Плоды персикового дерева

— Откуда пришли? — Мы куртизанки, сбежали из Симабары. Сейчас направляемся в Эдо. Хотели бы переночевать у вас, если позволите — тяжело добираться до Оцу в потёмках. Не бойтесь нас, мы в достатке и не собираемся воровать или что-то подобное. Не потесним, может, в чём-то поможем. Простите, что напугали вас перед сном. Тэён говорил спокойно, проговаривал каждое слово, медленно и тягуче, чтобы быть уверенным, что его услышали правильно. Женщина не опускала онуса, но заметно расслабилась. Она вертела головой туда-сюда, анализируя каждого на поляне, а потом задала вопрос: — Сколько вас? — Девять, — ответил Тэён. На него посмотрели с недоверием, словно он сейчас солгал. Он затушевался и встретился взглядом с таким же смущённым Тэилем. Оба не понимали, что не так в их ответе. Женщина явно чего-то ждала. Её глаза бегали, смотрели далеко в лес, будто она ждала, что оттуда тоже кто-то выпрыгнет. Донхёк и Джэхён повторили за ней и тоже обернулись, но не нашли за спиной никого. Спустя минуту ещё десяток глаз устремил свои взоры в лес, но там — полная темнота. Так они все и простояли, глядя в никуда, пока женщина не проснулась от оцепенения, и её лицо резко потеплело. — Проходите внутрь, — она наконец опустила онуса и пригласила их в храм. Все молча последовали за ней. Храм внутри маленький — совсем не сравним с теми гротами, где они останавливались по пути. Сухое, почти гнилое дерево, тусклый свет ламп и пустая корзина для пожертвований в центре. Место далеко от шумных, огромных улиц, где народ толпится часами под палящим солнцем, поэтому жить на деньги от местных или путешественников — откровенная глупость. На дворе ночь, и внутренности храма в такой же тьме, что собственного носа не видно. Только свет луны проникал в комнату, потому что женщина простояла у входа ещё минуту, постоянно глядя туда-сюда, словно кого-то искала. Вскоре она закрыла дверь и зажгла одну из ламп. Свет обрамлял её лицо, оно было нежным и мягким, круглым и здоровым. — Я могу предоставить вам ночлег, но мне нужно убедиться конкретнее, кто вы. — Позвольте представиться, — Ёнхо поклонился, — меня зовут Ёнхо, мы — проститутки, сбежавшие из Симабары. Мы прятались несколько дней в Киото, пока не решили отправиться в Эдо. У нас с собой только деньги и украшения. Можем ли попросить переночевать у вас, если утром сразу же отправимся в Оцу? Если хотите, можем прибраться в храме или сделать ещё что-то для него. Мы мужчины, но можете не волноваться — никто не посмеет осквернить вас; мы не владеем боевыми или военными искусствами. — До этого нас любезно впустили к себе настоятели храмов Рёандзи, Кинкакудзи и Имамия, — вставил слово Доён. — Не проблема, что вы мужчины, меня это совсем не смущает, — ответила женщина, — это место обычно избегают как местные, так и иногородние. Про меня пускают много неприятных слухов, из-за чего люди пугаются и грозятся убить меня или чего хуже. Поэтому я стараюсь быть осторожнее с пришедшими, однажды даже отпугнула детей, которые хотели пожертвовать немного. Марк рефлекторно посмотрел на Ёнхо, а тот — укусил язык от стыда. Всё-таки он пускал много нелестных сплетен об этом храме и монахине, особенно после случая с её учеником. Но терять бдительность не стоит — это мог быть искусный обман, чтобы затуманить разум жертв и атаковать после. Пока Ёнхо спокоен. — Можете остаться на столько, на сколько вам понадобится. Меня зовут Сохён, мне не нужны деньги — только хотелось бы, чтобы вы со мной хоть немного поговорили. — Вы кореянка, нуна? — моментально спросил Донхёк. — Это долгая история, корейская диаспора в Японии намного больше, чем вы можете себе представить. Однако, попрошу вас воздержаться от корейского, чтобы не создавать проблемы с местным населением. — Но тут только мы. Разве не приятно вспомнить детство, родные земли? — Родители переселились в Японию, когда я была очень маленькой, поэтому я ничего не помню и слабо говорю по-корейски. В нашей ситуации лучше совсем забыть корни. Японцы нас не видят; они верят, что их страна закрытая, но это правда только для варваров с той стороны моря. Для нас границы куда прозрачнее. Поэтому местные могут напугаться, если услышат незнакомый язык. — Да нет, всё нормально, — отозвался Юта, — я привык, что им иногда хочется посплетничать перед моим носом. Беседа казалась непринуждённой, словно все расслабились и уже подружились с настоятельницей. Только вот её руки, что дёргали платье от волнения, выдавали истинные эмоции. На Сохён надели маску Но: лицо застывшее, холодное. Пока все пытались наладить связь с настоятельницей, Марк подозвал Ёнхо в угол главной комнаты и недовольно посмотрел на него, мол, как так получилось, что вместо демонического отродья в храме человеческая женщина с такими же человеческими страхами. В ответ он получил лишь неловкое молчание. Их угол освещала только одна масляная лампа, на стене плясали зловещие тени, словно они были тем сверхъестественным, а не монахиня. Ёнхо собирался задать несколько вопросов, как Марк схватил его за рукав. — Будь с ней мягче, пожалуйста. В ответ — ничего. Атмосфера в храме поменялась: уже слышно, как смеётся изо всех сил Донхёк; как голоса сплетаются в одну непонятную массу звуков, что сложно разобрать, кто с кем разговаривает. Сохён увлечённо рассказывала что-то полуспящему Тэилю, на что тот вежливо кивал в знак того, что слушает, а сам всеми возможными способами опирался о стол, чтобы не упасть. Ёнхо придержал Тэиля за талию и погладил по голове. — Вы, должно быть, устали? — спросила Сохён. — Не буду задерживать. Давайте я проведу вас, где вы будете спать. — Не стоит, — ответил Ёнхо. — У нас есть несколько вопросов, которые хотелось бы обсудить. Глаза Сохён сузились от недоверия. — Мы можем поговорить, а остальные пусть лягут. — Обсудить публично. Со стороны они выглядели так, словно каждый друг друга в чём-то подозревал. Сохён пробежалась глазами по всем людям в храме и вернулась к Ёнхо. Её можно понять: у неё свои переживания, и каждого любезного путника всё же стоит проверять. — Слушаю. — Вы хорошо знакомы с местными обитателями? — Люди редко меня посещают, если вы это имели в виду. — Я не про людей. Они не единственные, кто живёт в Японии. По крайней мере, некоторые верят в их существование. Их диалог звучал как типичное общение между крестьянами, не очень умными, которые слепо верили в существование сверхъестественных вещей. Чону хотел пробить лицо стеной: он не верил, что Ёнхо на полном серьёзе начал вести разговор к ёкаям. Будет очень стыдно, когда он скажет свои предположения вслух. «Некоторые», — подразумевалось всё малограмотное население, относятся ли к нему куртизанки и монахи — вопрос. — Вы про ёкаев? — Про них самых, — подтвердил Ёнхо. — Обычно такие существа избегают храмы и служителей. Жалко немного, что добрых ёкаев мне не довелось увидеть, но уж лучше жить в спокойствии, чем каждый раз бороться с агрессивными видами. Они меня боятся! — Хорошо… Вы слышали, что в Киото строят новый мост? — Нет, городские дела обходят меня стороной, — Сохён отвечала на каждый вопрос быстро, не раздумывая. Было очевидно, что она не врала, не пыталась юлить. — Вы местная? — Боюсь, что нет. — Издалека прибыли? Небось в горах проживали раньше? — Я не понимаю, к чему вы клоните? Её слова как ногтем по стеклу вызвали у Марка дрожь. Было неловко слушать их разговор; Ёнхо сыпал бессмысленными вопросами про мост, жильё, ёкаев не просто так, но со стороны они звучали как куча несвязных вещей, как попытку что-то утаить, выиграть время. Если Ёнхо продолжит, то потеряет доверие монахини, которое получили остальные. — Я думаю, вы умная женщина и слышали про таких как вы. Живущих в горах и питающихся человеческим мясом. Ваша внешность значительно отличается от того, как вас любят представлять, но серьёзно? Храм, стоящий в глуши Киото с одинокой служительницей? — Вот оно как, — задумалась Сохён. — Вы считаете, что я ямауба? — Вы почти сбили меня с толку, когда я увидел вас, окутанную страхом и с онуса в руках. Я подумал, что ошибся. Молчание. А потом Сохён резко засмеялась. У Марка от ужаса расширились глаза, в то время как остальные то ли слишком долго реагировали, то ли даже не слушали, что Ёнхо пытался разъяснить. Она выглядела нереальной, словно сошла с картины укиё, одновременно прекрасная молодая девушка, но в глазах её читалась многовековая боль. — Извините, просто это не первый раз, когда меня посчитали ямаубой. Это обычное дело, что крестьяне боятся меня, всё-таки я в своём возрасте не замужем и без детей. Понимаю, почему людям кажется, что я какая-то нечисть, такое редко где увидишь. Разве что в вашем ремесле можно повстречать подобных женщин, но я не думала, что проститутки, которые видели намного больше обычного люда, могут быть настолько узколобыми. Ещё раз извините. — Вы очень молодо выглядите, — отметил Юта. Его ухо споткнулось о слова про возраст. — Благодарю, — поклонилась Сохён, а потом повернулась к Ёнхо: — надеюсь, я ясно выразилась. Вышло недопонимание. — Это не всё, — возразил Ёнхо. — Было бы глупо с моей стороны обвинять вас только из-за этого. У меня заготовлена ещё одна тема. Не возражаете? — Продолжай. — По Киото пустили слух о том, что в некоем храме на окраине города утонул ученик монахини. Просто взял и утонул, оставив только хакама и тыкву-горлянку. В реке не нашли ничего. Не указано, какой конкретно храм, но вы прекрасно подходите под описание. Вы заведуете тут всем одна? Или есть помощники? — Вы довольно проницательны, хочется поклониться перед вами. Это правда: я была наставницей одному юноше из Цинской империи. Его семье некуда идти, а домой они вернуться не могли; как они оказались в Японии — один Будда знает. Родители отдали его в надежде на то, что здесь он всегда будет сыт и одет, но не учли, что путники здесь почти не проходят. Пожертвований мало, но жить можно благодаря реке неподалёку. Я всегда наказывала ему не уходить вечером, возвращаться сразу же. Не уследила в итоге — русалки украли. На последнем слове проснулся Джэхён. Словесный поединок между Ёнхо и настоятельницей он пропустил, а тут идеально попал, когда первое, что долетело до его ушей, было слово «русалка». — Вы это сейчас серьёзно? — спросил он. — Абсолютно. Вы верите в ямаубу, а в русалок не получается? Они обитают в реке и воруют людей. Обычно молодёжь. Ёкаи существуют, как бы ни хотели люди это признавать. Воины, актёры, чиновники, академики и другие более-менее образованные люди используют сказки, чтобы запугать крестьян, а сами не верят в свои выдумки. Тем не менее они существуют, хотя не в той форме, как их представляют. То, что мой ученик утонул — моя вина. Я до сих пор не видела его родителей и не знаю, что им скажу, когда увижу. Можете считать, что я его съела, можете считать меня ямаубой — мне всё равно. Я приглашаю вас остаться здесь и переночевать. Проснётесь целыми и невредимыми и отправитесь дальше. Я давно не общалась с людьми, поэтому такие моменты очень ценны для меня. — А если ночью что-нибудь случится? — Если с кем-то из вас что-то случится, — Сохён посмотрела Джэхёну в глаза, что ему стало не по себе от взгляда, — делайте со мной что хотите. Эта моя гарантия того, что я не ямауба. Как же мерзко от ситуации, в которую они попали. Довели женщину, заставили её оправдываться и клясться. Какой позор. — Оставьте её, это уже похоже на допрос, — Тэён прикрыл глаза. — Нас пустили на ночь, а вы выпытываете — ямауба или нет. Ёнхо, подумать не мог, что ты в такое веришь. Наверняка подобным мозги Чону или Марку уже запудрил. Давайте уже спать, раз всё разрешили, голова от этого шума болит. — А что на счёт грамот? Мы хотели спросить… Тэён зло посмотрел на Юту. «Вот же длинный язык», — подумал он, но махнул рукой, мол, начинай сам. Юта, получив добро, расспросил Сохён о том, как пройти через Оцу. — Всё-таки мы — беглецы из квартала, ни о какой грамоте и речи быть не может, но вдруг у вас есть какие-то идеи… — Если я правильно помню, — начала Сохён, — то грамоты можно получить в городской управе или храме. Это могут быть слухи, всё-таки мне не доводилось пересекать заставы. И крестьяне, должно быть, получают грамоты каким-то иным способом. — Мы не крестьяне, так что это нас не волнует, — ответил ей Доён. — Управа даёт только самураям, мы можем днями около неё крутиться — смысла нет. Храм — лучший вариант, да ещё в Киото их больше, чем семилетних детей. Идеальный, казалось бы, вариант. Только одна малюсенькая проблема — официально зарегистрированным проституткам нельзя покидать Симабару. Поэтому как ни умоляй — а ни один храм на такой риск не пойдёт. Но как насчёт вас? — Я — никто, мне не дали никаких прав на выдачу грамот, извините. Но заставу всегда можно обойти нелегально. — Ага, и лишиться головы, — съязвил Ёнхо. — Много про такое слышали, проходили. — Нет, я серьёзно. Бытуют легенды, что на пропускном пункте очень жестокие люди, но это не так. Знаете, за всё время существования Токайдо и других дорог очень популярно паломничество. Люди гигантскими группами путешествуют от одного храма к другому и, как говорят очевидцы, пребывают от этого в экстазе. Так получилось, что приличная часть паломников не имеет грамоты и пытается пройти через пункт нелегально: дети, сбежавшие из семей; женщины в браке; крестьяне. Их не интересовала религия, культурная ценность путешествия, их действия были своего рода протестом на несправедливую жизнь. Поэтому хоть сначала строго следили за правилами, но со временем дали слабину и закрывали глаза на паломников. Правительство считает это мимолётным бунтом. Как же поэтично! — И вы предлагаете? — Да. Вам всего лишь надо заявить, что вы паломники, и к вам будут снисходительнее. Конечно, я сделаю вам поддельные грамоты, и это будет очевидно. Вам останется надеяться на благосклонность досмотрщика. Или самим расположить его пропустить вас. На последней фразе по комнате прошёлся смешок. Расположить мужчину — это они умели. — Большое спасибо вам, — поклонился Марк. Он был одним из немногих, кто полностью вникал в тему и не клевал носом от усталости. — Хотя бы за идею. Ваша доброта льётся через край, хотя люди видят в вас ужас. Вам пришлось пережить потерю ученика и единственного собеседника, но так тепло приняли. — Спасибо, что поговорили со мной и поверили. Моё обещание ещё в силе, держу в курсе, — и Сохён рассмеялась. — Как так получилось, что пришлось бежать из других храмов? Я считала, служители покровительствуют куртизанкам. — У нас как-то не получалось даже выяснить. Мы вспомнили про грамоты в храме Имамия, когда решили держать курс на Оцу. Кинкакудзи и Рёандзи остались к тому времени уже позади. — Не поверю, что в Рёандзи отказали. — Уж поверьте, — Юта снова встрял в разговор, — нам начали угрожать, что пожалуются в Симабару, да ещё коан хотели загадать. Коан, представляете? Нам, кучке шлюх. Поэтому мы с позором оттуда сбежали, не успел старикашка. — Коаны там любят, это да. Ничего плохого в том, что его вам загадали, не вижу. Любой человек может достигнуть просветления, даже будь он куртизанкой. Если хотите, могу вам для примера рассказать один. За неправильные ответы выгонять не буду, можете расслабиться. Сохён улыбалась тепло, как небо на закате. Видно, что после натянутого разговора она пыталась разрядить атмосферу, успокоить остальных, но в первую очередь себя. Её потуги, однако, были напрасны, ведь время уже за полночь, и всем хотелось спать, а не слушать какие-то религиозные притчи. Тэён без стеснения лежал на полу, глаза давно слиплись, и он слышал только голоса, но даже на них толком не обращал внимания. Кто-то пристроился рядом и потеснил его, отчего Тэён заинтересованно взглянул на наглеца, а потом ахнул. Юта. Ну конечно, кто ещё это мог быть. Юта разлёгся, раскидав ноги в стороны и задев бедро Тэёна, и сонным голосом сказал: — Начинайте, только быстрее. — Вы, должно быть, слышали об этом коане, он достаточно популярен и часто становится предметом дискуссий у учеников при храме. «Нансэн убивает котёнка», — так его обозначают в книгах. Однажды в саду храма монахи нашли маленького котёнка. Они показали его послушникам, и те, разделившись на живших в западном и восточном крыльях, начали спорить: у кого котёнок будет жить. Позже пришёл праведник Нансэн и был разгневан увиденной картиной. Он схватил зверька, приставил к его горлу серп и сказал: «Если вы сможете объяснить смысл моего жеста, то я оставлю его в живых, если нет — убью». Никто из послушников не произнёс ни слова, и Нансэн отсёк котёнку голову и выкинул труп. Позже в храм вернулся один из учеников Нансэна по имени Дзёсю, и тот рассказал ему, что произошло утром, и спросил, что Дзёсю думает об этом. Ученик снял одну сандалию, положил её на голову и ушёл. Тогда Нансэн воскликнул: «Если бы ты был здесь утром, то котёнок остался бы жив!» В чём смысл истории? — Ну и хрень, — не выдержал Юта, — извините. Никакой логики и никакого смысла. Впервые слышу вообще коан, и не представлял, какая это муть на самом деле. — Кстати, это два отдельных коана про Нансэна и Дзёсю, идущих в книге друг за другом, поэтому их обычно рассказывают вместе. Для неподготовленного человека очень сложно поймать смысл загадки, всё звучит слишком запутанно и случайно. Но не стоит забывать, что монахи думают не как обычные люди, поэтому матёрые мудрецы легко объяснят этот коан. — Вы знаете ответ? — спросил Марк. — Да, но я его вам не скажу. Подумайте в свободное время, я не тороплю. Если вернётесь спустя месяц, год или десять — я всё равно приму ваш ответ. Главная комната заметно опустела. Ёнхо ушёл сразу же после того, как узнал нужное, за ним последовали Чону с Джэхёном. Все трое пропустили переговоры про грамоты и коан. Тэён и Юта разлеглись на полу и заметно посапывали, иногда вставляя слово или открывая один глаз. Где был Донхёк, никто не знал. Единственными стойкими, кто дождался конца, были Доён, Тэиль и Марк. Последний слушал особенно внимательно, проявлял открыто интерес к храму, к теме, к Сохён. Жизнь монахини в храме, пусть он совсем не благородный и не известный — интересная загадка, которую Марку хотелось порешать хотя бы на время. — Мы можем идти? — тишину нарушил Тэиль. Он тоже заметно устал и хотел уткнуться лицом в футон, но из уважения к собеседнице слушал каждое её слово в надежде услышать долгожданную фразу: «Спокойной ночи!» — Извините, что задержала. Вышло много незапланированных перебранок. Время уже позднее, вам пора ложиться спать. Там кто-то из ваших зашёл в дальнюю комнату, в принципе, можете там все остаться. Доён разбудил Тэёна и Юту, они послушно побрели за ним. Тэиль откланялся и сказал, что хотел бы ещё кое-что уточнить, но дела подождут до завтра. Остался один Марк. Сохён подходила к каждой лампе в главной комнате и по очереди их тушила. Сначала она не обратила внимания, что кто-то стоял около неё, но вскоре наткнулась на мальчишку. Сохён глазами просила уйти, но Марк словно стоял по колено в иле — ноги не двигались. Он почувствовал, как к его плечу прикоснулись, но всё равно не шевелился; язык во рту мгновенно потяжелел. Так он и остался бы стоять, если бы Сохён не начала первой. — Что-то не так? — Могу я попросить вас о безумной вещи? По крайней мере, она покажется вам таковой. Обычно после подобных слов отказывают сразу, однако Сохён играла по своим правилам. — Не скажу, пока не узнаю про идею. Можешь смело говорить, эм… — Марк. Меня зовут Марк. Довольно необычно для корейца, верно? Но не об этом речь. Дело в том, что меня очень вдохновили ваши рассказы про жизнь в храме, про бывшего ученика, пусть даже он и умер. Мы собираемся путешествовать до самого Эдо, и, честно говоря, я не уверен, правильную ли цель мы выбрали. Мне не претит Эдо, но и восторга тоже не вызывает; я не понимаю, что буду там делать. Это как другая реальность, хоть и Киото я полностью не знаю, то — совсем чужой город. — Страх перед неизвестностью? Можно понять, ведь у вас нет никакой неопределённости. Вы идёте в Эдо с ничем. — Я не знаю, о чём они думают. Мне нет смысла идти с ними до конца. Сохён, послушайте внимательно. На лице девушки появилась еле заметная улыбка. Похоже, она уже догадалась, о чём её хотят попросить, но вместо незамедлительного ответа она пожелала потянуть время и насладиться долгожданными словами, на которые она молилась после смерти предыдущего ученика. Её нельзя назвать плохой наставницей, но такое поведение только сильнее вызывало подозрения. Был бы здесь Ёнхо, он бы не стал засиживаться в храме. Но он уже где-то мирно посапывал и видел четвёртый сон. — Можно я буду вашим учеником? Такие невинные слова. Такое невинное лицо. Марк точно куртизанка? — Да, — произнесла Сохён, словно стрельнула молнией в одинокое дерево. — Да, я не буду тебя отговаривать или говорить о ценности твоей дружбы с остальными. Придётся отречься от человеческого мира, но я думаю, что ты легко перенесёшь изменения. Я правда рада, что у меня будет ученик, мне бы хотелось исправить прошлые ошибки и извиниться перед ним. Пусть он никогда не услышит мои оплакивания, я хочу показать, что ценила его и его труд. И совсем не против, чтобы ты стал его преемником. Надеюсь, это не обременяет тебя, Марк. — Спасибо. Я скажу остальным об этом завтра. Спокойной ночи, наставница. — И ещё, — Сохён остановила Марка, — ответь честно, пожалуйста. Теперь мне хотелось бы, чтобы ты не лгал? Сколько вас человек? — Девять, — сказал Марк уверенно, но под конец слова появился вопросительный тон. — Вы ведь нас всех видели. Глаза Сохён сузились в недоверии, но она всё же отпустила Марка спать, а сама продолжила тушить лампы. В комнате для сна Марка, однако, ожидал сюрприз. Донхёк, где-то пропадавший весь вечер, совсем не спал, а поджидал своего лучшего друга у входа. Его ладони вспотели от времени; всё-таки он не ожидал, что Марк останется и поговорит с монахиней один на один, но то, что довелось ему услышать, повергло в шок. Огромный Токайдо с россыпью станций на дороге и яркий, вычищенный до блеска Эдо, где местная богема каждую неделю собирается в театре Кабуки (не секрет, что Донхёк мечтал о подобной жизни) и развлекается с актёрами после, походил на островок грёз каждого городского и крестьянина, поэтому Донхёк был уверен, что Марк также держал эту картину у себя в сердце. Реальность оказалась куда прозаичней: никому не известный храм с непонятными идеалами. Марк прочитал в чужих глазах обиду, злость, печаль и много других негативных эмоций, которые всем скопом крутились вокруг него одного. Он собирался подготовить друзей к своему решению завтра, сгладить углы по максимуму, но теперь ему надо что-то придумать как можно скорее. Но ему даже не дают вставить слово: — Вот оно как получилось? — прорычал Донхёк. — А завтра ты бы просто поставил нас перед фактом, мол, ребятки, простите-извините, но я останусь здесь, буду пыль подметать, на речку за водой ходить и вообще жить обетами и принципами. — По-твоему, я не заслуживаю счастья? — Марк ожидал, что его решение может сильно ударить близких друзей, особенно Донхёка, но разве уважение к чужому выбору не всегда было частью человеческой сущности? — Я понимаю, что жизнь в борделе сказкой не назовёшь, она очень тяжёлая морально и физически, но я бы никогда не подумал, что полная ей противоположность — монашеский быт — тебя заинтересует. Это такой неблагодарный труд, твои деньги когда-то закончатся, в мыслях когда-нибудь проскочит идея продать своё драгоценное кимоно, единственное, что сейчас осталось от прошлой жизни. Если нас не поймают, конечно. Нет, всё не так. Марк никогда не мечтал о жизни монаха. Никогда не мечтал просыпаться с пением жаворонков и встречать ещё сонных послушников, идущих на занятие. И здесь, в глуши Киото, нет никаких послушников, нет никаких занятий, нет путников, нет пожертвований. Даже подорожную грамоту сделать не могут. Дальнейшая судьба — это ловить рыбу и отпугивать местных животных. Но она такая простая, такая лёгкая, не обременённая проблемами. Это идеальная судьба, чтобы раз и навсегда покончить с проституцией. Да. Именно то, чего хотел Марк. Умиротворённости, суета Эдо слишком вульгарная для него. — Если ты слышал всё от начала до конца, то я говорить ничего не буду. Этот выбор тоже не за один день родился. Тебе остаётся только смириться и принять, что придётся продолжить путь без меня. Прости. Я хочу спать, попрощаться можем завтра. — Не надо так быстро от меня избавляться, — Донхёка почти не было слышно, — в любом случае я пересплю со всеми мыслями и решу, что мне делать дальше. Спокойной ночи. — И тебе. Они легли спать. Хоть храм и находился на окраине города, тихой ночь не назовёшь. Но даже в такую ночь Марк отчётливо слышал, что Донхёк не мог уснуть.

▼▼▼

Поспать много не удалось: ранним утром все собрались у входа в храм и готовились к отправлению. Марк решил не испытывать судьбу и не тянул до последнего, а рассказал всё, как только встал. Конечно, спросонья такие новости могли бы послужить причиной сердечной боли или ещё чего-нибудь, но большинство восприняло решение Марка хорошо. Все прекрасно понимали, что, даже дойдя до Эдо, они вряд ли останутся вместе. Только Юта показательно выдохнул и Ёнхо не спускал с Марка загадочного взгляда. На него смотрели, словно он предал страну. Донхёк ворочался всю ночь и пришёл к тому, что пожелал остаться с Марком и Сохён. Он понимал: когда они останутся наедине, то Марк выест ему все мозги. Это не мечта Донхёка. В его глазах — ослепительный Эдо, и всё равно, что за пазухой ни одного личного мона. Но ничего, он привыкнет. Рано или поздно. — Такая вот история, — Сохён, конечно, поддержала Марка и замолвила за ним слово. То, что Донхёк остаётся тоже, она приняла с радостью: всё-таки большей компанией интереснее. Сохён ещё раз объяснила про грамоты, приготовила подделки, дала в дорогу лично слепленные онигири, соленья, корень лопуха и семь горстей риса. Перед уходом все друг другу покланялись, и Чону пошутил, как Марк собирается служить в храме, не зная элементарных вещей, ведь послушники учатся долго и усердно перед тем, как стать монахами. — Ребёнок, живущий у храма, может наизусть выучить сутру, — улыбнулся Ёнхо. — Всё придёт с опытом, об этом переживать не стоит. Ну что ж, прощайте, пока судьба снова нас не столкнёт. Уговаривать пойти не будем, кто-то же хотел путешествовать налегке? — Я говорил не так, — скривил лицо Доён; понятно, что это был камень в его сторону. — Я не обижен, правда, — ответил Марк, — мы превратились в нежданное бремя, поэтому я понимаю, почему Доён выдыхает с облегчением. Пусть ваш путь будет лёгок и без происшествий. Мы помолимся за вас. — Пока-пока, — Джэхён поклонился, остальные повторили за ним, и они вместе вышли на тропу, ведущую в Оцу. Марк и Донхёк махали руками изо всех сил, пока путники не скрылись из виду. В приподнятом настроении они собирались спрятаться в храме, как Донхёк заметил, что наставница не сдвинулась с места. Он позвал Марка, и они подошли ближе к Сохён. «Лжецы», — читалось в её глазах.