Плоды персикового дерева

Наруми нельзя назвать станцией, отличающейся от остальных: такие же дома вдоль улиц, такие же толпы у порта, такие же цены на еду и услуги. Единственное, что разительно выделялось на блеклом фоне из уже виденного, был «Дом вьюновых супов». Огромное здание, похожее на китайскую пагоду, вокруг которого собралась толпа людей, неискушённых изысканной кухней, а потому готовых попробовать на язык что угодно. Именно сюда решил пробраться Чону, услышав, что можно поймать вьюна собственными руками, и из него сделают вам суп. Сам он никогда не ловил ни рыбу, ни раков, хотя жил в детстве у водоёма. Отец был строг и не разрешал играть у воды, боясь потерять сына. Теперь, когда родители больше не сковывали его в движении и выборе, Чону решился попробовать то, о чём мечтал ещё ребёнком — потрогать живого вьюна. Он раньше не слышал, что в Наруми предоставляют такую забавную возможность, но раз все решили отдохнуть по отдельности, шанса упустить он не мог. Чону не интересовался, чем занялись остальные, не осматривался по сторонам, поэтому не заметил, как за ним проследовал Доён. Он подошёл к нему и, мягко улыбаясь, положил руку на его плечо. — Могу пойти с тобой? — Доён по-актёрски поднял бровь. — Да, конечно. Почему ты спрашиваешь? Ответа Чону не получил. Они нырнули во двор «Дома вьюновых супов» и, проходя мимо, наблюдали, как люди ловили в пруду вьюна, выискивая лучшего среди чёрной россыпи совершенно одинаковых скользких рыб. Обычный народ такая забава веселила, они с восторгом наблюдали, как рыбки, размером чуть больше сяку, извивались в танце, пытаясь не попасться в руки. Они таким не развлекались, поэтому прошли внутрь дома. Там стояли стеклянные аквариумы с вьюнами, но вокруг них люди уже не толпились. Они стояли как украшения помещения, рыбки задорно виляли хвостиками, приветствуя гостей. Доён подошёл к одному из таких аквариумов и постучался им в надежде получить внимание. — Они милые, — к аквариуму приблизился Чону. Доён развернулся к нему и улыбнулся, чем смутил того до неловкого взгляда. — И вкусные! Хочешь пообедать одним? Выбирай. Они позвали хозяйку, показали ей на желаемого вьюна, и она с гордым видом достала его, держа одной рукой голову, а другой хвост. Вьюн вытянулся по всей длине. Их провели к столу и попросили немного подождать. Помещение довольно оригинальное, отличалось от сделанных по шаблону купален, рёканов и других заведений на станциях. Наверно, его построили по приказу какого-нибудь влиятельного даймё или сёгуна. Или сам император несколько столетий назад подарил его своей желанной избраннице, но так и не довёл дело до конца. Теперь здесь был «Дом вьюновых супов», местная достопримечательность, которая пришлась по вкусу простому люду. Ждать долго не пришлось: готовое блюдо через десяток минут стояло на столе, танцевавший когда-то вьюн лежал с распоротым брюхом и без внутренностей. Мясо его нежное и сочное, немного сладкое. Доён взял палочками один кусок и протянул его Чону. Тот с недоумением принял заботу от старшего. Вьюн на вкус точно такой же, каким он был в последний раз, когда Чону его пробовал. В Симабаре гости его часто угощали разными деликатесами: заказывали и рыбу фугу, рискуя собственной жизнью, и суп из цапли, и мёд, выкупленный у южных варваров. Вьюн не был блюдом редким, но работникам чайного дома он нравился за простоту и приятный вкус — иногда неизысканная еда шла лучше вычурной кухни. Чону с грустным лицом предавался воспоминаниям, как Доён потянул его за рукав, выбросив в реальность. Он среагировал быстро и осознал, что кусок рыбы до сих пор во рту, он его даже не проглотил. — Не вкусно? — спросил Доён. — Нет-нет, очень даже. Я тут вспомнить пытался, когда последний раз им лакомился, вот и замер. — Вьюном в Симабаре часто угощали как гостей, так и куртизанок, нам он не в новинку. А вот для крестьян и бедных горожан увидеть рыбу такой необычной формы сродни увидеть иностранца. Она ведь такая красивая и такая вкусная. И кошелёк сильно не исхудает после такого обеда. — Ты скучаешь по старой жизни? — Чону атаковал неожиданным вопросом, выбил из колеи резко, пройдясь по болезненным точкам. — Может быть, — Доён смутился, — в борделе я провёл достаточно, чтобы назвать его своим домом, а коллег — семьёй. Мне пришлось перечеркнуть всё, отказаться от тех крошечных привилегий, которые я заработал долгим трудом, и начать с чистого листа. Выживать теперь будет гораздо тяжелее, я не умею работать руками, таскать тяжести, работать в поле, чем обычно занимаются мужчины. Мой удел — доставлять таким рабочим удовольствие, скрасить их печальный день, полный бесконечного труда. За один день ничего не поменяется. — И ты не пойдёшь на попятную? — Не пойду, ты же знаешь. И ты тоже, Чону, не пойдёшь. Я не слепой и видел твои мучения в борделе. К сожалению, даже я, будучи второго ранга, не мог смягчить твою участь. Поэтому и не удивлён, что ты по первой возможности согласился сбежать с нами, оставив позади набранную популярность, дорогущие подарки и близких людей. Как бы мы ни прикидывались чужаками друг к другу, как бы ни ссорились — ближе никого нет. Доён был прав. Никого ближе у Чону нет. Сейчас у него под боком Джурина, молодая девушка, жительница Эдо, которая раскрыла историю родной сестры, жившей за харимисэ в Ёсиваре. И теперь у него появился новый партнёр, новые уши, готовые выслушать любую боль или жалобу. — Знаешь, я последнее время с Джуриной активно общаюсь. Она, конечно, не настолько близкий человек, как ты или кто-то другой из Симабары, но есть в ней та часть, которая отзывается во мне. Если она продолжит с нами путешествовать, думаю, мы сможем стать друзьями, и она поможет нам устроиться в Эдо. — Поосторожнее с Джуриной, она кажется хорошей девушкой, но я бы не доверял ей так слепо. — Видишь в ней гниль? Я редко общаюсь с женщинами, поэтому не разглядел ничего подозрительного. — Она мутная, — Доён проглотил очередной ломтик вьюна. — Мы тоже мутные в глазах горожан. Никто ведь не желает узнать нас поглубже. Да и не надо. Доён вытащил из рукава чашу, подозвал хозяйку и попросил налить немного сакэ. Та поклонилась, удалилась и спустя минуту принесла кувшин. В чашу много сакэ не влезло, поэтому она оставила кувшин на столе и ушла. Чону заметил, как ему протягивали полную чашу, предложив из неё отпить. — Откуда? — Джэхён подарил, — гордо сказал Доён. — Отопьёшь? Чону не раздумывая отпил. Тепло разлилось по телу, было оно то ли от сакэ, то ли от глаз Доёна перед ним. На момент стало стыдно, ведь Чону постоянно ревновал Джэхёна к Доёну, сдерживал эмоции при виде их двоих и плакал в комнате после. Ему раньше казалось, что их неприязнь взаимная, ведь Доён постоянно придирался к нему в борделе, отчитывал за плохую работу, но с каждым моментом, проведённым на свободе, Чону замечал в Доёне старшего брата, наставника, защищавшего от глупых поступков и желавшего только добра. Наверно, Доён сам уже давно заметил косые взгляды в свою сторону, но стойко их выдерживал. Он старше, более зрелый и умеет контролировать себя. Он относился к Чону снисходительно, будучи неким покровителем. Давал советы, даже зная, что их могут проигнорировать. И совет по поводу Джурины тоже был искренним, не прикрытым какой-то завистью или другой негативной эмоцией. Чистое предостережение от более опытного человека. «Моя сестра, Рэна, она тоже понимает всех вас. Ёсивара ничем не отличается от Симабары, там работают такие же сломленные души. Я не обижаюсь, Чону, потому что это жестоко по отношению к тебе и глупо в общем». «Своё детство я провела в раздумьях, как освободить Рэну от такой жестокой участи. Почему родители так безразлично, так спокойно отнеслись к тому, что их родная дочь обслуживает мужчин? Они не писали ей писем, не интересовались её жизнью — только забирали деньги у хозяина борделя». «У меня было много клиентов и неприлично богатые патроны среди них. Они были готовы приходить ко мне каждый день, тратить деньги, дарить изысканные подарки, привезённые с другой части Японии или купленные у иностранцев. И все мне говорили, что такая жизнь идеальна, ведь нет ничего лучше денег и внимания. Даже коллеги завидовали, потому что в их мечтах — быть выкупленным богатым и влиятельным клиентом и никогда не возвращаться в Симабару». «Я ненавижу свою работу, кто бы чего ни говорил. Ненавижу, что не могу поделиться своей ненавистью с остальными. Все куртизанки чувствуют то же самое, поэтому устают от подобных разговоров. И я их понимаю, поэтому бегу с надеждой на другую жизнь, где могу делать что пожелаю, где могу выбрать себе профессию, есть до отвала, не переживая за вес. Такая наивная мечта для уже не юного парня, но от отчаяния я готов пожертвовать всем. Понимаю, Эдо не даст мне всё, но я могу понадеяться в этот момент на тебя, Джурина». «Знаешь, Чону, я тебя понимаю и совсем не виню. Так получилось, что мы оказались вторым сортом людей, которые вместо благородного труда занимались развлечением. Я не удивлена, что нас видят праздной молодёжью, ведь, по мнению старшего поколения, это тяжело назвать серьёзной работой. Рэна много ужасов мне успела рассказать, но покрыла их такой сладкой ложью, словно хотела меня заманить к себе. Я не проститутка, но далеко тоже не ушла». «Вот бы они все сдохли!» «Вот бы мои родители увидели в нас детей, а не способ заработать». — Она варится в это каше намного дольше, чем может показаться. — Я не хочу сеять зерно сомнения между вами, — Доён отпил, — это всего лишь предостережение и не больше. — Скажи, пожалуйста, — Чону встал, закрыв спиной входную дверь, что теперь нельзя было разглядеть, кто вошёл в дом. Доён недовольно посмотрел на младшего, но ничего не сказал, лишь ждал продолжения. — Если у меня ничего нет, то что я могу потерять, если куплюсь на её слова? Ничего? — Наверно- — Да, именно ничего! Потому что всем плевать, кто я и что со мной будет. В Киото родственников у меня нет, родители живут в какой-то деревушке и лопатой гребут результат моих трудов, которые мне приходится насильно отдавать. Будь моя воля — они бы и моммэ не получили. И вообще, как их можно назвать родителями, когда они продают своё чадо в Симабару? Полное позорище, что они, что я. Если Джурина обманет меня и втянет в какое-то преступное дело, будь то проституция вне квартала, торговля с иностранцами или христианство, то кто от этого пострадает? Ты? Но мы не родные друг другу люди, ты пострадаешь несколько дней и забудешь, как забыл и других бывших коллег, сбежавших, купленных или убитых. — Тебе настолько не жалко собственную жизнь? Неужели ничего не держит тебя здесь? — Держит, — Чону стыдливо опустил глаза, — мне нравится Джэхён. Но нам ничего не светит, потому что препятствие в виде тебя слишком непреодолимое, да и сам Джэхён в тебе души не чает. Я могу надеяться только на мимолётный роман и несколько ночей на одном футоне. И ничего, перебьюсь. Может, я сам себя обманул, поверив, что я его люблю. — Тебе не надо оправдываться за свои чувства. Меня может занести, но я быстро успокаиваюсь. И почему ты так неуверен в своём отношении к Джэхёну? — Потому что мне тяжело признаться себе, люблю ли я мужчин в принципе или просто внушил, что это правда. Сам посуди: мы живём и работаем в борделе, общаемся только с мужчинами. Женщины нам максимум соседки по улице или партнёрши на одну ночь для взаимной помощи. Когда тебя всю жизнь принуждают к близости с одним полом, то со временем веришь, что он тебе нравится. Будь я в обычной семье, которая воспитывала меня как наследника рода — меня окружали бы вокруг одни девушки; все эти постоянные встречи с родителями невест и предложения брака от них. Я мог бы сам ходить в Симабару и развлекаться с наикрасивейшими куртизанками. И в голове даже мысль бы не проскользнула разделить ложе с мужчиной, но сейчас всё полностью наоборот! Когда я говорю об объекте своей влюблённости, вы все по умолчанию подумаете, что это парень. Так это теперь работает. Разве у тебя такого не было, Доён? Конечно, у Доёна были подобные чувства, когда с трудом понимаешь, кто для тебя действительно дорог, а чью любовь навязали. И когда он попал в бордель, то не мог представить, что ляжет рядом с мужчиной. Пусть старший брат его и опустил раньше, ничего интимного к нему Доён не ощущал, поэтому в первые дни в Симабаре ещё засматривался на девушек-работниц, живших в доме на противоположной стороне улицы. Со временем это ушло, оставив на замену коварство, соблазнительный взгляд, от которого не удержался даже хозяин, и непонятное влечение к своим коллегам. Доён не знал, была ли влюблённость в Тэёна связана с тем, что тот ему помогал в абсолютно любой мелочи, связанной с бытом. В голове пролетало, что она могла быть навязанной: мужчины раньше были вне интереса, но теперь, когда каждый день проводился в компании подобных господ, глаз невольно засматривался на их одежды, на их руки, на их лицо и причёску. И неприязнь превратилась в интерес, а потом — в страсть. Отдаваться гостям и работе стало намного легче, словно бордель открыл в Доёне новые желания; он не задумываясь потакал им, целовал Тэёна в губы, приглашал его к себе в комнату, где они могли всё свободное время проводить вдвоём. Когда в борделе появился Джэхён, Доён уже не сомневался в собственных предпочтениях. Он не церемонился — сразу дал понять, что обязательно с ним переспит, а на неловкие отговорки Джэхёна лишь качал головой, насмехаясь над младшим в уме. Уверенный и похотливый взгляд, сладкие слова, сводящие любого мужчину с ума — и Доён уже нежился в руках своего нового любовника. По жизни таким ходоком он не был, но Симабара выращивала себе нужных работников с полезными качествами. А тут Чону с каверзным вопросом: всегда ли так было? Не закопали ли любовь к женщинам куда поглубже, чтобы она не мешала, и вытянули на поверхность выгодное для работы? Ведь легко загнуться куртизанке, которая питает ненависть к гостям и чувствует омерзение от их прикосновений. — Может, было. Или нет. Я никогда не задумывался о своих предпочтениях. — Конечно, ты не задумывался. Удобно трахаться с друзьями и не париться о предстоящем браке. Неженатым людям легко живётся. — Ох, — усмехнулся Доён, — ты жениться собрался? После всего, через что мы прошли — весьма неожиданно! — Нет, я просто считаю, что такая любовь не имеет логического завершения. У неё нет счастливого конца. — Если мы будем счастливы, то не важно — в браке ты или нет. Мне многого не надо — всего лишь долгой и спокойной жизни в деревне или при храме. Не важно, Тэён со мной будет или Джэхён; даже с тобой я смогу быть счастлив. Чону смутился от сказанных слов. Щёки покрылись красным, хотелось что-то ответить, но голос застрял в горле, и удалось только выдавить сиплый кашель. Доён не ел и не пил — лишь смотрел в сторону двери, словно кого-то ожидая. Его язык слегка высунут, игриво болтался из стороны в сторону, что Чону захотелось его поймать, сжать мягкую плоть между пальцами. Он потянулся к нему через стол, но не удержал равновесие от выпитого. Пошатываясь, он задел чашу с сакэ, и та, упав на пол, с дребезгом разбилась. Чону в миг отрезвел, осознав, что он натворил. Он поднял глаза и увидел расстроенный взгляд Доёна. Тот замер, на лице его застыла улыбка, которую он оставил за несколько мгновений до инцидента. Чону выпрямился, резко оттолкнул стол и закричал на весь дом: — Прости! Мне очень жаль! Он ждал ответа, но встретился с длинной паузой. Доён светился печалью, хотя не подавал виду. Его молчание говорило громче слов: дорогой сердцу подарок от не менее дорогого младшенького был безвозвратно уничтожен, разбит на несколько осколков, россыпью покрывавших деревянный пол. Это могло усугубить и без того натянутые между ним и Чону отношения, создать негласную войну за внимание одного единственного мужчины. И если у Доёна, как бы грубо это ни звучало, есть альтернативы, то у Чону нет никого, если исключить его новоиспечённую подругу Джурину. — Ничего страшного, я починю! — Доён опустился на колени и начал собирать осколки. Это скрупулёзная работа, и он, не разгибая спины и не вставая, чтобы отдохнуть, поднимал каждую мелкую крошку, что могла быть частью бывшей чаши. «Неужели не злится?» Чону тут же предложил помощь, буквально упав на пол и вцепившись руками в пол. Под его ладонями блестела пыль, бывшая раньше подарком от Джэхёна. Так они просидели почти пять минут, каждый тщательно собирал в фуросики осколки, и после Чону передал собственно убранное Доёну. Тот с благодарностью принял платок. Хотя они и навели подарок, грусть не исчезла с лица Доёна, а лишь отдавала слабой полутенью, которую можно разглядеть, только внимательно осмотрев его. Конечно, Чону сразу подумал, что он виноват. Это вполне очевидно. Первое извинение в состоянии шока было проигнорировано, поэтому он попытался снова. — Доён, прости меня. Я был неаккуратен и разбил чашу, которую тебе подарил Джэхён. Паршивенько с моей стороны вышло… — Я же уже сказал, что зла на тебя не держу. Это всего лишь случайность, со всеми бывает. — Нет, ты не понял. Со стороны это выглядит так, словно я от ревности разбил подарок, прикинувшись, что произошла случайность. Но у меня не было подобных мыслей. Это была красивая чаша, и мне она понравилась, но разбивать её я не намеревался. Твой взгляд, твои жесты — все они кричат, что ты зол. Прости, я не переполнен завистью, правда. — Всё я понял, мы взаимно любим устраивать разборки друг с другом по поводу и без. Твои опасения понятны, и, честно говоря, я удивлён, что тебя волнуют наши отношения. Обычно мне казалось, что тебе всё равно, и я единственный, кто старается сглаживать углы. Но даже в таком случае я хорошего мнения о тебе, и в моей голове даже не зародилась мысль, что ты это сделал от ревности. Не нужны никакие извинения, потому что я не думаю о тебе настолько низко. Сказать, что Чону выдохнул от облегчения — не сказать ничего. С его шеи словно отвязали камень и позволили всплыть после продолжительного позорного бултыхания в воде. После того, как сердце успокоилось, подступили слёзы. Всё-таки Чону думал, что у него с Доёном отношения, мягко говоря, настолько отвратительны, что даже патрон был более понимающим человеком. Но он в очередной раз доказал себе, что ошибаться — его стиль по жизни. Доён был человеком взрослым, рассудительным, а потому сразу же отметал мысль о соперничестве или подлянках. Да, иногда хотелось немного раззадорить младшего и откровенно пофлиртовать с Джэхёном, как они это делали в Рёандзи, но эти мимолётные вспышки как резко и ярко начинались, так же они и заканчивались, и после шторма оставалась гладь покровительства. Суп из вьюна не лез больше в рот, желудок наполнен до отказа, а сакэ больше не из чего пить. Доён хотел уже было оплатить их с Чону перекус, как в дверях появился Тэён, да не один, а с Джуриной на хвосте. Она, как и обычно, с интересом наблюдала внутреннее убранство дома, выставляя своё воспитание напоказ. Она делала это прямо, в самой грубой форме, что не подобает женщине, выглядела наивной девочкой, плевавшей на вековые устои. Никому не поклонившись, как истинная жительница Эдо, Джурина сразу направилась к столу, где сидели Доён с Чону. Она увидела у них на столе суп с вьюном и указала на него: — Я могу съесть? Выглядит вкусно. — Это мой заказ, — ответил Доён, — ты не подумала, что я хочу его закончить? — Но ты выглядишь так, будто тебя сейчас вырвет. Вон, живот уже круглый и выделяется из-под одежды. Доён стыдливо отвернулся и пересёкся взглядом с Чону. Тот сдерживал смех, прикрыв рот ладонью. — Джурина, сколько тебе лет? — Я родилась в десятом году Гэнроку! — с гордостью произнесла она. — Я же говорил тебе, что она одного возраста с Джэхёном, а ты не верил! — поддакнул ей Чону. — Просто Джэхён так себя никогда не вёл. — Так и обстоятельства у людей разные, — Тэён, наконец, вмешался в разговор, сев за стол. — Мы с Ютой и Ёнхо тоже все одного возраста, но назвать нас похожими в поведении язык не повернётся. — Прекрати оправдывать инфантильное поведение. — Позволь себе иногда быть ребёнком, может, научишься радоваться любым мелочам. — Мой внутренний ребёнок умер, когда меня трахнул брат, больше подобную слабость я не совершу. Тэён с Доёном любили спорить по мелочам, театрально ругаться, представляя себя актёрами в театре. На их перебранки никто давно уже не обращал внимания, лишь младшенькие приходили иногда посмотреть на представление, развалившись на футоне в чужой комнате с натто в руках. Их отношения описывали, как престарелых супругов, которые по молодости, несмотря на наказы со стороны родителей, счастливо поженились, а теперь, на старости лет, страсть улетучилась — остались только осколки прошлой заботы, которые перемешались с мелкими спорами и гиперболизированной мимикой. — Они миленькие, — шепнула Джурина на ухо Чону. — Это ты ещё не видела более масштабный конфликт, когда тумбочки летают, чернила разлиты, бумага на стенах рвётся, а после всей этой войны они обнимаются. Так часто происходило, когда они были моложе. Сейчас, с возрастом, успокоились, но иногда могут вспыхнуть из-за чего-то незначительного. А так да — они миленькие.

▼▼▼

Когда Доён впервые прибыл в бордель, он был ничем не обучен и испытывал страх и беспокойство по поводу своей новой роли. Брат не объяснил ему ничего, лишь то, что работа покажется ему знакомой, но не уточнил чем. Первое впечатление о Тэёне, человеке, встретившим его у входа заместо сына хозяина и главной куртизанки, было напряженным. Его взгляд спокойный, отчуждённый и отдавал холодом, будто ему всё равно на пополнение в их бордельной семье. Им хватило одного взгляда, чтобы часто спорить и мешать остальным. Однако по мере того, как Доён стал осознавать, что попал в сложную ситуацию, и пытался разобраться в жизни в борделе, он обратился к Тэёну за помощью и советом. Следовало ли так делать? Доён не знал. Тэён выглядел человеком, не видевшим ни надежды, ни смысла в том, чем он занимался. В борделе он работал недолго — всего год. Но и этого срока хватило по горло, чтобы оставлять следы от ногтей на бумажных стенах. Тэён явно чувствовал изнеможение от работы и отчаяние от отсутствия выхода. Никто не знал, как он сюда попал, Тэён оставался скрытным, не делился историями с детства, потому что понимал: у каждого здесь проблемы, и его нытьё никому не сдалось. Он послушно выполнял поручения Тэиля и хозяина, за самую низкую цену принимал гостей и не жаловался. И, конечно, поначалу он был скептически настроен, потому что разрыв Доёна на мечту и реальность остался в небытие, никто не вспоминал, почему этот парень вообще пришёл. Он был тем, чья жизнь была разрушена жестокими обстоятельствами. Это что-то заставило Тэёна проявить сострадание и поддержку, и они начали находить общий язык. Тэён стал первым, кто узнал о брате-актёре. Об этом мерзком мужчине, который ради эгоистичных желаний продал собственного брата. И Тэён стал первым, кто узнал, что Доён мечтал о том же самом. Что в его голове с детства зародилась идея выступать в театре, петь арии, носить причудливые маски и играть на музыкальных инструментах. Тэён стал первым, кто сказал, что Доён прекрасно бы выглядел в роли оннагата, юной женщины с длинными волосами времён эпохи Хэйан. «Из тебя будет известный артист, если тебе удастся сбежать когда-нибудь», — простые слова, которые подтолкнули Доёна на риск. На желание управлять своей жизнью и научиться принимать решения. Возможно, это тот момент, когда они начали понимать друг друга и искренне поддерживать в мрачном, тусклом окружении безлицых проституток.