***
Фауст-Чёрная Тишина очень похожа на Фауст, ещё очень похожа на Роланда — но и не похожа на него одновременно. У меня есть шанс сравнить с нашей Тишиной, ведь он в первых рядах прибежал на пополнение пялиться. Все остальные Грешники выбрали понаблюдать издалека, из салона Мефистофеля — и правильно сделали. Как и наша Фауст, Фауст-Тишина носит тёплый тёмно-серый свитер под горлышко, но поверх него — куда более изящный костюм-двойка, украшенный серебристым узором по краям. Её длинные, ниже плеч, белые волосы собраны в высокий хвост заколкой-крабом, а на тонкой серебряной цепочке на шее висит кольцо — не то из простого стекла, не то из чистого хрусталя. — А в гробу кто? — шутливо интересуется Роланд. — Мой муж, — мрачно насупив брови, отвечает Фауст. Тишина, повисшая между нами троими, становится совсем уж вязкой и подавляющей. — Да не делай такое сложное лицо, герр, — вдруг игриво улыбается Фауст, поправляя лямку “гроба” на плече, — это чехол для синтезатора. Какой ещё гроб? Придумаешь. Роланд, который всё это время даже не снимал маски, не выдерживает и заливается смехом. Фауст, заразившись от него, смеётся тоже, а я всё не могу взять в толк, что именно здесь такого смешного. Она так хохочет, что в гусиных лапках во внешних уголках глаз собираются слёзы. Если не смотреть внимательно, так и не заметишь, насколько старше Фауст стала. Осознав, что даже смех у них выходит похожий, оба смущённо замолкают. “Нам ещё никогда не удавалось свести в одном месте человека и его Идентичность из иного мира”, — зачем-то поясняю я. — Вот оно как, — задумчиво тянет Фауст, катая между большим и указательным пальцем хрустальное кольцо. — Да, дирижёр; в нашем мире герр Роланд значительно… меньше. Она поводит рукой в воздухе, оценивая в уме его рост, и, наконец, очерчивает в воздухе границу где-то на середине его плеча. — Со мной что-то случилось? — пугается Роланд. — Детство, — покровительственно улыбается Фауст. — Со всеми нами когда-то случалось.28. Диспенсер (осколок Странствующего ансамбля, 7/Красное на чёрном, 4)
24 сентября 2023 г. в 01:27
Перекрёсток — тонкая прослойка между реальным миром и Зеркальным лабиринтом — обычно выглядит для меня как узкий, тускло освещённый переулок. В нём стоит два автомата.
В одном из них продаётся газированная вода — с виноградным вкусом, с вишнёвым, а также обычная минералка без вкуса и запаха. Мы с моими грешниками часто встречали подобные в Зеркалах. Все, за исключением очень редких Идентичностей, предпочитают обычную воду. Есть в этих автоматах с обманчиво жизнерадостной раскраской что-то неуловимо жуткое, так точно отмечал Грегор.
Второй автомат перекрёстка помечен логотипом Компании и непременно заряжен книгами. Книги эти подписаны именами грешников, затянуты в блестящую плёнку и непременно имеют яркие суперобложки; если скормить один такой том Мефистофелю вместо его обычного топлива, то он безошибочно найдёт дорогу к нужной мне идентичности. Вместо монет автомат с книгами принимает исключительно разноцветную стеклянную пыль, которая рассеяна то тут, то там на поверхности Зеркал. Как бы ни привлекательно было владеть вкусной Пылью, при первой же возможности я стараюсь добыть эти книги.
Книга Фауст-Чёрной Тишины появилась в автомате незадолго до нашего прибытия в Гнездо М-корп. Мне хорошо запомнился этот день, а особенно — этот бешеный ценник; тогда мне показалось, что на сбор такого количества нежно-розовой Пыли уйдёт, как минимум, год, а то и все два. Примерно тогда же И Сан предложил спуститься глубже в Лабиринт. Так наши вылазки стали дольше и опаснее, но результат того стоит: чем дальше вниз, тем выше концентрация Пыли и тем легче её собирать.
Услышав, что я “собираю розовые блестючки”, даже Роланд безвозмездно отсыпал мне целую горсть. На вопрос о её происхождении он неопределённо пожал плечами и заявил, что просто убирался в своей совершенно-точно-не-библиотеке, и выдавить из него что-то ещё на этот счёт было решительно невозможно.
Однажды мне даже показалось, что моя цель близка… вот только дьявольская пыль слежалась и превратилась в пряжу, которую сама же Фауст очень быстро, как обычно, у меня конфисковала.
— Фауст даже спрашивать не будет, зачем вам столько, — без энтузиазма прокомментировала она, оценив остатки моей коллекции.
“Теперь больше половины не хватает”.
Почти все грешники, услышавшие мою жалобу, в этот момент облегчённо выдохнули.
Они, включая Фауст, не очень любят привыкать к новым своим личностям из других миров; особенно в первое время. Почти всегда их мучают кошмарные сны, галлюцинации и другие интересные физиологические реакции. К примеру, Синклера всякий раз тошнит, а Родион, растеряв на время всё своё радушие и игривость, погружается в состояние раздражённого сплина.
Кажется, только Хон Лу легко и без всяких побочных эффектов переносит смену идентичности, и неудивительно: тогда как другие Грешники в других мирах ведут себя совсем иначе, его личность, как бы отличны ни были условия жизни, остаётся как будто бы цельной и неизменной. Или же он сам, отдавая тело другому человеку, безупречно владеет собой. Я не знаю, а спрашивать его самого бесполезно: в искусстве напускной дури он так же силён, как и в самоконтроле.
В день, когда нужное количество Пыли наконец собралось, Перекрёсток предстаёт передо мной иным.
Я нахожу себя на опушке тёмного леса. Хотя на небе не видно ни луны, ни моей Звезды, света всех прочих звёзд достаточно, чтобы видеть впереди себя. По правую руку небо как будто темнее; по левую руку, вдали, видны огни Города.
На перекрёстке, прямо возле колеи, стоит… автомат с газированной водой. Витрины с вишнёвой, виноградной и безвкусной минералкой тускло, но поблескивают, сигнализируя о том, что автомат рабочий. Я оглядываюсь в поисках какого бы то ни было источника электричества и, раз уж на то пошло, второго автомата, который и был всё время моей целью. Не нахожу ничего.
— Эй, — доносится вкрадчивый шёпот, — я здесь.
Этот красивый голос напоминает не то юношу с ненадломившимся голосом, не то молодую женщину. Вращая головой изо всех сил, не могу понять, кто именно со мной говорит.
— Тут! В траве! — нетерпеливо поясняет голос.
Точно. В темноте, разбавленной только светом от автомата и моей головы, сложно сразу понять, что в горке камней, едва виднеющейся из высоченной травы, скрывается отверстие в земле. Наспех сложенный колодец.
Я неуверенно заглядываю в темноту.
— Да нет же! — возмущается обладатель — или обладательница — голоса.
“А-а”, — я, наконец, замечаю лежащее в траве латунное ведро с привязанной к ручке верёвкой. Очень чистенькое и опрятное, как для случайно забытого ведра.
— Я знаю, что тебе надо, — сообщает оно. — Пожалуйста, положи Пыль внутрь.
“Кто вы?” — на пробу спрашиваю я, не особенно рассчитывая получить ответ.
— Очевидно, я — ведро, — терпеливо отвечает мне ведро. — Так тебе нужна Чёрная Тишина или нет?
Всё-то обо мне знает. Я, немного расслабившись, ставлю его на край колодца и кладу в его латунные внутренности весь розоватый стеклянный порошок.
— Тц-ц-ц, да тут как минимум пары грамм не хватает. Мало, — сообщает ведро.
“Да вы издеваетесь! У меня же было всё посчитано!” — я в сердцах ударяю кулаком по краю колодца. Ведро, к моему удивлению, заходится громким, тонким девичьим визгом.
— Ты чего! Нельзя же так пугать! — вопит оно. — А если я так упаду?! Там же страшно!
“Извините, пожалуйста. Вот, тут есть верёвка”.
На всякий случай я снимаю разволновавшееся ведро с края колодца, сажусь в траву рядом и, приобняв, его, глажу по блестящему боку. Как ни странно, это помогает.
“И что же теперь делать?” — риторический мой вопрос.
Ведро, пригревшись у меня на руках, совсем как маленькое живое существо, не отвечает. Так мы сидим, обнявшись, несколько минут. Точнее, это я его обнимаю, а ведро — ну, оно ведро и есть.
“Почему мы здесь? — наконец формулирую терзавший меня всё это время вопрос. — И почему вы больше не автомат?”
— Даже не знаю, — отвечает ведро. — А тебе нравится каждый день ходить в одном и том же галстуке? Носить одно и то же пальто?
“Да, вполне”, — пожимаю плечами я.
Форменная одежда, пошитая для меня Компанией, и подходит мне по размеру идеально, и соответствует вкусу. Наверное. Радикально поменять имидж я уж точно не смогу, даже Беатриче и Вергилий не позволяют себе изменять дресс-коду; а отпуска мне в обозримом будущем не светит и подавно.
— Ты никогда не придаёшь значения облику, хотя при твоём-то опыте стоило делать это почаще, — журит меня ведро. — Одежда — это способ обычных людей показать своё эго.
“При моём опыте? Мы знакомы?”
— В некоторой степени ты — это я. В некоторой степени мы родственники. Я… ой, нет, не скажу. Если скажу, тебе потом неинтересно будет.
“Хорошенькое такое семейство — часы да ведро!” — отшучиваюсь я. Интересно, а объяснит ли мне хоть кто-нибудь когда-нибудь что-нибудь понятными словами?
Ведро смеётся. У него, оказывается, очень красивый смех.
— Ну, не грусти так. Как минимум для двоих людей твой голос в их голове — самый красивый голос в мире, — неожиданно сообщает мне ведро.
Наверное, оно тоже видит авторский текст.
— Проверь карманы, — рекомендует мне ведро.
Поковырявшись там как следует, я, действительно, нахожу пару запавших в уголки стекляшек. Вместе с ними Пыли становится как раз.
— А теперь спусти меня вниз, насколько верёвки хватит. Как почувствуешь тяжесть — тяни.
“Тебе не страшно?”
Оно больше не отвечает.
Возвращаясь на борт Мефистофеля с книгой, я пытаюсь захватить с собой и ведро; но, проходя сквозь дверь, обнаруживаю на месте ручки только свою руку сжатой в кулак.