Мотыльки

      Стакан выскользнул из руки и разбился вдребезги. Я не сразу сообразил, что произошло и тупо уставился перед собой на осколки. Это был старый гранëный стакан. Я сохранил его в память о матери.       Мама наливала мне в него молоко. Свежее молоко, принесённое в старом помятом ведре. У нас была корова… Рыжая, красивая такая. С чёрными маленькими глазками, смотрящими прямо в душу. Я не помню её имени. Помню лишь прикосновения к её холодному большому розовому носу, а затем вдоль по переносице по жёсткой шерсти к холке. Она в ответ на эту ласку громко фыркала. Она была мне другом. Я любил её. Она была для меня таким же другом, как для других детей — собака. У меня никогда не было собаки. Была только корова, которая давала молоко, которое я пил из того самого гранëного стакана.       Как от мыслей о матери я перешёл к мыслям о корове? Ох, голова снова разболелась. Я сел на старый скрипучий стул и запустил пальцы в волосы, устало вздохнув. В последнее время голова кипела, словно котёл. Мысли, будто клубок червей, плотно переплелись между собой. И вычленить хотя бы одну оттуда было невозможно, оттого и происходили такие странные отхождения от матери к корове.       Я, верно, начал сходить с ума. Но не мог ничего с этим поделать. Я был уверен, что это давление со временем пройдёт, хоть с каждым днём мне и становилось только хуже.       Я снова взглянул на осколки. Уничтожил единственную ниточку, связывающую меня с мамой. Эх… Моя глупая рассеянность! Я скоро совсем оторвусь от реальности и не смогу контролировать себя. Но это меня не то, чтобы пугало. Скорее просто напрягало. Не хотелось бы, чтобы это произошло, хоть и жизнь теперь не имела особого смысла. Я влачил жалкое существование, был просто ничтожеством. Будто бы раньше было лучше. А может и было, просто я не обращал на это внимания…       К моему плечу прикоснулась чья-то рука. Я испугался и обернулся. Передо мной стояла Оля и улыбалась мне, выставив напоказ зубы с брекетами. Зелёные глаза, лицо всё усыпанное веснушками, курчавые рыжие волосы… Я вяло улыбнулся ей в ответ и снова уставил взгляд в потрëпаную тетрадь с конспектами. Она приземлилась рядом со мной, на холодный камень парапета фонтана. Она что-то говорила мне. О моих одиночестве, отчуждённости и… моей сутулой спине. Оля, она везде Оля! Она в шутку похлопала меня по спине, чтобы я её выпрямил. Я засмеялся.       Но в этот же миг на моих глазах навернулись слëзы. Я закрыл лицо руками, пытаясь укрыться от всего мира. Я надеялся спрятаться за ладонями, как в домике. Не знаю, стыдно ли мне было или страшно, или может грустно. Я не мог понять, что же именно я чувствую в данный момент и со мной такое происходило далеко не впервые. Я ненавидел себя за это, но опять же ничего не мог с этим поделать. Оставалась только смириться…       Внезапно кто-то настойчиво и громко постучал в дверь. Я аж вздрогнул и мгновенно убрал руки от лица, медленно повернув голову в сторону двери. Я какое-то время размышлял, послышалось ли мне это, или стук действительно был? Но тут стук раздался ещё раз, ещё более настойчивый, хотя казалось бы куда уж.       Я медленно и неуверенно поднялся со стула. Стук раздался в третий раз. В нём чувствовалась уже агрессия.       — Оглох что ли?! — Я сразу узнал резкий голос Ольги Павловны. — Я знаю, что вы там. Никита Ипполитович, открывайте сейчас же!       Голос Ольги Павловны помог мне окончательно вернуться в реальность, и я уже более уверенным шагом подошёл к двери. Я повернул ключ и отворил дверь. На пороге стояла низенькая пожилая женщина. Её седые волосы как и всегда были убраны в тугой пучок на затылке. На ней было серое платье, а на плечи сверху был накинут кружевной платок. Ольга Павловна практически всегда улыбалась, и её позитив распылялся на всех окружающих, прогоняя злобу прочь. Но не в этот раз. Сейчас её брови были нахмурены, да так сильно, что чуть ли не сливались в одну линию. Она поправила свои круглые очки, пристально глядя на меня исподлобья.       — Доброе утро, — буркнула она. — Позволите войти? Мне кое-что с вами нужно обсудить. Кое-что важное.       — Да, проходите, — ответил я и отошёл в сторону, чтобы она могла пройти.       Ольга Павловна прямой походкой прошла в мою скромную однокомнатную обитель. Она окинула помещение недовольным взглядом. Я притворил дверь. Заметив, что она направилась в сторону кухни, я нагнал её.       — Осторожно, тут осколки, — предостерёг я.       Я обошёл Ольгу Павловна, схватил со стола тряпку и, сев на корточки, принялся собирать осколки. Ольга Павловна в это время не сводила с меня своих серьёзных глаз.       — Да я вижу вы тут с утра уже того… — заметила она.       Я поднял на неё глаза.       — Нет, — я слегка улыбнулся. — Просто вода.       — Ладно, — протянула лишь она и приземлилась на стул, который громко скрипнул своими старыми суставами.       Я собрал все осколки и воду в тряпку и выбросил её. Я тоже сел за стол, напротив гостьи. Мы какое-то время сидели молча, глядя друг другу в глаза.       — Что же это я! — воскликнул внезапно я, озарённый мыслью о знаках приличия и ударил себя по лбу. — Может, чаю хотите?       — Нет, спасибо, — ответила Ольга Павловна. — У вас скорее всего всё равно его нету.       Я смущённо постучал пальцами по деревянной старой истëртой столешнице. Ольга Павловна глубоко вздохнула и грустно опустила брови.       — Никита Ипполитович, — произнесла она, — вы ведь догадываетесь, почему я здесь. Знаете ведь, что чаи пить я сюда не приду.       Я поскрëб ногтями и отвëл взгляд в сторону. Да, ответ был довольно очевиден.       — Я не могу больше ждать, — продолжила Ольга Павловна. — Вы уже третий месяц не платите. Вы понимаете, что я не могу всё время тащить вас на себе. Имейте совесть.       — Я всё вам выплачу, — ответил я.       — Когда? — она подалась чуть вперёд. — Только не говорите мне, что и сейчас у вас нет денег.       — Они будут… — бросил рассеянно я.       — Возьмите себя в руки! — уже строже ответила Ольга Павловна. — Иначе мне придётся вас выселить. Вы же знаете, что я тоже не хочу этого делать, но мне придётся.       Я устало глубоко вздохнул и закрыл лицо руками. Ольга Павловна похоже не сводила всё это время с меня глаз. Я ощущал её пристальный взгляд сквозь ладони.       — Всё будет, — ответил я. — Клянусь.       — Когда?       — Я не знаю… — протянул я и руки с лица переместились на волосы. Я уставил задумчивый взгляд в плитку пола.       — Никита Ипполитович, — произнесла осторожно Ольга Павловна, — вам же всего-лишь нужно закончить картину. Я не в коем случае не лезу в ваши личные дела, но что-то мне подсказывает, что все проблемы проистекают именно из-за отсутствия у вас вдохновения.       Я посмотрел в сторону комнаты, дверь в которую была приоткрыта. Там по центру стоял мольберт, занавешенный серым грубым полотном. Под полотном находилась незаконченная картина. Буквально оставалось сделать несколько мазков, но без них, по моему мнению, она смотрелась неполноценной. Картина стояла в таком виде уже несколько недель и мольберт, и краски успели уже покрыться небольшим слоем пыли. Ничто не могло заставить меня подойти к мольберту и взять кисть. Пейзаж был обречён оставаться неполноценным на неопределённый срок.       Я повернулся к комнате спиной. Смотреть в её сторону было невыносимо.       — Я всё закончу, — сказал я. — Всё будет.       — Точно? — спросила настойчиво Ольга Павловна.       — Да… — бросил я.       Я услышал, как она поднялась с места. На моё плечо легла лёгкая рука и над ухом раздался тихий спокойный старческий голос:       — Я подожду. Я дам вам ещё неделю. Но только одну. Больше я уже ждать не буду. Я надеюсь, что у вас всё наладится.       Ольга Павловна похлопала меня по плечу, и я услышал, как она направилась в сторону выхода. Я так и не повернулся, когда она захлопнула за собой входную дверь. Я снова погрузился в эту чёрную трясину. Ольга Павловна лишь на время смогла заглушить эту обступающую со всех сторон жуткую невидимую субстанцию, оказывающую жуткое давление на мой мозг. Она мне мешала не то, что работать, но даже нормально мыслить.       Я посмотрел в сторону окна. Прямо под моим окном росло дерево и так как я жил на втором этаже, мне через него были видны лишь ветви с темно-зелëными листьями. По ним мерно хлюпали одиночные капельки мелкого дождя. Небо по-прежнему заволакивали хмурые тучи. Порой у меня появлялось ощущение, что это оно плачет надо мной. Над тем, какой я несчастный. Но я быстро отгонял подобные мысли, ведь я не любил жалеть себя. Жалеть, значит принять собственную ничтожность. А мне не хотелось унижаться. Пусть даже только перед собой.       Я упёрся руками в стол и поднялся на ноги. Постояв с минуту, я всё же двинулся в сторону комнаты по небольшому коридорчику. Я медленно и неотступно приближался к заветному мольберту. Я в последний раз заглядывал под полотно месяц назад. С тех пор я так ни разу и не взглянул на картину.       Я остановился в нескольких шагах от мольберта. Он стоял и будто напряжëнно смотрел на меня в ожидании. Казалось, что вот он сейчас сделает шаг своей деревянной ногой мне навстречу. На полу вокруг него были разбросаны кисти и тюбики с краской. Всё было покрыто пылью, потому что я в этой комнате не пробирался уже очень давно. В некоторых местах уже даже появилась паутина. Комната была практически пуста, если не считать несколько расставленных у стен картин и холстов, да мольберта по центру.       Я сделал несколько неуверенных шагов и встал вплотную к мольберту. Я медленно протянул руку и уцепился за толстое грязное полотно. Несколько томительных минут колебаний длились для меня вечностью. Рука задрожала. Меня внезапно охватил страх. Чего — я и сам не мог понять. Своего безмятежного прошлого или туманного будущего? Или всего вместе? Как будто кто-то положил руку поверх моей и прошептал: «стой, не надо». Но я знал, что надо. Надо хотя бы взглянуть на неё. Единственное, чего я прошу от самого себя.       Я зажмурил глаза и одним резким рывком сбросил тяжёлое покрывало на пол. Поднялась пыль. Она ударила мне в нос, из-за чего я жутко расчихался, а потом и закашлялся.       Когда я смог наконец открыть глаза, передо мной предстало поле. Поле с тëмно-зелёной травой. На поле росло множество одуванчиков, и их пух разлетелся над полем от лёгкого ветра. По небу бусинками рассыпались тысячи звёзд. Из-за облаков высунулся белый диск луны, что полосками отражался в тëмной воде реки. Река лентой убегала вдаль горизонта. На берегу сидела одинокая маленькая фигура. Возле неё разместился большой фонарь.       Я затаил дыхание и дрожащими пальцами погладил картину. Я когда-то давно любил сидеть поздними вечерами на берегу… В полном одиночестве… Я делал это незаметно для мамы и сестры. Сбегал из дома и просто сидел и смотрел на звëзды. Было в этом своё очарование. Но картина не смогла передать его, потому я и был ей недоволен. Я ожидал от себя большего. Картина была блеклой и ничем не примечательной. Пустой и бездушной.       Я вздохнул и сел на табурет, что стоял подле мольберта. Сколько бы я не смотрел на картину, красками для меня она так и не играла. Будто вот-вот сейчас растает, потечёт на пол и останется лишь смешанной в грязный цвет лужей красок. Потопчутся по ней ногами и забудут о её существовании, будто её и не было вовсе…