Ещё незадолго до нашего прибытия в особняк Родион рассказала мне об удивительном месте, точнее сказать —
концепции места.
Вампиры называют его то ли Дуат, то ли Да’ат, но обычно без всякой спеси ограничиваются “Лабиринтом”. В Городе есть несколько мест, где расположены его входы. Один из них — в просторном подвале семьи Носферату. Там, как и на других входах, на каменных стенах и древних деревянных бочках с кровавым вином время от времени появляются загадочные надписи и рисунки спиралей, а время от времени — так же загадочно исчезают. Носфераты десятки лет расшифровывали эти спирали и эти надписи, прежде чем заключить, что все они описывают одно и то же.
За годы существования Города кровопийцы очень убедительно доказали самим себе существование Лабиринта. Другими словами нельзя было объяснить, как несколько молодых особей, прицельно изучавших этот феномен, исчезли без следа в замкнутых пространствах с перекрытыми входами и выходами.
В месте, которое называется Лабиринтом, искатель может найти пейзажи, которые превосходят собой всякие реальные мыслимые и немыслимые красоты мира. Красота кажется безграничной; но, какой бы путь он ни выбрал, дорога прямо или непрямо будет вести строго вниз. Здесь есть реки и колоссальные водопады, но в реках нет рыбы, а в беспрестанно меняющем цвета небе не найти ни одной птицы. Путнику негде утолить свой голод, но голода здесь не чувствуется.
Время в Лабиринте идёт гораздо медленнее, чем на поверхности. Однажды Фабиано, которому было шестьсот лет, настолько устал от жизни, что спустился в Лабиринт. Через шестьдесят с лишним лет другие носфераты, знакомые с ним через пару рукопожатий, обнаружили на полу в подвале особняка, сделанную его небрежным почерком: “Иду уже неделю, чувствую себя хорошо!” По его же записи, найденной ещё спустя пару сотен лет — или через четыре недели Фабиано, — предположили, что Лабиринт имеет форму глубочайшей ямы со стеклянными стенами. Чем глубже спускаешься в эту яму, тем медленнее ход времени.
Никто не знает, что творится на дне этой бездны, потому что наружу отсюда никто не возвращался, и даже новости из самых недр ещё не успели дойти. Есть теория, что, пройдя дорогу до конца, бессмертная душа может вернуться на землю как падающая звезда.
— Романтик ты, Родя, — заключил я. — Спросишь меня — так это ваш главный носферат пропускает через промышленный блендер неугодных ему слуг, фарш сбрасывает где-нибудь в Переулках, а потом звездит остальным, чтобы не расстраивались.
— А ты, Соня, дурак, — оповестила она. — Если ты чего-то не можешь объяснить, ещё не значит, что этого не существует. Разве эти ваши Сингулярности — не то же самое?
— Сингулярности хорошо изучены учёными, — возразил я. — Если бы они не были изучены, то как продукты с них могли бы продаваться!
— Так и говори, — рассмеялась Родя. — “Я не понимаю того, что невозможно продать!” Может, это такая же Сингулярность, просто слабо изученная.
Я почувствовал напряжение в этом разговоре и попытался сменить тему; она поддалась и так же весело, воодушевлённо защебетала о чём-то ещё. Но заметное напряжение так и осталось висеть над нами неразрешённым грузом.
В замок носферату, похожий больше на какой-нибудь музей истории древнего мира, я сопровождаю Родю до их внутреннего вампирского суда. Мне любезно предоставляют на время простоя просторные личные комнаты в количестве трёх штук. На мой осторожный вопрос, где в замке можно ходить, а каких мест стоит опасаться, местная кастелянша, дама с путаными каштановыми волосами и кубриковским исподлобным взглядом, неприятно так смеётся:
— Везде можно. Ты, без-пяти-минут-Хранитель, думаешь, мы животные тут какие?
Я так не думаю, но разумным полагаю голоса не подавать. Неправильный ответ, оказывается.
— А сам ты, когда голоден и видишь перед собой корову неизвестного происхождения, тут же бросаешься на неё и отрываешь куски мяса? Или всё-таки предпочитаешь прийти в магазин, купить кусок коровы и заготовить его в домашних условиях, приведя к нужному оттенку вкуса, температуре и консистенции?
— Я никогда не ел корову, — смущённо признаюсь я.
— Он ещё и вегетарианец, — в ужасе заламывает руки кастелянша. — И как вожак собрирается налаживать с вами дипломатию?!
— Да нет же! Я не из этих! Дьявол… Честно говоря, до сегодняшнего дня я не знал, что коров можно есть.
Кастелянше ничего не остаётся, кроме как пальцем у виска покрутить и уйти.
Потом я узнаю, что в замке, помимо меня, гостит ещё несколько людей. Все они относят себя к касте так называемых Хранителей — людей, которые охраняют тайну вампиров от большей части человечества. В отличие от меня, каждого из них сопровождает целая свита хорошо вооружённых людей; фиксеров или синдикатских решал — не могу сказать наверняка.
На суде они все голосуют за казнь Роди. После такого я не то что подойду к кому-то из них, — даже руки при встрече не пожму.
***
— Согласно договору, заключённому вашими предками с нами много сотен лет назад, вампир, нарушивший Правило Равновесия, должен быть казнён, — тоскливо заключает Владимир, главный на суде со стороны вампиров. — Но, учитывая, что признание в убийстве Хранительницы было чистосердечным, и что не все люди проголосовали единогласно…
Он многозначительно смотрит на меня, и целую секунду я чувствую такую отчаянную надежду.
“Хранительница Мира” была богатой слепой старухой, загноившей даже свою родную сестру, не говоря о простых людях (и вампирах), что были под её опекой. Родя сделала бедным людям всех видов одолжение, убив их обеих.
— …мы присуждаем Родионе Романовне альтернативное и гуманное наказание: ссылку в Лабиринт.
— Протестую! — поднимает руку, подрываясь на месте, один из Хранителей; молодой, не сильно старше меня, — а как же наши гарантии? Это всё равно что выпускать её на волю в ценности и сохранности!
— Уверяю, в случае старого доброго расчленения гарантий у вас ещё меньше, — уничижительно глянув на него, говорит Владимир. — Наш род бессмертен. Вашим коллегам известны случаи, когда люди, недовольные решением суда, находили все части тела. С той стороны Лабиринта пока не возвращался никто.
Хранитель задумчиво возвращается на своё место. Владимир кивает:
— Казнь будет исполнена сегодня же. Больше не смеем вас задерживать. Суд окончен.
Родю выводят под локти в одни двери, Хранители и их хранители гуськом тянутся в другую. И только немногие вампиры в большинстве своём остаются сидеть неподвижно.
— Ваша честь! — кричу я. — Я бы хотел сам проводить подругу в последний путь.
Пустые глаза статистов внимательно устремляются ко мне.
— Почему бы и нет, Вячеслав Семёныч. Почему бы и нет, — наконец изрекает Владимир.
***
— Соня, что ты делаешь? — спрашивает Родя, придерживая для меня свет.
— Не видишь, что ли? Ищу потайной выход, — говорю я. — Если твои родичи уходили отсюда, он должен быть.
— Да брось. Уходи. Отсюда есть только две дороги: вверх и вниз. Вниз тебе за мной идти незачем. Прощай, Соня — вверху тебя заждались. Из тебя выйдет замечательный Хранитель Мира.
Размахнувшись, я ударяю стену сжатым кулаком, — и тут же жалею об этом. Снять раздражение мне это не помогает, но к душевной боли присоединяется физическая.
— Лучше сдохнуть в чёртовом Лабиринте, чем стать кем-то вроде этих зажравшихся мудаков! — я киваю на потолок, баюкая гудящую от боли кисть здоровой рукой.
— Когда-то Хранители и впрямь охраняли людей от вампиров, а вампиров — от людей, — говорит Родя. — Но ты не веришь в это, как не веришь Лабиринту.
— Мне нет дела ни до людей, ни до вампиров. Но знаю точно: как только я уйду, с моей подругой случится что-то ужасное, а этого я допустить не могу.
— Промышленный блендер? — хихикает Родя.
— Промышленный блендер… — эхом отзываюсь я.
Её холодные пальцы утешительно треплют мой вспотевший ёршик белых волос на затылке, а весёлое лицо приближается опасно близко к моему. Я закрываю глаза. Губы — в противоположность, очень тёплые — целомудренно прикасаются к моим губам.
Через мгновение она отстраняется. Мир по ту сторону век становится возмутительно светлым.
Открыв глаза, я вижу над нами персиково-розовое небо, покрытое кружевами перистых облаков.
— Что происходит? — хмурюсь я.
— Ну вот, — говорит Родя, поглаживая подушечками пальцев колосья пшеницы, растущие вдоль дороги. — А ты нам всем не верил. Только, боюсь, дороги назад теперь нет. Пойдёшь со мной?
Киваю ей.
Поля пшеницы сменяются побережьем реки, сменяются ледяными полями, сменяются лесом, сменяются снегом, сменяются дном океана, сменяются руинами древнего мира, сменяются полем цветов, сменяются грунтовым холстом и густой темперой, сменяются страницами книг, долгими полотнами манускриптов.
Сменяются.
На бесконечной дороге вниз, выложенной осколками стёкол и возможностей, я никогда не умру.
