7 тысяч над землей

      Арсений уже десятый раз обходит опору моста, на которой изображено яркое граффити — ищет лучший угол, самый удачный ракурс и выгодный свет. На улице не то чтобы жарко, но Арс в майке без рукавов, видимо, специально, чтобы у половины фандома сердечко не выдержало.       И не только у фандома. Антон наблюдает за ним хмуро, недовольно сведя брови на переносице. Он стоит на достаточном расстоянии, чтобы, не дай Бог, не попасть в кадр даже тенью — уже сталкивались, возможную реакцию знают; курит, выдыхая дым чуть более картинно, чем обычно. Да, немного выебывается. Пытается привлечь внимание вот таким вот молчаливым образом. Но Арсений занят, для него эта традиция важна, поэтому Антон не отвлекает, время еще есть.       Он только сопровождает взглядом все телодвижения мужа, выцепляет отдельные слова, которые Арс проговаривает достаточно тихо и будто всем и никому одновременно, наблюдает за мимикой на родном лице, когда Попов жмурится от яркого солнца или, наоборот, принимает серьезный вид, рассматривая получившиеся фото.       Антон же продолжает рассматривать самого Арсения: его напряженные руки, когда он поднимает телефон выше, которые в этой блядской майке не оставляют Антону и шанса; тонкие губы, которые, то украшаются любимой Шастуном ухмылкой, то поджимаются, когда Арсений сводит брови от слепящего солнца; и, Господи-Боже, уже достаточно выраженную щетину, которая, Антон предвкушает, будет сегодня вечером приятно колоть некоторые особо нежные участки его кожи.       Глаза опускаются ниже, оглаживая взглядом подчеркнутые джинсами бедра, Антон даже немного сожалеет о том, что Арсений сменил стиль и давно уже не носит легендарные узкие джинсы с дырками на коленях. Ох, эти джинсы… сколько вечеров они Антону попортили… Или украсили, это, конечно, как посмотреть.       Шаст весело усмехается, думая, что с Арсеньевской точки зрения точно перевес будет в сторону «украсили» и это еще мягко сказано, и, с огромным усилием оторвав свой взгляд от ног, которые в воображении Антона сейчас обтягивают фантомные узкие штанины, поднимает глаза.       И натыкается на внимательный взгляд напротив.       Знаете, как в песне поется?       Искра, буря, безумие.       Светлые голубые глаза кажутся спокойными, но смотрят внимательно, цепко, забираясь прямиком в душу, не оставляя ни шанса на то, что жертва сможет сбросить с себя морок и спастись.       Под таким взглядом Антон всегда чувствует себя голым. И речь не про физическую наготу, а про другое: Антон ощущает себя голым до самых косточек — это что-то уже на эмоциональном и психологическом уровне. Это ощущение неспособности отвести взгляд, будто ты загипнотизирован — сильно и безвозвратно. Это ощущение абсолютной беспомощности, но оно необъяснимо комфортное, как бы странно это не звучало.       Арсений ничего не делает, просто смотрит, но дыхание у Антона сбивается сразу же, в ту секунду, когда между ними устанавливается зрительный контакт, от чего он звучно сглатывает и облизывает губы, проходясь по ним самым кончиком языка. Шастун стоит на том же месте, не двигаясь, практически не дыша, и ощущает себя дикой антилопой, которая увидела хищника и теперь не может пошевелиться, хоть и понимает, что ее жизнь в опасности. Сердце колотится уже где-то в горле, нервы натянуты до предела, а тело будто сковано льдом — ни пальцем не пошевелить.       Вокруг становится слишком тихо и спокойно: нет ни звука, ни ветерка, ни хоть какого-то намека на весь остальной мир. Исчезают куда-то привычный гул машин, далекие голоса людей, и еле различимый лай собаки… А может это Антону просто кажется, потому что он полностью сосредоточен в данный момент на человеке напротив.       Арс же сразу бросает свое занятие, почуяв перемену в настроении моментально, и двигается по направлению к Антону. Он идет неспешно, но не вальяжно: видно, что его тело напряжено, будто готово в любой момент броситься вперед, если выбранная хищником жертва вдруг решит попробовать спастись. Время тянется так медленно, что Антону начинает казаться, что это уже не жизнь, а какой-то момент из кинофильма, иначе как объяснить то, что Арсения он видит будто в замедленной съемке: тот убийственно медлительно делает шаг за шагом, не сводя пронзительного взгляда с Шаста, иногда наклоняя голову так, что смотрит уже не напрямую, а исподлобья, заставляя Антона ежиться от огромного количества мурашек.       Есть же статья за харассмент на работе?       Вот! Арсения нужно срочно арестовать, потому что хоть он еще и за пару метров от Антона, но сексуальное давление уже такое, что Шаст не выдерживает и оттягивает ворот своей футболки, надеясь на то, что дышать станет чуточку легче.       Помогает плохо.       Арсений даже на расстоянии умудряется так гипнотизировать, примагничивать к себе не только Антонов взгляд, но и все его существо, что не остается сил оторваться, сбросить с себя это сладостное оцепенение или хотя бы вдохнуть полной грудью. Вместо этого Антон дышит поверхностно и часто, от чего грудная клетка беспорядочно вздымается, и это отчетливо заметно на фоне общей неподвижности.       Он думает о том, что, раз на улице прохладно, а Арсений не то чтобы прям одетый, то руки у него наверняка холодные, и как же приятно было бы сейчас ощутить прохладные пальцы на своей пояснице. Чтобы Арсений сначала сжал ими бока, а потом скользнул ладонями дальше, забираясь под кофту и футболку, оглаживая горячую кожу и цепляясь за ямочки Венеры на пояснице. Хоть бы.       Волоски по всему телу встали дыбом, будто его окатили потоком ледяного воздуха, во рту ожидаемо пересохло, но Антона это не волнует совершенно. Как не волнует и то, что глаза начинают чесаться о того, что он смотрит не моргая. Но как тут отвлекаться на такое приземленное действие, если перед ним слишком завораживающий и подчиняющий своей воле одним взглядом Арсений.       Арсений, который, кажется, спустя целую вечность, наконец подходит к Антону близко, практически вплотную и…       — Я закончил, поехали обратно.       — А? — Антона будто оглушило: он растерян и чувствует себя как рыба, которую вынули из воды.       — Поехали, говорю, я фото сделал и времени уже много.       Неужели они в кои-то веки не словились? Неужели Антону показалось, что тот момент — это что-то, особенное в своей концентрации желания и предвкушения? Столько вопросов вертятся на языке, и непонятно с какого следует начать.       — А-а-а, — только Антон снова открывает рот, его обрывают резко и решительно:       — Дома, — обещает ему Арс, имея ввиду номер отеля, в котором они проводят сегодняшнюю ночь, и улыбается нагло, откровенно, одной улыбкой давая понять, что свою жертву хищник и не планирует отпускать на свободу.