▼▼▼
— Тебя что-то беспокоит? — Доён закрыл дверь рёкана, попутно вытерев ещё чистые ноги о ступеньки. — Несколько вещей, — Чону вытянул указательный палец. — Во-первых, взгляни на это. Он пошуршал в рукаве и вытащил оттуда длинный острый деревянный предмет. Доён округлил глаза: он знал его. — Это же? — Да. Я обязательно верну, не подумай, что я вор! — Чону снова спрятал находку от глаз Доёна, на всякий случай отвернувшись от него. Доён ему ничего не ответил, но в уме держал, что она у Чону. Просто запомнил без какого-либо злого умысла, нарисовал в голове картину и пообещал, что позже обязательно спросит Джэхёна, не передал ли ему кое-что Чону. Ну так, намекнёт слегка. А пока они пройдутся по станции. Несколько уличных музыкантов, среди которых были слепые женщины, развлекали простой народ. Доён проходил мимо них, мелодии ударяли ему по ушам, сердце заполнялось до отказа — а потом резко превратилось в пустоту, стоило им отойти подальше. Звук мгновенен, музыка недолговечна, и Доён почувствовал это на себе. Как бы ни была она красива, как бы ни легки и нежны голоса певцов, после их смерти никто не насладится тем оригинальным исполнением, которым могли похвастаться создатели. После смерти от Доёна не останется ничего, вся его цветущая молодость со временем иссякнет, подарки от патронов иссохнут и истлеют. Чону видел его переживания; то смятение в глазах, волны страха и ужаса от осознания собственной судьбы, и он испугался сам, вздрогнул от такой реакции. Чону же не обратил внимания на музыкантов. Он схватил Доёна за рукав, вытащил его из некого транса, что тот, поздно среагировав, споткнулся и наступил Чону на ногу. «Ай!» — громко пролетело по улице. — Ты такой любитель любого вида искусства, что даже теряешься при виде бродячих артистов! — Прости, — сказал Доён, — я задумался. Просто эта мелодия меня тронула. — Богема ты, не иначе! Музыка как музыка, у нас Ёнхо и Джено даже лучше играли. — Дело не в технике игры, эмоции не менее важны, когда что-то делаешь. Будь то песня, картина укиё или, — Доён скривился, — чаша из керамики — они не получатся шедеврами, если их делать по накатанной, по заказу, не думая, не создавая предмету историю. Конечно, автор может её и не придумать, тогда за него это сделает покупатель. Я часто даю вещам имена, проникаюсь ими, как с живыми людьми. — В таком случае не ты владеешь уже вещью, а она тобой. — Нет, у меня нет зависимости. Просто привязанность к вещам, какими бы недолговечными они ни были. Но чашу можно потрогать, разбить, снова склеить и снова разбить — а она всё ещё будет у тебя на руках. Мелодия, которую играли те музыканты — уникальна и больше никогда не появится вновь. Они больше не сыграют её такой же, обязательно появится какой-нибудь изъян, вылезет ошибка и игре, певец сфальшивит или порвётся струна. Она ушла в небытие. Я никогда не задумывался, что музыка недолговечна и ненадёжна, просто слушал и наслаждался. Только сейчас понял, что каждый звук одноразовый. Какое мимолётное искусство, совсем не то же самое, что гравюра или литература. Именно поэтому меня так всегда пугала музыка, хотя я её и обожаю. — Это объясняет твою тягу к керамике. Или архитектуре. Я никогда не задумывался, что из этого олицетворяет бесконечность, а что не проживёт и век. Наверно, легко жить с чувством равнодушия к окружающим. Подумаешь — кто-то умер, храм разрушился или мост упал. Картину украли или гравюры на стенах закрасили. С музыкой полегче. — Ненавижу недолговечную красоту за то, что исчезает с новым взмахом ресниц. Эта музыка, икебана и прочее — все они прекрасны, но короткий срок их жизни настолько жалок, что я теряю к ним интерес. Они напоминают мне, что я смертен, что меня ждёт такой же конец, и это угнетает меня. Мысли путаются, что не происходит, когда моим внимание завладевает литература, поганая или шедевральная, архитектура, как божественные храмы, в которых мы успели побывать, картины, одну из которых я скоро получу. И керамика, мои любимые чаши и блюдца, трещины на которых покрываются бледным цветом от чая. Они переживут меня, и если я оставлю на них хоть какой-то след, собственное присутствие, то память обо мне станет настолько же долговечной. Это простая логика — тянуться к тому, чем восхищаешься. Когда Доён закончил, он чувствовал опустошение и одновременно наполненность чувствами. Даже если его взгляды не разделяют, ему достаточно того, чтобы его выслушали, поэтому он с надеждой посмотрел на Чону и тут же поник, видя, как того волновали совершенно другие вещи. Чону кусал губы, бегал напуганными глазами по сторонам в поисках чего-то подозрительного, чем только напрягал Доёна. Он взволнован, возбуждён и готов зарыться в землю с головой, лишь бы его не видели. — Последнее время я чувствую, что за мной кто-то наблюдает. — Опять? — Доён показал искреннее удивление; они это уже проходили, уже обсуждали и решили, что Чону медленно и верно сходит с ума, уверяя, что за ним началась охота. Или за всеми ними. Конечно, остальные тоже показывали своё волнение, местами бредили и всматривались в каждого прохожего, но Чону, слишком внушаемый и чересчур эмоциональный, особенно сейчас, видел того, чего здоровый человек видеть не мог. По крайней мере, так считал Доён. — Они смотрят за нами? Это кто-то из Киото? Вот этот мужчина, да?! — Чону указал пальцем на незнакомца, что сидел на веранде и играл в го со своим ребёнком. Он почувствовал, что на него смотрят, обернулся и смутился от пристального взгляда, что на него бросили. Мужчина склонил голову и уставился на игральное полотно, что-то бурча под нос. На преследователя он явно не походил. — Чону, успокойся, — Доён взял его за руку. — Ты бредишь, это происходит из-за постоянного напряжения. Побег — дело волнительное, вот тебе и кажутся все люди подозрительными, но это не так. Ты сейчас с нами, нас много, и мы не собираемся бросать друг друга. Тебе нужно расслабиться. — Ты правда так считаешь? Что я веду себя неадекватно? — Верь мне. Выбрось плохое из головы и не смотри на людей. Иди в гостиницу и поспи. Завтра мы остановимся только в Нумадзу. Чону с сомнением последовал внутрь, Доён пошёл за ним, бросив ещё несколько убедительных слов, чтобы успокоить младшего. Не было никаких доказательств, что за ними следили и Чону не выдумал это в очередном бредовом сне или за разговорами с девчонкой, хвостом пристроившейся к их компании. В рёкане тихо, все где-то гуляли или спали, один Тэён сидел, спрятавшись ото всех, и доклеивал чашу, когда Доён вернулся. Он увидел в чужих руках полную, целую работу, уже не такую идеальную, какой она была раньше, но по-своему очаровательную и готовую рассказать историю. Конечно, Доён был приятно удивлён: он объяснил реставрацию быстро и однажды, и стоило ему уйти с Чону на недолгое время, как Тэён завершил работу. «Как всегда трудится не покладая рук. Пытается быть всем удобным, а сам себя не бережёт», — с улыбкой подумал Доён, пока ему показывали целую чашу, на которой блестели, словно поцелованные солнцем, золотые линии, густые и толстые, выпуклые, не уступавшие по рельефу оригинальному узору. Красота.▼▼▼
Из всех мгновений, накопленных в одну нерассортированную кучу, Чону выудил то единственное, которое он запомнит ярким пятном в своей однообразной жизни. Лицо Джэхёна, сначала спокойное, затем недоумённое, изменялось с каждой секундой, сам он ждал в предвкушении, что же ему так страстно хотели сказать, поэтому они выбрали вечер, недалеко от рёкана, но достаточно, чтобы лишние уши и глаза им не мешали. — Это так важно? — Джэхёну было нечего сказать, он перебирал воспоминания у себя в голове и пытался предположить хотя бы тему. — Я не уверен, что это твоё, но, думаю, стоит тебе показать. Просто я подумал, что уже видел подобную вещицу раньше, поэтому… Чону вытащил из рукава деревянную шпильку, тонкую, с шариком на конце, и к Джэхёну вернулись все воспоминания: как он отобрал её единственную среди всей россыпи остальных украшений, как по глупости потерял и искал в темноте, как смущённо признался об этом Доёну. Его дорогая сердцу кандзаси, неповторимая и идеальная, старая деревянная шпилька нежилась в руках Чону. — Как она у тебя оказалась? — Нашёл утром у входа в гостиницу после нашей попойки. Подумал, обычная шпилька, но узнал узор. Чону вложил украшение Джэхёну в руки, аккуратно, словно передавал священное писание на уровне алмазной сутры. Джэхён с благодарностью принял своего долгожданного ребёнка, напоминавшего о прошлом, ярком и праздном, но не лишённом бед и печали. Шпилька не сломалась, лишь потускнела от грязи и пыли, но даже через эти слои показывала своё благородство. Простой кусок дерева, от потери которого так, казалось бы, страдал Джэхён, но при этом забыл о нём мгновенно и жил беззаботно. — Спасибо… — прошептал он с нежностью в голосе. — Она много для тебя значила, раз ты её забрал с собой. — Угу. Какая ирония, что я так быстро про неё позабыл. Джэхён краем глаза заметил, как стушевался Чону, как ковырял носком землю, смущённо опуская взгляд. Он то смотрел под ноги, то поднимал голову и не мог оторваться от шпильки — она определённо ему понравилась. Не в том смысле, что она красивая или невероятно оригинальная, за продажу которой можно получить достаточно денег. Нет, эта была типичная шпилька, которых в Симабаре было как самих куртизанок, просто Джэхён придал ей слишком много значения. Чону нравилось украшение по одной очевиднейшей причине — её хозяин. Джэхён трогал его, мыл, чистил от грязи, носил в волосах, чистых или засаленных от времени, прятал под пазухой и в рукаве, чинил разошедшийся кончик и многое другое. Сам материал пропитался запахом Джэхёна, его энергией, характером, как и любой другой предмет ярко выражал своего владельца. Чону понимал, что овладение этой шпилькой приравнивалось овладением частичкой Джэхёна. Этот покарябанный лак на поверхности, волосинки, застрявшие между концами заколки, тепло. Конечно, Чону думал, чтобы оставить её себе, но желание услышать благодарность от Джэхёна было сильнее. — Она такая простая, но очень красивая, — Чону замялся, пока подбирал слова. — Именно поэтому я выбрал её среди всех остальных. Чтобы она скрашивала моё путешествие. Мы дойдём до Эдо и попрощаемся, как бы грустно это ни было. — Верно… — Поэтому хотелось бы оставить хоть частичку себя остальным, — Джэхён развернулся и посмотрел Чону прямо в глаза. — Можешь забрать её. — Что? — лицо Чону скривилось в удивлении. Да, он мечтал об этом, но и подумать не мог, что Джэхён так легко её отдаст. — Я же вижу, она тебе нравится. Забирай, мне не жалко. Чону потянулся к ладони, где лежала шпилька, взял её и, боясь, что её отнимут, спрятал в рукав. Джэхён отдал её, отдал любимую человеку, к которому чувствовал максимум дружбу. Он не слепой, чувствовал на себе взгляды Чону всё то время, что они жили вместе, видел его блестящие от похоти глаза, сгорбившееся тело в ожидании прикосновения, тонкие пальцы, с переживанием теребившие сухую нижнюю губу. Конечно, Джэхён знал, что он нравится Чону. И он не откажется от такого подарка, с жадностью заберёт шпильку, ляжет с ней спать, пойдёт мыться, вденет в локоны рядом с черепаховым гребнем и будет предаваться страсти с ней на груди. Или в другом месте. — Спасибо! — Чону подался вперёд, желая оставить поцелуй в благодарность, мазнуть губами по шеке. В голове он держал, что Джэхён обязательно отстранится, останется преданным своим старшим, но нет — он замер, приняв чужой поцелуй с мягкой улыбкой на лице. — Всё для тебя. Тебе тяжело пришлось, совсем не сравнить с нами; думаю, ты заслуживаешь лучшей жизни. Если эта шпилька сделает тебя счастливой, то возьми её и вспоминай о мне, когда будет время. Когда хочется окунуться памятью в те дни, когда твоя любовь ко мне не угасала даже под натиском патронов и политики борделя. Чону смутился; Джэхён знал о его желании и принял его. Принял его чувства, не отвернувшись с омерзением. Никто не ненавидит Чону, Доён был прав. Иллюзия собственной ненужности рассыпалась. Когда Чону проснулся, Джэхён уже развернулся спиной.▼▼▼
Джэхён пожалел, что так быстро оставил Чону. Его компания ему нравилась гораздо больше, чем нравоучения Тэиля и Ёнхо, стройно идущих под ручку весь путь в ожидании, что все резко передумают и развернутся в Киото. Его усадили на пол и подали чай; в соседней комнате Доён с Тэёном чем-то занимались, но Джэхёна не пустили — боялись. Он иногда прислушивался, сидел тихо, поглаживая кролика и надеясь, что через тонкие стены раздастся томный вздох, лёгкий вскрик или бесстыдный стон; напрягал ухо в попытках поймать чужой разговор, но ничего не слышал — лишь короткие перешёптывания ни о чём. — Да ничего ты там не услышишь, не трахаются они, — Ёнхо усмехнулся. — Что ты так их контролируешь, они не обещали тебе верность. — Я не подслушиваю, просто они мне дверь не открыли. — И у миленького Тэёна и хитрожопого Доёна могут быть секреты от тебя, смирись. Ты всего лишь красивый мужчина, с кем приятно делить постель. — Не думаю, что в этом дело… — Джэхён смутился от подобного комментария. — Они имеют право на уединение, я не ревную и не расстраиваюсь. Мы не склеены на всю жизнь, когда-нибудь разойдёмся и заживём каждый своей жизнью. — У этих двоих в планах такого не намечается… — В смысле? — Они, между прочим, всегда отлично проводят время. В игры играют, готовят вместе, бытовуху обсуждают, но почти не спят. Ты помнишь, когда они в последний раз обсуждали свою близость в подробностях? Джэхён не помнил. — Вот! — вставил слово Ёнхо. — Любят они друг друга немного по-другому, не так, как любят тебя. Их с тобой любовь начинается и заканчивается на футоне, а сами они хорошо живут и без него. «Да быть такого не может, — подумал Джэхён, — совсем недавно я плавал на лодке с Тэёном, и он был таким мягким, таким уязвимым, рассказал свой сон, свои страхи от него, нежелание ссоры, войны и разлада в коллективе. Он принял мой поцелуй, полностью лишённый похоти. Он может наслаждаться мной, не думая об откровенном». — По ним и не скажешь, — Джэхён склонил голову набок. — Доён, конечно, выглядит как тот человек, что может ради себя пользоваться с людьми, но я никогда не замечал его презрение ко мне и один лишь плотский интерес, мы тоже можем общаться на повседневные темы. А на счёт Тэёна — он очень бережно ко мне относится, проводить со мной время ради того, чтобы затащить позже в постель, звучит глупо и не в его характере. — Но ведь они вдвоём планировали изначально побег. — Они собирались взять меня с собой, Доён накопил денег на троих. Именно в этот момент нас подслушали остальные и попросились тоже. — Они просто поставили тебя перед фактом, что убегают, и тебе оставалось либо согласиться, либо отказаться. Выбери ты второе — они бы пожали плечами и без стыда и совести отправились вдвоём, не переживая, что ты их сдашь. Не стоит обманываться их внешностью, у Доёна цели гораздо выше тебя. — Вот и зайди в соседнюю комнату и скажи им это в лицо! — Джэхён поднялся слишком резко, чем напугал Тэиля. — Нет, серьёзно, ты настраиваешь меня против них двоих? Внушаешь, что у них там какой-то секретный план по порабощении моего разума или типа того? В компании из трёх человек кто-то обязательно будет менее любимым, вроде бы и лишним. «Верно, Джэхён, ты и оказываешься лишним. Вся твоя любовь заканчивается тем, что ты переспал то с одним, то с другим. Вспомни, как часто вы контактируете вне ночи, хотя бы на Токайдо. На лодке с Тэёном — раз, а что дальше? Голое позирование для эротической картины? И всё-таки это была сюнга?» Джэхён был расстроен ходом мысли старших, они преспокойно рассуждали о том, какие Тэён с Доёном неделимое целое, не нуждающееся в дополнительных частях. Они видели картину со стороны, предполагали, оценивали, и, наверно, могли трезво сказать, правда это или нет. Джэхён знал лишь о части реальности, когда вторая была ему неизвестной, но о которой так упрямо твердили остальные. — А вы с ними этот вопрос поднимали? — А зачем? — удивился Ёнхо. — Они всё равно начнут отрицать. И вообще, мы не хотим разрушать ваши отношения, какими бы они ни были. О наших догадках знает только Чону. — Не хотите, но именно это вы и делаете. Джэхён не хотел это слушать. Его откровенно настраивали против, а он, дурачок, и соглашался радостно. Злость была той эмоцией, которую Джэхён умел контролировать, всегда держал себя в руках и не позволял воспламениться, но сейчас мозг просто-напросто отказался работать, предоставив хозяину волю выбирать. Комната выглядела соблазнительно чистой, целой, так и напрашивалась на погром. Джэхён собирался закатать рукава и снести всё в одно мгновение, как дверь отворилась. — Как же громко вы нас обсуждаете, не думал, что Тэиль с Ёнхо такие большие сплетники, — в проёме показался Доён, и Джэхён залился краской от стыда. Он точно всё слышал, все рассуждения и аргументы. Конечно, его это могло задеть. — Доён, мы- — Можете зайти к нам и посмотреть, чем мы тут занимались, — теперь показалась и голова Тэёна. — Вы очень быстро Джэхёна к нам в любовники записали, напридумывали, что мы только и делаем, что спим с ним. Это прозвучало обидно, но Джэхённи не глупый малый и не поведётся на чужие слова так быстро, верно? У Джэхёна в горле встал ком, стоило Тэёну повернуть голову к нему. Он выглядел таким наивным, таким доверяющим, уставился большими детскими глазами, полными усталости и моральной старости внутри. Смотрел с надеждой, словно знал, что Джэхён ответит. Пока он подбирал правильный ответ, где-то в глубине комнаты цокнул Тэиль. «Готовьтесь, следующая цель — Нумадзу!» — послышалось издалека.▼▼▼
Юта смотрел с восторгом, когда один из мальчиков-курьеров скромно спросил его, не живёт ли он в Симабаре. Сначала он испугался, но потом, увидев одежду и сумку мальчишки, обрадовался и уверенно сказал, что да. Ему передали свёрток, тонкий и почти прозрачный, и Юта закатал рукава и выставил обе руки в знак вечной благодарности. Когда курьер ушёл, он сразу же спрятал письмо, чтобы никто, даже из близких друзей, его не видел. Придя домой, он первым делом спрятался в комнате, сославшись на плохое самочувствие — всё-таки ему пришлось добираться до следующей станции, извиняться и проситься остаться. Это могло сказаться на его здоровье как физически, так и эмоционально. Юта развернул письмо и увидел, что оно адресовано не ему. Точнее, не только ему, а всей его группе. Странно, он явно дал понять Марку, что письмо достаточно личного характера и написано не коллективно, но что поделать. Но тут его глаз зацепился на одной странной детали. В строчке имени отправителя написано «Донхёк», а не «Марк». Юта с лёгким шоком и непониманием, почему ему написал именно Донхёк, начал читать письмо. Стоило только начать, и в голову пришла очевидная и трезвая мысль — прошло слишком мало времени, чтобы его письмо дошло до Марка, а ответ и подавно. Значило это только одно: письмо отправили намного раньше, чем этим помышлял Юта. Читая строчку за строчкой, он удивлялся и злился, охал от шока и неожиданности, а в конце ухмыльнулся, потому что настолько очевидные вещи оказались для него незаметными. Когда они дойдут все вместе до Нумадзу, эта станция превратится в поле боя, Эдо не станет конечным пунктом назначения. Юта спрятал письмо; сейчас его показывать нельзя. Он хочет посмотреть на это спектакль ещё немного.