за ним последовал новый взрыв, а после еще одна узкая вспышка света пронзила пространство насквозь. Она вновь отразилась в глазах губернатора. Его брови были нахмурены еще больше, выражение лица казалось болезненным. Оттенок его радужки в это ускользающее мгновение был почему-то особенно красивым — словно грозовое предзакатное небо отражалось в поверхности океанских волн. Вновь взрыв и вспышка. Девушку начала бить заметная дрожь. Почему они не прекращаются? Почему послевкусие кошмара не проходит? Может, это тоже сон? Но глаза Александра были такими настоящими, такими живыми. На секунду в них мелькнула странная эмоция — волнение, понимание, сожаление, принятие, благодарность — все вместе. Рене даже на секунду подумалось, что он каким-то образом понял, о чем был ее предыдущий кошмар. Казалось, будто бы тревожная рябь пробежала по глади его глаз. Он оттолкнулся от подушек и сел на колени, возвышаясь над ней. Покрывала опали на бедра мужчины, полностью обнажая его торс. Он взял ее лицо двумя руками, поднял подбородок девушки еще выше на себя. — Они закончатся, Рене, — твердо и уверенно промолвил Александр, слегка склонив голову, словно умудрившись считать ее недавние мысли. — Со временем. Все пройдет. — У Вас было такое? — Было, — глаза мужчины на секунду метнулись в сторону, но спустя мгновение он вновь вернул свой пристальный взгляд на нее. — Давным-давно. Каждый день. — А сейчас? — Сейчас я почти не вижу сны. — О чем они? — Рене положила руку на одну из его ладоней у своего лица. — Ваши редкие видения? Его уста тронула легкая улыбка, и сердце девушки встрепенулось. Большие пальцы мужчины описали две медленные чувственные линии по ее скулам. — Чаще всего о Вас, — хрипло промолвил Александр, усмехнувшись чуть шире. Рене облизала губы, не до конца понимая, было ли это приглашением или просто признаком ее смятения. Хватка губернатора на ее щеках стала чуть сильнее. Он начал наклоняться. Медленно, мучительно неторопливо, словно давая ей возможность остановить его. Девушка приподняла подбородок еще выше. Сотрите мои мысли. Заберите воспоминания. Замените их на новые. Своими губами. Своими руками. Собой. Сердечный ритм вновь ускорялся. Александр встретился с ней в поцелуе, тягучем и вязком, словно расплавленный воск. Он обжигал своей размеренностью. Девушка с готовностью приоткрыла для него уста, но губернатор не спешил пользоваться своей свободой. Он лишь без какой-либо спешки, будто у них было все время в мире, захватывал то ее нижнюю, то верхнюю губу в плен своих, слегка посасывая. Покусывая. Из горла Рене вырвался приглушенный стон, его руки плавно опустились по ее шее к ключицам. Девушка подалась грудью вперед, но пальцы Александра словно наткнулись на невидимую стену, вырисовывая небольшие круги на ее коже чуть выше простыней. Взрывы вокруг не утихали, как и эти странные узкие вспышки. Они не выглядели артефактами ее кошмара — все происходило на самом деле. Либо же она совсем выжила из ума. Они не были похожими на гром или молнии. Нет, их природа была определенно рукотворной. Тело покрылось мурашками. Это не нападение. Не было ни криков, ни стонов раненых или умирающих. Рене положила чуть подрагивающую ладонь на грудь губернатора, слегка провела ногтями по его коже. — Александр, что... — смогла выдохнуть она в его губы. — Что происходит? Он отстранился и, не выпуская ее лица, оглянулся через плечо, в сторону зашторенного окна. Новая вспышка теплого света озарила его профиль, проникая сквозь небольшую щель в плотных гардинах. Губернатор прищурился, россыпь небольших морщинок залегла в уголках его глаз, крылья носа мужчины раздувались. — Пока не могу сказать с уверенностью, — тихо промолвил он, поворачивая голову назад к девушке. В его взоре застыл немой вопрос, словно он хотел ее согласия, ее разрешения. Словно он желал удостовериться, что она справится, если он ее отпустит. Рене медленно, но уверенно кивнула. Александр вновь улыбнулся. Он отпустил ее лицо и грациозно сошел с кровати, отходя к окну. В почти кромешной тьме его движения казались еще более кошачьими. Девушка откинулась назад на подушки и перевернулась на бок, подперев рукой голову и неотрывно следя за его темной фигурой. Гематома на ее бедре неприятно заныла. Мужчина отодвинул тяжелые гардины чуть в сторону, в тот же момент в тишине раздался еще один громкий взрыв, а из окна хлынула волна света. Губернатор нахмурился сильнее. Его губы неодобрительно скривились. — Фейерверки, — пробормотал он и поднял голову, скользя глазами по ночному небу. — Запускаются в глубине сада. Рене в ошеломлении приподнялась на локтях, даже не обратив внимания, как простыни съехали с ее грудей, оголяя их. — Фейерверки? — брови девушки взметнулись вверх. Александр в ответ раздвинул шторы чуть сильнее. Новое пятно света расцвело за стеклом, сопровождаемое оглушающим звуком. — Видимо, кому-то из гвардейцев надоело вглядываться во тьму, и он решил упростить себе на время задачу пиротехникой, — губернатор сложил руки перед грудью и обернулся к Рене, прислонившись спиной к стене у окна, он выглядел раздраженным. — Узнаю, кто додумался воплотить в жизнь сию великолепную идею — урежу жалованье. — Если такой способ несения дозора окажется эффективным, возможно, его стоит взять на вооружение. Девушка подарила мужчине легкую улыбку. Неожиданное и чуть ли не нелепое объяснение зрительных и слуховых эффектов, которые пробрались даже в ее сон, успокаивало. Я не сошла с ума. Рене тихо выдохнула. Александр лишь иронично хмыкнул, покачав головой. — Я ценю... нестандартные подходы, но мне не нравится, когда они становятся сюрпризом не только для врагов, но и для меня самого, — губернатор замолчал на какое-то время, словно бы погрузившись в глубокое раздумье, складка между его бровями стала еще заметнее. — К тому же, я уже предчувствую на днях тяжелый и неприятный разговор с графом д'Эстре. Вряд ли мои соседи окажутся рады взрывам посреди ночи. Еще и после перестрелки. Как бы не дошло до судебных тяжб. Мужчина недовольно цокнул языком и устало провел ладонью по лицу, откидывая со лба темные пряди волнистых волос. — Второй по влиянию человек Франции боится скромного губернатора Парижа? Рене высунула одну ногу из-под простыней и притянула ее ближе к груди, сама не понимая, откуда в ее голосе появилось столько соблазнительной томности. Ее настроение улучшалось на глазах. — Я лишь боюсь потраченного времени, — Александр сверкнул глазами, его взгляд скользнул по ее обнаженному бедру и груди. — Особенно, если этого можно было избежать. Кажется, именно эту мысль Вы так страстно пытались до меня донести несколько часов назад. Я не прав, мадемуазель? Он испытующе приподнял бровь. Рене лишь мягко рассмеялась, звук утонул в новых залпах фейерверка. — Это значит, что Вы меня послушали, губернатор? — она закусила губу, продолжая игриво взирать на мужчину. Он лишь тонко улыбнулся и неопределенно повел плечами. Александр повернул голову к комоду, заваленному бутылками и различными банками со смесями и, спустя мгновение раздумий, неспешно направился к нему. Рене проводила его взглядом. Мужчина остановился и принялся внимательно всматриваться в надписи на стеклянных емкостях. Очередная волна света из окна была такой насыщенной, что стало так же ярко, как и днем. Девушка скользила глазами по фигуре Александра, его длинным изящным ногам с узкими бедрами. По поджарым ягодицам. Ее взор остановился на подчеркнутой линии его талии, поднимался все выше. Воздух застрял в горле, а желудок неприятно сжался. Среди точеного, будто бы мастерски высеченного скульптором, рельефа мышц спина губернатора почти полностью была покрыта тонкими бледными полосками. Они отчетливо виднелись на полотне его оливковой кожи в огнях фейерверка. Отметины были разной длины — горизонтальные и вертикальные — некоторые пересекались, накладывались одна поверх другой крест-накрест. Я видел шрамы на спине Александра. Даже тогда, когда он был совсем ребенком. Слова месье Фламбера стояли в ушах, заглушая даже очередной взрыв пороха. Девушка ощутила, как у нее пересыхает в горле. Почему я ни разу их не почувствовала? Она в ужасе и печали смотрела на россыпь белых полосок. Не оказалось ни единого участка — от поясницы до самых плеч, где их бы не было. Возможно в этом и заключалась причина ее непростительной невнимательности. Наличие шрамов — было нормой, а не наоборот. Регулярные вспышки и взрывы снаружи прекратились. Было тихо уже больше минуты. Комната вновь погрузилась в полутьму — последние свечи умерли, лишь красноватая дымка от все еще тлеющих углей в камине не давала спальне окунуться в беспросветный мрак. Александр взял с комода одну из бутылок и одним резким рывком откупорил ее крышку. Он поднял горлышко к носу и понюхал содержимое, чуть скривился, но после удовлетворенно кивнул. Девушка продолжала наблюдать за ним, ощущая ноющую боль в груди. — Что и требовалось доказать. Какой-то умник выиграл себе пять минут, а с последствиями разбираться мне, — не подозревая о ее состоянии, хмыкнул губернатор. — Удобно. Он поднес бутылку к своему раненому плечу и щедро окропил шрам прозрачной жидкостью, по всей видимости, — спиртом. Внезапный возобновившийся залп фейерверка осветил лицо мужчины — как раз в тот момент, когда он зажмурился и нахмурил брови, тихо прошипев сквозь зубы. Видимо, у находчивого гвардейца все-таки не закончился запас пиротехники. Губернатор лишь беззвучно рассмеялся своей неправильной догадке, задирая голову к потолку. Все еще улыбаясь, он смочил обе ладони алкоголем и, поставив бутылку назад на комод, взял в руки бинты, принявшись отматывать кусок ткани. Какая-то неведомая сила заставила Рене подняться и свесить ноги с кровати. Она же толкнула ее встать и направиться к комоду. К нему. Паркет остужал ступни, воздух в покоях казался прохладным. Ее совершенно обнаженная кожа тут же покрылась мурашками. Губернатор резко поднял голову, застыв. Он удивленно вскинул бровь, наблюдая за ее приближением. Рене смотрела ему прямо в глаза, не могла оторваться. Она остановилась возле мужчины и подняла с комода ту же самую бутылку алкоголя, которую он недавно держал в руках. В ней все еще была жидкость. Девушка облегченно выдохнула. Она плеснула спирт на одну ладонь, поднесла влажные пальцы к губам и обильно смочила их резко пахнущей субстанцией, а затем окропила алкоголем и вторую руку. Поставив бутылку на место, Рене растерла одну ладонь о другую, надеясь не пропустить ни единого участка кожи. Александр смотрел на нее, не отводя взгляда, почти не дыша и не мигая. Рене потянулась к бинтам в его руках и аккуратно забрала их. Он позволил ей. Не сопротивлялся. Ее сердце бешено билось. Девушка сделала еще шаг к губернатору, почти прижавшись своим телом к его. Не прерывая зрительного контакта с серой пропастью его глаз, Рене наклонила голову — всего на несколько дюймов — и аккуратно прикоснулась губами к шраму на его плече. Сделала то, что хотела еще в постели. Из горла Александра вырвался резкий выдох, Рене почувствовала, как дернулись мышцы его живота. Это непроизвольное движение отозвалось сладким жаром между ее ног. Бедра сжались. Девушка улыбнулась в его кожу. Она по-прежнему его желала. Даже сейчас. Даже после трех изматывающих оргазмов. Даже после кошмара. Рене покрыла легкими поцелуями его шрам по всей длине и выпрямилась. Она хотела бы целовать каждую отметину на его коже, каждую полоску, которая испещряла его спину. Александр выглядел зачарованным. Рене улыбнулась еще шире. Она не могла вспомнить, видела ли еще хоть когда-нибудь у него настолько нежный и пронзительный взгляд. Прислонив бинты к его плечу, девушка принялась делать перевязку. Как бы сильно ей ни хотелось и дальше купаться в теплоте, что излучали сейчас его глаза, теперь она полностью сфокусировалась на его плече. Рене сосредоточенно закусила губу. На языке застыла горечь алкоголя. — Хорошо, что я так и не заснул, мадемуазель, — прохрипел губернатор, впервые нарушив тишину и дотронувшись своей рукой до ее волос. — Иначе бы подумал, что все еще сплю. — Не спите, — промолвила девушка, лишь на секунду стрельнув в него взглядом и поймав еще немного ласки. — Но ощущаю я себя именно так. Пальцы Рене на удивление ловко завязали узел, надежно закрепляя ткань на его коже. Она, вновь улыбнувшись, подняла голову и отложила бинты на комод. Нет, он точно так на меня никогда не смотрел. Взор Александра был не просто трепетным, он казался... любящим. Рене почувствовала, как ее щеки покрываются румянцем, а живот скручивается еще сильнее. Допускать такие мысли было опасно. Губернатор слишком часто рушил ее надежды. Она не была уверена, что вынесет еще одну. Комната почти закружилась перед глазами девушки, и на секунду ей показалось, что пол ускользает из-под ее ног. Александр, сам о том не подозревая, удержал Рене, опустив руки на ее плечи, потянулся чуть дальше — к лопаткам — и с нажимом провел ладонями вниз по спине, скользил пальцами по коже, ловя ее мурашки. Он дошел до ягодиц, стиснул их, притянув ее тело еще плотнее к себе. Она чувствовала, как его член, вновь твердый и готовый, упирается ей в живот. Жар усилился, девушка вжималась своей грудью в его торс. Они тяжело дышали. — Идите в постель, мой прекрасный сон, — с трудом прохрипел Александр, оскалившись, и крепко, до боли, смял ее нежную кожу в своих ладонях. — Я скоро вернусь. Рене ахнула, когда он мягко оттолкнул ее от себя, отступив на шаг назад. На его губах продолжала играть кривая усмешка. Девушка демонстративно и послушно развернулась к нему спиной — так медленно, как только могла, кинув игривый взгляд через плечо. Губернатор лишь покачал головой, сделав еще один шаг назад, словно только расстояние могло помешать ему наброситься на нее и взять немедленно, прямо на полу. Он и его великолепная выдержка. Рене рассмеялась и, специально акцентированно раскачивая бедрами, прошла к кровати. Она чувствовала на себе его пристальный взгляд, когда забиралась на простыни. Ей не хотелось укрываться — тело все еще горело огнем. Девушка ощущала себя такой желанной. Им. В ней была сила. Свобода. Не хотелось их сдерживать, не хотелось прятать. Лишь когда она вновь прилегла на подушки и подперла рукой голову, продолжая улыбаться ему, Александр смог вновь двигаться. Он подошел к небольшому столику справа от камина и потянулся к графину с водой, заполнив ею стоящий рядом массивный хрустальный стакан почти до краев. Губернатор принялся пить крупными жадными глотками, смачивая пересохшее горло. Он давно потерял голову, но Рене своими действиями, этим безумным поцелуем его безобразного шрама, лишила его даже остатков равновесия. Вода чуть стекала вниз по подбородку губернатора, бежала тонкой дорожкой по шее, по груди. Его взгляд, как это часто бывало в этой комнате, остановился на распятии. А потом — на одной до боли знакомой точке паркета прямо перед ним. Снимай верх, сын. Становись на колени. Ты знаешь правила. Да, Александр их прекрасно помнил. Ему было уже шестнадцать. В последний раз будущего губернатора избивали, точнее «тренировали», как постоянно любил исправлять его отец, больше четырех месяцев назад. Юноша знал, что сегодня, скорее всего, будет даже хуже, чем обычно. Он заслужил. Позволил себе мимолетное непослушание. Это было недопустимо. Александр должен был поступить на службу уже через несколько месяцев. Права на ошибку у него никогда не было, а теперь — тем более. Его руки машинально потянулись к пуговицам жилета, он быстро расстегнул и безразлично снял его, аккуратно сложив на кровати. Также безучастно избавился от рубашки и бережно разместил рядом. Все это походило на ритуал. Знакомый и привычный. Будущий губернатор смиренно встал на колени, кинув лишь беглый взгляд на отца. Тот устало перебирал кожаные хвосты плети. Возраст брал свое — все более глубокие морщины залегли под его глазами, тянулись от крыльев носа к уголкам губ. Я готов, отец. Александр говорил отстраненно. Он перевел взгляд на распятие. За спиной послышались медленные шаги. Будущий губернатор ждал, сжав кулаки. Пауза. Легкий свист. Первый удар казался почти безболезненным, хотя он прекрасно понимал, что на его спине сейчас отпечатались яростные красные линии. Ты видишь ребенка, которому угрожает опасность, но вмешательство может поставить под угрозу выполнение критически важной для интересов твоего короля миссии. Как ты поступишь? Голос отца был так же безэмоционален, как и всегда. Удар. Удар. Удар. Амплитуда увеличивалась. Скорость — тоже. Александр не чувствовал почти ничего. Он даже улыбнулся, вопреки здравому смыслу радуясь, что его тело и разум стали такими выносливыми. Королевская миссия превыше всего. Жизнь отдельного человека, даже ребенка, не может отвлечь меня от главной цели. Будущий губернатор говорил спокойно и четко. В его разуме не было сомнений. Череда ударов. Он начал что-то ощущать. Образ Христа безразлично наблюдал за ним. Боль увеличивалась, распространялась по телу, Александр оскалился лишь сильнее. Большинство уже бы кричало, но он был особенным. Он выдерживал больше, чем кто-либо другой. Осознавать свое превосходство было почти приятно. «Даже ребенка»? Интересный выбор слов. В голосе отца очень явственно прозвучала провокация. Александр прищурил глаза, пытаясь ее разгадать. Следующее прикосновение плети к его спине прошлось настоящим пожаром по коже. Будущий губернатор шумно выдохнул через нос. Ты понимаешь, что такое эмпатия, сын, но предпочел интересы своего короля возможности спасти беспомощного ребенка. Объяснись. Он чувствовал бездну взгляда отца своим затылком. Новый удар плети неожиданно прошелся по плечу. Длинные хвосты зацепили кожу над грудью. Александр опустил глаза и увидел ярко-красные полоски. В одном месте плоть уже порвалась, из небольшой царапины сочилась кровь. Он криво усмехнулся. Пожаром было охвачено уже все его естество. Сочувствие — вторично. Мое существование определяется долгом перед моим королем. Все остальные соображения не имеют значения. Будущий губернатор услышал, как отец удовлетворенно хмыкнул, но от нового сильнейшего удара его это не спасло. Александр закусил губу. Его ноздри раздувались. Он уже был на полголовы выше своего мучителя. Гораздо сильнее, гораздо быстрее. Он мог бы вскочить на ноги, мог бы вырвать плеть из рук отца, если бы захотел. Мог бы ударить его ею в ответ, если бы разрешил себе. Мог бы взобраться на лошадь, подаренную ему семьей его матери, и ускакать к ним, в Прованс, оставив позади Париж, все свои обязательства и непомерные надежды, которые на него возлагали. Он мог бы. Но уже не хотел. Из него делали идеальный инструмент. Погоня за этим совершенством в какой-то момент превратилась для него в самый настоящий raison d'être. Предположим, твой король прикажет тебе совершить что-то сомнительное с моральной точки зрения. Что-то, что идет вразрез с высшим благом. Опиши свои возможные действия. Отец мощно прошелся плетью по всей его спине. Александр качнулся вперед, сдерживая стон. Он уперся на руки, вновь упрямо подняв взгляд на распятие, слезы стояли в глазах, но дальше не шли. Инструментам были чужды чувства. А он хотел быть идеальным. Приказ моего короля для меня — абсолютная установка. Моральные суждения не влияют на мои действия. Я выполняю приказы беспрекословно. Выдавливать слова из себя было не просто, но будущий губернатор убедился, чтобы его голос не дрожал. Отец не любил, когда Александр демонстрировал слабость. У него получилось, и в душе опять поднялся прилив гордости. Удары на несколько секунд остановились. Тон отца был задумчивым и почти ласковым, когда он задал следующий вопрос. Будешь ли ты испытывать какое-либо удовлетворение или радость, служа своему королю, сын? Александр на секунду застыл. Ему никогда не задавали подобных вопросов. Он не был уверен, какой правильный ответ. Отец отклонился от привычной тематики их разговора. Нарушил сценарий. Удар по лопаткам оказался такой силы, что будущий губернатор чуть было не упал грудью на пол. Он понял, что думает слишком долго. Удовлетворение и радость — это эмоции простых людей, ищущих счастья. Я создан для служения, а не для чувств. Моя самореализация — результат успешного выполнения приказов моего короля. Юноша вновь услышал сзади удовлетворенный смешок и выдохнул, радуясь правильному ответу. Отец не должен был знать, что он все еще сохранил в себе способность к этой эмоции. За эти года он научился прекрасно врать. Стал непревзойденным лжецом. Плеть продолжала опускаться и подниматься. Еще раз и еще раз. Александру казалось, что на месте его спины уже образовалось сплошное кровавое месиво. Его руки тряслись. Он продолжал закусывать губу. Если тебе придется выбирать между жизнью своего короля и жизнью тысяч людей, кого ты выберешь? Будущий губернатор оскалился, уже не различая, какой по счету удар он вытерпел. Юноша сжал кулаки так сильно, что ногти разодрали кожу на ладонях. Этот вопрос на фоне предыдущего был даже слишком простым, но говорить становилось все сложнее и сложнее. Александр тяжело вдохнул. Моя цель ясна. Жизнь моего короля — превыше всего. Жизни других людей, как бы многочисленны они ни были, не имеют никакого значения для исполнения главного смысла моего существования. Удар. Удар. Удар. Десятки. Он терпел и ждал нового вопроса. Руки подгибались. Опираться на них стало фактически невозможно. Юноша перешел на локти. Уже почти лежал на полу. Отец молчал, лишь свист плети рассекал воздух. Чем ты хочешь стать, сын? Александр выдохнул сквозь зубы. Он хотел совершенное тело. Хотел острый разум. Хотел стать идеальным любовником — вызывать сильнейшее желание в других, но не поддаваться ему самому. Хотел никогда больше не оказаться в таком положении, как сейчас. На коленях, почти упираясь носом в пол. Хотел контролировать свою жизнь. Будущий губернатор скривился и слишком сильно прикусил губу. Об этом слове отец запрещал даже думать. Существование. Он хотел контролировать свое существование и жизни других. Еще один удар. Опасная мысль прорвалась в его разум. Лучше. Я хочу стать лучше. Идея горела в его голове, словно маяк в ночи. Но Александр готовился ответить совсем другое. То, что от него ожидали. Он желал больше ничего и никогда не чувствовать. Быть идеальным — это все равно, что быть мертвым. Я хочу стать оружием короля. Его щитом. Его милостью и его яростью. Его тенью. Его продолжением. Я не хочу быть собой. Меня — нет. И никогда больше не будет. Плеть опустилась последний раз. Он опал грудью на холодный паркет. Выдержал. Вновь выдержал. Будущий губернатор приводил дыхание в порядок. Спина сгорала. Казалось, что с него просто снимают кожу, но он улыбался. Из раны на губе текла кровь. Вкус железа во рту был привычным и даже приятным. Слезы продолжали стоять в глазах, но не литься наружу. — Вы смотрите на распятие, — голос Рене разрезал тишину, оглушительно яркий и невыносимо нежный в темноте, которой вновь была окутана комната. — Долго смотрите. Александр несколько раз моргнул, отгоняя от себя мираж. Влага действительно застилала глаза. Он прочистил горло и допил остатки воды в своем стакане. — Да, — хрипло ответил мужчина, не решаясь пока что встретиться взглядом с девушкой. Он поставил пустую емкость назад на стол, вновь потянулся к кувшину и налил жидкость в соседний стакан. Хрустальное журчание успокаивало. Губернатор еще раз глубоко вдохнул. — Почему? — вновь ее мелодичный голос за спиной. Он тяжело сглотнул и обернулся к кровати. Рене полулежала, опираясь на локти. Ее тело — полностью раскрытое, прекрасное в своем совершенстве. Фейерверков больше не было. Теперь девушку освещал лишь свет луны из узкого проема между шторами. Ее кожа, казалось, светилась. Александр медленно подошел к постели, на ходу подняв с пола свою белую рубашку. Изумрудные глаза Рене, в этот момент невозможно темные, внимательно следили за ним. Ее грудь прерывисто вздымалась. Губернатор остановился возле нее и протянул стакан. Она приняла его, их пальцы соприкоснулись на секунду, и от этого легкого касания по телу мужчины начало распространяться тепло. Благодарно кивнув, девушка сделала небольшой глоток воды, продолжая терпеливо ожидать его ответа. — Плохая привычка из прошлого. Лишь одна из многих, — отстраненно пожал плечами Александр. — Я часто смотрел на распятие, когда был здесь. В комнате отца. Он обошел кровать и сел на покрывала с другой стороны. Начал поспешно надевать рубашку, прохладный материал вызвал дрожь в теле. Пальцы чуть тряслись, он боролся с пуговицами. Плечо неприятно ныло. Губернатор все еще чувствовал пристальный взгляд девушки на себе. — Ваши шрамы на спине..., — прошептала она, ее голос резко оборвался, вопрос так и не прозвучал. Александр застыл и облизал губы. Заметила. Чертовы фейерверки. Мужчина застегнул еще одну пуговицу, чувствуя одновременно недовольство и странную неуверенность. Он пытался никому не демонстрировать эти шрамы. Ни телесные, ни духовные. Эти неидеальности. Губернатор уперся руками в покрывала и обернулся через плечо. Периферийным зрением он увидел, что Рене уже сидела на коленях посреди простыней, сжимая хрустальный стакан двумя руками. — Да, — выдавил из себя мужчина. — Ваш отец... Он... Голос девушки вновь сорвался. Рене опустила голову, и Александр увидел, что она судорожно закусывала губу, явно пытаясь понять, как правильно спросить то, что ей так сильно, видимо, хотелось знать. Сейчас она казалась еще более миниатюрной и хрупкой, чем обычно. Об этом невозможно спросить правильно, моя девочка. Губернатор повернулся к ней всем корпусом, полностью взбираясь на кровать. Он протянул руку и дотронулся до ее подбородка, приподнимая его на себя. Их взгляды встретились, и в ее глазах промелькнула вина. Словно ей было неловко, что она разбередила эту рану. Александр улыбнулся ей. — Отец многое дал мне. Знания, опыт. Я совру, если скажу, что не было ничего хорошего, — мужчина провел ладонью по ее щеке, а после горько хмыкнул, отведя взгляд. — Но, да. Он бил меня. Долго и часто. Очень часто. Постоянно. Не потому что ему это нравилось, а потому что он считал, что так правильно. — Это... избиения никогда не могут быть правильными или оправданными, — выпалила Рене, ее голос дрогнул, на этот раз от ярости. Она протянула руку и несмело дотронулась пальцами до ладони Александра, лежащей на простынях. Ему хотелось ее одернуть, но он себя удержал. Губернатор чувствовал стыд. За то, что обманывался, за то, что позволил это с собой сделать. За то, что признался в своей слабости. — Не нужно жалеть меня, мадемуазель, — выдохнул Александр, слегка оскалившись. — Я готов вынести даже Ваше безразличие. Но не унижайте меня своей жалостью. — Вы никогда не вызывали во мне подобных чувств, — горячо возразила девушка, слегка усилив свою хватку на его ладони. — Страх — да. Непонимание — тоже. Уважение и восхищение — да. Даже раздражение, злость и ярость. Вы часто невыносимы... Александр хрипло рассмеялся, покачав головой. Как и Вы, мадемуазель. Мужчина, не глядя, провел большим пальцем по ее нижней губе. Ему казалось, что он уже знал каждый дюйм ее тела наизусть. — Но не жалость. И не безразличие, — она полностью взяла его руку в свою и сжала. — Ни разу. Повисло молчание. Когда-то он надеялся, что шрамы на спине со временем станут совсем незаметны. Отметины же на душе можно было бы скрывать бесконечно. Он был великолепным лжецом, в конце концов. Губернатор не понимал, что чувствует. Он вновь поднял глаза на Рене. Лишь тогда она осмелилась нарушить тишину. — Когда это началось? — Если честно, я не знаю, мадемуазель, — Александр никак не мог понять, почему продолжает говорить. — Во всех моих ранних воспоминаниях всегда присутствовали боль или наказание. Во всех. До какого-то времени мне даже казалось, что это нормально, что это просто порядок вещей. Все люди через это проходят, и я — не исключение. Он склонил голову набок, вспоминая свои наивные детские убеждения. Когда-то ему действительно нравилось думать, что он — такой, как все. Но потом отец сломал очередную установку внутри его сознания, и ему начала доставлять удовольствие мысль о своей уникальности. — Возможно, был какой-то период, когда наказаний в моей жизни не было, но я просто его не помню, — Александр улыбнулся, почему-то так было легче. — Мне проще сказать, когда все прекратилось. — Когда? — Рене придвинулась ближе и, выпустив руку мужчины, нерешительно дотронулась кончиками пальцев до его колена. — Когда я поступил на службу. С тех пор я очень аккуратно следил, чтобы все делать идеально, не дать ни единого повода. И не дал. Александр сверкнул глазами, сжимая в кулаке белоснежные простыни, его хватка на щеке девушки тоже усилилась. Губернатор заставил себя расслабиться. Он отпустил ее лицо. Рене вновь закусила губу. Потянувшись к прикроватной тумбочке, она оставила на ней свой полупустой стакан с водой, а затем подалась еще ближе к губернатору, почти села на его бедра, обвив рукой шею. Второй — зарылась в его волосы. Их лица сейчас были на одном уровне. — Вы не спешите перестать мучить себя, не так ли? — прошептала она, пристально глядя ему в глаза. — Что Вы имеете в виду, Рене? — Александр изогнул бровь. — В этом доме, наверное, много комнат. — Тридцать. — Но Вы продолжаете жить в той, которую ненавидите, — девушка покачала головой. — Именно поэтому и продолжаю. Его руки обхватили ее талию, притягивая чуть ближе. Взгляд губернатора вновь метнулся к распятию, пока не вернулся назад к лицу девушки. — Я чувствую, что часть меня так никогда и не покинула эти покои. Они так и остались моей тюрьмой, — прошептал он, почти в ее губы. — Я чувствую, что должен быть здесь, пока не заберу себя назад. Пока я не перестану смотреть на эти стены и ненавидеть их. — Вы думаете, это хоть когда-нибудь произойдет? — Рене внимательно заглянула в его глаза, склонив голову. Он впился в ее уста. Жестче, чем хотел, но тело было неумолимым. Оно требовало этого. Требовало забыться в ней. Александр опустился на подушки, утягивая девушку за собой. Она оказалась над ним. Ее локоны спадали на его лицо, словно укрывая от окружающей темноты. Он чувствовал только ее свет и ее тепло. Рене простонала, крепче сжимая его волосы. Дыхание обжигало кожу. Он смог заставить себя отстраниться лишь через десяток секунд. — Это уже происходит, — промолвил губернатор, пылко и страстно, проведя ладонью по ее шее. — Вы подарили мне первое приятное воспоминание об этой комнате. Она рассмеялась, счастливо и почти беззаботно. От этого звука его сердце описало длительный пируэт. Рене опустила голову на грудь Александра, плавно выводя пальцем узоры на его коже. Еще раз поцеловав девушку в макушку, мужчина принялся перебирать ее огненные пряди. Он потерял счет времени. В какой-то момент тело Рене начало дрожать. В комнате становилось все холоднее. Он протянул руку и укрыл ее белыми простынями — так плотно, как только смог. Она все еще лежала на нем, губернатор не хотел ее тревожить. Девушка поцеловала его в грудь. Он громко выдохнул. — Вы как-то спрашивали про мои фантазии и мечты, — внезапно даже для самого себя выпалил Александр. — Я еще не все из них видела? — он кожей почувствовал, как ее губы растянулись в улыбке. Губернатор хрипло рассмеялся, притягивая Рене ближе. — Нет, далеко не все. — Расскажите, — голос девушки звучал томно, в нем явно угадывались соблазнительные нотки. Александр вновь улыбнулся. Он мог бы поведать Рене о своих аппетитах. Обо всем, что еще хотел бы с ней сделать, если бы она ему позволила. А она позволила бы. В его разуме было все меньше и меньше сомнений. Губернатор чувствовал ее желания, предугадывал их, хотел их исполнить. Он мог бы прямо сейчас рассказать ей о десятках сценариев, которые жаждал бы воплотить в жизнь. Бесстыдных, откровенных, нескромных, непристойных сценариев. Александр был почти уверен, что Рене бы они понравились, но перед глазами мужчины стояла совсем другая картина. И от мыслей о ней его сердце заходилось стойким бешеным ритмом. — У меня есть имение на юге Франции, в Провансе, — прошептал он, продолжая зарываться пальцами в ее волосы. — Поменьше, но гораздо более светлое, чем это. Хотя бываю я там так же редко. Его окружают оливковые рощи и высокие кипарисы, впереди — только море, до самого горизонта. Я мечтаю показать его Вам. Этот образ, такой яркий, почти реальный, будто бы стоял сейчас прямо перед ним. Он словно бы чувствовал аромат юга, ощущал этот легкий теплый ветер на лице. Первый особняк, который достался ему не по наследству. Он был его. Действительно его. Александр любил бывать там, хотя он никогда бы не сказал об этом вслух. Отец приучил, что ему не должно ничего нравится. Губернатор опустил подбородок к виску девушки, пройдясь руками по ее спине в тягучем поглаживании. — Представьте, Рене: запах кипарисов, звук цикад, закатный час, солнце, уходящее за горизонт, плеск волн, — он улыбнулся, сильнее сжимая ее в своих объятиях. — И Вы, на берегу. Ветер колышет Ваши локоны. Вы в той полупрозрачной белоснежной ночной сорочке, что я подобрал для Вас в наше первое лето в Версале. Море омывает Ваши изящные ступни и лодыжки. И Вы улыбаетесь, смеетесь, оборачиваетесь ко мне. Боже, Ваш смех! Вы счастливы. Это рай. В глазах защипало, и Александра почти напугала его реакция. Он откинул голову на подушки и быстро заморгал, пытаясь взять под контроль свои эмоции. Улыбка не желала сходить с его губ. Мужчина почувствовал, как Рене приподнялась, отстранившись от его груди. Она пристально посмотрела на него. Губернатор перевел взгляд на девушку. — Вы отвезете меня туда? — прошептала она. Ее огромные глаза светились во тьме надеждой. Она сжала рукой ткань рубашки на его груди. — Я хотел бы, — честно ответил Александр, его улыбка опала, в нее закралась горечь. — Но не уверен, что достоин подобного рая. Рене долго взирала на него. Внимательно, неотрывно, печально. Она вновь опустила голову на его грудь, он ощутил ее хрупкий вздох. — Вы думаете, что мы грешники? — прошептала она в кожу его ключиц. — Перед кем? — Я знаю, что Вы не верите. — Как и Вы, мадемуазель, — Александр изогнул бровь, погладив ее по спине. — Я никогда не спрашивала, почему. Она вновь приподнялась, оперевшись на руку, вглядываясь в его лицо. Губернатор долго молчал. Девушка опять подобралась опасно близко к ранам, которые он пытался не беспокоить. О которых вообще старался забыть. Иногда казалось, что это она была дочерью хирурга, а вовсе не он. Губернатор поджал губы, борясь с собой. — Если Он есть, — все же нехотя ответил Александр, указав пальцем в потолок, — то почему же допускает, чтобы в мире происходили такие ужасные вещи? Почему праведные люди страдают? Почему возвеличиваются мерзавцы? Почему существует столько рамок, которые мешают достичь истинного счастья? Почему зло остается безнаказанным? Почему похищают детей? Избивают их? Почему существуют Коршуны? Его тон стал резким, почти жестким. Рене опустила взгляд и еще сильнее сжала ладонь на его груди. Губернатор шумно выдохнул. Он был зол не на нее, но кажется, это именно то, что она почувствовала. Мужчина погладил ее по голове, пытаясь таким образом разубедить. — Для себя я нашел ответы уже очень давно. Его либо нет, либо Он есть, но настолько жесток, что все равно не достоин поклонения. Александр замолчал, с досадой отметив, что вопрос зацепил его гораздо сильнее, чем он хотел бы. Ему не нравилось, что он в целом все еще его цеплял. Даже после стольких лет. — Я молилась вчера, — промолвила Рене, так и не подняв на него глаз. — Впервые за долгие-долгие годы. В полутьме было сложно сказать, но губернатору показалось, что ее щеки покраснели. По крайней мере он чувствовал жар, исходящий от ее тела. Мужчина прищурился, ощущая странную тревогу. — О чем? — он стиснул ее ладонь на своей груди. — О Вас. О Вашей руке, об избавлении от боли. О покое. О благополучии. Рене замолчала, кусая губы. Она несколько раз открыла и закрыла рот, словно подбирая слова. Его сердце стало биться еще быстрее. — Я сказала Ему, что если Он подарит Вам лучшую жизнь, я готова... готова..., — Рене запнулась, и ее горло покинул сдавленный всхлип. Александр мягко взял ее за подбородок и поднял его на себя. Она не сопротивлялась. Глаза девушки блестели в серебряном свете, небольшие оранжевые огни от факелов снаружи изредка танцевали на ее лице. — Что, мадемуазель? — спокойно спросил он. — Отпустить Вас, — выдохнула Рене. — Отказаться от мечты о совместном будущем. Губернатор слабо улыбнулся и немного приподнялся с подушек. Он провел ладонью по ее щеке и, потянувшись, медленно, долго поцеловал в висок. Прекрасная, светлая, неземная. Мысли перебивали друг друга, неслись галопом в его разуме. Какая ирония, что их пути пересеклись лишь на его четвертом десятке лет. Какая невыносимо сладкая и пугающе горькая ирония. Он прислонился своим лбом к ее. — Я благодарен Вам за молитву, моя девочка, — прошептал Александр, глядя ей в глаза. — Но не Он избавил меня от страданий. Они бы закончились в любом случае. А состояние моего здоровья, как и сохранность руки, будут зависеть от профессионализма и навыков месье Фламбера, силы моего организма и удачи, а не божественного провидения. Он отстранился и еще сильнее сжал рукой ее щеку, будто бы пытаясь привести в чувство. — На вас нет греха, Рене. Не берите в голову. Вновь улыбнувшись ей, губернатор опустился назад на подушки. Девушка еще какое-то время смотрела на него, в ее глазах оставались тревога и сомнение. Спустя десяток секунд, она снова устроилась на его груди. — А не в глазах Бога, — прошептала Рене, голос звучал напряженно. — В глазах общества, в глазах моего отца, придворных... Мы ведь — грешники? — Я — точно грешник. Дьявол даже, — губернатор обвил рукой ее талию, опустил ладонь на бедро. — Уже очень давно. Александр с удивлением обнаружил, что в его тоне прозвучал намек на самодовольство, даже... на гордость. Он нахмурился, пытаясь понять, что это говорит о нем самом. — А я? Ее тело казалось натянутым, словно струна. Глядя в ткань бордового балдахина, мужчина принялся выводить большие круги на ее коже сквозь простыни. Она слегка расслабилась. — Не знаю, — наконец, вымолвил губернатор. — Возможно, Вы — жертва. — Ваша жертва? — Я тяну Вас во мрак, Рене. Все глубже и глубже, — он тяжело выдохнул, его рука инстинктивно сжалась на ее бедре. — Всегда тянул. — Жак-Бенинь говорил, что Мария Магдалена была более греховна, чем мужчины, что возлегли с ней. — Вы все еще слушаете этого идиота? — фыркнул губернатор, покачав головой. Она мягко рассмеялась, и узел в груди Александра чуть ослаб. Он обожал звук ее смеха. Рене приподнялась, уперлась локтем в подушки и опустила голову на ладонь. Она, прищурившись, смотрела на него и улыбалась. Губы Александра растянулись в ответ. — Ох, что бы сказал король на этот Ваш выпад против его любимого священника, — сверкнула глазами девушка. Ее тон звучал игриво, но стоило словам прокатиться сквозь ночную тишину, как они оба застыли. Улыбки умерли на их лицах почти одновременно. Они не говорили о Людовике с самого отъезда из Версаля. Возможно, Рене, как и он сам, пыталась целенаправленно отогнать мысли о Его Величестве как можно дальше, понимая, насколько неправильно все то, что происходило между ними. Он в очередной раз делил ложе с формально все еще любовницей короля — своего повелителя, своего друга. Рене продолжала с радостью отдаваться ему — трижды лишь за эту ночь. Количество же поцелуев, которые они подарили друг другу, и вовсе невозможно было сосчитать. Но, что самое важное и страшное, ни один из них не собирался останавливаться. Они оба намеревались лгать и дальше. Так долго, как только смогут. Наплевав на преданность, верность и любые понятия о благопристойности. — Я глубоко уважаю Людовика, Вы это знаете, — Александр тяжело сглотнул, дотронувшись до ее губ, словно напоминая себе, почему он оказался в этом положении. — Всегда буду, несмотря на то… что я делаю. С Вами. Его Величество — все еще мой друг, хотя я и не уверен, что имею право теперь претендовать на его благоприязнь. Но... Губернатор приподнялся еще выше на подушках, ощущая небывалое смятение. Вину. Раскаяние. Сомнения. Рука Рене вновь оказалась на его груди. Казалось, что она пытается удержать его. Пристолбить к настоящему. Александр накрыл ее ладонь своей и сжал. — Вера короля — ничто иное, как перенесение своего страха за будущее и ненависти к себе на плечи авторитарной единицы в поисках прощения. Это его катарсис, — губернатор хмыкнул, неодобрительно, горько. — Жак-Бенинь впитывает слабости Людовика своими речами, подобно губке. Мне это не нужно. — Вы не желаете прощения? — мягко спросила Рене, склонив голову набок. — Меня невозможно простить, — Александр нашел ее глаза и твердо добавил. — Но я могу жить с этим знанием. — Вы неправы, — неожиданно страстно выпалила девушка. — Неужели? Александр приподнял бровь. Рене приблизилась к нему. Она села выше, почти нависла над ним. Между их лицами было несколько дюймов. Ее глаза пылали решительностью. — Да, Вы не святой. Вы пугаете. Иногда пугаете даже меня, — она положила ладонь на его лицо. — Но Вы каждый день боретесь с этим зверем внутри себя. И Вы выигрываете. Он смотрел на нее и не мог оторваться. Как далека она сейчас была от той девушки, которую он поймал за кражей в своей комнате. В ней была сила, бьющая через край энергия, почти мистическая вибрация. Власть. По крайней мере над ним и над его эмоциями. Над самой его жизнью. Нет, давно не девушка. И даже не женщина. Божество. Многоликое и изменчивое. Несущее одновременно расцвет и погибель. — Вы как-то сказали мне, что хотите стать добрее. Лучше. Вчера Вы это подтвердили, — она нежно провела пальцами по его скуле, а потом сжала его лицо еще крепче. — Вы можете. И Вы делаете. Возможно, Вы этого не видите. Но я вижу. Я вижу, Александр. Казалось, что впервые в жизни он не знал, что сказать. Рене отобрала у него слова, отобрала само его дыхание. Она все помнит. Даже те признания, которые год назад казались лишними и чуть ли не случайными. Она видела его попытки. Видела изменения, даже если они были совсем незначительными. И она... верила в него. Ему хотелось оправдать ее веру. Взгляд губернатора на секунду метнулся к портрету, зафиксировался на бездонных холодных глазах. Это то, чего Вы не учли, отец. Чего Вы не понимали и никогда бы не поняли. Страх никогда не давал истинного развития. Не приводил к настоящим изменениям. На это было способно только желание. Девушка мягко провела пальцами по его лбу, убирая с лица выбившиеся темные локоны. Она вновь завладела его вниманием. Рене улыбалась и взирала на него с таким трепетом в глазах, с такой нежностью, с такой уверенностью, с такой... Дрожь прошлась по телу мужчины, и он ощутил инстинктивное желание отстраниться, но за спиной уже был подголовник. Сердце неистово стучало. — Пожалуйста, не надо, — прошептал Александр, почти с мольбой. — О чем Вы? — девушка непонимающе склонила голову набок и нахмурилась. — Сложно, когда Вы смотрите... так, — его голос был хриплым, паника подступала все ближе и ближе, брала за горло. — Не смотрите так на меня. — Как? Рене лишь приблизилась. Изумрудные глаза не покидали его лица. Никто никогда так на него не смотрел. Страшно. Почему, черт возьми, так страшно? Александр с трудом сглотнул. — Как будто Вы…, — в горле встал ком, он не мог договорить. — Будто бы Вы меня л… — Что? Губернатор прикрыл глаза и устало выдохнул. Досчитал до десяти, чтобы хоть немного успокоиться. Темнота и тишина окутывали. Мужчина медленно распахнул веки. Рене по-прежнему смотрела на него, эмоция в ее взгляде совсем не поменялась. Он стиснул челюсть. — Вы знаете, что я хочу сказать, мадемуазель, — Александр покачал головой. — Не смотрите на меня так. — Будто я люблю Вас? Ее мелодичный голос, казалось, впечатался в саму его кожу. Он навеки так и останется там. Губернатор похолодел. Губы плохо слушались. Мужчина с трудом кивнул. — Да. — Не будто, — прошептала Рене и закусила губу, перебирая пальцами его волнистые волосы. — Пожалуйста, не продолжайте. Александр хотел замотать головой из стороны в сторону. Высказать свое несогласие любым другим способом, но все еще не мог пошевелиться. Не мог сделать вообще ничего. Только смотреть на нее, только слушать, только едва дышать. Нет. Нет. Нет. Молчите. Не привязывайте себя ко мне. Не привязывайте. Ему хотелось закричать, но легкие словно сжались. Он не помнил, когда в последний раз чувствовал себя таким же беспомощным. Возможно, когда стоял на коленях перед распятием, подставляя спину под плеть. — Я люблю Вас, Александр, — медленно и четко промолвила девушка, словно не хотела оставить ему ни единого шанса ослышаться или как-то неправильно ее понять. — Рене, — удалось ему выжать из себя. — Я люблю Вас, — повторила она, еще более уверенно и решительно. Ее рука вновь легла на его лицо. Вероятно, она не хотела дать ему возможности отвернуться. Это было мудро с ее стороны, потому что он хотел. Желал убежать, желал спрятаться, желал скрыться от той реальности, что обрушивалась на него весом, казалось, всей земной суши. Хотел укрыться от своих эмоций, своих чувств, которые были готовы разорвать все его естество на тысячи мозаичных частей. Счастье соседствовало с отчаяньем. Радость — с безысходностью. Одно дело — догадываться, подозревать, быть почти уверенным в природе ее привязанности. Совсем другое — слышать эти слова, которые никогда не должны были предназначаться ему. Рене все еще смотрела на него, ее закутанная в покрывала грудь опадала и вздымалась в рваном ритме. Александр понимал, что ей тоже страшно. Что девушка ждет ответа, ждет реакции. Она вновь загнала его в угол, и он понятия не имел, как из него безболезненно выбраться. Он не знал, что сказать. Точнее, знал, но не мог. Не тогда, когда не был способен пообещать ей Вечности. Точно не в момент, когда над ним висела печать смерти. Он вновь почувствовал стыд. Жгучий, накрывающий с головой стыд. Самый сильный в своей жизни. Александр молчал и смог только слабо покачать головой из стороны в сторону. Он ощущал себе таким жалким. Таким поломанным. Рене грустно улыбнулась и отняла руку от его лица. Вместе с ней, мужчине казалось, что его тело покинули и частицы тепла. Девушка обняла себя руками. — Я знаю, что Вы не чувствуете то же самое, — промолвила она, все еще улыбаясь, но ее губы подрагивали. — Природа Ваших чувств слишком неоднозначна. Слишком сложна. Я понимаю. Это нормально. Она на секунду опустила взгляд вниз. Александр скорее почувствовал, чем услышал ее слабый разочарованный выдох. Рене конструировала свою реальность. Пыталась дать объяснение его непростительной нерешительности. Сама. По своей воле. Потому что, видимо, так было легче переносить его предполагаемый отказ. Ему хотелось обнять ее, прижать к телу, к сердцу, но он не чувствовал себя достойным этого. Девушка вновь подняла на него глаза. — Я благодарна, что Вы не врете мне, — твердо промолвила она, вздернув подбородок. — Благодарна, что не даете пустых обещаний. Я люблю Вас даже за это. — Вы ошибаетесь, Рене, — горячо выпалил Александр, сам удивившись своему запалу. — В чем именно? Скажете, что я опять не понимаю, что у меня на душе? Она прищурилась. Губернатор резко подался вперед, приняв полностью сидячее положение. Волнение овладело им. Перед ним был не Гаэль. Не посторонний человек. А та, кто станет жертвой его признания. Он не имел права привязывать Рене к себе. Но должен был сказать хоть что-то. Дать ответ, который отражал хотя бы часть его чувств. Мужчина не знал, куда деть свои руки. До какой части тела девушки дотронуться. Это было нелепо, учитывая все, что происходило в этой постели, учитывая все, что он с ней делал всего несколько часов назад. Александр неуверенно положил ладони на ее плечи. Рене в растерянности наблюдала за ним. — Мои чувства не так неоднозначны. Не так сложны, как Вы думаете, моя девочка, — он слегка провел большим пальцем по ее коже. — На самом деле они очень похожи на Ваши. Почти идентичны. Я лишь... Он чуть было не зажмурился от того, как невыносимо глупо звучали его слова. Где твое хваленое красноречие? Еще никогда ему не было так сложно говорить. — Я лишь не могу позволить себе признаться Вам в них, — завершил свое путаное объяснение Александр и тут же захотел провалиться сквозь землю. — Это было бы бесчестно. — Что Вас останавливает? Рене не сводила с него взгляда, словно пытаясь отыскать что-то в его глазах, а губернатор никак не мог понять, почему она все еще воспринимает его серьезно, а не смеется ему в лицо. Любовь не давалась на один раз. Она давалась навеки. Он знал ответ. Но Александр вновь не смог себя заставить признаться ей, что их время сочтено. Его считали умнейшим человеком Франции, но несмотря на это, он почему-то продолжал из раза в раз совершать одни и те же ошибки. Полумеры. От них становилось только хуже. Губернатор глубоко вдохнул. — Любить — означает быть полностью открытым. Полностью искренним, — прошептал он, пытаясь найти альтернативное объяснение своим поступкам, которое не звучало бы совсем безумно. — Можете ли Вы мне это пообещать? — Могу, — в голосе Рене не было ни капли сомнения. — А я — нет. Я — лжец. Александр горько усмехнулся и отнял от девушки руки. Теперь ему казалось, что он не достоин даже касаться ее. Мужчина отодвинулся, согнул ноги, притянул их к себе и подался вперед всем корпусом, оперевшись на коленные чашечки локтями. — У меня должны быть секреты, Рене. И они будут. Они уже есть, — он невидяще смотрел в полумрак комнаты. — Боже, внутри меня столько... столько... Губернатор зажмурился и раздраженно мотнул головой. — De merde, — прошептал он, все еще ощущая на себе ее пристальный взор. И грязи, и шрамов, и демонов, и травм, и противоречий. Просто комок самого худшего, что только можно было найти. Он устал от себя и не понимал, почему она до сих пор здесь. С ним. Все еще смотрит на него, пытается разобраться в лабиринтах его разума, в которых он и сам уже давно запутался. — Вы никогда не говорили о Вашей матери, — осторожно промолвила Рене, он видел периферийным зрением ее профиль. — Не говорил. — Что случилось с ней? Александр вновь поднял взгляд на портрет. Долго, пристально смотрел на него. В светло-голубые выразительные глаза своей матери. Он все еще чувствовал боль предательства, глубокое ножевое ранение в самом центре своего сердца. И несправедливость, вину, всепоглощающую печаль. Она не защищала его, но и он тоже не мог ничего для нее сделать. Просто две искалеченные души. Александр тяжело сглотнул. — Она умерла, — ответил он, прорвавшись сквозь комок в горле. Губернатор услышал легкий шелест простыней, а затем изящная ладонь опустилась на его плечо. Без ожиданий, без давления, без намека на большее. Просто немой символ поддержки. Его давно натренированные инстинкты вопили, что ему это не нужно. Он — один. Всегда один. Мужчина постарался заглушить их. Пытался научиться принимать. Александр потянулся и сжал перебинтованную кисть девушки в своей. В его жесте была благодарность. — Вы сделали из ее комнаты святилище, — прошептала Рене над его ухом. — Да. Губернатор надеялся закончить на этом. Ему не хотелось больше ничего говорить, но девушка прижалась к его спине всем телом и обвила рукой талию. Поцеловала его в плечо и положила на него голову. С губ Александра сорвался судорожный выдох. Он действительно слишком долго был один. Он не знал, как реагировать. От неожиданности слова начали сами выливаться из него. — Блюстители нашей милосердной веры не пожелали дать мне разрешение похоронить ее, как подобает. На землях церкви, — Александр оскалился, едва не выплевывая слова, он не сводил взгляда с портрета. — Они отводили моей матери место лишь у стены кладбища. Возле убийц, предателей и насильников. Без имени. Без памяти. Без красоты. Одинокая слеза скатилась по его щеке. Он резко зажмурил глаза, не давая выйти остальным. Рене сильнее прижалась к нему, зарылась лбом в его шею. Его пульс неровно подскочил. Он знал, что она сможет это почувствовать. — Почему они так поступили? — прошептала девушка в его кожу. — Мать болела последние года. Чахотка. Постоянные боли в груди. Чем дальше, тем хуже, — Александр мрачно хмыкнул. — Мой отец был ее единственным стимулом продолжать бороться за жизнь. И когда его не стало, она просто... сдалась. Слишком любила его, несмотря на все, что он сделал. Или скорее не сделал. — Он причинял ей боль? — голос Рене дрогнул. — Как и Вам? — Нет. Совсем другой тип боли, — твердо ответил губернатор, покачав головой. — Он был куртуазен. Вежлив. Учтив. Щедр. Но она хотела большего. Она хотела, чтобы он стал тем, кем не мог быть. — Он не любил ее? — И даже не желал. Мой отец был с ней, чтобы появился я. После этого его долг перед обществом был исполнен. Рене провернула ладонь и переплела их пальцы вместе, сильнее стиснула его руку. Губернатор поджал губы, не понимая, почему все еще продолжает рассказывать. Он никак не мог остановиться, чувствовал себя камнем, неумолимо скатывающимся с горы. Его преследовал привкус странного освобождения. Александр обвел глазами спальню, ощущая, как сжимается желудок. Воспоминания накатывали, прорывались сквозь все возведенные им барьеры и заслоны. — Мы с Гаэлем нашли ее в этой комнате семь лет назад. Неподвижную. Со счастливой улыбкой на лице, — еще один непроизвольный смешок покинул его горло, легкие горели огнем. — Смерть от лауданума может быть красивой. Но от того не менее страшной. Гаэль до сих пор винит себя. Думает, что неправильно рассчитал дозировку. Но я знаю правду. Мать специально ее превысила. Он почувствовал, как тело Рене напряглось. Она застыла на несколько мгновений. Александр смотрел в одну точку у подножия кровати. Возможно, девушка сама не понимала, в какие глубины тьмы погрузится, задавая свои вопросы. Он вновь сжал ее ладонь. Простите, что делаю это с Вами. Губернатор ни с кем ранее не делился одним из худших воспоминаний в своей жизни, держал в себе, никогда не рассказывал о смерти матери. Даже Людовику. Никому. Только ей. Рене медленно отстранилась от его плеча. Он чувствовал ее горящий, пристальный взгляд на себе. — Гаэль любил ее, — прошептала девушка. — Да. — Вы знали? — Конечно, знал, — Александр криво усмехнулся. — Он почти и не скрывал этого после смерти отца. Думаю, что она тоже знала, но ей было все равно. — Как считаете, могло бы все быть иначе? Мог бы он сделать ее счастливой? Губернатор молчал лишь несколько секунд. Никого нельзя сделать счастливым без согласия. У него было мало сомнений. Он с ними быстро разделался. — Нет, — ответил мужчина, резче, чем собирался, и покачал головой. — Она бы не позволила. Она хотела, чтобы все закончилось. Она хотела к нему. — Церковь не принимает самоубийц в своих владениях, — тихо промолвила Рене, он никогда не слышал в ее голосе столько грусти. — Боится осквернить их. Лицемеры, — Александр почти заскрежетал зубами, его ноздри раздувались. — Никто ведь не хочет признавать, что впустил на свои священные земли сотни ядовитых змей, которые лишь маскировались под праведников. Мой отец похоронен, как подобает, к примеру. Губернатор рассмеялся и приподнял голову, глядя в потолок. Он действительно надеялся, что Бога нет. Лучше так, чем знать, что над всеми ними довлеет кто-то настолько жестокий и несправедливый. Рене провела рукой от его талии к груди, еще крепче обнимая его. Он устало опустил голову на их сцепленные на плече ладони. — Что Вы сделали? Как похоронили ее? — Так, как она бы не хотела, — прошептал мужчина. — Она верила. Истово. Но я не мог позволить закопать ее под стеной. Губернатор повернул голову влево и посмотрел на распятие. — Мать всегда говорила, что я очень похож на отца. Он все делал так, как считал нужным. Я — тоже. Александр тяжело вздохнул, пытаясь привести в равновесие свое внутреннее состояние. Это было давно. Нужно жить дальше. Но вина продолжала оставаться с ним. Каждый день. Без остановки. Хоть что-то в моей жизни вечно. Он вновь криво усмехнулся. — Ее тело сожгли, — тон мужчины стал суше, четче, он хотел поставить точку. — Я развеял прах над морем, в Провансе. Возле моего второго имения. Ей нравилось бывать там. Она всегда любила голубой цвет. Губернатор резко мотнул головой, словно вырываясь из объятий воспоминаний. Он отстранился, хотя это было и нелегко — Рене держала его крепко. Ему самому было сложно разжать руку на ее ладони. Александр обернулся к ней. Она сидела на коленях, обернутая в белоснежные простыни. Огненные волосы в свете луны казались почти бордовыми. Девушка продолжала взирать не него с грустью, томлением и нежностью. Ее взгляд не отталкивал, а притягивал. Несмотря на все. Вопреки всему. Вопреки самой его природе. — Любовь может отравлять разум и тело, мадемуазель, — прошептал Александр. — Сладостью, но она все так же опасна и смертельна. Мужчина положил ладонь на колено девушки и начал медленно скользить по ее телу вверх, пока вновь не обхватил лицо. Он приблизился к ней почти вплотную. — Поклянитесь мне, что Вы никогда не сдадитесь, — горячо выпалил Александр, сжимая нежную кожу щек, прикасаясь своим лбом к ее. — Что бы ни случилось дальше. Скажите мне, что будете бороться, Рене. Губернатор, не отрываясь, пристально смотрел в ее глаза. Они стали шире — не то от ошеломления, не то от испуга. Он увидел, как девушка судорожно вдохнула. — Зачем Вы об этом просите, Александр? — чуть слышно промолвила она, голос Рене дрогнул. Он положил вторую ладонь на ее лицо. Держал ее подбородок в двух руках. Обнимал со всех сторон. Вы знаете, зачем, моя девочка. Из-за искры, из-за огня, который он увидел в ней. Из-за пламени, которое она даровала ему, которое оживило его омертвевшую душу. Александр не мог позволить этой искре погаснуть. Тем более из-за него. Он видел ее потенциал, видел эту стойкость, эту решимость. Но он хотел услышать. — Поклянитесь, Рене, — шептал он в ее губы. — Поклянитесь мне, что никогда не позволите любви разрушить Вас. Никогда не растворитесь в ней полностью. Никогда не забудете о себе. Еще одна капля начала скатываться по его щеке. Губернатор прекрасно понимал, что она ее увидит. Он плотно сжал веки и оскалился, сдерживая свои порывы. Ладони Рене легли на его запястья, стиснули их, одновременно нежно и уверенно. Мужчина открыл глаза. — Я никогда не сдамся, Александр, — взгляд девушки был обжигающ и искренен. — Клянусь. Я буду бороться. Всегда. — Ради себя? — Ради себя. Со сдавленным стоном он поцеловал ее. Рука Рене опустилась на его скулу, и мужчина почувствовал, как она аккуратно утерла ту одинокую слезу, которую он не смог сдержать. Александр был благодарен ей. Я должен был знать. Должен был убедиться. Он не выдержал бы еще одного греха на душе. Не такого. Еще раз, играючи, проскользив своим языком по ее, губернатор мягко отодвинулся от девушки. — Умница, — он слегка улыбнулся. Ее припухшие уста растянулись в ответ. Рене, едва дотрагиваясь, провела кончиком среднего пальца по его бровям, по векам, ресницам. Александр потянулся навстречу ее прикосновениям. Взгляд девушки казался завороженным. — Теперь Вы, — прошептала она. — Я? — Скажите это, — Рене нервно облизала губы. — Произнесите полностью. Пожалуйста. — Что именно? — То, что Вы не можете мне сказать. — Но как же мне тогда это сделать? — Александр изогнул бровь, его сердце дико стучало. — Сделайте в той форме, в которой способны. Девушка немного отстранилась, отпустила его, словно пытаясь убедить, что дает ему пространство. Дает ему время. Свободу. Возможность. Он считал свои вдохи и выдохи. В горле пересохло. Давай же. Будь лучше. Губернатор приоткрыл губы. — Я не могу позволить себе признаться, что я люблю Вас, Рене, — промолвил он, нежно погладив ее по лицу. Даже наощупь мужчина почувствовал, как вспыхнула ее щека. Девушка улыбнулась шире, ее глаза заблестели еще ярче. Она несколько раз быстро и с усилием заморгала. А Александру показалось, будто бы тяжесть всего мира упала с его плеч. Что-то похожее было в его жизни лишь дважды. Двадцать два года назад, когда он, наконец-то, поступил на службу. Семь лет назад, когда посыльный, трясясь и пряча глаза, сообщил ему, что Жан-Батист Бонтан умер во сне. Возможно, именно так каждый раз для него ощущался переход. — Наверное, это — самые близкие к признанию слова, которые я когда-либо от Вас дождусь, — Рене аккуратно прикоснулась к его животу, в ее ответе странным образом смешались благодарность и ирония. — Вы заслуживаете лучшего. Губернатор хотел отвести взгляд, но девушка ему не позволила. Она приподняла его подбородок на себя. Улыбка так и не покинула ее лица — нежная, печальная, горькая. — Как и Вы, — прошептала Рене. — Вы заслуживаете свободы и покоя. — Возможно, в следующей жизни, — хмыкнул Александр, пожав плечами. — Вы верите в это? — Нет, но с Вами мне хочется верить, — он потянулся к ней и заключил ее в крепкие объятия. — Хочется думать, что у нас еще будут тысячи возможностей. Рене прижалась щекой к его ключице, так идеально вписалась в пространство под его подбородком, словно должна была быть там всегда. Словно он создан был для того, чтобы держать ее в своих руках. Александр беззвучно рассмеялся. Шутка судьбы была все менее смешной и затянутой. Он закрыл глаза. — Тогда я буду ждать Вас там, — услышал он ее голос сквозь темноту. — В тысяче других жизней. Губы вновь начали сами растягиваться в улыбке. У него не должно было быть таких грез, но они появились. Губернатор не мог просить еще о чем-то — у него и так было гораздо больше, чем он бы осмелился когда-то представить. У него была она. Шрамы внутри его естества, казалось, постепенно затягивались. И чем ближе Рене была к нему — тем быстрее. Он поцеловал ее в макушку. В лоб. Поднял лицо на себя, принялся осыпать небольшими нежными прикосновениями каждый дюйм кожи. Губернатор легко надавил на ее грудь и заставил опуститься на простыни. Лег рядом. Продолжил целовать ее. Скулы, уголки губ, подбородок, шею. Его руки мягко гладили ее тело, сквозь ткань простыней, пробегались по обнаженным участком рук и бедер. Каждое касание было призвано вызвать не желание или возбуждение, а расслабление. Девушка мурлыкала, с каждой минутой все реже и тише. — Я не хочу засыпать, — сонно прошептала она, ее пальцы, затерянные в прядях его волос совсем ослабли. — Почему? — шептал Александр в ее шею. Рене молчала. Он нахмурился и поднял голову, вглядываясь в ее лицо. Казалось, что она хочет отвести взгляд. Было заметно, с каким трудом она заставляла себя выдерживать его внимание. Впервые с момента своего признания девушка вновь выглядела неуверенно, хрупко и уязвимо. В ее глазах застыл отголосок прошлой боли. Александр громко выдохнул, слишком ярко осознавая в этот момент, что он — не единственный, у кого стены души были исполосованы царапинами. Рене не была невредима, и он приложил к этому руку. Александр не хотел, что бы ее отметины превратились в глубокие шрамы. — Я буду здесь утром, моя девочка, — промолвил он, не прерывая зрительного контакта. — Рядом с Вами. Обещаю. Мужчина опустил голову и обжег дыханием ее шею. Принялся вновь бережно касаться нежной кожи губами. За ухом, где все-таки проявился небольшой фиолетовый кровоподтек. Ключицы. Плечи. Вновь шея. — Обещаю, — шептал Александр в перерывах между поцелуями. — Обещаю. Обещаю. Рене закрыла глаза. Ее дыхание становилось все более размеренным, грудь вздымалась глубже и реже. Он не останавливался. Его губы двигались. Пальцы скользили по коже. Мужчина отстранился, лишь когда почувствовал, как обмякшее тело девушки тронула легкая судорога, свидетельствующая, что она погрузилась в омут сна. Ее губы были растянуты в расслабленной улыбке.