Маленькое дождевое облако.

Поскольку в эти дни разбудить Пагсли было легче Уэнздей, Гомес первым делом зашел в его комнату на следующее утро. Там он обнаружил пустую кровать и задумался, куда подевался его сын. Проверив кухню и гостиную, он не обнаружил никаких следов его присутствия. “Ты видела Пагсли?” - спросил он свою жену, когда столкнулся с ней. “Его нет в комнате”. Мортиша была озадачена этим, и они оба начали обыскивать дом. Они заглянули в каждую комнату, но так и не смогли его найти. Наконец, единственным местом, куда они не заглянули, была комната Уэнздей. Внезапно охваченная беспокойством, что она тоже ушла, Мортиша осторожно приоткрыла дверь, чтобы заглянуть внутрь. Зрелище, представшее перед ней, было таким милым, что у нее перехватило дыхание. Она оглянулась на коридор, по которому шел ее муж, приложила палец ко рту, чтобы сказать ему, чтобы он замолчал, а затем жестом пригласила его подойти. Вместе они заглянули в дверной проем, чтобы посмотреть на своих детей, обоих, спящих в одной кровати, лицом к лицу в зеркальных позах и дышащих в унисон. Гомес должен был отвезти Уэнздей в больницу меньше чем через час, но они не могли разбудить детей, когда те так крепко спали. Родители попятились обратно в коридор. “Давайте дадим им еще десять минут”, - прошептал Гомес, на что Мортиша кивнула в знак согласия. Десять минут спустя Мортиша вернулась в комнату, чтобы осторожно встряхнуть дочь, чтобы та проснулась. “Доброе утро”, - улыбнулась она, когда Уэнздей резко проснулась, разбудив Пагсли в процессе. Мать знала, что лучше не делать никаких комментариев по поводу их расположения во сне, но Уэнздей в любом случае выглядела подавленной. “Пагсли приснился кошмар”, - объяснила она, глядя на него своим обычным серьезным взглядом. “Да, конечно”, - кивнула Мортиша с намеком на улыбку. Внезапно обеспокоившись тем, что ее дочь не спала ночью, она слегка нахмурилась. “А в остальном ты прекрасно спала? Ты не беспокоишься о своем сканировании?” Уэнздей отрицательно покачала головой, но Мортишу это не убедило. Она наклонилась, чтобы поцеловать ее в макушку, затем наклонилась над ней, чтобы тоже поцеловать Пагсли. “Дорогие мои”, - пробормотала она. Уэнздей крепко держала в руке кроличью лапку Инид всю поездку на сканирование. На этот раз у нее не было абсолютно никаких проблем с тем, чтобы удержаться от смеха, пока она была на сканировании. Это было последнее, о чем она думала. По крайней мере, озлобленная техник-сканировщик Сьюзен казалась счастливее, чем в прошлый раз. До ее лечения оставалось еще три дня, до чего у нее будет возможность подробно пройти сканирование. Но, зная, что ждать три дня будет мучительно, доктор Сандерсон пообещала позвонить им и сообщить новости, когда просмотрит снимки. Они с тревогой ждали воскресенье, но звонка так и не дождались. К счастью, телефон наконец зазвонил после обеда в понедельник. “Алло”, - быстро ответила Мортиша по настенному телефону у входа. Уэнздей, услышав сигнал, вскоре появилась рядом с матерью, наблюдая за ней широко раскрытыми глазами. “Доброе утро, Мортиша”, - сказала доктор Сандерсон. “Я предполагаю, что вам не терпится узнать, как продвигается лечение”. “Да”, - ответила она, жестом приглашая Уэнздей подойти ближе. “Уэнздей здесь, рядом со мной, вы можете рассказать нам обоим одновременно”. Уэнздей подошла ближе, и Мортиша держала телефон так, чтобы они оба могли слышать. “О, хорошо”, - сказала доктор Сандерсон. “Привет, Уэнздей, надеюсь, ты хорошо себя чувствуешь. Я сразу перейду к делу: снимки выглядят хорошо, поэтому я хочу, чтобы вы оба воспользовались моментом и позволили себе перевести дух. Это хорошая новость”. Мортиша прерывисто вздохнула. “Спасибо вам”, - прошептала она. Она обняла Уэнздей и притянула ее ближе к себе, целуя в макушку и закрывая ей глаза. Она почувствовала, как Уэнздей склонилась в объятиях, положив голову на сердце матери. “Означает ли это, что рака не осталось?” - спросила она. “Ну, на снимке все еще есть небольшая аномалия”, - сказала доктор Сандерсон. “Но мы не можем знать наверняка, происходит ли это из-за того, что все еще есть раковые клетки, или только из-за рубцовой ткани, которая, как ожидается, останется после уменьшения опухоли такого размера. Вот почему нам все еще нужно проводить больше курсов химиотерапии в качестве поддержания. Но излучение, похоже, действительно было эффективным, поэтому я очень довольна результатами, которые я вижу на этих снимках. Я чувствую себя комфортно, продвигаясь вперед с текущим лечением, как мы и планировали ”. Почувствовав немного больше надежды, она вернулась в кресло химиотерапевта в среду, четверг и пятницу, как и в предыдущие два цикла. Было приятно сначала не идти на прием к радиологу, но ей, конечно, пришлось провести довольно долгое время в больнице, даже если она просто проходила курс химиотерапии. Три часа, которые потребовались Уэнздей утром, когда она принимала и Цисплатин, и этопозид, показались ей вечностью. Поскольку ее лекарства от тошноты так хорошо подействовали в прошлый раз, она решила, что научилась не испытывать тошноты. Она должна была знать, что ей так не повезет. Ей с самого начала говорили, что при химиотерапии никогда нельзя знать наверняка, каждый раз эффект будет разным, но она все равно была удивлена, когда почувствовала тошноту уже в машине по дороге домой после первой из трех процедур. Ее семья снова была брошена в бескрайнюю пустоту безнадежности, что означало наблюдать за ней в таком состоянии и быть неспособной помочь. Во время обратной поездки на третью процедуру она чувствовала, как содержимое ее желудка давит на заднюю стенку горла, а позже, в кресле химиотерапевта, это стало невыносимым. “Синяя сумка...” - это все, что она смогла сказать. Инфузионные медсестры держали наготове синие пакеты для рвоты на случай, если они понадобятся. Ее отец уже держал один из них на всякий случай и быстро передал ей как раз вовремя, чтобы она успела опорожнить в него свой желудок. Первые пару дней они провели, пробуя все средства для борьбы с тошнотой. Родители нашли определенную марку имбирных конфет, которые, казалось, очень хорошо помогали ей. Они также узнали, что пить холодные напитки было бы полезно, но каждый раз, когда они пытались заставить ее выпить, она наотрез отказывалась и не говорила им почему. Несмотря на то, что она определенно добилась прогресса, они были невероятно расстроены тем фактом, что она не сообщала им о своих потребностях. Им потребовалось много времени на догадки и гадания, прежде чем Гомес наконец разгадал тайну. Пока он искал подсказки в длинном списке побочных эффектов, которых, как им сказали, следовало ожидать, он понял, что они забыли, что вкусовые ощущения Уэнздей, скорее всего, изменились. Она отказывалась пить не только потому, что ее тошнило... Обычная вода, вероятно, показалась ей ужасной на вкус, и единственной другой вещью, которая была у них дома, был апельсиновый сок, который также не пришелся ей по вкусу в данный момент. Гомес отругал себя еще больше, когда понял, что Уэнздей, вероятно, недостаточно выпила в дни, предшествовавшие ее лечению, что вполне может быть причиной того, что на этот раз она пострадала сильнее. Естественно, он продолжал покупать практически все напитки, которые мог предложить магазин. Вернувшись в дом, он нашел ее там, где она провела весь день, сидящей на полу в своей комнате, спиной к кровати, прямо рядом с ведром, которое они ставили у ее кровати, если ей становилось плохо ночью. Она обнимала грелку, которую Мортиша предложила ей ранее, и прислонилась лбом к коленям. Ее не вырвало, но она хотела бы, чтобы ее вырвало. По крайней мере, это могло бы немного облегчить это невыносимое чувство. Она чувствовала отчаянную потребность просто каким-то образом выползти из собственной кожи. Неся 8 разных напитков в надежде найти тот, который она могла бы терпеть, Гомес присел на корточки рядом с ней, отвинтил пробку от сока со вкусом вишни, вставил соломинку в бутылку и протянул ее ей. “Попробуй выпить немного”, - убеждал он ее. Не желая ничего больше, чем предложить ей утешение, но понятия не имея, как это сделать, его другая рука на мгновение зависла прямо над ее плечом, прежде чем он отдернул ее. Она подняла голову, чтобы с большим подозрением взглянуть на бутылку, прежде чем неохотно принять ее. В ту секунду, когда напиток коснулся ее языка, она скривилась от отвращения и почти вздрогнула, возвращая бутылку отцу. “Нет”, - она покачала головой. Гомес нахмурился, но отказался сдаваться. “Все в порядке, попробуй еще раз!” Яблочный сок, который он передал ей, был еще одним категорическим "нет", но когда она попробовала виноградный вкус, он с удовлетворением увидел, что она не сразу отказалась от него. Вместо этого она держала соломинку во рту, делая еще несколько неуверенных глотков. “Тебе нравится вот это, дорогая?” он спросил ее. Встретив его пристальный взгляд немного застенчиво, она кивнула, все еще пила через соломинку. “Это моя маленькая хлопушка!” - сказал он с триумфом. Да, лечение с самого начала было жестким, но до сих пор она, по крайней мере, чувствовала себя немного нормально. Но к этому циклу она начала чувствовать себя настолько далекой от своего обычного "я", что с трудом узнавала себя. Хотя она была в восторге от того, что выглядела как пугающее пугало, ей, к сожалению, пришлось смириться с тем фактом, что на самом деле она больше никого не пугала. Ее волосы цвета пугала на самом деле производили на людей противоположный эффект. В сочетании с ее худым и хрупким телосложением, бледными щеками, слабой осанкой и трубкой для кормления, все еще приклеенной скотчем к ее щеке, все это заставляло людей смотреть на нее как на раненое маленькое животное, которое нуждается в спасении. Куда бы она ни пошла, всюду ее встречали либо добрые улыбки, либо жалостливые взгляды незнакомцев. Излишне говорить, что это очень плохо вписывалось в ее образ, и от этого у нее мурашки побежали по коже. В очень плохом смысле. Хуже всего было то, что она даже больше не могла видеть себя такой, какой привыкла. Физически у нее почти не осталось сил. Она действительно скучала по старой доброй физической драке, но сомневалась, что прямо сейчас сможет как-то защититься. Кроме того, вряд ли кто-то стал бы затевать драку с больным раком. Даже Пагсли, который, вероятно, был человеком, с которым у нее было больше всего ссор, едва прикасался к ней из страха, что он может причинить ей боль. Как только прошли самые мучительные дни после химиотерапии, она ожидала насладиться “отпуском” от химиотерапии, который ей обещали. Вместо этого у нее появились очень сильные язвы во рту, которые покрывали весь ее рот. Кроме того, с каждым циклом лечения она становилась все более уставшей, и на этот раз ее усталость не имела себе равных по сравнению с тем, что она чувствовала во время предыдущих циклов. Каждую ночь к 20:30 она уже не могла держать глаза открытыми и погружалась в глубокий сон, который длился 12 часов. Та ее часть, которая отчаянно хотела сохранить хоть какое-то достоинство, цеплялась за что-то, за что можно было бы уцепиться, потому что заботиться о себе так, как она делала всегда, становилось все труднее и труднее. Она пыталась не дать этому овладеть собой, она не должна была позволить сбить себя с ног такой глупой вещью, как небольшая боль и страдание. Но терпеть это становилось действительно трудно. Последней каплей стало то, что однажды вечером мы разделились на две части. Сначала, когда она пыталась открыть одну из своих бутылок с соком, она поняла, что просто не может этого сделать, ее хватка была слишком слабой. В крайнем унижении ей пришлось передать бутылку Пагсли, чтобы он открыл. Это привело ее в такое уныние, что чуть позже вечером, когда она пыталась почистить зубы, превозмогая мучительную боль от язв во рту, она не смогла сдержать слез. Это было сочетание слез боли, слез изнеможения и слез разочарования. “Что случилось, милая?” - Спросила Мортиша, когда прошла мимо открытой двери в ванную и увидела, что ее дочь склонилась над раковиной со слезами, текущими по ее щекам. “Я не могу почистить зубы”, - это было все, что Уэнздей смогла пробормотать сквозь слезы. Это звучало как жалкая причина для слез, но, конечно, ее мать понимала, что причиной ее слез было не только это, это было все. “Я могу сказать, что это, должно быть, очень больно”, - сказала она и подошла ближе, чтобы взять щетку у нее из рук. “Давай попробуем что-нибудь, что причинит немного меньше боли, хорошо?” Затем она повернулась, чтобы позвать в коридор. “Гомес!” - крикнула она, и вскоре появился ее муж, нахмурившийся, когда увидел опущенные плечи своей дочери и залитые слезами щеки. “Что я могу сделать?” - спросил он. Мортиша подняла зубную щетку Уэнздей. “Эта зубная щетка слишком жесткая для ее рта, дорогой”, - объяснила она. “Как ты думаешь, ты смог бы добраться до магазина вовремя, чтобы найти ей что-нибудь помягче, что мы могли бы попробовать? Самый мягкий, какой у них есть.” “Конечно!” Гомес согласился. “Что угодно для моего маленького пугала. Я сейчас вернусь!” Он поспешил по коридору и оставил жену и дочь в ванной. Мортиша схватила Уэнздей за плечи и подвела к закрытому сиденью унитаза, где заставила ее сесть на крышку. Магазин был очень близко, и она знала, что Гомес вернется через 10 минут, если поторопится. “Все в порядке, дорогая”, - пробормотала она. “У тебя есть право расстраиваться”. Уэнздей сделала пару резких вдохов, прежде чем выражение ее лица стало более печальным, и вырвался всхлип. “Я больше не хочу болеть!” - захныкала она. Позже Мортиша оглядывалась на этот момент и была благодарна, что Уэнздей смогла быть с ней такой откровенной, девушке пришлось сильно измениться за последние пару месяцев. Но, проживая это, все, что она чувствовала, было разбитое сердце. “Я знаю, мое милое дождевое облако”, - пробормотала она, зная, что нет слов, которые могли бы унять боль ее дочери. Все, что она могла сделать, это обнять ее и успокаивающе покачивать немного взад-вперед. Они оставались в таком состоянии, пока девушка выплескивала свое разочарование. Вскоре Гомес вернулся с зубной щеткой, все еще в упаковке. Это было радостно и красочно - все, что ненавидела Уэнздей. Сама щетка была очень маленькой по сравнению с обычной зубной щеткой, а на упаковке было написано: Для младенцев и малышей младшего возраста до 24 месяцев! “Спасибо”, - сказала Мортиша, хватая зубную щетку и целуя Гомеса в губы. Он снова отошел, чтобы дать им пространство, а Мортиша открыла маленькую щеточку и нанесла на нее зубную пасту. “Открой”, - тихо сказала она и встала перед Уэнздей, где та все еще сидела на сиденье унитаза. Ее дочь уставилась на нее своими большими карими глазами, на щеках все еще были следы слез, но затем подчинилась и открыла рот, позволив матери обхватить ее щеку ладонью, чтобы придать ей ровный угол. Эта зубная щетка была намного лучше ее старой, и, несмотря на все цвета, она решила, что ей это нравится. Мортиша старалась чистить очень, очень осторожно, но, несмотря на это, Уэнздей несколько раз вздрогнула от боли. “Мне жаль, дорогая,”, - сказала мать, когда это случилось. “Почти готово… Вот и всё, теперь можешь сплюнуть”. Уэнздей встала на трясущихся ногах и подошла к раковине, чтобы сплюнуть. Пена от зубной пасты была смешана с кровью, но, по крайней мере, она смогла почистить все зубы, и она считала это победой.