62 автобус ходит всегда

      Итак, моя сестра.       Несмотря на то, что всё моё сознательное детство мы прожили в одной квартире, я понятия не имею, что за человек такой — моя сестра. В последний раз мы с ней виделись ещё до войны, а после она переехала жить в Гнездо другого квартала и никаких попыток со мной связаться не предпринимала. Я тоже не предпринимаю; не из равнодушия к её судьбе, а скорее из страха, что она всё ещё поддерживает контакты с матерью.       Не могу сказать, что раньше у неё были прочные контакты с матерью.       Не могу сказать, что раньше у неё были прочные контакты со мной.       Родители наши большую часть времени были на работе в лаборатории; когда кто-то из них оставался на выходной дома, то обычно проводил его за закрытыми дверями своей спальни. Мы же с Гретхен росли как сорняки. Ей было положено за мной приглядывать, потому что она старшая сестра; но дела ей до меня было ничуть не больше, чем родителям. Она или ходила по коридору из стороны в сторону, или молча занималась чем-то в своей комнате.       Когда мы виделись в последний раз, лет ей было примерно столько же, сколько Юри, когда та погибла. Волосы Грета красила в макабрические цвета — то в малиновый, то в нежно-голубой, как апрельское небо после дождя; своих тёмно-русых она отчего-то страшно стеснялась. Ещё у неё была мечта виртуозно играть на скрипке. Однажды, когда мне было что-то от неё нужно, я зашёл к ней в комнату и обнаружил, как она, кружась на мыске по часовой стрелке, водит невидимым смычком по не менее невидимым струнам. Кажется, это времяпровождение было в её глазах чем-то постыдным. Она не кричала, но с тех пор, подобно родителям, приобрела привычку запираться в себе.       Я хорошо помню один случай, показавший, что на самом деле волнует мою семью.       Однажды в ванной мать оставила свою косметичку. Для ребёнка, которому не было и десяти лет, это был настоящий сундук с волшебными сокровищами: всё блестит, сыплется, рисует, мажет, переливается. Смешивая содержимое одной баночки с другой, я представлял себя настоящим учёным Крыла; таким же, как родители.       Когда отец пришёл домой и застал меня за разорением косметички, именно это я ему и сообщил, — в ответ на вопрос, что я здесь делаю.       Кажется, он ещё готов был простить мне сказочный бардак; но, услышав о стремлении стать учёным, рассвирипел и выбил блёсточное варево у меня из рук. Удар этот не принёс ему облегчения, и он ударил ещё раз. И ещё.       — Лучше бы ты сказал ему, что ты гей, — сказала тогда Грета, зашивая мне бровь: когда очки разбились, одно из стёкол разрезало её напополам.       Я ещё не знал, кто такие “геи” и каким образом они могут быть связаны со смешиванием разноцветных порошочков, которыми мать рисует у себя на лице. Но сестра всё ещё была в моих глазах непререкаемым авторитетом.       Я решил, что надо всё исправить.       Отец сидел в гостиной, что соединялась с коридором только сквозной аркой. В руках у него был квадратный стакан с каким-то крепким напитком — то ли коньяком, то ли виски, то ли чем-то ещё, отчего в гостиной воняло спиртом и тараканьими трупами.       — Извини меня, Грег, — сказал отец, — я не хотел.       — Это ты извини, — сказал я. — Это я обманул. На самом деле я хочу стать геем, а не учёным.       Несколько секунд отец смотрел на стакан в своей руке, взвешивая его на ладони. Потом неожиданно схватил из вазы на столе восковой муляж яблока и кинул, угодив мне прямо в глаз.       Грета училась на медичку и шила по ранам очень хорошо, но это никаким образом не помогло мне; удар по свежему шву — это очень-очень больно. Почти потеряв сознание, я слышал, как плачет и орёт над моим телом Гретхен.       — Это за ложь, — безжалостно сказал отец.       Мать пришла на следующий день. Узнав о случившемся, она не ругалась и не вопила. Потраченная дорогая косметика тоже ни капли её не волновала.       — Хочешь посмотреть лабораторию Крыла, Грегор? — спросила она, бережно обкладывая ватой мой больной глаз.       Конечно же, я согласился. Мать велела мне идти одеваться. Счастью моему не было предела: я думал, что меня немедленно отведут в лабораторию. Но вместо этого мы с матерью пошли в ближайший участок — снимать побои.       Грета, едва только достигла совершеннолетия, сменила фамилию и свалила от родителей так далеко, как могла; лишившись клея, соединявшего их опостылевший союз, наши родители наконец нашли в себе волю развестись. Матери не надо было даже стараться, чтобы я достался ей.       Что вышло из этого через несколько лет — вы уже знаете.