Хотя бы одну нить...

ㅤㅤㅤУ Музы были её глаза. Её улыбка, её смех, её жесты. Девочка выросла точной копией своей матери. ㅤㅤㅤБарду тяжело. Тяжело смотреть на одну и видеть в ней двоих. ㅤㅤㅤОни покидали Полис, держась за руки. Рука Барда направляла людей, а её всегда лежала на его плече. Тонкие женские пальчики цеплялись за рукав его плаща и осторожно тянули его на себя, когда Бард чувствовал, что грань близко. Когда чувствовал, что вот-вот сдастся и упадёт в бездну отчаяния. ㅤㅤㅤЕсли и падать, то только в её нежные объятия. ㅤㅤㅤОна никогда не теряла надежды. В самую страшную бурю или самую холодную зиму её лицо оставалось непоколебимым. Одной её улыбки было достаточно, чтобы развеять полуночный мрак, чтобы согреть трясущиеся от холода руки, чтобы найти в себе силы для завтрашнего дня и заново пытаться. Пытаться для народа, для себя, для неё. ㅤㅤㅤДля них. ㅤㅤㅤВсё шло своим чередом. Жизнь в лагере была тяжёлой, но у Изгоев появилась надежда на лучшее. Лагерь постепенно рос и расширялся; строились новые палатки, грядки, теплицы. В жестяных мисках всегда хватало еды на каждого из жителей Пустоши. У костра рекой лились песни и звучал детский смех. Бард перебирал гитарные струны и пел во весь голос, краем глаза улавливая краешек серой накидки. На руках его любимой женщины, заливаясь милым звонким хохотом, покачивалась маленькая девочка. Своими большими серыми глазками она смотрела на людей вокруг, на танцующий огонь костра и усыпанное звёздами темно-синее небо над головой. Но больше всего она любила смотреться в такие же большие серые глаза напротив. ㅤㅤㅤИ Бард тоже любил. ㅤㅤㅤВсё шло своим чередом, только чтобы в один момент рухнуть. ㅤㅤㅤЗимы в Пустошах всегда были суровыми. По ночам ужасающе громко стонала вьюга, проникая в тесные палатки и колючим ветром кусая за пальцы. Каждую зиму в лагере умирали люди: холода не щадили ни молодых, ни старых, ни мужчин, ни женщин, но поголовно каждый из Изгоев верил, что эта участь обойдёт его стороной. И Бард верил тоже. Верил и надеялся, что его семью не затронет это несчастье. Отчаянно вспоминал молитвы, которые слышал в далёком детстве. Он еле слышно шевелил губами, по очереди целуя в лоб жену и дочь, и ночами не спал, прислушиваясь к каждому вдоху и каждому выдоху. ㅤㅤㅤБоялся, что однажды перестанет их слышать. ㅤㅤㅤОдной зимой страшно заболели обе. Для маленькой и хрупкой, словно куколка, дочурки эта болезнь была невыносимо тяжёлой. От каждого приступа кашля её тельце дрожало так сильно, что казалось, будто она вот-вот от него рассыплется на части. Краями своей накидки Музу всегда укрывала её мать, лишь изредка покашливая в кулачок. Со временем она научилась сдерживаться, чтобы не будить дочь и не пугать и без того взволнованного мужа. Она заметно исхудала и ослабла, но на каждый вопрос о самочувствии продолжала настойчиво утверждать, что с ней всё в порядке. Однако по её впалым глазам и выступившим на лице скулам Бард всё понимал. ㅤㅤㅤВсё понимал, но отказывался в это верить. ㅤㅤㅤОн помнит, как держал её за руку; рука её была холоднее лежавшего на земле снега. Но она улыбалась. Улыбалась, положив свою ладонь на лицо Барда. Он чувствовал, как она медленно проводит большим пальцем по его щеке. И чувствовал, что последние силы покидают её в этот вечер. На его глазах тогда впервые за долгое время выступили слёзы, задрожал подбородок. Но она всё ещё улыбалась. ㅤㅤㅤ– Почему ты улыбаешься? ㅤㅤㅤ– Хочу, чтобы ты запомнил меня такой. ㅤㅤㅤВ ту ночь она перестала дышать. ㅤㅤㅤГоды спустя он увидел на Музе до боли знакомую серую накидку, которую крепко прижимал к своему сердцу в самые холодные ночи, а затем забросил как можно дальше, чтобы не бередить душу горькими воспоминаниями. Теперь перед ним мечтательно кружилась взрослая дочь. И эта накидка слишком хорошо подходила к её глазам. ㅤㅤㅤ– Где ты её нашла? ㅤㅤㅤ– В твоих вещах. Это ведь мамина, да? ㅤㅤㅤСердце пропустило пару ударов. ㅤㅤㅤ– Да, это её. ㅤㅤㅤМуза на долю секунды остановилась и посмотрела на отца. ㅤㅤㅤУ Музы были её глаза. Её улыбка, её смех, её жесты. Девочка выросла точной копией своей матери.