▼▼▼
На площадке, с которой видно облагороженный сад храма, дикие кустарники и четырнадцать камней, сидел Доён в ожидании Джэхёна, которого он ранее пригласил. Сейчас раннее утро, солнце вот-вот выглянет, а пока двор укутан сумеречным светом. Он отражался от белоснежного песка и отполированных временем камней, в тандеме танцующих и привлекающих внимание монахов уже который век. К концу такой изумительной картины незаметно подошёл Джэхён, обнял Доёна со спины, протянув блюдце с моти, и присел рядом. Его не смущало то, что они, казалось бы, сбежавшие куртизанки, которых искал впопыхах весь город, спокойно сидели на площадке одного из храмов. Вид на площадку был загорожен садом и забором, но если постараться, то можно заметить с улицы людей внутри. С настоятелем они уже договорились и пообещали кругленькую сумму, поэтому все были убеждены, что их не выдадут за просто так. Джэхён никогда не был в Рёандзи, но много слышал про него от матери, когда она ещё была жива, и паломников, которые прибыли в Киото ради самих храмов. Как они оказались во время путешествия в Симабаре — вопрос интересный. Почти все, один за другим, они повторяли про четырнадцать камней, которые украшали сад. Вокруг, как полагалось такому месту, на песке аккуратно выведены полосы, словно тропинки. Каждый камень символизировал то ли животное, то ли какое-то явления; Джэхён не слушал внимательно, ему не было интересно. Единственное, что реально кружило голову от любопытства — пятнадцатый камень. Которого, с какой стороны площадки ни подойди, увидеть не сможешь. «Как так — не сможешь?» — Джэхён искренне удивлялся, может, монахи дурили народ и придумали историю про пятнадцатый камень, чтобы все приходили посмотреть и проверить, попытаться увидеть то, чего не существовало. — Ты когда-нибудь слышал про этот сад камней? — спросил он рядом сидевшего Доёна. — Ага, рассказывали часто. — А про пятнадцатый камень? — Джэхён посмотрел на старшего и получил в ответ кивок. — Это вообще может быть правдой? — Рёандзи не единственное такое место в Японии. В этом весь концепт любого сада камней: есть площадка, ограничивающая обзор; есть камни, на которые ты смотришь. С какой бы стороны ты ни подойдёшь — все камни в саду не увидишь. Начнёшь передвигаться с правой стороны в левую и заметишь, как один камешек скрывается за другим, зато выглядывает новый, который раньше прятался. Так и ходишь по всей площадке, пытаясь найти место, где видно весь сад, и удивляешься, как человек вообще додумался так расставить все элементы. — Вот людям делать нечего… Что же мы получим, если увидим пятнадцатый камень? — А мы его никогда и не увидим. Устроено так, что они накладываются друг на друга и мешают полному обзору. Говорят, когда человек увидит полную картину со всеми камнями, он достигнет просветления. Звучит круто, но на деле не сильно полезная штука. Просветление, к примеру, совсем не схоже с бессмертием и не даёт каких-то реальных плюсов. Вот что мы, проститутки, получим от просветления? И светит ли оно нам вообще? Монахи годами разгадывают эти странные коаны, соблюдают обеты, живут по определённым правилам, где, скорее всего, указано, что стоит ограничивать себя в похоти, куда уж куртизанкам до такого состояния. Доён покрутил в руках блюдце из-под моти, подковыривая ногтями глазурь на поверхности. Нежный, молочный цвет блестел под утренними лучами солнца, словно отполированное стекло ветряного колокольчика, а звук, когда пальцы стучали по дну, напоминал его блики и треск, когда на пузырь колокольчика садились цикады в душную летнюю погоду. Доён взял блюдце двумя руками, продавил его, будто пытаясь сложить посудину пополам и смять её в шарик, только вот керамика не такая податливая, как глина, чем было блюдо ещё до своего официального рождения. Мысль о том, что блюдце когда-то было куском непонятного месива, никак не похожего на свой конечный облик, завораживала разум Доёна и рождала в его голове странные, граничащие с больными, идеи. Ему резко захотелось создать это блюдце заново, понаблюдать за его процессом рождения. Представить себя искусным мастером, гончаром, под чьими грубыми руками появляются крошечные детки-тарелки, горшки и прочая мелочь. Рука Доёна медленно поднялась над его головой, готовая уронить на площадку ни в чём не виновную посудину. За всем непонятным процессом наблюдал Джэхён, что творилось в голове у старшего — ему не понять. На другом конце площадки сидел Чону, тихо наблюдая за ними, но боясь выйти наружу и расследовать местность. Когда остальные решили посмотреть на храм или погулять неподалёку, он решил отсидеться в саду, попутно думая, как вся группа будет решать коан. Все прекрасно понимали, что монаху на него они правильно не ответят, а потому большинство решило найти запасные варианты побега, походить по соседним святилищам и районам, узнать, что где продаётся и где есть возможность спрятаться в следующий раз. Один Чону полностью бездействовал, понадеявшись, что всё решится само собой. Ему даже не хватило смелости сесть рядом и пообсуждать со старшими, как справляться с коаном. Сначала Доён пригласил его придвинуться и поговорить, но тот отказался и решил подслушивать разговоры с некоторого расстояния. Он смутился и отвернулся, когда встретился с Джэхёном взглядом. Да и в принципе не имел никакого желания наблюдать картину явного соблазнения в нестандартной, но классической форме Симабарской куртизанки. Перед глазами Чону Доён перекладывал блюдце из руки в руку, проводил пальцами по ободку, зажимая после между большим и указательным липкость от рисового теста. Он царапал ногтями его обратную сторону, поддевал места с самым тонким слоем глазури и наслаждался одновременно и звуком, эхом отдававшимся в голове, и Джэхёном, за которым он наблюдал боковым зрением. Тот не отрывал взгляда от его рук, липких пальцев и толстых запястий, которые, по идее, создавали бы дисгармонию в хрупком образе грациозной тонкой ивы, если бы их хозяином был кто-то другой, какой-нибудь грубый ремесленник или жадный торговец. На тыльной стороне ладони выступали вены, и Доён медленно прикасался к ним губами, пока они не исчезали. Мягкая кожа, не видавшая ни физического труда, ни грязи, ни шрамов. Белая, как снег на картинах укиё, но всё равно не такая, как у Джэхёна. Доён провёл языком по пустому блюдцу, слизывая мнимую сладость от безвкусных моти и показывая лицом пик наслаждения. Он хотел показать экзальтацию по полной, насладиться жадными взглядами, что исследовали его тело с ног до головы. Ему даже не надо смотреть в сторону, чтобы увидеть на Джэхёне одну единственную, нужную ему, эмоцию. Тот наблюдал, как подрагивали чужие ресницы, как изогнулись брови, что Доён напоминал своего старшего брата, известного актёра кабуки, невероятно красивого с идеальным, фальшивым лицом. Ещё чуть-чуть, и Джэхён возьмёт его прямо в саду, на той площадке, которую они делили с Чону. Эта мысль заставила его улыбнуться, Доён знал о его чувствах и не стеснялся выводить его на эмоции, мол, смотри, тебе ничего с ним в этой жизни не светит. Стоило Джэхёну подсесть ближе, Чону громко кашлянул, и тот отпрянул. Непонятная сцена, где Доён занимался любовью с собственным отражением в блюдце, рождением чего-то нечеловеческого, не понятного простым смертным, не давала ему покоя, но сейчас они спокойно, как ни в чём не бывало, сидели перед кучей камней, таявших в себе выдуманный сакральный смысл. Точно. Они ведь встали так рано, чтобы обсудить, как избежать коан. — Эх, — Доён бросил посуду в сторону Джэхёна и лёг ему на колени, — обожаю керамику! Хотел бы я ей заниматься всерьёз. — Я тоже… Это очень красивое искусство. Простое и низкое, но даже в нём можно показать страсть. Их лица были в критической близости друг от друга, что со спины казалось, что они целовались. Чону, не желая насиловать себя и свои чувства, впервые за всё время встал и направился к храму, как его резко остановили. Скрипя зубами от неприязни, он развернулся на чужой голос. — Куда собрался? Почти шесть, скоро проснётся настоятель. Тряпки в руки — и чистить ступени. Сидели мы и сидели, да ничего путного не придумали, так что остаётся надеяться на остальных. Поможешь встать? — А остальные вообще где? — Чону протянул Доёну руку. — Тэён с Ютой и Марком внутри Рёандзи исследуют комнаты и попутно их убирают. Я наказал им быть внимательными, чтобы настоятель не проснулся. Донхёк… Джэхённи, чем занимается Донхёк? — Он решил прогуляться до Золотого храма и посмотреть, много ли там народу. Если получится удачнее поторговаться с тем монахом, то мы переместимся туда. Донхёк проспал часа два-три и сразу отправился, чтобы не терять времени. Я не думаю, что нам позволят здесь надолго остаться, поэтому искать другую стоянку — лучшее решение. — Всё слышал? — Доён похлопал Чону по плечу. — Пора взяться за работу, вдруг ещё просветления достигнем. На колкую фразу Чону ответил лёгкой улыбкой. Он взглянул в сторону камней в надежде увидеть тот самый пятнадцатый камень, но, принявшись их пересчитывать, понял, что один, как и ожидалось, спрятался.▼▼▼
Служитель оставил все комнаты открытыми, но даже в таком случае Юта решил поговорить, а не убираться, чем утомлял Тэёна. Постоянные вопросы в стиле «А в план до конца посвящать будешь?» или «Что делать дальше?» заставляли кровь кипеть, хотелось отослать его к Марку, пусть пристаёт к нему и лезет целоваться, обниматься и что-то большее, только лишь бы не досаждать. Сидевшая в саду троица занималась непотребствами вместо того, чтобы готовиться к загадке от настоятеля. Тэён знал, Доён достаточно умён для обычной куртизанки, ему не составит большого труда пошевелить извилинами и заткнуть религиозного фанатика (или кто он — Тэён не разбирался в философии ни синтоизма, ни буддизма) так, что постоянное блаженство в Рёандзи им обеспечено. Но вместо этого он предпочёл устроить представление для Чону, полизавшись с тарелкой и устроив в штанах Джэхёна смуту и тяжесть. По ним было ясно — оставаться в храме надолго они не планировали, только нашли ночлег на одну ночь и посмотрели на местную достопримечательность, прекрасный сад камней. Где-то в глубине комнаты слышно Марка, который предложил прогуляться по району Нисидзин, где можно купить одежду для маскировки. Он был прав. У них на хвосте теперь достаточно народа, и настоятель Рёандзи знает их в лицо. Отсиживаться днями здесь, тратить драгоценное время подобно изящному, мазохистскому самоубийству — церемониться с ними не будут. Юте, конечно, идея с переодеванием понравилась, он пробормотал «Молодец, Марки!» и потёрся щекой о чужой ворот. Марк даже не старался оттолкнуть его, смирившись с судьбой быть в любой ситуации затисканным до смерти уже несколько лет назад. В любом случае, получалось, что они бездельничали и ждали, когда власти Симабары придут за ними. И только Донхёк, на удивление, смог договориться с настоятелем Кинкакудзи. То, что у него подвешен язык, никто не сомневался, но монах пообещал не мудрить, не запутывать и не выдавать куртизанок кварталу. И никакими коанами пугать не собирался. Ему хватило одной ночи, он ловко и незаметно пробрался к воротам, не скрывая, что являлся проституткой, искренне попросил настоятеля приютить несколько блуждающих беглецов и молился всем знакомым богам, чтобы не пожаловались в Симабару. — Если коротко, то не дожидаемся ночи и сваливаем как можно скорее к Золотому храму, — Донхёк на какое-то время почувствовал себя предводителем, лидером их маленького войска. — Настоятель Рёандзи в любом случае пожалуется на нас, а коан мы не разрешим. Останемся здесь — потратим время в пустую. Тем более, я погляжу, никто, кроме меня, ничем толковым не занимался: катали пыль из угла в угол и вылизывали тарелки. — Я согласен с Донхёком, — смутился Доён от замечания. — Наши отношения с Рёандзи начались паршиво, мы не продвинулись ни на сяку, легче замести следы до встречи с настоятелем. Но теперь наша внешность раскрыта… — Тут Марк рассказывал о Нисидзин, — в разговор вступил Юта, — там можно купить новую одежду, денег уйдёт достаточно, но это будет того стоить. По крайней мере, нам не придётся разгуливать по городу в праздничных нарядах и украденных куртках. — Ещё ваши куртки… Вы ведь оставили в аренду подарки? — Ага! — Блядь… Итак, каковы итоги их короткого путешествия? Они сбежали из Симабары, прихватив уже купленного Чону, подпалив несколько домов в квартале и отдав в аренду подарки от клиентов за куртки. А теперь у них на хвосте вредный настоятель, который об стену расшибётся но выдаст их, если они неправильно ответят на коан. Молодцы, сами же насоздали кучу проблем, а сейчас будут пытаться выбраться. Доён погружён в свои мысли, что даже не заметил, как в тишине раздумий поднялся вопрос от Донхёка. — Ну так что? Мы идём? — Прямо сейчас? — Прямо сейчас.▼▼▼
Золотой храм, на удивление, оказался таким же прекрасным, каким его любили описывать гости, у которых ещё осталось где-то на подкорке желание развиваться в культурном и религиозном направлении, а не только заниматься любовью, пока жена покорно ухаживает за ребёнком и даже не может выйти из поместья. Они не встретили ни толики сопротивления со стороны монаха, ни одного взгляда, наполненного неприязнью или отвращением, как обычно смотрели на работников квартала обычные, ничего не знающие о ночной жизни люди, бедные ремесленники или паломники. Наоборот, настоятель встретил их с распростёртыми руками. Оказалось, его дочь когда-то ушла в Симабару и до сих пор работала в чайном домике, и он был бы несказанно рад, если бы ей хватило смелости на побег и встречу с ним. Ему пообещали не задерживаться надолго и предложили несколько монет, их скромно приняли в качестве пожертвования храму. Неподалёку, как говорил Марк, располагался район Нисидзин, известный тканевыми лавками, чьё ремесло до сих пор передают из поколения в поколение. Не найти более идеального места для маскировки: одежды разных цветов, длиннющие рукава, что почти волочились по земле, необычные пояса — каждая деталь в наряде горожанина была перенята у куртизанок, гейш и актёров, главных модников Японии. Носить одежду из бумаги — моветон, каждый старался приукрасить себя любым способом. Раз уж Марк и до этого знал про место, его вежливо попросили достать четыре комплекта из хаори и хакама — никто из троих оставшихся не планировал прощаться с пальто путешественников. Доён любезно передал несколько серебряных монет, хотя траты не предполагались на него. Тот откланялся и, пообещав по возможности сэкономить, побежал по улице. В Нисидзин никогда не было пусто, народ словно не работал, а прогуливался между лавками с тканями и одеждой в аренду, попутно кормя не только глаза, но и желудок такояки из ближайшего ларька. Издали люди были похожи на огромную волну голов и ярких воротов, чьи позолоченные нити блестели на солнце в знойный день. Марк не знал, куда идти, денег у него достаточно, но чужим капиталом он сорить не хотел. То подходил к одному окну, спрашивал цену, то подбегал к тому, что на противоположной стороне улицы и пытался разузнать, что здесь да как. — Вот это цены, — заявил он, рассматривая очередные хакама из приятной ткани, — а подешевле чего-нибудь нет? Бумажных курток, к примеру? — Тьфу ты, позор из бумаги носить, в Нисидзин даже не произноси это слово. Мой отец и его отец всю жизнь посвятили ремеслу, чтобы людям ходить не было стыдно. Есть дешевле, но выделка уже не та, и нити из другого материала, показать? Марк кивнул. Тучный мужчина спрятался в глубине магазина, пока он рассматривал вещи на прилавке. Обычные одежды, в Симабаре поэлегантнее будут, и материал коже приятнее, за что сдирают столько денег — не понятно. На ощупь некоторые наряды ничем не отличались от шёлка Наруми, простого, дешевого, популярного у людей, любивших пустить пыль в глаза. На мгновение даже стало немного жалко прощаться с кимоно. Оно напоминало о старой жизни, не очень приятной, но местами наполненной тёплыми моментами с друзьями. Кто-то взял с собой шпильку, кто-то — коробочку с пудрой, а у Марка осталось целое кимоно, которое он пожалел обрезать. Оно не было таким дорогим и изысканным, каким могли похвастаться самые известные таю, но всё равно достойного качества для работника его класса. Он старался не вслушиваться в толпу, но всё равно до него донёсся голос, кричащий его имя изо всех сил. «Марк!» Плохо дело. Он даже не понял, что застыл от нахлынувшего страха, пока его несколько раз не окликнул продавец. — Парень! Я говорю, ты сам носишь-то шёлк, это определённо, а ещё просишь бумажную одежду. Явно не из бедных мест, мальчик мой. Не скупись на простые хакама… — Извините, — ему пришлось перебить, — мне ничего не надо. Извините, просто срочно понадобилось вернуться, я запомнил вас, может, подойду как-нибудь в другой день. Марк убежал, так и не услышав, что ему ответили. Сейчас это его не волновало. Кто-то заметил его, знал имя и решил попытать удачу, выкрикнув на весь район. За ними пришли из квартала? Так быстро? Или ему не повезло наткнуться на гостя, которого он ублажал ночами ранее? Родственников в Японии у него не было, значит, человек определённо был как-то связан с проституцией, прямо или косвенно. Он не знал, куда бежать. Если вернётся в Кинкакудзи — выдаст абсолютно всех. Было страшно попадаться одному, его могли жестоко наказать или пытать, чтобы он рассказал, где прячутся другие беглецы. Вокруг толпились люди, на улице — жара, и их лица расплывались в мареве, таяли в глазах, словно масло, и найти знакомого среди этой массы было почти невозможно, только если не стоять вплотную. В попытке запутать преследователя, Марк бежал кривыми линиями, постоянно задевал маленькие улочки, отсиживался в них несколько секунд и мчался в противоположную сторону. Так могло продолжаться долго, если бы не длинная, тонкая, словно паучья, рука, схватившая его за предплечье и потащившая в малолюдный переулок. От страха Марк зажмурил глаза и начал вырываться, как его с силой тряхнули, что посыпались монеты. Спустя секунду он открыл глаза, чтобы их собрать, как увидел перед собой руку с деньгами в ладони. Он поднял глаза выше, и рот непроизвольно открылся, а сам он собирался закричать, но кто-то внутри выкрутил звук на минимум, и получился протяжный, еле слышимый писк. — Я и не знал, что ты такой шустрый. Все силы потратил на эти ненужные гонки. На него смотрел Ёнхо.