62 автобус ходит всегда

      II       “Ты меня что, понимаешь?!” — уточняю я свой вопрос. Голос мой от удивления опасно напоминает будильник.       — Эй, эй, всё нормально! — вдруг начинает успокаивать меня Роланд. — Я не умирающий и не сумасшедший. Даже наркотиков не употребляю. Или что там Фауст имела в виду под определёнными состояниями?       “Мне она говорила, что понимают меня только Грешники.”       — Что такое “грешники”? — с деланным простодушием интересуется Чёрная Тишина, проплывая мимо меня, и ставит на журнальный столик френч-пресс, на две трети полный кофе.       Честно говоря, у меня до сих пор нет внятного ответа на этот вопрос. Который меня бы тоже устроил.       “Насколько мне известно — люди, заключившие со мной контракт, называются так”.       — Да? А что в вас такого особенного?       После того, как Роланд устроился в одном из кресел, вне моей зоны видимости, голос его стал звучать чётче. Очевидно, чтобы выпить кофе, ему приходится снимать маску. Раньше он себе такой вольности ни при ком не позволял.       “Хотелось бы мне тоже это знать…” — отвечаю я.       — То-то же.       Роланд тихо отхлёбывает кофе, но в поглотившей нас тишине кажется, что громко, почти нарочито.       Когда мой круг общения был ограничен всего двенадцатью людьми, мне, казалось, было что рассказать миру; казалось, стоит мне вернуть настоящий голос, то я смогу болтать хоть сотню дней подряд, не затыкаясь. И вот, посмотрите на меня сейчас: стоило моему миру расшириться всего на чуть-чуть, выяснилось, что говорить мне, в общем, нечего.       Или же в этом заключается суперспособность Чёрного Цвета — подавлять вокруг себя small talk в самом его зародыше?       — Так что у вас с ногой? — неожиданно сам Роланд вскрывает неловкую тишину.       “Подвернулась, — уклончиво отвечаю я. — Вергилий считает, что после травм мне надо отдыхать”.       — И в чём он не прав?.. Погодите, у вас разве нет своей комнаты?       Я качаю головой из стороны в сторону.       “Должна быть. Но, насколько понимаю, с этой головой я не могу открыть в неё дверь”.       Это, на самом деле, немного обидно. У всех, кроме меня, есть на борту Мефистофеля своё доступное личное пространство. Есть ещё Харон, но она не считается — ей, по сути, принадлежит весь автобус.       Даже у Вергилия есть возможность укрыться от постороннего внимания в своём кабинете, как оказалось. В тот раз, когда после битвы с Кромер мне пришлось восстанавливать обе ноги, а потом — воскрешать двенадцать грешников, мне повезло остаться там отдохнуть; выяснилось, правда, что правило “дверь-может-отпереть-только-хозяин” действует не только с внешней стороны, но и с внутренней. В конечном счёте, Вергилий в тот раз забыл про меня часов на двадцать — и, вероятно, забывал бы дольше, если бы сам время от времени не испытывал необходимости в отдыхе.       Из плюсов — мне и правда удалось неплохо выспаться.       Выслушав мои объяснения, Роланд присвистывает:       — Божечки-кошечки, да я оказался прав: старик вас обожает. Почти завидую, честно.       Услышав это абсурдное заявление, я выдуваю из себя долгое, продолжительное “пфффф”. Как пар. Вергилий пребывает в дурном или меланхоличном расположении духа приблизительно девяносто пять процентов времени, и если ему есть что сказать мне — это или замечания, или угрозы, или отповеди.       — О, Вергилий очень застенчивый, — со смешком заявляет Роланд. — К тому же, в его обстоятельствах…       И таинственно умолкает.       “В его обстоятельствах — что?”       — Я думаю, что делал бы я, если бы остался единственным выжившим в своём Офисе. Наверное, спился бы, пошёл вразнос, вот это вот всё. И совершенно точно — поостерегся бы слишком сильно привязываться к своим новым коллегам.       Я не знаю, что ему ответить. Пытаюсь как-нибудь повернуться набок, чтобы разглядеть его лицо в темноте — бессмысленно.       — Но я — это я, а он — это он. Что я всё пытаюсь сказать — то, что я понимаю вас, ничего не значит…       “Поэтому делайте свою работу, и не пытайтесь подружиться с каким-то старым гидом, — моя голова выдаёт несколько звенящих тиков-смешков. — Красный Взор сказал мне примерно то же самое, когда мы только начинали работать… вместе”.       — Подложить вам подушку под ногу? — резко пытается сменить тему Чёрная Тишина.       Я ему, конечно же, позволяю.       III       — Ставим сюда крышку и-и-и… готово. Теперь этот контейнер с топливом можно будет использовать, когда у нас будет мало свободного энкефалина. Спасибо, Данте, с вашей помощью у Фауст получается гораздо быстрее.       Фауст ласково смотрит, как я аккуратно взвешиваю на руках цилиндрообразный контейнер с энкефалином.       “Честно говоря, мне всякий не по себе, когда мы остаёмся без запасов”, — признаюсь я.       — Фауст знает, — важно кивает Фауст. — Фауст видела, как двое суток назад вы сидели в обнимку со старым пустым кубом производства L-корп и… хм, весьма надрывно трещали. Она посчитала весьма нетактичным вмешиваться в этот процесс.       “Зачем мы возим с собой пустые коробки, к слову?” — интересуюсь я, опершись спиной о тёплый бок Мефистофеля.       — Фауст казалось, что за время, проведённое вместе, вы могли ознакомиться со всеми надписями на этикетке. Всё достаточно просто: мы сдаём их на переработку.       “Хм”.       Тик.       В самом деле, помимо краткой инструкции по использованию и предупреждений о галлюциногенных свойствах энкефалина всякая коробка неизменно содержит на этикетке персонализированную надпись о важности сохранения экологии, пессимистичное напоминание о прошлом до Дымной Войны или не менее пессимистичный прогноз на будущее, в котором Строгие Рекомендации По Сохранению Экологии не соблюдаются. Все записи неизменно подписаны одним-единственным инициалом — А.       У меня сложилось впечатление, что А. был довольно сильно заинтересован экологией. Возможно, несколько помешан на экологии.       С другой стороны, если оценивать общий облик Города — у него были на это довольно зримые причины. Кладбище автомобилей под казино в районе J до сих пор не выходит у меня из головы — а это далеко не самое грязное место, где нам доводилось бывать.       — Данте, — вкрадчиво окликают меня. — Я смотрю, вы уже здоровы.       Этот вопрос у Вергилия не звучит как вопрос; скорее, как угроза. Тем не менее, припоминая и принимая во внимание давешние спекуляции Роланда, я с энтузиазмом киваю и показываю большой палец вверх, сопровождая это ритмичным урчанием.       — Фауст всё проверила, — подтверждает мои слова Фауст, — во всём, что касается технологической части, у Данте нет никаких проблем.       — А где остальные бездельники? Почему они не помогают? — Вергилий скрещивает руки на груди.       — Фауст предпочитает качество количеству, — говорит Фауст.       “Так называемые бездельники обычно спят в четыре часа утра”, — сварливо добавляю я. Фауст этого не переводит, а Красный Взор — не понимает.       На этот раз нам повезло выкупить место на закрытой подземной парковке — а это значит, можно не бояться работать, показывая ночным Уборщикам признаки жизни.       — Ладно, поставлю вопрос иначе… — Вергилий устало запускает ладонь в свои седые волосы и медленно массирует скальп пальцами, как если бы у него очень-очень болела голова. — Почему специально обученный бездельник в чёрной маске, которого мы всё ещё зачем-то возим с собой в багаже, тебе не помогает?       — О.       Фауст с хрустом, напоминающим хруст костей, отсоединяет от бока Мефи массивный полупрозрачный шланг для зарядки капсул.       “Что такое?”       — Фауст знает, что близкое общение с ней приносит Роланду определённый моральный дискомфорт. Оказывать давление на сотрудников других подразделений — не в компетенции Фауст.       Все мы прекрасно знаем, что если Фауст хочет оказать на кого-то давление — она его оказывает, вне зависимости от того, достаточно ей для этого прав и компетенций или нет. Иногда я, как выражается Хит, “нахожу её руку по локоть у себя в интересных местах”. Не понимаю, чем это плохо.       Фауст всё знает. Возможно, у неё достаточно знаний, чтобы принимать какие-то решения, но недостаточно энергии и заинтересованности, чтобы нести ответственность за их последствия.       — Не нравится мне, что он сидит один и постоянно прячется, — признаёт Вергилий. — Когда в прошлый раз этот парень пропал с радаров, весь Город потом страдал от последствий.       — Данте, Вергилий хочет попросить вас ввести Роланда в коллектив в ближайшие возможные сроки, — переводит Фауст с вергилиевского на человеческий.       “О. Возможно, он захочет заняться этим сам? Это просто смешно: два взрослых мужика сидят, забившись каждый в свой угол, и не могут сказать друг другу, как сильно друг за друга переживают. Для этого им нужно посредничество каких-то там часов, которые даже не разговаривают!”       Слушая яростные щелчки, Вергилий щурит вишнёво-карие глаза, как будто пытается разглядеть в этих звуках смысл.       — Это было… довольно долго, — понимает Красный Взор. — Что они сказали?       — Данте сообщает, что этой ночью им уже удалось наладить близкий контакт с Роландом, а также делает строгий акцент на том, что в слове “команда” нет буквы “я”.       — …Хорошо, — кивает Вергилий. — А к чему это?       “Я же вообще не это говорю”.       — Конечно. Данте говорит: чтобы помочь Роланду, им нужна помощь Вергилия.       Я звякаю, подтверждая корректность перевода. Фауст почему-то всякий раз отказывается передавать мои сообщения слово в слово, но это ничего.       Красный Взор зябко поводит плечами:       — Напишите, что от меня нужно, когда закончите тут.       IV       — Грегор! Ты — кусок дерьма! — вопит, заходясь кашлем, Хитклифф.       — Да в курсе я… в курсе…       Сам Грегор дохает так, словно его сейчас вырвет, — ещё бы, он-то дышал дымом куда дольше.       Из тумана доносится громкий, сочный хлопок — звук удара ладони о ягодицу, который ни с чем не перепутаешь.       — Ай! — ещё громче вопит Хитклифф.       — Хит, вот чья бы корова мычала — твоя бы молчала! — шипит коварно напавшая на него снизу и со спины Родион. — Из-за твоей погоды спать невозможно!       — Может быть, откроем дверь? Кто-нибудь?! — окликает их Измаил.       — Я пытаюсь! У меня не получается! — отзывается Дон Кихот. — Фауст, монсеньора, у меня не получается открыть дверь!!!       — О. Нашёл.       Дверь из коридора в салон распахивается.       — Ура. Свобода!!! — расправив руки и лёгкие, окутанная завесой густого дыма, первой вырывается Дон. Сразу следом за ней — Роланд; потом, хватаясь за стены и друг за друга — остальные грешники. Кроме, конечно, Фауст и меня.       И Вергилия. И Харон.       Грегора, виновника сегодняшнего радостного пробуждения, фактически тащит на себе Мерсо; как и обычно после дурной ночи, лицо у тринадцатого грешника переливается из бледно-синего в бледно-зелёный.       — Дядя-жук опять встал не с той ноги, — грустно отмечает Харон, потягивая овсянку из трубочки.       (Я горжусь этим своим изобретением: раньше мы не могли заставить Харон есть овсянку. Но стоило добавить туда банановое пюре и засунуть всё в красивый стакан — и вот он, результат).       — Что ж, — отмечает Роланд, — по крайней мере, оно не воняет так, как в реальной жизни.       Мерсо, наконец, удаётся вытащить отчаянно телепыхающегося Грега на улицу, — то есть, на парковку, — и обнять его со спины, чтобы успокоить, но при этом нивелировать шансы попасть под поток рвоты.       — Вы думаете о том же, о чём и Фауст? — интересуется Фауст.       Все, включая Вергилия, Харон и меня, кивают.       — Э-э, — говорит Роланд. — думаю, нет.       Личные помещения грешников отражают изменения в их психике. После нашей первой совместной миссии — и самого первого поражения, после гибели Юри, — нам несколько дней приходилось просыпаться в непроглядном дыму, пока И Сану не пришла в голову гениальная мысль оставлять Грегора на ночь в чужих комнатах — тех, на которые его скорбное ментальное состояние не распространялось.       Так же мы делали, когда Измаил устроила мировой потоп. Когда Хитклифф устраивает потопы поменьше, то я просто заставляю его дежурить вместо себя, и на следующую ночь у него уже не остаётся злобности.       “Вечером библиотека может ожидать гостей”, — говорю я, обращаясь только к Роланду.       Тик-тик.       — …Кому они это сказали?.. — настороженно интересуется Измаил.       Все молчат.       “Что? Я тоже умею зевать”.