Всё, что сберечь мне удалось, Надежды веры и любви, В одну молитву всё слилось: Переживи, переживи! Ф. И. Тютчев — Всё, что сберечь мне удалось…
Несмотря на то, что Андрей убежал из больницы, как в задницу ужаленный, это не значит, что он отворачивался от Миши и обрывал все связи с ним. Горшок тогда вспылил, конечно, и в целом, был не прав (по мнению Князя, так последние года четыре, а то и больше!), да и боль причинил снова немалую, откатив всё, то немногое наверстанное, назад. Но Андрей, остыв и чуток придя в себя, решил, что сделал Горшок это, как всегда не со зла… А с дури, боли и самое главное — страха. Потому Княже и не соскакивал с темы участия в судьбе Михи, просто он решил делать это, не появляясь в зоне его видимости какое-то время. Незачем Михе исходить желчью в этот период реабилитации, слишком нестабильное у него состояние для эмоциональных качелей. Семью Андрей настоятельно просил не говорить Мише, что он вознамерился помогать. Кто-то ведь слишком гордый, чтоб это нормально принять… Саму помощь, то бишь. Хотя Князь негодовал. Ну как можно не понимать всю плачевность сложившейся ситуации?! Откуда столько упёртости, матерь Анархия, отсыпал бы, что ли нуждающимся… Особенно претила помощь от Князя, у которого, будем честны, у самого материальное положение не восстановилось после ухода из группы с голыми коками (великодушный жест оставить Мише всё — раскрученный бренд, оборудование, реп. точку, да?!) и долгих лет притеснений от неё же. Махина «Король и шут» делала всё, чтобы потопить утлый Баркас Андрея, но тот всё ещё держался на воде, а не на дне… На дно бомбочкой занырнул Миша. И как его оттуда доставать, чтоб не всплыл к верху пузом — Князь не представлял. Но лезть самолично он теперь опасался, раз того так от одного вида его рожи пидорасит, так чего судьбу испытывать?! Еще от злости помрёт, Князя со свету сгноят, если прознают, что так оно и произошло. Татьяна Ивановна и так смотрела на него, как на предателя, помнила, как сын размазывал слёзы по лицу после его скоропостижного ухода, спасибо не в мир иной, откуда возврата нет. Когда-то же Горшок должен придти в себя?! Ну или хоть чуточку прозреть! Вынуть глаза из жопы и посмотреть, сука! Того и глядишь, очухается, припомнит, чего Андрею в больном бреду нагородил и повинится… Или хотя бы перестанет отталкивать столь рьяно. Оставив свои влажные мечты, Княже тяжко повздыхал и взял в руки телефон, чтоб набрать невесть как раздобытый Вахтангом номер. Помочь можно было не только материально, но и информационно. Потому он и набрал впервые за долгие годы Сашку Балунова, тот в в своей Америке, поди ж, и не знал ничего… Они общались. Иногда в сети, но никогда лично, то бишь ртом. Вопреки опасениям, Балу быстро вник в суть вопроса и с готовностью пообещал найти клинику и вообще встретить Горшка. Следующий звонок был адресован Лёхе, где уже Князь активно втирал то, что удалось разузнать… На сердце было тяжело, отпускать Горшка такого слабого, так толком с ним не помирившись, в далекую чужую страну… Но какая разница, что при том чувствует Андрей, если Михе это может реально помочь?! Медицина в России пусть себе дальше шагает, но вот за бугром она всё равно значительнее продвинулась и, как ни крути, для Мишки в его плачевном состоянии может сделать гораздо больше, чем отечественная. И выражение про родные целительные стены не подходит. Вот вообще. Это посоветовали и сами врачи. Как только Миху станет можно перевозить, то лучше это сделать. Желательно сразу, чтобы, не теряя драгоценного времени, приступить к серьёзному лечению и устранению многочисленных очагов проблем. Увы, оказалось, что с такой прытью и меткостью брошенный в глаз Княже апельсин был разовой акцией злого отчаяния, и Миха в остальное время едва мог шевелиться. Ну либо… Андрей же больше не рисковал приходить, и Горшок не видел в остальном достаточного стимула для телодвижений. Сколько Князь в поездах да самолетах литературы на эту тему перечитал, говорить страшно. Но группа предусмотрительно его не трогала. Напротив, ещё и проявляли порой участие, подкидывая ссылки. Нельзя было сказать, что Андрей зря перечитал, конечно, но стольких ужасов, на какие способно хрупкое, как оказалось, и предательское человеческое тело, он не ожидал узреть. К концу лета вопрос с тем, чтоб отправить Горшка в Америку был почти решен. Проблема была только одна, и заключалась она в отнюдь не резиновых закромах с золотом… Потому как Миха всё, что зарабатывал быстро спускал, и в карманах у того давно гулял ветер. То пусто, то густо — это про него. Настоящий панк и анархист, презирающий чеканную монету! Только вот без той уж дюже тяжко было жить. А порой и вздохнуть свободно не выходило… Гуляй, народ, пропивай, что есть — да, но, а лечиться-то на что?! А лечение было не только дорогостоящее, но и весьма долгое. Ломать — не строить… Осложнял дело и сам Мишка, не отличающийся терпением и тактом, и за вредность работы с которым персоналу надо доплачивать, но это песня отдельная! Князь же толковал о финансах… что тоже пели свой печальный романс. Так, если первое время они общими усилиями и смогут как-то помочь, оплатив Михе не американское мтв, но клинику, то дальше придётся возвращаться на родину и надеяться, что подлеченный организм справится сам. Обещаний не давал никто из медработников, словно, намеренно избегая таких слов, как «гарантия». Их можно было понять. Ложные надежды питать было ни к чему. Поможет лечение — хорошо, нет — ну мы пытались, вот ваш счет. Князь всё прекрасно понимал и все равно продолжал отчаянно верить, что всё наладится, когда-нибудь потом, не прямо сейчас, но… Обязательно потом! Думать о возможном успехе было гораздо легче, чем впадать в пессимизм, в который, по словам Татьяны Ивановны и Лёхи погрузился сам Горшок, не желая даже свет белый видеть… и слышать. В какой-то момент Андрей действительно стал переживать, что тот с таким скверным настроем не выкарабкается и просто увянет, потому что ни одно тело не способно продержаться только лишь на препаратах, если в нём не будет даже маленькой искры жизни и сопутствующего стремления бороться за себя. Но в начале осени Миху, как и было решено, отослали в Америку. Сначала с Лёшей, но надеясь, конечно, на содействие Балу, который, не раздумывая согласился, действительно, как и все, кто был с Горшком хорошо знаком, испугавшись, что того может не стать, если ему не помочь. Да и соскучился Сашка по другу, хотя и сам-то тоже больной насквозь, насколько было известно Андрею. Князю на их фоне удивительным образом удалось сохранить здоровье после бурной молодости, и сейчас, когда он смотрел по сторонам и видел воочию, как умирают ровесники, это казалось чем-то нереальным. Так быть не должно, им бы всем жить и жить, а в итоге… Надо б Касперу на мозги присесть, чтоб бросал курить — да точно! Это показалось отличной идеей, чтоб отвлечься от томительного ожидания, и Андрей ненадолго переключился на «спасение» скрипача от него самого. Порою, при виде растущих счетов от «жадных капиталистов», у Князя возникала мысль, что, может быть, лучше обратиться за помощью к фанатам… Но та быстро улетучивалась, стоило представить, что начнётся, какой ушат дерьма выльется на самого Горшка и на него, который Миху «довёл», то желание отсыхало, они сами как-нибудь…***
Регулярно интересуясь состоянием Миши, Андрей не заметил, как у него вошло в привычку начинать день с мыслей о Горшке, о том, как он там в Америке клятой, которая через океан от родной необъятной… И завершать тоже, думая про Мишку. Нет, Андрей не мазохист! И он был рад суетным дням и вечерам, когда его тормошили и что-то приходилось решать, записывать, подписывать, выступать! Да хоть Димку кошмарить Ришко с его куревом и больными легкими! Всё лучше, чем пухнуть от бессилия и чувств, думая про вянущего на чужбине Мишку. Потому что, закрывая глаза, Князь понимал, что не смотря на их разлад, сердце наполовину всё равно было не поделить. Он ждал звонков от Балу, как не ждал от никого другого, постепенно вспоминая каково общаться с ним. Ну и что, что насчет Миши?.. Горшок всегда был главной темой, которая их объединяла. Шурик без обиняков докладывал всё, сдавая тоскующего Горшка с потрохами, который, как Мцыри, только на родину смотрел из заточения, жаловался, что тут все такие улыбчивые, аж тошно, ещё и балакают не на английском-английском, где — зе кепитал оф грейт британ, — а на американской его версии, что он нихера не понимал. Хотя он и ту первую б не понял — пусть не пыжится зря, полиглот. Да, Мишке сейчас и русскую речь-то было тяжело принимать на слух, а тут каждый день толпы народу и все на чужом наречии, башка у него пухла знатно. Но Балу в отчаяние тоже не впадал, скорее, отчасти веселясь с таких трудностей в адаптации, но всё равно был слышен какой-то гнетущий надлом в обычно лампово-звонком Шурике. Не готов тот был видеть друга в таком плачевном состоянии и теперь пытался, как-то с этим справиться с наименьшими последствиями для собственной психики. В какой-то из тех звонков, что происходили спонтанно не только из-за разницы во времени, но и из-за некой хаотичности жизни домохозяйствующего субъекта Балунова… В общем, тогда-то Шурик и передал один свой диалог с Мишей, признавшись, что при любом упоминании Князя Миха зеленел, бледнел, багровел, и казалось, что был близок к тому, чтобы надуться и лопнуть, как перекачанный мяч. Только вот Горшок сам же себя и надул — дурак-балбес, бл*! Балу предположил, что бесился и места себе не находил Мишка от того, что Андрей совсем про него забыл и, как казалось, легко и безболезненно отвалился насовсем. А злился, потому что понимал, что не имеет никакого права, чтобы упрекать в этом Княже. Сам виноват. Так сильно хотел избавиться, а, как известно, если долго мучиться, то что-нибудь получится. — Может, лучше рассказать ему, что ты для него делаешь, что звонишь, интересуешься… — Брось, Шур, он если узнает, провода тебе перегрызёт, — неловко отмахнулся Андрей, страшась узнавать счета, которые оплачивает Шурик за эти трансконтинентальные звонки. — Как знаешь, — вздыхал Балу понимающе… Он всегда был слишком понимающим. Порой Андрею казалось, что чрезмерно, потому что лично он нихрена не понимал. — Врачи говорят, что ему лучше, ну я и сам вижу, что руки-то фурычат, эспандер ему дал, заставляю заниматься, — Князь фыркнул. — Только он всё одно домой просится, скучает, правда, вот вчера мне выдал: «Когда уже домой? Хоть сдохну на родине», — Андрею даже видеть не надо было, чтобы понять, как Сашку от этого перекособочило. — По губам бы ему дать… — Дай, — согласился Балу и что-то пробормотал, но это потонуло в неясных помехах. — Скоро ведь домой его верну… Андрей, я могу чем-то помочь? — Ты уже, Шурик, спасибо, что не бросил Мишку, правда, спасибо, — честно произнёс Князь в трубку. — Какие вопросы, Андрюх, он же мой лучший друг. Вы оба мои друзья, — вздохнул Балу, а его собеседник прикрыл глаза ладонью. Было немного стыдно? Да. Но немного. — Ты когда к нам в Россию? — вместо этого требовательно спросил он. — Да вот, знаешь, может и махну в скором времени, а что, соскучился? — разулыбался котяра-Шурик, где-то по ту сторону провода. И океана. — Конечно, сколько мы уже не виделись?.. — далось ему неожиданно легко. Некоторые старые непонимания лучше оставить в прошлом, а не тащить их, как багаж за собой.***
К декабрю, в виде Новогоднего подарочка Миху им вернули, конечно, не в подарочной бумаге и не перевязанным пышным бантом, но всё же. Подлеченного физически, но такого же сломленного морально, может быть, даже хуже, чем было, потому что надежды оправдались лишь частично, он всё ещё не стоял на ногах, и никто не мог нормально сказать, почему это, бл*дь, происходит, у него же всё нормально с позвоночником?!.. Или и скелет решил дать по съёбам, сняв Мишку, как кожаный мешок?! Но потом Князю намекнули, что проблема кроется в иной плоскости, которую уже лечат другие специалисты. А вот это было что-то новенькое, потому что раньше Андрей как-то не думал в эту сторону. Меньше всего Горшок походил на того, кому необходима психологическая помощь. Потом Андрей пришёл к неутешительному выводу, что всё его попортившееся поведение было одним сплошным криком о помощи, который услышали только, когда он оборвался, и хорошо, что ещё не камнем вниз. У Князя болела душа, и он решил, что заедет проведать Мишу, обязательно… Соскучился смертно.***
2014 Ну вот и ванная вновь стерильно пустая. Князь поднялся с пола, отряхнул руки, поставив на полку пену для бритья и со спокойной душой и чувством выполненного дела вышел в комнату, надеясь, что Миша уснул. В последнее время он вообще много спал. Врачи говорили, это от таблеток и стресса, организм так борется. Те моменты, когда Миша забывался крепким сном, были самыми спокойными. Его не хотелось прибить за ужасные слова, Андрей мог представить, что всё хорошо, потому что Горшок до сих пор спал, выбирая самые странные позы. Он бы соврал, сказав, что теперь галерея его телефона вновь не пополняется регулярно спящим Михой, который раззявил рот и раскинулся по кровати морской звездой. Смешно же, ну. Если не всматриваться, что звезда-то поломанная… И ноги согнуты как-то неестественно. Сейчас Миша не спал. Он лежал, ковыряясь в простынях, обиженный жизнью большой ребёнок. Горшок как раз бил подушку, очевидно, пытаясь её взбить и вернуть былую пышную форму, когда Князь плюхнулся рядом с ним, заставив Миху отпружинить с матрасом и крякнуть. Никто ещё не придумал более действенный способ заземлиться (и примириться, что уж лгать), чем они по молодости. Поэтому, действуя по давно отработанной и рабочей схеме, Андрей затеял шуточную борьбу, разжигая в Горшке лёгкий дух соперничества. Князь поддался, позволив Мишке завалиться себе на грудь и удерживать за руки. Горшок, почувствовав эту победу, обмяк, позволив Андрею себя перекатить на бок и привалиться плечом к плечу. — Если б жизнь можно было переиграть, Андрюх, я бы не опустился, — внезапно признался Горшок, ковыряя шрам на руке. — Я бы прожил достойно, чтобы меня вспоминали не торчком-самоубийцей, а музыкантом, панком, анархистом, в конце концов, ё-моё! — Мих… — Не, не, Андрюх, ты попробуй, попытайся понять мои мотивы, попытайся их… Ладно? Я бы вернулся, в наш мир, в твой мир, Андрюх, не было бы Тодда, мы бы нашли компромисс, мы бы… — он задохнулся тем, чего не было, а у Князя вовсю кололо в подреберье. «Таким Макаром самому бы не вскопытиться, от таких признаний… — Мелькнуло в голове. — Тогда кто их двоих тянуть будет?» Итак, с Горшком, как в песне его пророческой… Чтоб юного Княже с его фантазиями. Тяни — ты все равно его не вытянешь. И всё равно Андрей не верил. Отказывался верить в дурной финал. И даже если это и бесполезно, будет до последнего тянуть. Как там: силы на исходе, но надежда остается?! Да. Не сойти с ума с большим трудом, но удается. — Мих, ты не отыграешь назад. Это же не кассета… И поверх другой записи не запишешь. Был и Тодд и Бунт, но сейчас не о том, ты мне одно скажи, ты конкретно щас готов лечиться? — навис он над ним, требовательно заглядывая в глаза. — Да какая разница, Андрюх, разве мне уже можно помочь? Мне говорили необратимые изменения в коре мозга, башка нихрена не соображает уже… Я так скоро и не я стану, понимаешь, да? — несмотря на эту жестокую в своей правдивости тираду, Князь отмахнулся, подтягивая ноги под себя. Увиденное в темных глазах ему не понравилось — боль. Именно она там притаилась. Страданье преумножит поиск родственной души… Ну уж нет! Он свою нашел, и уже не отпустит! Не так просто, бл*ть! — Ты готов ездить по больницам? Выполнять рекомендации врачей?.. — Какой смысл? Я проебал время… Раз даже пиндосы руками развели, что и говорить. — Миха! — вскричал Андрей, кидаясь к нему и с силой хватая за плечи, как следует встряхивая неугомонного дуралея, жалея, что не мог врезать, как прежде, чтоб смыть это выражение «помирающего лебедя». — Ты хочешь жить? Для Сашки с Олей, для родителей, для… Для меня?! — Я… — голос Горшка подозрительно задрожал, стал скрипучим и заикающимся, будто он не мог собраться с мыслями, пока смотрел в отчаянные глаза напротив. — Я хочу, ещё немного хотя бы, побыть собой, а не червяком… А ты хочешь? — сипло спросил Миха. Словно от ответа Княже зависело, что тот будет предпринимать. — Мишка! — Андрей прижался своим лбом к его. — Хочу, Мишка, только не вздумай отказываться от своих слов, вспомни: «Самая страшная кража — кража доверия, вот где нужна стража, и крепкий замок на двери», Мишка, мы поможем, я помогу — обещаю. В этот раз Князь сильно надеялся, что обойдётся без новых отметин, прочертивших тело Горшочка, как карту метро.***
2013 — Чем он? — Князь не мог поверить, что он это спрашивает на полном серьёзе. Его бестактно сорвали с репетиции, но после озвучивания повода, Андрею резко стало по*бать на все репетиции мира вместе взятые. Если Юрий Михайлович почти никак не выдавал своего паршивого состояния, кроме разве что неровного прерывистого дыхания; то кружащий рядом хищным вороном Лёха, который сегодня особенно был похож на эту не самую благовестную птицу, не давал засомневаться — Миха довёл всех до ручки. — Горшком, — вклинился Ягода, прекращая свои завихрения (от которых, признаться по правде, начинала кружиться башка), чтобы уже активно замахать «крыльями» на месте, — Мама поставила к нему в комнату этот, как его, фикус… ещё какую-то фиговину, ну и кактус, мол, сына, ты ж любишь колючки! Хотела, называется, разбавить мрачноту! Князь представлял, каково было, наверное, обитать в Мишиной комнате, насквозь пропахшей лекарствами и терпкой безнадегой, да ещё и в кромешном одиночестве, но тут Лёха, собравшись с силами, продолжил: — К нему ещё и Реник заходил, о чём-то говорили, вроде, не орали, как вы… А потом… Этот самый кактус злосчастный и выбрал… Вот результат. — Разбил он горшок и осколком полоснул, — Юрий Михайлович не дрогнул голосом, но Князь, как отец, его понимал. Сейчас он дрожал сердцем. — Битая керамика — не нож, не бритва, но при должном желании зарезаться тоже можно. — Мы не ожидали, Мишка притих подозрительно, обычно-то, он либо сам бубнил что-то,***
Незадолго до того — В общем, кто-то должен это тебе сказать, — выдал вдруг Саня (Леонтьев — что важно, ибо Александров вокруг Горшка всегда обреталось много. Порой даже казалось, что чересчур. Особенно часто это «чур» отчего-то посещало Миху при виде вернувшегося в группу Ренегата. Конечно, тот ведь явился, едва Князя сдуло, а Горшок, чего греха таить, ко всяким там «Андронным коллайдерам» питал странную приязнь) — отличный шоумен и козёл отпущения. И просто козёл, тоже отличный. — Ты думал, что будет дальше? Что будет с концертами и группой? Ты ведь больше не сможешь выступать. Саня наседал, а Горшок хлопал ресницами, с трудом осознавая, че там этот рептилоид бормочет. Америка до сих пор не выветрилась у него из мозгов, а там часть населения на полном серьезе верила… Мишка окинул Леонтьева пристальным взглядом — высоченный, плечистый и с пробивающимся пузом… что, если это не жировые отложения, а сокрытый новый рептилоид?! Горшок хрюкнул от смеха. Может, ещё слюней подпустить? Для полноты картины?! Как он делал когда-то, стебясь над людьми, чтобы создать образ тупого панка?! Ну, а чего?! Ему можно, у него там вместо крови — химический коктейль — таблетки на завтрак, обед и ужин — кто угодно головой поедет… И всё-таки собраться и послушать, что тот ему втирал стоило. Миха хоть порой и казался тем ещё представителем внеземного разума, иногда заземлялся, снисходил до простых смертных, когда краем антенны ловил разговоры вокруг. Он знал, что лечение его в забугорной встало в копеечку. И так не стоило забывать и о Сашеньке, то… Выходило, что пока его единственный доход — это авторские, перечисляемые Саней. Парни катали туры без него, но тот же репертуар и с тем же названием. Горшку было до омерзения приятно думать, что у Князя, наверняка, от этого полыхало в одном месте. Если, конечно, включившему обиженку Андрею не было банально пофиг, но эта мысль приводила в ярость уже Горшка. Потому как, если этому… Миха даже цензурных слов в мозгу не наскреб, стало пофиг на Король и шут, то тогда какого же размера х*й он забил на самого Горшенева?! Нет, Саню, определенно, стоило внимательно выслушать. Пока шумиха вокруг безрадостного возвращения Горшка с Америки ещё не успела подняться, но Миша осознавал, что грядёт буря и он станет эпицентром урагана. Были ли у фанатов надежды на пиндосовкую медицину?! Да и ещё раз, да, а тут х*й вам называется! Ладно временно обойтись без любимого Анархиста, потерпеть попытки петь его песни Ренегатом, но на постоянной основе… В груди неприятно кольнуло. Что-то острое подковырнуло его оставшееся еще самолюбие, а что если и фанам пофиг?! И им нормально, что поёт Саня, а не Миха?! Главное ж, что?! Инструментальное исполнение оригинальное, бл*ть! А голос… Что голос! Может и Лёшка, брат вон вместо него пропеть, тембр-то похож, одна порода… У него, конечно, свой репертуар есть, но! Подзаработать все хотят. А незаменимых, с*ка, нет! Мишка рассердился, обхватив себя за начавшие выпирать рёбра в тщетной попытке унять подступающую дрожь. Как же… Как его всё достало! Как жить эту жизнь вообще, кто-то знает, бл*ть?! Горшок вот нет… Разочарование жгло ядовитым комом внутри, душило и не давало спокойно смотреть на немного растерянного Леонтьева, что неловко привалился всей своей тушей к стеночке… Миша же раздражался всё больше, представляя, что тот может ему сказать! Чем обрадовать в кавычках, бл*ть! Ещё бы, вместо смерти на пике, когда у него была нехилая возможность воздвигнуть себе памятник нерукотворный, обессмертиться, понимаете ли, Горшенев взял и сдулся, как воздушный шарик, как проколотый мяч скис! Проколотый… Насквозь больной, да кому он теперь нахрен сдался?! Тряпочка от мячика, в которой по недоразумению ещё теплится жизнь — вот, как Горшок себя ощущал. Не этот сам окольцованный в пленке магнитной образ легендарного мяча, пронзающего ворота какого-нибудь мощного дерби, а жалкая, никому не сдавшаяся тень на задворках существования. Футбольные метафоры — последнее, к чему Мишка хотел скатиться… Он и футбол-то не любил, но в хоккее мячи с шайбой покрепче будут… Такими по зубам прилетит… Вот ещё одна причина, почему хоккей ему был милее. Там настоящие, беззубые мужики играют, а не те бревнышки, что мячик воздушный кое-как пинают, а потом при малейшем контакте симулируют травму… Тьфу! Шурка Балунов, помнится, вытащил его упирающегося и буквально вставляющего палки в колеса на несколько матчей НХЛ, помнится, тогда на краткий миг Мишка почти забыл, что он теперь тоже тьфу… Пока не пришла пора снова грузиться в машину. Именно грузиться, а не садиться… И не в нормальное человеческое такси, а в целый микроавтобус, бл*ть! И всё-таки там было лучше, чем в больнице… Точнее то была даже не больничка, как она представлялась любому выходцу с постсоветского пространства, а реабилитационный центр с зеленым газоном, асфальтированными дорожками с пандусами без бугров и трещин, с бассейном и чертовым теликом с проклятым американским мтв! Да, и на стадионе признаться особенных проблем с передвижением у него не было… Не как здесь, где сложности начались с аэропорта, будто б приветствуя вернувшегося назад, на родной раздолбанной земле. И всё-таки, несмотря на то, что здесь он был куда более ограничен в передвижении, чем там, всё равно Горшок был почти рад вернуться… Потому что помирать лучше на Родине. Так тело не будет пухнуть и разлагаться в трюме корабля или в багажном отсеке самолета… Да и люди… Были здесь те, с кем он хотел повидаться, прежде, чем собственная разбитость его доконает! Он теперь не мужик даже. Спасибо, с Олей они всё решили до того, как его приложило Кондрашкой. И так давило со всех сторон. Будто кто-то сказал: «— Горшочек, не вари», и Горшочек перестал. Пока же Миша слушал, что затирал ему Леонтьев, подсев на уши, то отсутствующе пялился на свеженькое алоэ с пухлыми дутыми листьями. Потом перевёл взгляд на пошедший в рост массивный бочонок кактуса… И так ему от души позавидовал! Сидит себе весь такой колючий, никто его не трогает, боятся уколоться, растёт себе, силами наливается… Пить почти не просит. Раз-другой не польют так и не сдохнет. Протянет дольше всех, бл*! А Горшка, наоборот, никак оставить в покое не могли… Все кололи и кололи… Правда, теперь лекарствами. Ещё и на уши приседали, давили на опухший мозг. Ну вот при всем желании не мог сейчас Мишка сосредоточиться на том, что он там ему говорил, просто ну не мог! Слова от черепной коробки отскакивали, не задерживались… Просто какая-то трескотня в эфире. Да и чего хорошего Реник с такой рожей постной вещать мог, скажите на милость, а?! Кажется, тут уже даже сам Саша посчитал, что он совсем потерял связь с реальностью и мало что понимает, летая в прострации с розовыми пони. Горшок хмыкнул мрачно. Вот от чего-чего он был далек, так конкретно от всего радостного и девчачье розового. Знал бы Санёк, че за мысли он вертит в мозгу, словно Тодд бритву в руках… А что бы это изменило?! Ха! Леонтьеву он нужен был, как курица, что несёт золотые яйца, а теперь извините — кура была и вышла, теперь только в суп! И снова дурацкие метафоры… Ну какая он кури… Хотя и мужик он сейчас весьма спорный. Горшок тяжко вздохнул. Ему было тяжело сосредоточиться на словесном поносе Реника, это так, но тот всегда очень много говорил, а Мише сейчас не до рассуждений про то, как всем жаль, как никто не ожидал и далее по тексту заученной роли. Тошно. — Чё ты хочешь от меня? — он неохотно развернул кресло к Саше, управляться с коляской Мишка научился, но это не значит, что стало легче, них*я подобного. — Говори нормально, ё-моё, — что бы не произошло, но проебать этот требовательный тон Горшку может помочь только смерть, которая всё никак не являлась за ним, словно, издеваясь, притаилась рядышком и, пожевывая попкорн, наблюдала за его барахтаньем в той зловонной жиже, куда он сам себя и загнал. — Кто тебя будет содержать, Мих? Фанаты не поймут, что ты спился и сел в коляску, — опа, вот чего с усилием различил Горшок, понимая, что Ренегат перешёл к самому гвоздю программы, точнее его гроба. А Саня между тем продолжал: — Ты же не думаешь, что тебя станет тянуть Князь? Он обижен смертно, небось узнал, и злорадствует, что ты наконец замолчал, а он сможет вернуть свои текста, — заметив, что Горшок не спешит орать, Реник продолжил: — Мы можем ещё с Олей поговорить, ей ведь дочерей воспитывать, Мих, подумай, всё-таки суд, это не выход, как считаешь?.. Все прозвучавшие фразы показались ему грохотом отбойного молотка… Как там у Сэббатов в песне было?! Вот же… Миша и без того бледный, теперь попросту позеленел. Мозги с трудом, но поворачивались в сторону того, чего добивался Сашка. Угрозами добивался, бл*ть! Лишить его дееспособности через суд, воспользовавшись тем, что Оля всё ещё официально ему жена, а значит будет назначена опекуном, которая и будет рулить всеми делами с авторскими правами… Мерзко! А главное зачем?! Неужели думает, что Мишка начнет сопротивляться их выступлениям без него?! Но ведь… Деваться в самом деле некуда. Даже если он и хотел бы пафосно заявить, что Король и шут — это он, но нет… Жить на что-то надо, чтобы родители не поиздержались с ним, чтоб Лёшка свою семью поднимал, а не о нем никчемном думал… Чтоб у Сашки было все че надо для девичьих радостей. Черт. Неужели Реник думал, что он будет этому сопротивляться?! И ради чего… Гордости? Что его имя будут использовать как бренд, что на жалости к нему фанатов будут играть, купите билет… Часть прибыли бедному, полудохлому Горшку. Тьфу! А какие ещё у него были варианты?! Князь? Да не смешите его татуировки… Тот сам едва концы с концами сводил! — Саш, — из-за двери показалась мама Миши, как сердцем почуяв, что тема зашла опасная, а ему нельзя волноваться. Горшенев криво улыбнулся, пряча этот больной оскал от мамы. — Да-да, иду, Татьяна Ивановна, — Леонтьев поднялся, подошёл к Горшку и похлопал по плечу. Тяжёлой незнакомой рукой. — Пока, Мих, поправляйся, — что-то тоскливое мелькнуло в нём. Миша разобрал жалость и отвернулся, потому что стало тошно.***
Ужасное, всепоглощающее, оказавшееся крайне въедливым чувство безысходности преследовало его на протяжении следующих нескольких тягостных дней, пока Миша думал. Он пытался решить не моральную дилемму — нет, головоломка, что занимала думы Горшка была значительно сложнее, более того хоть сколько-нибудь приемлемого выхода из сложившейся ситуации он, честно признаться, не видел. И не потому, что Миха дальше собственного кривоватого носа глянуть не желал! Миша пытался собрать мысли, разбегающиеся, как крысы с тонущей флотилии, в кучу, но чувствовал, что разум ослаб, устав бороться со всем навалившимся из всех щелей дерьмом, которого он и до этого не в малых количествах навернул. Увы, но Горшок теперь ловил себя на том, что порой запинается даже в мыслях. К горлу тут же подкатывала горькая, как тошнота паника, он начинал задыхаться от такого бессилия, когда то и дело сбивался с внутреннего ритма, тщетно концентрировался, а… Мало что выходило. Мише казалось, что его жизнь теперь была подобна изорванной струне, что сейчас беспомощно свисала с грифа некогда новенькой звонкой гитары… Попытка успокоить нервы музыкой обернулась ещё большей катастрофой. Хоть и пиндосовская терапия помогла и пальцы почти не дрожали, но это неважно, если внутри он весь выгорел, осыпавшись пеплом, что музыка не хотела больше рождаться, срываясь с его бедного разума. В глухом отчаяньи он рычит и швыряет со всей оставшейся дури гитару о стену. То, что та почти не пострадала — заставляет Мишу содрогаться сильнее. Лишнее напоминание, что сейчас он ослаб настолько, что его легко можно удавить, как котенка… Только вот очереди из желающих нет. Мозг был затуманен обезболом и чем-то, что ему по расписанию всовывала мать. Безнадёга не оставляла ни на секунду, лежала на плечах, сдавливая замученную грудную клетку и мешала дышать, не уступая никакой пеньковой верёвке, затянутой на горле. Время шло. Вскоре вслед за Ренегатом подтянулись и остальные парни… Яша смотрел побитым щенком, лишившимся хозяина, Поручик угрюмо молчал, старательно разглядывая цветы на его подоконнике, хотя раньше Горшок его в любви к ботанике не уличал. Приходил и Захар в сердцах, рассказавший о том, как возомнивший себя королем Леонтьев турнул его из группы. Миша внимательно выслушал, посочувствовал, но сил вставить пистона Ренику не нашел. Он ведь даже не ощущал, что это всё ещё его группа. Последний всё так же наседал с решением, которое ему Миша не спешил подносить на блюдечке, не мстительно мучая, а просто потому что… Было больно самолично подписывать то, что уже было решено за него. Пустая формальность, но всё же! Подпиши он — к Мише тут же зарастет эта «народная тропа», не то, чтоб ему так особо нужно их общество, но все лучше, чем ничего. Некоторые же субъекты к нему принципиально носу не казали. Не то, что их звали, но… Определенно, ждали. Надеялись, сука, и наивно верили. Князь — сволота Купчинская — так и не пришёл больше ни разу, после того, как Горшок выпроводил его прочь из больницы. А ведь он уже с самой Америки вернуться успел, а этот… Неужели так обиделся?! Вот же нежная князятинка, е-моё! Мама, помнится, тогда ещё спрашивала, пытаясь успокоить: «— Мишутка, зачем же ты его прогнал, если тебе без него так плохо?» Ответа у него не было, Горшок тогда просто сгорал, бился в агонии и, покуда всё его существо тянулось к Князю, рот жил своей паскудной жизнью, посылая того нахер, отсыпав предварительно панамку х*ёв, попутно обосрав всё творчество Андрея в отрыве от Короля и Шута. Да и в контексте группы тоже! Ведь издевался ж над акустическим, причем лицемерно, ведь то, что внезапно выстреливший этот Андрюхин альбом встал ему поперек глотки, показав, что тот может и без него, не значит, что альбом был х*евым… Был б таким Горшок бы инструмент с удовольствием не горланил, за забытые ботинки и утренний рассвет не дрался… Мише было стыдно за себя перед Андреем. Его несло и тормозить было некому. К горлу подступила очередная волна тошнотворного отвращения к самому себе. Миша не старик с деменцией, чтобы лежать и ждать, когда поднесут памперсы, он взрослый… Насквозь пропитый и подколотый мужик. Легче было отвадить от себя Андрея, прежде чем он разочаруется в Мише, который не в состоянии себя элементарно обслужить. Нах*я нужна такая жизнь?..