▼▼▼
— Давайте напьёмся и простим все обиды, — Джурина подняла чарку, — есть ли здесь те, к кому вы неравнодушны? — У нас много врагов и неприятелей, если подумать, — Ёнхо потянулся за куском сасими. — Что? — Джурина прильнула к нему. — Да быть не может, чтобы такие воспитанные парни кого-то обидели. Чем-то плохим промышляете? — Блядств- Тэён ударил Ёнхо по спине, и тот выплюнул рыбу. Он зло посмотрел на друга, в глазах его читалась злость, но он сакэ в крови держало его на цепи, поэтому Тэён не переживал, что его прибьют прямо на месте. В то же время, алкоголь был причиной развязанного языка, так что Ёнхо нужно было заткнуть как можно скорее. — Мы занимались перетяжкой зонтов, но повздорили с хозяином и ушли, — взять уже существующую выдуманную историю было идеальным вариантом. Тэён мысленно себя похвалил. — Так вы коллеги? — С самого детства! — по словам Юты уже понятно, что он пьян и будет нести чушь ближайшие часов пять. Тэён отобрал у него пустую чарку и подлил туда воды. — Я не смогу вспомнить даже, когда со всеми познакомился. Мы были так юны. — Мы и сейчас молоды, Чону, — приободрил Джэхён. И встретился в ответ с улыбкой. — Мальчики, мальчики! Так, может, недруги-то среди вас и спрятались. Какие-то вы иногда агрессивные друг к другу. — Близкие люди постоянно ругаются, потому что видят и плохие стороны друг друга, — Джурину успокоил Тэиль. — Мы часто конфликтуем и обижаемся, но назвать кого-то врагом слишком громко. — Отлично, — его прервал Доён, — тогда я начну. Меня бесит Ренджун. — Ты его тоже бесишь. — Юта, заткнись! Ренджун такой маленький, а ведёт себя преемником Тэиля. Его слова часто сочатся желчью, внутри него живёт чудовище, которое постоянно шепчет насолить мне. Когда он проходит мимо меня, то задирает высоко голову и делает вид, что не замечает меня. Только вот я выше! — А ещё он злой и занимает всю ванную, никого в неё не пуская. Я только Джено видел вместе с ним, нежащегося в воде. — А я на место его поставил, когда сказал ему пару ласковых, если он проболтается о поджоге. Но этот маленький говнюк всё равно разболтал. — Ничего, займёшь его ротик чем-нибудь по приезду, — Тэиль странно покосился на Юту. Всё-таки именно ему Ренджун рассказал о том, что чужой чайный дом поджёг кто-то из своих. — А мы вернёмся? — Юта выпучил глаза от удивления, а в его голосе отчётливо звучали нотки недовольства. — Не прикидывайся, что я не предупреждал. Ещё ничего не решено. Джурина словно сидела в театре. Она не понимала, о каком поджоге они говорят и кто такой этот Ренджун, но её прежние мысли о том, что парни замешаны в чём-то нездоровом, только подтверждались с каждой репликой, с каждой неосторожно брошенной фразой. История про перетяжку зонтов явно была придумана, по её мнению, на ходу: реакция остальных это только говорила. — Теперь моя очередь! — поднял руку Юта, чтобы привлечь внимание. — Меня раздражает Сычен! — Это только потому, что он не даёт тебе себя обнимать, — ответил Джэхён. — Так и есть! Он ко всем холоден и не позволяет ни прикоснуться к себе, ни искупаться вместе, ни в постель затащить. Я уверен, все со мной согласны. — Я не согласен. — Ты и единственный, — Чону подошёл к Юте и ткнул его пальцем в грудь. — Очевидно же, что ты его даже больше раздражаешь. Тяжело с людьми, которые постоянно пытаются навязаться. — Кто бы говорил. Чону отреагировал на эти слова мгновенно. Он повернул голову и увидел Доёна, мирно попивающего сакэ. Был ли это снова укор в его сторону — неизвестно, но взгляд у Доёна тёплый и мягкий, глаза добрые, а голос глухой, словно вата в ушах. Может, Чону просто показалось, и это была всего лишь шутка. — Держу в курсе: Сычен очень тактильный мальчик, просто стеснительный. А ты обычно действуешь агрессивно, иногда даже я пугаюсь. Юта покосился на Тэиля, и все рассмеялись. В идзакая и так стоял шум, а звонкий мужской смех с вкраплением девичьего сливался с остальными гостями. Снова подозвали официанта и попросили долить ещё, а пока он шёл за заказом, Ёнхо потянул Тэёна за рукав и стянул пальто, обнажив плечо. В тот же миг смех превратился в визги и присвистывания; все они были дружескими и не несли за собой ничего пошлого, хотя со стороны они походили на бордель на колёсах. Клиенты постарше недовольно морщились, молодые мужчины не могли оторвать взгляда, потому что перепутали Тэёна с девушкой, а хозяин идзакая собственнолично вышел к ним и попросил особо не шуметь. На какой-то момент стол окутала тишина, и лишь Юта решил её разрушить. — Я вот уверен, — начал он спокойным голосом, — если бы с нами был Донхёк, то он бы назвал Доёна самым раздражающим. — Я сам его тоже терпеть не могу. — Да понятно, что у вас это взаимное. Просто ты нападаешь на Ренджуна, когда тебя часто с ним сравнивают. И объединяет вас то, что вы Донхёка из ума выживаете, только способы у каждого разные. Ренджун более консервативный? Можно ли его так назвать? — Так пусть этот консервативный и дальше в чайном доме сидит и в зад даёт, а я рискнул. Это отличает нас. Чону почувствовал, как кто-то потянул его за рукав. Он повернулся и встретился с недоумённым взглядом Джурины. Она явно не понимала, о чём разговаривали остальные, и ждала поддержки от него, от человека, который первым согласился взять её с собой. — Кто такой Донхёк? А Ренджун? И что за чайный дом? Будь Чону трезв, он бы сто раз подумал перед тем, раскрываться перед Джуриной или нет. Она пусть и простая девчушка, да осторожность нигде не помешает. Как показывал опыт, даже продавец одежды мог узнать в покупателе куртизанку, а Джурина глупой не выглядела. Да, она была из Эдо или его окрестностей и аристократкой от неё и не пахло. Только вот Чону несколько лет назад загнал себя в ловушку под названием Симабара, и язык его чесался открыть душу неизвестному человеку, поведать ему о своём горе, трудностях и боли. О том, как ненавидит мужчин; о том, как не хочется просыпаться после громкой ночи; о том, как бы хотелось почувствовать человеческого тепла, а не бездушной похоти. Чону окончательно разорвало, и он признался. — Так мы из Симабары сбежали. Некоторые друзья, как Ренджун, остались там, а Донхёк по дороге отвалился. Остался со своим лучшим другом в заброшенном храме познавать просветление. — Вот оно как… — удивилась Джурина. — Вы там слугами были или? — Куртизанками. Кагема, если конкретнее. Какие же интересные сопутники у неё, подумала Джурина. Слова Чону пробудили старые воспоминания о её детстве, о старшей сестре, о прогулках по Эдо, как они тайно подсматривали за мужчинами, стройно шедшими в Ёсивару. Тогда Джурине жизнь проститутки казалось главным секретом мира, изысканным существованием, постоянными развлечениями. Куча внимания от мужчин, куча денег, куча свободного времени, ведь ничем иным, кроме праздных мероприятий, они не занимались. Так она долго думала, пока её сестра каким-то образом не попала в Ёсивару. Она злилась, ругалась с родителями и вымаливала у них объяснения, но не получила ничего толкового. Им было всё равно, что их родная дочь теперь, скорее всего, уже никогда не выйдет замуж, не познает обычную городскую жизнь. Пока она отправляла деньги, всех всё устраивало. Только Джурина билась в истерике, потому что соседи поведали ей, чем занимаются женщины в Ёсиваре. — И вас так легко отпустили? — Нет. Мы не знаем, но за нами может быть хвост. Иногда возникает ощущение, что за тобой следят, но доказательств нет, поэтому мы хотим добраться до Эдо как можно скорее. Ты прости нас за такой быстрый темп, для нас это вопрос жизни и смерти. — Потому что беглецов жестоко накажут, а тех, кто нелегально перебрался через пропускной пункт, казнят. Я понимаю. Чону плохо слышал Джурину: её голос заглушали крики остальных за столом. Они снова продолжили громко разговаривать и мешать даже после того, как их попросили быть потише. Они никогда не собирались так в борделе. Как минимум потому, что кто-то обязательно был занят. То Тэёна носит где-то в гостевых комнатах с толпой мужчин в придачу, то Ёнхо не захочет выходить лишний раз, чтобы его случайно не заказали. То сам Чону иногда не может покинуть главного патрона и выпить чаю с друзьями. Правила для них были суровыми, они не считали все друг друга друзьями, скорее коллегами, но абсолютно каждого неосознанно тянуло узнать кого-то поближе. Пусть Чону и перекидывался парочкой слов с Куньханом, в голове его ярко звучала фраза: «Мы ещё поговорим». Они никогда не собирались так раньше. Поэтому картина весёлых, пьяных, шумных друзей согревала его сердце. Пусть это продлится недолго — он готов отпустить все переживания и расслабиться. И он готов впустить в этот маленький мир переживаний Джурину, совершенно чужую для чайного дома, где вместо любви похоть и желание власти. Вдруг Джэхён резко встал, что стол дрогнул. По нему было видно, что пил он немного, но почему-то захотел прогуляться. — Мне надо кое-куда сходить, — начал он, — продолжайте без меня, я скоро вернусь. — Не описай одежду в темноте, — сказал ему вслед Ёнхо, и его шутку поддержали смехом. Доён был рад, что согласился выпить с остальными. Его голова обычно забита тёмными мыслями, и ему сложно отвлекаться от них. Сейчас на полу нежился кролик, которого он спас от носильщиков. Он в итоге не убежал по прибытию в город, а остался с Доёном, поэтому тот решил его приручить. Он обвязал верёвкой грудь вокруг передних лап кролика и сделал узел на спине, а длинный свободный конец держал в руке. Таким приспособлением легко контролировать движения животного. «Странно, что ещё не убежал, здесь так шумно», — подумал Доён. А потом в его голове что-то щёлкнуло, и он поднял руку так, чтобы даже самые пьяные заметили. Тэиль отреагировал первым: — Что-то случилось? — По поводу того, кого я ненавижу. — Эй, ты уже рассказал про Ренджуна, — недовольно сказал Юта. — Я не ненавижу Ренджуна, он просто бесячий говнюк. Я хочу рассказать о своём старшем брате. Тэён от напряжения сжал чарку и задержал дыхание, чтобы быть готовым вслушиваться в каждое слово. Хотя он наизусть знал историю, которую расскажет Доён. — Я думаю, все знают, что мой старший брат работает актёром в театре Кабуки. Но я не рассказывал о трудностях, с которыми ему пришлось столкнуться, чтобы попасть в труппу. Точнее, с какими трудностями пришлось столкнуться мне. Мы были семьёй простой, совсем не богатой, но амбиции что у меня, что у него были несоизмеримо большими, что наши родители от отчаяния запрещали гулять по более обеспеченным районам Киото. Они надеялись, что если мы не видим обеспеченную жизнь, то не будем просить гор. Однако мой брат часто посещал театр Кабуки, который обычно показывали простому люду. Кабуки это не Кёгэн, совсем не похож на Но, максимально дурной и развлекательный. Но то, как мой брат смотрел на актёров, на их одежды, на их макияж; он представлял себя на сцене, плавно танцующим в роли оннагата или рассекающим воздух красным львом. В конце одного из представлений он подошёл к члену труппы и сказал, что хочет присоединиться. Ему ответили, что сейчас учеников берут только за деньги. Для работников при дворе сёгуна или аристократов сумма была смешной, но для нас, берегущих каждую монету, это оказалось неподъёмным. Доён почувствовал, как Тэён взял его за руку и сильно сжал. Он был единственным, с кем получилось поделиться столь незавидной судьбой. Рассказывать грустно, но нужно продолжать. — Первое, что пришло ему в голову — заняться проституцией. Сначала он несколько раз сходил в Симабару и начал опрашивать местных проституток о деньгах. Потом он искал кагема, как они живут и работают. Вся атмосфера квартала угнетала его, и желание обслуживать мужчин начало угасать. И тут брат вспомнил, что у него есть я, младше и миловиднее. Он начал уговаривать меня поработать несколько лет в Симабаре, пока не отучится на актёра. Я не знал про проституцию, чем занимаются такие люди, и брат описывал их быт вполне безобидно. Он лишний раз надавил, что старше, и слушаться его было моим долгом. Я согласился. Не знал ничего в деталях, но согласился. Он привёл меня в Симабару и подписал за родителей контракт. Я казался в ловушке, хотя относился к работе как к новому приключению. — Не надо продолжать, — отрезал Ёнхо, — дальше и так понятно. — А потом случился первый день. Как бы мне не объясняли на словах, что делать, практика оказалась куда суровей. Я часто плакал, и меня успокаивал Тэиль. Он постоянно гладил меня по голове и приговаривал: «Так всегда поначалу, со временем тебе станет всё равно». Так и случилось. Моё отношение к телу от желания постоянной неприкосновенности поменялось на равнодушие. Единственный раз, когда оно сломалось — я увидел в Симабаре своего брата. Он пришёл развлекаться. От соседей я узнал, что он давно работает в труппе и разъезжает по городкам, показывая выступления. С момента, когда я сюда пришёл, прошло уже несколько лет. Он учился за мои деньги, пока я пересиливал себя. И вот он уже актёр Кабуки, когда меня до сих пор сковывает контракт. Голос Доёна задрожал, к глазам подступили слёзы. Он хотел продолжить, как нос заложило, эмоции полностью его захлестнули. Всхлипы стали всё чаще, и вот он уже вытирал глаза рукавом. Не хотелось позориться и рыдать на всю идзакая, но рука Тэёна, мягко поглаживающая его по спине, стала добивающей. Доён издал ещё один всхлип и удивился собственному голосу: высокому и писклявому, полному боли и обид на человека, который должен был быть его защитой в этом мире. Но судьба посчитала иначе. Сдерживание слёз в итоге переросло в настоящий плач. Никто не смелился перебивать Доёна, менять тему. Все ждали продолжения. — Когда мне было тринадцать, он захотел меня раздеть. Мы были у какого-то водоёма, и он снял с меня штаны, разделся сам и лёг сверху. Я не понимал, что он делал, на что он ответил, что часто видел, как родители так делали, когда ругались. Я не помнил ничего с того дня, и он запретил мне рассказывать маме. В то время наш папа так сильно разругался с мамой, что ушёл. Маме пришлось много работать, и ей часто недодавали денег, потому что она женщина. В такие занятые дни брат часто повторял со мной то, что сделал раньше. И я никогда не придавал его действиям значения. Потому что не помнил их, не помнил ощущений, хотя был уже достаточно взрослым, чтобы запомнить. Что-то блокировало мне воспоминания, и поэтому, когда брат предложил работать в Симабаре, я не понял подвоха. Это так глупо с моей стороны попасться дважды в одну и ту же ловушку. Доёна трясло, чарка выпала из его рук. Тэён поднёс салфетку к его носу, чтобы вытереть сопли. — Он был моим идеалом мужественности, но сам его же сломал. Он сделал меня таким, специально воспитывал меня как девку, чтобы в будущем использовать в своих целях. Он — мой враг номер один! Доён встал из-за стола и сжал ноги вместе. Он чувствовал, как бёдра потирались внутренней стороной друг о друга. Он всегда так делал, когда чувствовал себя беззащитным. Словно это напоминало ему об отсутствии контроля над самой судьбой. Как сильно ноги не своди, обязательно найдётся тот, кто разведёт их силой и захочет проникнуть внутрь. И Доён с этим ничего не поделает. — Ненавижу его, — голос его стал слабым, он шептал так, что весь стол его слышал, — когда-нибудь я убью его, убью и смогу жить спокойно. — Прекрати говорить глупости, — перебил Доёна Тэиль. — Твой брат трус и жалкий человек, раз из-за собственных амбиций буквально продал тебя. Ему самому не хватило смелости стать кагема, его пугала мысль, что с ним будут делать то, что он делал с тобой. Типичные мужчины, они смотрят на нас сверху вниз и считают нас женщинами. Лучше я буду женщиной, чем таким мудаком. Тебе лучше отпустить его и забыть. Пусть его карьера, построенная на чужих жертвах, всегда будет ему напоминать о прошлых поступках. За столом молчание. Атмосфера вокруг праздничная, радостная; соседние гости шумели, пили, напевали песни, официанты в этой суматохе не успевали подливать алкоголь. Лица, полные восторга, наполняли идзакая, и лишь они одни, словно чужие, не вписывались в этот праздник жизни. Беседа началась знакомством, а закончилась пожеланием кое-кому умереть. Джурина от шока прикрывала рот рукой. Она не ожидала, что услышит жестокие подробности из быта куртизанок, что узнает истинную личину своих сопутников, что познакомится с типичной историей побитых жизнью людей. Она испугалась и на момент пожалела, что пошла с ними. Её, как девушку, пугало, что подобное вполне может случится и с ней. И ни к кому обратиться она не сможет. Ей хотелось сказать Доёну пару утешительных слов, как в идзакая вернулся Джэхён и помахал рукой с небольшим бумажным свёртком. Он что-то купил. — Не думал, что так надолго задержусь. Я что-то пропустил? — сказал он, вглядываясь в хмурые лица друзей. — Ты же близок с Доёном, — ответил Юта, — скорее всего ничего нового. — Вот как. Ещё сидим или вернёмся в рёкан? На улице уже темнеет. — Я согласен с Джэхёном, — Доён достал из внутреннего кармана пальто мешок. — Можете идти, я оплачу и догоню вас. Он остался дожидаться официанта, а остальные вышли на улицу. Когда озвучили сумму, Доён с жалостью посмотрел на монеты и, отрывая от сердца, передал их. Попрощавшись, он направился к рёкану. У входа его ждал Джэхён, румянец на его щеках виден даже в темноте. В руках он держал тот самый свёрток, вблизи теперь видно его округлую форму. Джэхён улыбнулся, и на щеках его появились ямочки. Доён бы соврал, если бы сказал, что его они не успокаивают. — Подышать воздухом вышел? — Тебя ждал. Вот, купил кое-что, хотелось тебе показать. Джэхён развернул бумагу, и Доён разглядел керамическую чашу. В темноте не видно, какого она была цвета, но на ощупь абсолютно гладкая, под пальцами скользили узоры из глазури. Доён держал её аккуратно, чтобы случайно не поцарапать. — Ты ведь часто упоминал, что тебе нравится керамика, и то, с каким энтузиазмом ты облизывал блюдце, я даже приревновал. Раз мы собираемся начать новую жизнь, то решил преподнести такой символический подарок. Вечный, в каком-то смысле. — Это верно подмечено. У вещей есть все шансы пережить их хозяина. Мы умрём, а чаша останется и будет той единственной частичкой памяти о нас. Верно, мелкий? Доён посмотрел вниз, где сидел кролик. Он сидел и послушно ждал, пока не закончится разговор. — Как же быстро он приручился. Миленький, правда? — Правда, — кивнул Джэхён, — на тебя похож. — Восприму как комплимент, — Доён прошёл внутрь рёкана, но заметил, что Джэхён остался на улице. Он развернулся и растерянно смотрел по сторонам. — Что-то случилось? — Потерял какую-то вещь, а какую именно — не знаю. Пока ждал тебя, решил перевязать пальто, и что-то ударилось о землю. Искал рядом со входом, но в темноте ничего не нашёл. Может, показалось, но будет хуже, если я замечу пропажу позже. — Оставь это. Утром встанешь и поищешь ещё раз. Не думаю, что её кто-то украдёт. Если кто-то из наших поднимет, то обязательно поделится находкой. Заходи, пора спать. Джэхён, поразмыслив над словами старшего, решил не спорить и зашёл внутрь. Он и не догадывался, что вскоре Доён вернётся вместе с Тэёном на улицу, чтобы обсудить кое-что наедине. — Ты ему не расскажешь? Он ведь разгуливал где-то, пока мы тебя слушали. — Это подождёт. Не хочу, чтобы он лишний раз переживал. Когда ты впервые об этом услышал, то обхаживал меня, словно мать. Не нужно мне такое внимание, пусть Джэхён чувствует себя комфортно на месте, где он сейчас. Тэёну действительно интересно, для чего Доён пригласил его поговорить после выпивки. Ночь и так была уже полна откровений, и вытряхивать было нечего. Тем более, Тэён не тот человек, который может узнать что-то новое. Они близки, ближе всех остальных в борделе, и никаких секретов между ними нет. Высшая форма близости. В голове не укладывалось, что Доён мог где-то слукавить и не договорить. Тогда зачем они стояли в входа в рёкан и ждали, пока все уснут? — Многовато я сейчас выпил, язык своей жизнью жил, все секреты разболтал, — Доён почесал голову от смущения. — Я сам удивился, что ты так просто всё выложил. Тем более настолько личное. — Я тут ещё кое-что вспомнил… Когда я рассказывал о брате и его интересном способе стать актёром. Он добился своей цели, а я стал кагема. Куртизанки и так не пользуются уважением среди городских, а быть кагема равно позору. Никакой семье такого сына не пожелаешь. — Кагема никогда особо за мужчин и не считались. Видно же, как они на нас смотрят. С презрением, осуждением, но бесстыдно приходят снова и снова, не жалея ни денег, ни подарков. — Лицемерные бляди, верно? — улыбнулся Доён, и они с Тэёном засмеялись. — Когда меня привели в чайный дом, я смотрел на вас со страхом. Я боялся, что стану похожим. Вы в моих глазах ничем не отличались от женщин по соседству. Первые дни было так тяжело, но время делало своё дело и лечило раны, что оставил мой брат. Когда хозяин подошёл ко мне и спросил, как я хочу себя представлять гостям, в моей голове уже сложился идеальный вариант — Доён. Оно звучало там мягко, так приятно легло на язык, и я понял, что с новым именем начнётся новая жизнь, где нет семьи, нет брата, нет идеалов мужественности. Кличка для гостей стала моей новой личностью. — Твоё настоящее имя не менее красивое. — Но оно из прошлой жизни. И отражает идеалы, которые мне чужды. «Донён» — так можно назвать только мужчину, но «Доён», «Доён» может быть и женщиной. Оно идеально подходит тому, кем я сейчас являюсь. Я — кагема, которых общество не видит ни женщиной, ни мужчиной. Я что-то третье. Мы что-то третье. Голос у Доёна спокойный, но каждое слово, произнесённое им, сочилось отчаянием. Ему больно говорить, больно вспоминать, больно осознавать, что его жизнь пришла к такому печальному концу. Как бы ни хотелось храбриться и выпячивать грудь, мол, трудности сделали меня другим, истинные чувства не обманешь. Если бы Доён мог вернуться в прошлое, то он бы противостоял брату и построил собственную, счастливую жизнь. Но и в настолько безысходной ситуации он боролся не в одиночку. По обе его руки стояли люди, которые были готовы закрыть Доёна спиной. Наверно, ради таких людей и имеет смысл жить. — Пойдём, — Доён позвал Тэёна внутрь. — Уже всё? — Тэён неохотно пошёл за другом. — Ждали, пока остальные уснут, а поговорили всего ничего. — А ты не жалуйся, я до тебя Джэхёна выпроваживал. Он, кстати, мне чашу купил. Керамическую! Знает же каждую часть меня и не стесняется даже! Они вернулись в рёкан.▼▼▼
— Доброе утро! Чону резко поднялся с футона, что спина не выдержала и хрустнула. Он взвыл от боли и поднял голову. На него смотрела Джурина, уже одетая и причёсанная. Она спала в соседней комнате, но пришла к нему и была полностью готова: за спиной её висел фуросики. Чону уже который раз отметил про себя, что девушка она странная. Одного возраста с Джэхёном, а вела себя до ужаса инфантильно. Шумная, игривая, улыбка никогда не сползала с лица. На её фоне Чону и его друзья выглядели угрюмыми стариками. Скорее всего, на их контрастное поведение повлияла жизнь. Жизнь в квартале красных фонарей нельзя назвать счастливой. Каждый день был буквально выживанием, и хоть со временем становится всё равно что на тело, что на душу, боль никуда не уходит. Она накапливается внутри. Так мог описать свой путь Чону. Как жила Джурина, он не знал. И посчитал грубым её расспрашивать. — Можешь уважать мой сон? Почему именно я? — Знаешь, остальные достаточно холодно приняли меня, даже вчерашняя посиделка не растопила все ледяные сердца. С лидера вашего, Доёна, юки-онну сочинили, отвечаю! Только ты более-менее признаёшь, что я здесь с вами. Ты меня тоже пойми, разговаривать хочется, как каждому нормальному человеку. Точно. Вчера они все выпили и начали раскрываться. И Чону прекрасно помнил, как он рассказал Джурине об их промысле. — Ты помнишь вчерашние разговоры? — Конечно, я много не пила, в основном слушала вас. Всё-таки мне было интересно узнать о вас больше. Интересные истории поведали твои друзья. — А мои слова… — Про Симабару? Я тоже помню. Не подумала бы, что вы, ребятки, куртизанками работали. Хотя, если поразмыслить, вы все такие красивые и ухоженные, что не удивительно. После того, когда среди мужчин видишь только самураев, носильщиков и торговцев, глаз нарадоваться не может. Тяжёлая работка, наверное… — Я могу попросить тебя об одолжении? — Чону посмотрел на Джурину серьёзно, его глаза почернели, а веки припустились. — Пожалуйста, не рассказывай никому, что я тебе о нас поведал. Мы — беглецы, нас могут искать по всей стране, если хозяин захочет нас вернуть. Мы опасаемся любого путника, соседа по гостинице, официанта, пограничников и прочих людей. Мы сильно рискнули, когда взяли тебя с нами, так что не обижайся, что некоторые до сих пор холодны к тебе. Когда вернёшься в Эдо, не говори о нас ничего. Пусть это и другой город — ситуация может быть любая. — Я и не собиралась, — ответила Джурина, — я понимаю тебя. Моя сестра, Рэна, она тоже понимает всех вас. Ёсивара ничем не отличается от Симабары, там работают такие же сломленные души. Я не обижаюсь, Чону, потому что это жестоко по отношению к тебе и глупо в общем. Поэтому одевайся и в туалет, а то остальные проснутся и создадут очередь. «Могут же люди перевести тему», — усмехнулся Чону. Он поднялся, оделся и вышел на улицу. Солнце уже встало и слепило вовсю. Не желая расстаться с глазами, Чону опустил голову вниз и заметил что-то длинное и тонкое. Кончик вещи отражал свет и блестел, а основная часть слилась с грязью на земле. Что-то невероятно знакомое, родное, одним своим видом навевало одновременно и ностальгию, и боль. Чону потянулся к вещи рукой, поднял её и протёр от пыли и грязи. Его лицо застыло в удивлении. Это была деревянная шпилька Джэхёна, единственная, которую он забрал из борделя. Чону не раздумывая спрятал её за пазуху.