62 автобус ходит всегда

      I       Мне снится долгий, странный, немного печальный сон.       Сейчас канун Нового года, поэтому Вергилий, как всегда, напялил на себя красную шапку и белую бороду. С момента появления на свет моего первенца она успела изрядно проредеть, если не сказать — оплешиветь. Харон настаивает, чтобы мы выкинули наконец эту гадость и купили ему нормальный праздничный костюм. Но именно с этой бородой у меня, а также у моего друга и наставника, связаны определённые светлые воспоминания.       — Чувствуя ностальгию, не обязательно покрываться слоем нафталина, знаешь ли, — возражает Харон.       Детям достаются игрушки, старому доброму мне — бутылка любимого сухого вина, а ей — минералка с яблочным соком. Вместе они дают что-то похожее на игристое вино по цвету. Почти достойная имитация.       “Не злись, — говорю, — лучше выпей с нами”.       — Мне. Нельзя, — сухо, по слогам, говорит Харон. Будто это я здесь — главный малый ребёнок, которому нужно говорить об очевидных вещах.       — Совсем нельзя? — удивляется Вергилий.       — Да, совсем.       “В честь праздника можно,” — змеем-искусителем подначиваю я.       — Тебя послушать, так всякий день — праздник.       Наблюдая за минералкой в своём бокале, она вздыхает со светлой грустью. На дне уже начал формироваться мутный яблочный осадок — не сравнить с золотом искрящейся чистотой просекко, красивого, как её глаза.       “А разве это не так?”       — Оно стоит того? — спрашивает неожиданно Вергилий.       “Что?” — не понимаю.       — Твоя работа, — пространно поясняет он.       “В честь праздника мне было дозволено работать на этой неделе всего четыре года вместо дюжины. Думаю, у Крыльев наконец проснулась коллективная совесть”.       На самом деле я каждый день задаю себе тот же самый вопрос.       Пару тысяч лет назад, когда я был моложе, моей главной мечтой, как мне ещё казалось, была свобода. Живым воплощением этой пьянящей свободы был Красный Взор; возможно, мне даже искренне хотелось быть как он. Но, вкусив горькой жизни вольного фиксера, быстро понял, что это всё — не моё. Вергилий никогда не озвучивал этого, но своими неуклюжими попытками цепляться за фалды его плаща я подавляю и его свободу тоже.       Когда мне повезло стать одним из Перьев и мы с Харон переехали в Гнездо, облегчению на его лице не было предела. Это ранило меня, словно острый край бумаги: неглубоко, но больно.       — Я останусь в квартале ещё на пару дней, — милосердно переводя тему, говорит Вергилий.       “Ещё зайдёшь?”       — М, — неопределённо бормочет мой учитель.       “Знаешь, у нас есть как минимум одна свободная комната”, — совершенно ни на что не намекаю я.       — Я взял перерыв в том числе для того, чтобы выспаться, — Вергилий устало прикрывает глаза; сероватые мешки под его красными глазами явно указывают на то, что идея эта, как минимум, не лишена здравого смысла. — Дети мне выспаться не дадут.       “Они примут обет молчания, если это будет означать, что дядя Вер останется дома”, — говорю я.       — Подумаю, — коротко кивает Вергилий.       II       Моя работа преимущественно заключается в том, что я получаю списки действующих лиц, пишу для них “сценарии”, а во второй половине цикла монтирую “фильмы” из того, что оставили мои сменщики в другие дни недели.       В железнодорожном парке корпорации W всего сто одиннадцать поездов. В сутки они совершают в среднем двести шестьдесят семь рейсов. Если считать промежуточные остановки — это от трёх до пяти сотен поездок за двадцать четыре часа. Основную часть билетов бронируют заранее; день в день цены даже в вагонах эконом-класса сделаны нарочито космическими, но даже так свободные места остаются редко. По сути, у горожан просто нет альтернатив, если надо быстро добраться из одной части Города в другую — W-корп так или иначе наложила руку на все пассажирские перевозки.       Каждый из приблизительно четырёхсот рейсов — две с половиной тысячи лет. Из них первые сто-сто пятьдесят — самые суровые и насыщенные событиями, а последний год — самый важный. Семьдесят пять процентов видеоматериала ненадлежащего качества отсеивается программой. Итого — тридцать лет искромётного Качественного Контента.       Эти тридцать лет необходимо упаковать в три коротких видео. Первые два — для начальства и для уборщиков. Хронометраж — не более одной минуты, тридцати секунд каждое. Первым нужна глазированная красивая картинка для отчёта, вторым — контекст, понимание опасностей, которые могут встретить за закрытыми дверями поезда.       С третьим видео всё непросто. Иногда мне кажется, что именно ради них, третьих видео, и затевается вся поездка. Ради них на рабочем столе у меня лежит толстенькая книга по режиссуре и тоненькая методичка от L-корп, и в обоих написано одно и то же. Сажай пацифистов с военными, яжмамок с убеждёнными чайлдфри, учёных с церковниками, отцов со взрослыми детьми.       Так видеозапись, регистрирующая самые острые, болезненные эмоции, непременно получится хорошо.       III       Меньше чем через восемь секунд реального времени должен приехать очередной поезд.       У Мерсо звонит телефон.       Он берёт трубку, даже не глядя на экран, и говорит:       — Слушаю.       Его спутницы без особого интереса косятся на него, безуспешно прислушиваясь к воплям на том конце “провода”.       — Кого уволили? — буднично переспрашивает Мерсо. — Ясно. Подождём. Посмотрим. Спасибо за информацию. Больше не звоните.       Не дожидаясь, пока истерика у собеседника прекратится, Мерсо безапелляционно бросает трубку.       — Так кого уволили-то?! — нетерпеливо спрашивает Дон Кихот.       — Всех сопричастных к тому, что цветной фиксер попал в эконом-класс, — меланхолично сообщает Мерсо.       — А, — понимающе и не менее меланхолично кивает Фауст, — ничему-то их жизнь не учит. Цвет опасности?       Мерсо молча щёлкает по панели управления на столе. Выключается свет. Включается экран на стене.       — …Вокзал? — недоумевает Дон Кихот.       — Когда в первые годы поездки происходит что-то по-настоящему важное, что необходимо скрыть, они всегда показывают вокзал, — поясняет Фауст.       Дон Кихот работает в корпорации W совсем недолго. Относительно её первого появления здесь для мира снаружи прошло даже меньше двух месяцев. Мерсо работает ненамного дольше, но из-за его манеры держать себя и запоминать всё на свете кажется, будто он был заложен сюда сразу после фундамента.       — Меньше знаешь — крепче спишь, — опосредованно соглашается с Фауст Мерсо. — Здесь тоже должно быть что-то важное. Давайте смотреть дальше.       Цветная запись с экрана сперва может показаться старомодно-чёрно-белой. В небольшой очереди на кассу межквартального скорого поезда все плечи опущены и обёрнуты в тусклое, серо-чёрное.       Лишь когда в кадре появляется лазурное пятно демисезонного пальто и платиново-белая коса нашего клиента, Дон Кихот громко вскрикивает:       — Это же… Да как можно его не узнать?!       — Кассирша его и узнала, — возражает Мерсо.       Стоя в очереди, лазурный фиксер, без устали размахивая рукой, что не занята вещами, эмоционально собачится со своим спутником. Тот, как и все вокруг, одет в чёрное, ничем не примечательное пальто.       Лишь когда на мужчин начинают оборачиваться, они, по всей видимости, начинают говорить тише.       Вот они говорят с кассиршей. Кассирша, как и положено, предлагает синему изменить предзаказанный билет в эконом на бизнес-класс. В каких выражениях она это делает — неясно, голоса в записи нет. Но у синего фиксера спина в удивлении напрягается, вытягивается в струнку. Обладатель чёрного непримечательного пальто, напротив, сжимается так, словно в него бросили чем-то тяжёлым, а он от обиды решил схлопнуться в чёрную дыру.       После того, как синий взял билеты, он и чёрный выходят на платформу, продолжая о чём-то переговариваться — но давешней ссорой там больше и не пахнет. Некоторое время оба стоят возле информационного табло в центре платформы, глядя каждый в свою сторону.       Другой кадр: камера на самом верху информационного табло. Женщина укачивает на руках непослушного ребёнка. Синий и чёрный подходят ближе, показываясь на свет. Синий машет ладонью, привлекая к себе внимание малыша. Достаёт один билет и улыбаясь, сжимает на нём крошечные пальчики.       Дон Кихот визжит от восторга:       — Он отдал свой билет в бизнес матери с ребёнком! Прям как настоящий рыцарь!       Мерсо молча проматывает запись до предыдущей камеры.       — Нет. Смотри сюда.       Стоя в очереди, фиксер синего цвета, без устали размахивая рукой, что не занята вещами, эмоционально собачится со своим спутником. Позади них в очереди, через одного человека, стоит женщина с плачущим ребёнком на руках.       По всей видимости, спор молодых мужчин убил всякие её попытки его успокоить. Стрельнув в них глазами, она подходит к кассе и не без труда покупает билет.       Кто вообще покупает срочный билет, если не может позволить себе детскую коляску?       — Всё равно не вижу. Что ты хочешь показать?       — Рядом с нашим фиксером, в чёрном — муж его сестры, — вкрадчиво объясняет Фауст. — На первый взгляд у них не самые тёплые отношения. Но смотри-ка: когда ему не продали билет в тот же вагон, он нашёл способ взять место рядом хитростью.       — Не вижу, как это противоречит моей позиции, — дуется Дон. — Он мог обменяться с кем угодно.       Фауст хочет было что-то важно ответить, но в дверь переговорки вежливо стучатся. Потом полупрозрачная дверь с грохотом распахивается. Врывается Родион, в одной руке держащая чашку кофе, в другой — банку любимого йогурта с хлопьями. Чудом просочившийся за нею Грегор на ходу чистит зубы. Хон Лу придерживает тяжёлую дверь ногой. В руках у него френч-пресс со свежим чаем.       — Что, кино без нас запустили? — на удивление разборчиво для человека с посторонним предметом во рту спрашивает Грегор.       — У вас выходной, — упрекает новоприбывших Фауст.       — Кисунчик, у нас вахта, — посмеиваясь, напоминает Родя, помешивая пластиковой ложкой свой нехитрый завтрак. — Тут выходной возможен только в окно — да и окна, те тоже запаяны.       — Нам сказали, на разбор ЧП отправят часового… WTAF, или как они там, — вспоминает Грегор. — Разве можно упустить шанс посмотреть, как выглядит непосредственное начальство?       — Не W.T.F. а W.A.T.C.H., — говорит Мерсо, гоняя туда-сюда запись с платформы. — Визит менеджера — плохо. Меньше знаешь…       — Мы же не сделали ничего неправильного… И этот Цвет — даже не плохой человек.       “Дело не в том, плохой он человек или хороший, — отвечаю я, — а в том, что неспящий Цвет в Поезде представляет опасность коммерческой тайне как для корпорации W, так и для A, T и C…”       Если бы не аугментация, от испуганного визга Дон Кихот моим барабанным перепонкам точно пришлось бы несладко. От неожиданности Грегор чуть ли не сплёвывает пену изо рта на пол.       — Менеджер Данте, — кивком приветствует Фауст.       — Вы давно здесь сидите? — потерянно спрашивает Хон Лу.       — Менеджер Данте всегда здесь, — таинственно оповещает Фауст.       Всегда — это преувеличение, конечно. Просто в моём распоряжении намного больше времени, чем в их.       “Включите запись с поезда”, — повелеваю я.       Мерсо слушается. Наблюдая за их лицами, я чувствую внутри какое-то странное возбуждение — как в те моменты, когда показываешь лучшим друзьям свой любимый фильм, засмотренный и пересмотренный миллиард раз.       Пока они смотрят, я, чтобы не терять времени понапрасну, объясняю ситуацию:       “Боюсь, нам придётся сразиться с парой хорошо организованных армий, дорогие друзья. На объект уже вызвана команда Кроликов, но основная часть работы ляжет на ваши плечи. Если что-то пойдёт не по идеальному сценарию… нет, скорее всего даже в самом идеальном кому-то придётся умереть”.       Грегор сглатывает пену от зубной пасты. Мерсо играет с пультом. Родион рассматривает свой йогурт.       “Возможно, несколько раз”, — добиваю я, чтобы разобраться, наконец, устали они или всё-таки в ужасе.       — Данте, — Фауст осторожно поднимает руку, чтобы ей дали слово. — Фауст думает, надо объяснить нашим новым коллегам, которые ещё не бывали в похожих ситуациях, что эта смерть не будет смертью-навсегда. Что если они умрут на работе, то вы сможете обернуть вспять время.       Я выдаю сухой, недовольный щелчок.       “Ну, вот. Теперь вы знаете больше”.       — То есть, вы даже не собирались нам говорить? — почти восхищается Грегор. — А я думал, чужой голос в голове — последнее, что меня сегодня удивит.       — Когда Фауст вместе с И Саном только начинали работать, у менеджера Данте была дурная привычка вовсе не акцентировать внимание на этой части контракта.       “Инстинкт самосохранения работает лучше, если не чувствуешь за спиной страховочных троссов”, — говорю я.       — Информация, которую озвучила Фауст, есть у нас в договорах, — неожиданно поднимает голову Мерсо. — Согласно действующему законодательству, в документах Крыльев не может быть так называемого “мелкого шрифта”. Также недопустимо использование технологий, меняющих текст договора задним числом без согласования сторон.       Родион весело и вместе с тем горько смеётся.       — Договор, который тебе предлагает Крыло — всегда по своей природе ультиматум. Хуже только лицензионные соглашения в системном софте. Может, ты лицензионные соглашения тоже читаешь?       — Я ж не психопат, — качает головой Мерсо.       “Не отвлекайтесь, пожалуйста”, — я наклоняюсь вперёд и отбираю таки у него пульт от экрана.       Несколько лет назад на внутренних камерах мне попалась запись, на которой он вручную обновлял приложение для обработки картинок. Сперва мне показалось, что он симулирует бурную деятельность с помощью случайно открытого окна. Но могу поставить две сотни лет казённого времени на то, что в тот раз он читал.       Эту мысль я оставляю при себе — никто не любит мысль, что за ним могут пристально следить. Несмотря на то, что об этом тоже написано в контракте.