Послушайте! Ведь, если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно? Значит — это необходимо, чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда?! Владимир Маяковский — Послушайте!
Миша сидел бледный и тихий, и Лёше сперва показалось, что это, наконец, всё. Отмучался. Но потом, Ягоду, словно что-то торкнуло, как кулак под рёбра, он тотчас очнулся от тупого оцепенения и бросился вырывать осколок, едва справляясь с припадочной дрожью в руках. Хотя воспользоваться Миха им больше не имел возможности, силы его покинули, всё что мог натворить, уже натворил. Того было вполне достаточно. Лёша, не помня себя, заорал родителям через стенку, чтоб те вызывали скорую, срочно. Папа сработал на опережение, он даже заходить не стал, чтобы выяснять зачем, сразу позвонил, назвал адрес, а потом умудрился пошутить, что скорая в этот дом, как к себе домой ездила, адрес уже небось наизусть знает, постоянный клиент, как-никак. Мишка, как вернулся всё норовил выдать, то бешенное давление, которое приходилось купировать уколами, оставляющими на нём твердые оплеухи и красочные синяки, то прописанные обезболивающие переставали его брать, и их матери приходилось в холодном поту вскакивать посреди ночи, отзываясь на глухие стоны из его комнаты… Много разного было, но настолько худо его брату, кажется, еще не приходилось. Если родители, конечно, не скрыли «во благо» от Ягоды предыдущую попытку самоубийства. Но что-что, а именно неподдельно шокированный вид матери, подсказывал Леше, что нет, это точно в первый раз… Главное, чтоб он же не стал и последним. Не в том смысле, что Ягода хотел повторения, просто… Мишка мог и этот не пережить. Осознание этого неожиданно накатило, со страшной силой прижало тисками к земле, как и то, что они так и не сблизились снова. Вялые попытки брата привлечь его к Тодду — особо их потухшие братские узы не расшевелили, но обрывать их Ягода тоже не был готов. Это Лёша осознал только сейчас, со всей пугающей ясностью, когда судорожно держал брата за обмотанную первой попавшейся тряпкой руку, чувствуя, как набухает та свежей тёплой кровью, которая, несмотря на его стальную хватку, всё пребывает и пребывает с каждым новым толчком изношенного сердца, что грозилось повторить новогоднее обращение Ельцина в любую минуту… Ягода, не отрываясь, смотрел в убитые, готовые навсегда закрыться глаза напротив, что были так похожи на те, что он видел в зеркале и в то же время различались столь разительно, что можно усомниться в их родстве… Лёша продолжал цепляться за остывающую кровавую тряпку, почти не вслушиваясь в окружающие их звуки, он многое хотел спросить у Мишки, пока тот не отключился или того хуже, не умер тут, у него на руках… Но не мог выдавить из себя ни звука, лишь беззвучные слезы катились по щекам, но Ягода и их не замечал. — Оставьте… Не надо скорую, — упрямо хрипит брат, пытаясь его оттолкнуть всем своим ослабшим телом. От этого простого движения у Лёши плывет перед глазами, и он вцепляется в Мишку ещё сильнее, еще отчаяннее, будто цепляясь за саму жизнь, что робко теплилась меж ними. Вот же, где идиот упрямый… Он зло всматривается в посеревшее, заострившееся лицо, и с удивлением замечает в уголках глаз у того слёзы. Поднявшаяся было злость чуть затихает, уступая место другому чувству, тому что уже очень давно его не посещало. — Тебе в самом деле так плохо… — Лёша прикусывает язык и, чувствуя, как солоноватый привкус заполняет рот, а также глядя на собственные перемазанные руки, ощущает, что ещё немного и его вывернет прямо здесь. Мысль, что родителям не станет легче, если и он расклеится, отрезвляет. Ему надо бы что-то сказать… Уговорить. Убедить, что Мишка нужен, что его любят, что, бл*ть, так быть не должно, но вместо этого он не придумывает ничего лучше, кроме как попробовать разозлить брата. — Я понимаю, тебе паршиво, ты решил прирезаться, как всегда, не подумав ни о ком, кроме себя, но… — глаза Ягоды сверкнули темным блеском. — Учти, Миш, если ты сейчас помрешь у меня на руках — я тебе этого не прощу! Выкраду урну с твоим прахом и закопаю под реп. точкой Бузовой! — неожиданно выпалил он, вдруг с небольшим облегчением отмечая, как обиженно и удивленно вытягивается лицо Горшка. — Ты это… ё-моё… брось так шутить! Бузова, ха! Да у неё и реп. точки, поди, нет… И вообще я хочу, чтоб меня развеяли, как колдуна! — и Мишка попытался скорчить зверскую физиономию, но лицо его прошибла судорога и он тяжело задышал, глядя расширенными зрачками на сжавшегося Лешку. — А если найду? — с трудом, но продолжил свою игру Ягода. — Готов так рискнуть? Хрена тебе попсового, а не развеять! Никакого ветра, понял! Ты нам здесь живой нужен! — он отчаянно стиснул хлюпающую тряпку… Да, разворотил там всё Миха — будь здоров… Не будет, бл*ть, где же скорая?! — Нахрена?! — тяжело выговорил брат, глаза его запиликали, отчего Лешка запаниковал, забывая дышать, но Миха, сделав над собой усилие, продолжил: — Это старший младшего хоронить не должен на самом деле, а наоборот это… Это правильно, — у него заплетался язык. — Это нормально… — Родителям, бл*ть, это скажи, идиота кусок! — раздражение прорывается сквозь его щиты, как и брань… Если б он не боялся навредить ещё больше, то несомненно ударил бы… Профилактически. Пару раз по наглой роже съездил бы кулаком. Но вместо этого пришлось ужиматься, и Ягода вновь повторил: — Ни хера не нормально, Мишка, я тебе не прощу, если ты так рано уйдёшь из-за такой фигни. Да и думаешь, Сашка тебя простит?! Зря думаешь! Наплодил — будь добр воспитывать, а не сдаваться, умывая лапки, подавая паршивый пример! Чуть что, сразу в могилу, да?! Манда, блядь, что ты киваешь! — да Лешка бил по больному, но его трясло и он едва соображал, что говорит да и… Миха заслужил. На что Горшок, вот паразит, улыбнулся легко и покровительственно, словно, бл*ть, ничего не услышал из того, что там Лешка ему тщетно распинался про совесть и семейные узы, ответственность! — Вы Андрею… Андрея позовите, — выдал Миха впечатляющее, а после взял и накренился, едва не отправившись на свидание с полом, но Ягода успел подхватить… Прижимая к себе обмякшее тело, он отстраненно заметил, что братец крепко схуднул за эти пару клятых месяцев… Был жирок да сплыл — остались рожки да ножки. Почти. Он судорожно выдохнул Мише в затылок, с ужасом подмечая, как сильно тот поседел… А ведь в начале одиннадцатого почти не тронут сединою был. Твою мать, Князь… Твою мать! Так Лёша и встретил скорую, сидя на полу в луже расползающейся крови, обнимая холодного, как ледышку брата, не зная, не в последний ли раз он это делает спустя долгое-долгое время… Миха не был сторонником телячьих нежностей. Он тоже. Но сейчас отпустить не мог. Потому что казалось, сделай он это, Мишка тотчас обратится в прах и его унесёт ветер… Всё как тот идиот хотел. Бл*ть! Мать убежала встречать скорую в парадной, и Леша чувствовал облегчение от того, что отцу удалось её туда сплавить… Сам он не сразу, но понял, что всё это время тот наблюдал за ними с порога с раскрасневшимися, но сухими глазами.***
— Понятно, — Князь смотрел сквозь бледного Лёшу и измождённого Юрия Михайловича в пустоту гулкого больничного коридора, где редко сновали медсёстры и санитары. Где-то дальше гремели колёсиками каталки. — Чем я могу помочь? — он сам поразился хладнокровию, попавшему в голос, как осколок ледяного зеркала Каю в глаз. Хорошо, пока до сердца не дошло. В памяти тут же пронеслась отвратительная сцена их последней встречи. Князь не просил перемотки, но его бедный разум не спрашивал, а делал. Тыкал в воспаленные принесенными новостями нарывы… А если и в самом деле это оказалась бы их последняя встреча?! Внутренности туго и больно скрутило. Да, тянущиеся густой смолой разногласия и непогашенные обиды значительно сужают кругозор, мешают посмотреть на ситуацию под другим углом. Но это не значит, что внутри у Андрея был штиль равнодушия. Вовсе нет. Он кипел, бурлил и сходил с ума от горя и скорби, почти похоронив Горшка для себя. Сколько можно было испытывать себя и окружающих на прочность?! Мише сорок только что стукнуло, а он на шестьдесят выглядит. Сейчас ещё схуднул по болезни, и вот он вылитый Кощей, и, что иронично, смерть его действительно заключена в игле. А теперь ещё попытался свести счёты с жизнью. — Когда ты ушёл из больницы, он никак успокоиться не мог. Выл, как брошенная собака, — сказать по правде, это известие и сравнение не так огорошило Князя, как то, что это говорил отец Горшка, которому всегда было тяжело понять такую разрушительную по своей силе связь сына и Андрея. — Мы не справляемся с ним, он себя угробит, — вновь подал голос Ягода. «Очевидно, что не справляются», — устало подумал Князь, скрестив руки на груди и закрываясь в себе. Опять пропускать эту боль через сердце, фильтровать её… Надоело! Но как иначе?! — У врачей сейчас будет много вопросов, он самоубийца с неоконченной попыткой. Зашьют, и что дальше? Он ведь не остановится на этом, Андрей, ты понимаешь?! Миша не внимание привлекал, он, бл*ть, в самом деле этого хотел! Ты просто не видел его глаза! Он хотел сдохнуть! — Лёшу бесконтрольно трясло от сдерживаемой, накатившей истерики, которую он, очевидно, не мог позволить себе дома, видно было, что произошедшее произвело на него неизгладимое впечатление. Словно до этого у него получалось прятаться в своей безопасной звукоизоляционной раковине, чуть в стороне, но сегодня… Неудачно выбранный день для родственного визита да «вовремя» просунутая голова в комнату брата, привели к нелегкому шоку, перемазанному бурым костюму и реальному страху потери. — Ты что это имеешь ввиду? — Князь впал в холодную ярость за секунду, как только понял, к чему клонит обезумевший от горя Лёша… И вот уже поднявшаяся было в душе жалость ко всем им, «созависимым от Горшка», испарилась. Андрей ощерился: — Ты хочешь Мишу сдать в дурдом, как шиза?! — он не заметил, как шагнул к нему. — Он нам этого не простит никогда. Его поломают к чертям! — почему Князь сказал «нам», он сам в толк не взял, просто вырвалось… Будто это Андрей сейчас Горшка в дурку хочет упечь! Северный флот, только вперёд к мягким стенам, смирительной рубашке и… Хотя зачем смирительная рубашка? Ублю… Буйный Мишин норов быстро погасят транквилизаторами, и вот тогда Миха действительно погибнет, как человек и личность. Можно было обижаться сколько угодно, таить и копить в себе злость на близкого человека, но Князь уже шагнул по направлению к процедурной, где профессионалы споро штопали тело, но, увы, ничего не могли сделать с душой. С каждым шагом его походка становилась тверже. Князь шёл, подспудно заковываясь в броню, чтобы воевать с Мишей, отвоёвывая его из заточения собственных же предрассудков и тараканов. Ещё надо было выяснить, что такого ему ляпнул Реник, куда надавил и как это теперь восполнять без потерь.***
2014 Порой Князь ловил себя на странной и пугающей мысли, что Миша — сплошная открытая рана. Ещё и загноившаяся к тому же. Ибо весь свой негатив он активно транслировал в окружающее пространство — сцеживал, как жёлтый премерзкий гной, бл*. Андрей же выступал в роли антагониста… Используя ту же аналогию, вот, когда перекись льёшь на рану, та шипит и агрессивно пенится, а больно так, что хоть вешайся, но вот это как раз Горшку и было сделать затруднительно… но он, умница, держался, как и обещал. В то время, как Князь выступал в неказистой роли этой самой «перекиси». Вот, вроде, он и причинял страданья, а в то же время без них — шансы вылечиться тают. Если болит, значит заживает, если чешется, значит беспокоит. Андрею с ним было ничуть не лучше, а с какой-то стороны даже хуже — приходилось наблюдать со стороны за тем, как Мишка страдает, пока доза обезболивающего становилась всё меньше, а нервозность Горшка всё больше, достигая апогея. Но иначе было нельзя, иначе выходило не просто «одно лечим, другое калечим», притупляя боль, а соответственно и так не самые острые реакции на внешние раздражители, но и угнетаем без того угнетенный организм. Это ж не безобидные круглые витаминки, бл*ть. Врачи и так изощрялись, как могли, прописывая обезболивающие. Знали, ведь из-за чего он к ним поступил… И подсаживать Горшка на что-то новенькое мало кто горел желанием, но и «что полегче» его почти не брало. Организм «слона» требовал отнюдь не «дробину», но что посильнее могло его попросту добить. Потому выход, кроме прыжка в гроб, был только один — терпеть. Но, согласитесь, жизнь в постоянной агонии — это не то, что способствует поднятию боевого духа. К моменту, как обезбол убрали из «рациона» полностью, Миха уже отупел от болей, которые его донимали до состояния близкого к кататонии. Князь был готов затыкать уши, потому что это было не-воз-мож-но! Он ведь и помочь никак по серьёзному не мог, хотя регулярно пытался Мише суставы на ногах разминать, но тот жалобно скукоживался, когда длинных конечностей касались широкие ладони Князя, накрывая коленные чашечки, и прожимая пытливо икры. Надо же было поддерживать мышечный тонус?! В добавок, как не прискорбно, но Татьяну Ивановну одну с сыном больше не оставляли. Ей его было слишком жалко и она была готова сделать вообще всё, чтобы сиюминутно облегчить муки кровиночки, даже если это тому отдаленно и крепко вредило. Князь отчасти понимал сердце матери, но когда отыскал у Михи неумело спрятанную под подушку пачку сигарет, что странно для наркомана со стажем, так незамысловато ныкать вредную гадость… В общем, вопрос был поставлен ребром, мужики же под Горшка не прогибались. Раз нельзя — значит, нельзя. Отца тот и не попросит — Юрий Михалыч его на вилы вздёрнет, Лёха и сам принципиальный, так еще и под влиянием отца… Тоже табличку «Ты не пройдешь, никотин!» можно вешать смело. К тому же, если батя прознает, что кто-то Михе поставляет сигареты и спирт медицинский аль не очень, то он и этого смельчака на вилы за компанию подымет. А Князь… Он — просто садист. Отыгрывался, пока мог за всё. Пакость маленькая, но приятная, так ещё и Горшку для здоровья полезная. Врачи настоятельно советовали и дома не бросать делать этот нехитрый массаж, и Князев со всей ответственностью брался разрабатывать суставы и разогревать мышцы. Он был уверен, что к тому моменту, как Миха пойдёт… А он, бл*дь, пойдёт — Андрюха это решил ещё год назад, когда заливал Горшку в уши про то, как они будут писать альбомы вместе, а потом выступать и потихоньку поднимать те проекты, которые Миха задумывал, коли не передумает. Тоже вместе. Но Андрей так далеко пока не смотрел, самому лезть в петлю, то бишь в пасть тигра Запашных, ой как не хотелось, но съезжать с темы, которая и не началась еще, было рано. Он надеялся всё-таки отвлечь Горшка иным, менее опасным проектом… Но это всё потом, при условии, что из его планов выгорит хоть что-то, кроме самого Андрея. В целом же, Князь был уверен в том, что к моменту, когда Горшок встанет на ноги, ему нужен будет нормальный тонус в мышцах, а не желе, как у того чувака из нашумевшего мультфильма про монстров на каникулах. Потому что в случае желе — это ещё плюс целая туча времени и сил на реабилитацию, так что посильное содействие в его же интересах… Зачем?! К тому же и в самом злосчастном несчастливом случае — это все равно было необходимо, так как спасало от пролежней. Михе чего только не хватало для полного Тоддовского счастья, так это прорасти, подобно пню в это клятое кресло жепой! Но сам Горшок этого упрямо признавать не хотел… Так, что пришлось Андрею пойти на крайние меры, попутно уверяя самого себя, что ещё пара часов и его дозор будет окончен — придет Мишкин батя, а сам он радостно ускользнет на улицу, вперёд к свободе, где небо, может, и не чистое, а затянутое облачками, но воздух все равно свеж и прекрасен. А если пойдет мелкий дождь, то и вовсе красота! Бежать прятаться — Андрей не будет, подставит ладони и все остальное… Пусть вымокнет до нитки, но этот дождь отчасти смоет накопившуюся усталость, а также гнетущую атмосферу, которой пропахла вся снимаемая вскладчину для Горшка квартира… Потом Агата молча затолкает его самого под горячий душ, нальет чего-то, возможно, и крепче чая… Посидит рядом, послушает. Андрей почешет поочередно всех подтянувшихся к нему за лаской мохнатых обитателей своего дома, затем зайдет к младшей дочери и, сам почти отрубаясь, придумает ей новую серию старой сказки на ночь. После его живительными пинками прогонит в собственную постель жена и перед тем, как окончательно заснуть, Андрей даст себе зарок завтра съездить к Диане… После репетиции. И он будет спать крепко-крепко, хотя мысль о том, что Миха там, возможно, снова что-то учудит и будет проноситься фоном, жужжащей под потолком мухи… Он к этому вновь привык, как и не было того времени, проведённого по разные стороны баррикад. Ну, а сейчас он здесь и может что-то сделать. Потому Андрей решительно заявил: — Миш, давай раз и навсегда проясним кое-что, окажись я в такой ситуации, ты б не стал меня трогать, тебе было бы противно? Только давай честно, — подпихнув Михе подушку под поясницу, Князь сел рядом с его коленями, устроив руку на худой лодыжке. Он знал, что Горшок этого почти наверняка не ощущает, но Князь довольствовался малым и всё же надеялся на чудо. Сказочник он или кто?! — Андрюх, да ты как?!.. — едва не подавился тот слюнями, возмущенно выпучив глаза. — Да ты чё такое несёшь, как не трогать-то, ё-моё, как тебя можно трогать, чтоб противно стало? Эт ты какую-то херню сморозил, — пылко отозвался Миша, пока Андрей решительно взял его за голеностоп и осторожно согнул, и разогнул, как при езде на чертовом велосипеде… вот те и приехали медведи! — Ну вот, считай, что и я так же думаю, прекращай жаться, как девственница, Мих, ты при мне, помнится, обосрался как-то, ржал, как сивый мерин… А щас застеснялся? Да в жизнь не поверю! — самодовольно хмыкнул Князь, осознав свою маленькую, но победу в этом непростом вопросе. Горшка удалось загнать в угол его же методами! И довольный Андрей в хулиганской манере пощекотал того за пятку, ведь помнил же, как Горшок к щекотке относился — дико вращал глазами и громко орал, что прирежет, хотя сам лыбился, как… Князь не додумал, вдруг с досадой осознав, что Миша и не дёрнулся, ничего не почувствовав. «Ну ничего, нужно время, и будет хохотать Горшок, как и прежде, звеня колокольчиком!» — решительно заявил он сам себе, а в слух приметил: — Лучше подумай над тем, как мы твой трон отделаем для концерта, крутых тем в фантастике полно! Выбирай что хочешь — хоть панк, хоть киберпанк, хоть, не знаю, Железный трон или миникар для гольфа, хочешь, свистнем и отделаем под авто из Безумного Макса? — Да какой, нах*й, трон, Андрюх?! Скажешь тоже! Это кандалы, бл*ть! Катафалк, ё-моё! Тележка с супермаркета, с*ка! Не хочу я! Как я отрываться буду?! Может, ещё предложишь меня как марионетку привязать к потолку, а ты типа кукловод? Тебя ж щас интересует эта тема, да?! — взвился Миха, уже желая укатиться сосиской от Князя, но Андрей напомнил, кто тут реальная Купчинская сосиска и, дёрнув Горшка за ноги, стащил того по кровати, скалой нависнув над ним. — Как отрываться? Серьёзно? Тебе напомнить?..***
Тогда Кажется, тогда впервые после приёма у врача Князь выходил в слегка приподнятом расположении духа, бодро катя Миху впереди себя. Ещё бы! Прогнозы замаячили благоприятные, а не «скоро вам кирдык, готовьтесь ко всему», что они завуалированно, разумеется, и выслушивали до этого. Упрямые Михины мозги, кажется, больше не пытались отсохнуть, скорее, наоборот, оставшиеся нейроны спешно компенсировали ушедших собратьев, беря постепенно на себя их функции. Как показало последнее МРТ, лечение давало свои плоды, либо, если пациент захотел жить, то медицина бессильна. А Горшок, хоть и по-прежнему закатывал свои спектакли перед неблагодарным зрителем Князем, но что-то неуловимо в нём всё же изменилось. Во всяком случае ползти в сторону кладбища тот перестал. Несомненно, Андрей видел в этом весомый повод для сдержанного оптимизма и даже подумывал отметить это дело тем, чтоб купить Горшку… пазлы. А вы думали пиво?! Ха-ха, насчет этого он тоже думал, но пока решил, что обойдется… Пусть продолжает тщетно искать нужный градус, намеренно, сквашивая кефир вне холодильника. Пока ничем хорошим эти эксперименты недоделанного Галилео не закончились. Эх, жаль, что Пушного с стс убрали! Было б хоть чего по клятому ящику Михе включить. А пока… Пазлы — отличная тема ж! У Княже вон обе дочки одно время ими увлекались, правда, Алиска быстро разворотила все, заявив, что лучше сама нарисует клевую картинку, чем будет, высунув язык, парить мозги! Ну правда там Андрей неосмотрительно поиздевался, принеся полотно на две тыщи деталей, потом сам стоял весь вечер в позиции раком, тщетно пытаясь совместить… В результате выматерился и, поразившись на какую херню он спустил вечер, ритуально сжег всю коробку! Но в случае с Горшком… Не бисер же тому предлагать нанизывать, бл*ть! А так хоть мелкая моторика развивается по новой, мышление шпарит на всю катушку, вот пусть и собирает каких-нибудь трёх мишек в сосновом бору, они потом склеят это скотчем и в рамке прихреначат на стену, как очередную награду за небольшую победу в этой войне за подорванное здоровье Мишки. Вот только Андрей не учёл одного: Горшок не разделял его тихой ликующей радости, выглядел тот даже мрачнее дождевой тучи. Всего и сразу тому, понимаешь ли, хотелось! А ведь ему, упрямому ослу, сто раз уже объясняли русским языком, не американским английским, бл*ть, что невозможно достигнуть крышесносных результатов сразу: всё постепенно делается, здоровье восстанавливается понемногу. Но восстанавливается же, ну! И вообще, Миша его слишком долго и методично губил, чтобы по мановению волшебной палочки взять и перенестись, нах*й, то есть с корабля на бал! — Чё-то х*ета какая-то, — пробормотал тот, вырывая Андрея из своих мыслей. — Ты про что? — не понял Князь, наблюдая, как по «встречке» молоденькая медсестра везёт сухонького дедулю в такой же коляске, как и Горшка. — Да вот это всё! — на них удивлённо посмотрели. — Миха, тихо! Чё ты орёшь, как пришибленный! — зашипел Андрей и, толкнув коляску к топчану, уселся на него (на кушетку, а не на Горшка, если что). — Что опять случилось? — Ничего! Но в том-то и дело, Андрюха, ничё не происходит, я же безнадёжный! Чему ты радуешься?! Он же говорит тебе всю эту успокаивающую чушь, чтобы вы и дальше платили за эту бесполезную терапию! Пойми ж, лечат тут не мои мозги, а ваши, опустошая попутно кошельки! Князь поморщился. Ну вот опять, приплыли, братцы. Старая песня о главном. Однако вот прям сейчас злиться и что-то доказывать, действительно, безнадёжному в плане споров Горшку вообще не хотелось — спасибо, за*бал, голубчик. В переносном смысле, бл*ть, разумеется. И Андрей, не став ничего больше слушать, поднялся с места и пошёл в ту сторону, в которой скрылся дедок с медсестрой. Миха сразу встрепенулся и захлопал глазищами, напугался, что всё-таки за*бал Князя окончательно и тот уходит навсегда, даже, во дела, не попрощавшись! По-английски, бл*ть! — Андро, ты куда?! Я не договорил! — Миха без особой привычки положил руки на оси и, надо же, нашёл в себе силы, чтоб бодрячком поехать за Князем, который скрылся за углом. — Андрей! Постой, не бросай меня! — потребовал Мишка, но вдруг заткнулся, когда из-за угла на него… едва не налетел Князь на инвалидной коляске. — Ты отнял её у деда?! — замерев, удивился Горшок, пока Андрей примерялся, придирчиво прокручиваясь на месте. — Как поворачивать? — заинтересованно пробормотал Андрей, однако, разобравшись и без сопливых, завертелся волчком на месте. — Слушай, а удобно, только спинку б повыше… — продолжил рассуждать он, прокатившись мимо притихшего Горшка, который выпал в осадок. — И ноги не болтаются, как здорово придумали… У деда? А, его на процедуры на каталке увезли, я не отнял, а позаимствовал. — Зачем? — не понимал Миша, кое-как последовав за Андреем. — Ты говорил, что я тебя не понимаю, потому что не в коляске, вот, теперь я в коляске, и всё ещё тебя не понимаю. — Ты в любой момент можешь встать, — Горшок пробурчал себе под нос, все ещё завороженно пялясь на Князя. — Знаешь поговорку про плохого актёра, которому всё время что-то мешает? — меланхолично спросил Андрей, наворачивая круги. — Танцора… — закатил глаза Мишка. — Пофиг, — отмахнулся Андрей, приостанавливаясь рядом с ним. — Ты долго будешь придумывать всякую чушь, чтобы найти то, почему всё плохо? Тебя как не послушаешь, всё так х*ёво, что в пору в петлю лезть… И это не призыв к действию, — пригрозил пальцем Князь. — Миш, посмотри шире, ну что, прямо ничего хорошего нет? Вообще? — Горшок промолчал, исподлобья поглядывая на Князя, который подкатил к нему, слегка коснувшись своей коленкой его, причем это касание Миша неожиданно почувствовал легким разрядом тока. Именно в этот момент дверь процедурной открылась, и оттуда послышались удивлённые голоса. И нет бы Андрею встать и улепётывать, прихватив Миху, так он, вылупившись дико, вдруг прищурился и, лукаво изогнув бровь, предложил: — Давай на перегонки? И не дожидаясь, пока Миха ошарашенно кивнёт, Князь, чуть не запутавшись в колёсах, активно задёргал руками, поворачиваясь. И они сорвались с места, слыша за спиной топот и крики…***
Сейчас Вспомнив это, Миха не смог не заржать, вскинув подбородок к потолку и довольно улыбаясь. — Андрюх, нам пришлось врача менять. И больницу, — как бы между прочим напомнил он. Если хотел застыдить, то не на того напал. — Так тебе там всё равно не нравилось, — легко пожал плечами Князь, вновь усаживаясь в ногах Миши и сгибая его ногу, чуть разводя бёдра, чтоб и тазобедренный сустав не прирос к хренам. — Не переводи тему! Найдём, как тебе не заскучать, не сомневайся, — с успокаивающей уверенностью сказал Андрей, наблюдая за тем, как смешные шорты Горшка, похожие больше на семейные трусы, сборятся гармошкой, а потом расправляются, когда он распрямляет ему ногу. — Ты сам согласился записываться снова, Мих, не подводи меня!.. — У меня выбора не было! — притворно возмутился Горшок, припоминая.***
2013 — Ты меня тоже не понимаешь, с тобой, как с Андрюхой, ё-моё, одно и то же говоришь-говоришь, говоришь-говоришь, а что в итоге?.. — хрипловатый голос раздался в тишине спальни, где единственным источником света был мерцающий во тьме телик. Кажется, по ящику шло что-то до безобразия бразильское, но Миша в упор не замечал, какое мыло он ненароком глядит, иначе бы заторопился переключить. Было тяжело понять: вовлечён ли Мишка в свои мысли столь глубоко, или же из-за случившегося разум ему подсовывает подменённые понятия, заставляя видеть то, чего нет. Из больницы Андрей и Лёша забирали его пугающе отрешенным и молчаливым. Словно Горшок умер, и по странному стечению обстоятельств его безвольное тело решили поместить в салон автомобиля и отвести обратно домой. На заднем сидении машины Миша беспомощно привалился головой к плечу Андрея, не проронив ни слова на протяжении всей дороги. Князь тоже сохранял молчание и пальцами одной руки аккуратно касался повязки от запястья и выше, поглаживая неосознанно большим пальцем шершавые бинты. Андрей не знал сколько в нём всепрощения, но благоразумно отложил все разбирательства на потом, испытывя конкретно сейчас только что-то сродни нежности к Мише. Отчасти этот его жест склоненной покорно головы выглядел признанием вины. Так делали дети, приходили и винились, положив бедовую головушку на плечо ответственному взрослому, после того, как натворили какую-нибудь глупость, не решившись извиниться по-человечески. Только вот Князь быть ответственным взрослым для Мишки не хотел. Ему тоже хотелось веселиться, отчебучивая потихоньку что-то безопасное, но прикольное. Например, снимать всякие приколюхи на радость фанатам. Но раз уж Горшок без него не мог… Сердце содрогнулось, он вновь скосил глаза на его бледное-бледное лицо, запавшие глаза, и понял, что никуда он не денется. Иначе не простит себя никогда. Спорить с Мишей не пришлось, он вообще ничего не говорил, словно, продал какой-то злой колдунье свой голос в обмен на ноги, но и тут его нае*али, подсунув неработающие… Это было страшно и непривычно, но ещё страшнее оказалось то, что Миша даже не смотрел лишний раз. Ни на брата, ни на Андрея. Это было так не похоже на него прежнего, любопытного и сующего нос везде, что Князь с Лёшей то и дело озабоченно переглядывались, тоже не решаясь подавать голос, чтобы не нарушить это скорбное безмолвие. И лишь, когда Андрей в каком-то диком порыве разорвать порочный круг отчаяния, в который они ненароком угодили, в один момент накрыл Мишину ладонь своей, тогда он вдруг почувствовал телом, как Горшок, слабо дернувшись, кажется, наконец задышал. И вот сейчас Миха, как по инструкции, напустил на себя дурь и сходил с ума, общаясь с телевизором. Вот только если у Светлакова это выходило смешно и вообще тот за это баблишка выгреб немало, то тут Князю стало заметно не по себе. — И давно он так? — тихо интересуется Князь, скрестив руки на груди и чуть наклонившись к маме Миши. — Пару часов как, — шепнула она. — Мишутка, мне кажется, думал, что ты останешься с ним подольше, — Андрей неутешительно кивнул, легкую претензию в голосе он уловил. Но не мог же он с Мишей сутками сидеть, у него же своя жизнь и обязательства есть! Даже если бы страсть, как хотел. А хотеть было туговато, потому что кое-кто сделался очень уж противным, хотя и раньше характер имел далеко не сахарный. И чтоб этого «кого-то» и дальше терпеть, не испытывая стойкого желания «придушить» или хотя бы натыкать лицом в его неправоту, обязательно нужно было брать передышки. Накануне вечером, сразу после того, как Горшка не склеили по частям, но заштопали и отправили домой, наказав приехать через неделю снять швы; Князь просидел с ним в полном молчании, скрючившись на краешке кровати, пока Миша не уснул беспокойным сном. Он мог бы отлепить свою пятую точку и свалить раньше, прочь от прожигающих взглядов Мишкиных родных, что все же не решались их тревожить, но… Хоть это и было проще всего, Андрей все же чувствовал, как боковым зрением Горшок неустанно за ним следит. Ждет, когда сдастся, отчалив. Но Князь ему проигрывать в этой глупой дуэли не собирался. Он брал измученного, едва не выпилившегося Мишку измором… Брать пришлось кропотливо и долго, тот был упрямым, но Андрей все-таки победил. Правда, чувства удовлетворения эта победа не принесла. Он ещё немного посидел, прислушиваясь к неровному дыханию, потом поправил одеяло, натянув то на оголенные, заострившиеся плечи, а затем не удержался и легонько клюнул того в висок, вдыхая химозный запах больницы и лекарств, носом утонув в тёмных… Нет, не в тёмных отныне и впредь волосах. С ужасом подмечая, как тот поседел. Потом в расстроенных чувствах поехал домой, успокаиваться Агатой, которая остудила его горячую голову и сказала, что сейчас Андрею нужно побыть сильным за Горшка, что это окупится, и все его старания будут вознаграждены, только сейчас пройти вершину, где воздух спёртый, что дышать невмоготу. Ещё жена подкинула в топку дровишек, чтобы разжечь внутреннее пламя в Князе. «— Миша жил музыкой и был счастлив, когда выступал, так почему бы не продолжить? Он сидит на коляске — это да, но руки, голос в конце-то концов у него действует, как надо? Так, заставь же эту потухшую звездочку вновь засиять над вами!» И явился вскоре после этого Князь в отчий Мишкин дом, загоревшись этой идеей, как бенгальский огонь. Лишь бы не прогореть так же стремительно, как это недолговечное искрящееся счастье… И, главное теперь, это уже убедить не себя, а Миху, подарить веру в их общее дело. Как когда-то Горшок выволок его за шкирку на сцену, так теперь и Андрей бросит все силы, чтобы сделать тоже самое для Мишки. Он в этом нуждался. Даже если ради этого Князю придется силой выкатывать того на подмостки, не обращая внимания на вставляемые в колеса палки и жуткий вой с болота. Плевать, был бы Миха мёртв, Князь бы от него отстал — вопросов нет, хотя… возможно, тревожил бы посредством всяких там сеансов спиритических, чтоб договорить, что о нём, болване таком, думает. Но сейчас-то Горшок был жив. И плевать, что инвалид. Сам же за анархию топил, так пусть докажет личным примером! Свободу от предрассудков и ограничений, от оков, прежде всего, от тех, что в голове.***
Всё ещё 2013 Закрывшись на кухне и поставив чайник, Князь старался не таращиться на бледного, словно тень отца Гамлета, Горшка. Но выходило скверно, Миша, как самое светлое пятно в комнате, неудержимо притягивал взгляд. Пока Андрей не начинал разговор, ведь худой мир — лучше доброй ссоры, а к миру они всё-таки там в машине пришли, когда голова Миши заняла «законное» место на князевском плече, а Андрей не осуждал за свершенный акт отчаяния, а молча накрывал рукой бинты, чуть-чуть пропитанные сукровицей. Конечно, язык чесался спросить, какой бесовской шут Михой двигал в тот момент, но Андрей не решался… во всяком случай, не сейчас, когда Горшок на его глазах, не в силах скрывать бьющие истощающим фонтаном эмоции, худо-бедно скрещивает дрожащие ладони… А Князь, всё ещё карауля чайник у плиты, отстраненно и неутешительно подмечает, что и плечи у Михи мелко трясутся. Он не дожидается свиста, поворачивая рычажок подачи газа до упора уже тогда, когда вода начинает бурлить. Мысленно Андрей делает пометку, что при съеме квартиры Горшку, который они с его семьей сейчас активно обсуждали, желая дать Михе чуть больше пространства от родителей, иллюзию самостоятельной жизни, следует настоять на отсутствии таковой плиты. Нет уж, лучше старое доброе электричество, чем если Горшок выпустит газ… и чиркнет зажигалкой. При этой мысли Князь едва не обжегся, но сдержал рвущийся наружу крепкий мат. Шума сейчас не хочется. Князю хватает Михи, на лице которого застыло страшное отчуждённое выражение. Андрей заливает кипятком свежий пакетик чая, сыпет сахара, две ложки с горкой Мише, одну себе и пакетик после него, а потом становится позади. Пальцами грубовато убирает с бледной тонкой шеи волосы, седые отросшие для проклятой роли невменяемого мстительного цирюльника, а потом большими пальцами пересчитывает все уходящие в основание черепа позвонки, заставляя Мишу наклонить буйну голову вниз, спрятать нервные руки с широкими повязками под столом и едва ли не зашипеть котом от этих простых действий… Но заметьте, ни слова не сказав против! Даже не пискнув и не отстранившись. Андрей же продолжал свой странный ритуал, находясь в легком трансе. Он плоховато мог это объяснить, потому рад, что сейчас в доме Горшеневых никого нет, кроме них двоих… ушли, чтобы дать поговорить, не отвлекая. Доверили ему расколотого Мишу. Андрею важно легонько трепать Мишкин загривок, постепенно убеждаясь, что тот в самом деле жив. Вот он, тёплый под его руками, скованный и усталый от того. Бл*дь, как после всего он ещё жив-то? Это же удивительно! Он пережил девять остановок, сел в инвалидную коляску, а теперь еще и пытался свести счёты с жизнью. Экий удивительный экземпляр для науки. Если Миха всё-таки настоит на своём «развеять по ветру», то наука многое потеряет. Такого кадавра ещё надо постараться найти! Но пока обойдемся без завещаний и тел. У Миши недавно, считайте, что новый день рождения нарисовался в календаре. Вне паспорта и бюрократии… Третий, кроме девятнадцатого июля, когда Оля заявилась на дачу раньше оговоренного. Князь разгоняет кровь по светлой коже, размягчает мышцы, как пластилин, пока Миша не становится податливее под напором, пока не начинает плыть, пока не перехватывает уже не на шутку ходящей ходуном рукой кисть Андрея и не прижимает её к прохладным и сиреневатым губам, просто чтобы заглушить полоумный всхлип, прижимается приоткрытым влажным ртом к коже и дышит, крупно вздрагивая в сухих слезах. Татьяна Ивановна говорила, что Миша много плакал после его ухода. Князь не очень-то в это верил… Поначалу, но теперь, когда он предстал его глазам сплошным полотном боли, Андрей мог представить, как Мишка горько рыдал и мог это делать только при маме, потому что никого у него больше не осталось. А кто поймет плачущего мужика? Они ж, с*ка, не плачут, да?.. И Князь приникает со спины теснее, чувствуя, как дуги коляски поддавливают бока, он плюет на это неудобство и размашисто гладит по виску, в котором затаилась боль, что скреблась наружу, чтобы заполонить собою всё, не только эту дорогую Андрею голову, но и полностью Горшка. Этого Князь допустить не может, потому гладит, как прильнувшего дворового кота, хотя в случае с Михой — скорее израненную псинку… Потом пробует на ощупь ледяной мокрый лоб, что было б хорошо — только являйся Горшок в самом деле псом или Мерегуаном каким и трогай Княже не лоб, а нос… Затем прижимает затылком к животу, прочесывает волосы, постепенно впитывая в себя всю ту дрожь, весь тот нездоровый тремор. А потом они пьют чай. Миха свой, крепкий и сладкий, а Андрей тот, который из Мишиного пакетика, послабее и лишь с отголосками сладости. — Я хочу, чтобы ты вернулся, — сказал Князь, отхлёбывая приостывший чай и специально подгадав момент, когда Миша не держал кружку. Ошпарился бы, как пить дать. — Куда? — вылупился он, почти не моргая. — На сцену. Мы будем снова выступать. Вместе. — Андрюх, ты мухоморов объелся? — в Михе голос прорезался, у него затрепетали ресницы. Вот что живо в нем, еще не мертво. — Нет, почему? Я серьёзно говорю. Могу повторить. Повторить? — Ты… — Я хочу, чтобы ты выступал со мной, ясно? Мих, давай здраво судить, — врубил дипломата Князь. — Группы у тебя уже нет. И нет её уже давно. Был ты и нанятые тобой музыканты. Еще тогда, с уходом Балу процесс творчества был похерен, с моим уходом это усугубилось. Я прав?.. Не отвечай, я прав. Мне Агата передала суть вашего с ней разговора. Ты уже тогда считал, что остался один. А один, Миха, уж прости за банальность, в поле не воин. Король и Шут — это мы с тобой. Теперь только мы. Я заберу права на те песни, которые придумал ты и я… — А как же музыканты?.. — как-то аморфно отозвался Горшок. — А что музыканты? Я что, морская ведьма Урсула? Голос у них забираю в обмен на ноги… Бля, Миха, — повинился Князь. — Пусть поют, пока свой репертуар не наберут, не жалко! Суть-то в другом! Я тебя… — Андрей было вякнул «отвоюю», но вовремя спохватился, оставив свои завоевательские замашки при себе, — …заберу, — впрочем, нихрена не лучше. — Если хочешь Тодда, — Князь пережевал свои чувства по этому поводу и решившись-таки, заявил с чуть дернувшейся бровью: — Будет тебе Тодд, хочешь Гамлета — пожалуйста, тема действительно хорошая, «мой любимый шут»! Но моё мнение по этому вопросу неизменно — наше Отражение или Воспоминания смотрелись бы гораздо мощнее в театральной обертке, чем всё это уже по дохрелион раз другими сыгранное и спетое, — несколько мрачно закончил Андрей, чувствуя в какую задницу залезает. Единственное, что его немного успокаивало: играть демона-парикмахера в коляске Миша вряд ли согласится, ибо это же смех да и только. Потому Андрей ничем не рисковал, почти… — Тодд… — Миша обнял кружку слабыми руками. — Нет, нет, — замотал головой он, не мигая. — Он уже есть, у него уже… Своя жизнь, — Князь с облегчением выдохнул. — Андрюх, ну вот чё ты себя душишь, я же вижу, не хочешь… Ты мне ничего не должен, иди занимайся своими делами, я уже… Я больше ничего не выдам, башка не варит, — и Горшок в измождении прикрыл красные глаза, вместо чашки обнимая голову. Князь оставил чай, понимая, что всё совсем плачевно. Ведь, если Горшок не спорит, значит, это начало конца. — Мишка, — прошептал Андрей, легко отводя его руку, чтоб заглянуть в тёмные замученные глаза. — М? — Ты же еще не подписал бумаги? — взгляд Горшка, всё такой же затуманенный, обратился к Андрею, в ожидании продолжения. — Передающие разрешение играть наш репертуар и использовать «Король и Шут» как название? — Миха захлопал ресницами, возвращаясь с небес на землю, пытаясь сосредоточиться, пока Князь несколько распереживался из-за такой заминки… — Подписал, бл*, Мишка, не молчи?! — он подёргал за руку и мысленно повинился за поспешность, Горшку сейчас туго, но ему тоже станет «не очень», если всё же подписал и не сказал. А ещё оттого, что сделал это с собой Миша после множественных визитов своих парней… Никто не связывал это, конечно, но внутри у Князя полыхало при одной только мысли, что не одному ему кажется, будто бы в душе шерстят раскаленной до бела кочергой, когда кто-то говорит, что Король и шут — это больше не они двое, а горланящий их песни со своей бандой пиратов Лось. — Не до того было, Андрюх, кто мне бумаги сейчас доверит? Там вроде в трезвом уме и здравой памяти надо, а я что? Я теперь хоть дееспособный еще по документам?! На мне же теперь клеймо самоубийцы, где тут здраво, ё-моё?! — дёрнулся Горшок, вяло отзываясь на успокаивающий взгляд и потянувшиеся было к его лицу руки Князя. — Не подписал, короче. И не подпишу, походу, — Андрей знакомо вскинул бровь, ожидая разъяснений. — Тебя пока не было… Недолго считай, но сегодня Реник-то уже приходил… Вперёд тебя примчался! Князь нахмурился и как-то подобрался. Никогда он вслух не обвинял товарища Леонтьева в случившемся, пока во всяком случае, но вот после этих Мишкиных слов… Язык зачесался! Потому что был таким человеком, который не разбрасывался столь громкими словами попусту, но всем было понятно, что Андрей считает по этому поводу. И кто мутит против него воду тоже догадывался давно, а тут ещё и Шторм начался… Когда-то Миша сказал очень хорошую вещь, правда, в тот момент Андрей был слишком занят разбиванием бутылки о телек, на котором смотрел то злосчастное вью. Но всё-таки хорошо сказал, гаденыш обидчивый! Чтобы ненавидеть, масштаб личности должен быть другой. Не такой мелочный, для начала. — Может, мне поговорить с ним? — предложил Князь, внутренне проделывая простую дыхательную гимнастику, чтоб держать себя в руках, которые уже чесались, если отвлечься от языка… — Я уже, — коротко бросил Миша, качнув сальноватыми патлами. — Он пришёл, пока отец меня караулил, мама в магазин вышла. А так бы вообще не знаю… Она на него ведь грешить начала. Сперва тебя обвиняла, что ушёл, щас вот ещё и Лося нашего за компанию. Батя его выпроводить хотел, разозлился, п*здец, он даже из-за меня так из себя не выходил очень давно, а тут… Но я не дал… Поговорить надо было, на самом деле, — Андрей усмехнулся. О да, Миша был конкретным человеком, это у него от Юрия Михайловича. — О чём говорили? — решил вклиниться настороженно Князь. — Я ему нормально объяснил, что если сейчас, как крыса за спиной отдам все свои права на группу и песни, то кем мы в твоих глазах станем? — и Горшок, не мигая, вылупился на Андрея, который придержал сорвавшееся дыхание, совершенно бессовестно наслаждаясь тем, что он только что услышал, испытывая благодарность и одновременно гложущие угрызения совести за то, что сомневался в Мише. В знакомом и родном Мише. — А я кем?.. Я же надеялся, Андрей, я же ждал… За это ты б меня не простил уже никогда… Да я б сам себя не простил, ё-моё! Это наше дело, мы им горели, что я без него? Лучше тогда мне было умереть… — голос сорвался и Горшок уронил бессильно голову на грудь, чуть не ударившись попутно лбом о стол… — Ты поэтому?.. — Князь, содрогнувшись, повернул истерзанную руку Миши к себе и не стал договаривать, и так всё понятно без лишних слов. — Я не хотел видеть как то, что я люблю портят, кроят под себя, подражают в меру сил, и, что хуже всего, выворачивают в нужном им свете, — скривился Горшок. — Я б этого не вынес, Андрюх, не сейчас, так потом бы взялся за лезвие… Я же совсем один остался, мне не с кем было обсудить, что делать… Я едва понимал, что он плёл, — в абсолютном отчаянии выпалил Миха и зрачки у него расширились от отголосков безнадёжности. Князя укололо его болью и отчаянием. Бедный, вечный ребенок, застрявший в своем Неверленде, внезапно опустевшем и ставшим адом. — И ты так ни разу и не пришёл ни до, ни после Америки… Обиделся что ли так, получив по роже апельсином?! Прости, я ведь не хотел на самом деле… Просто все как-то навалилось сразу… — неловко сжался Миша, пряча красные глаза. Князь не нашелся, что ответить, промолчал. Щека его всё ещё помнила тот снаряд, как и глаз, ведь апельсин расплющился, брызнув кислым соком… Но совсем не так было больно, как обидно, за обращение такое скотское… Потребительское, где игра была только в одну, бл*ть, корзину. Горшок же, чуть помявшись неловко, что для него было кошмар, как несвойственно, всё же нарочито бодро продолжил: — Я предложил им пока просто продолжать на честном слове играть, чтобы без судов, но Саня… он же не зверь, понимает, что когда я откинусь… скоро… — то, как Миша грамотно заменил «если» словом «когда», от Князя не укрылось, но зацепился он за другое. — Он просто не тупой, Миха, — вклинился Андрей, заземляя. — А ты всегда в людях только хорошее хочешь видеть, — не в упрёк, а с усталой теплотой сказал Князь. — Пусть бы и так… Это ж в медведя можно превратиться, если только плохое замечать, личину человеческую потерять… Я сказал, что за тебя решать не буду. Это не честно. Так че скажешь, Князь? — Скажу, что этот беспредел пора кончать. Пусть играют и поют наши песни и платят авторские обоим, но название… х*й им, — изобразив наглядно, каких габаритов «хуй», Андрей ощутил, как накал напряжения в комнате спал. — Не до судов сейчас. — Не до судов, — отзеркалил его слова Горшок, застывая вновь. И Князь решил ковать, пока горячо, тут же спросив первое, что взбрело в голову: — У тебя гитара там же? — Миша кивнул. — Будем сочинять музыку сейчас, — маниакально пригрозил Князь, — Миха, буду тебя эксплуатировать и твоя гордость не выдержит этой пытки, ты у меня соловьём запоёшь, слышишь? И к разговору мы еще вернёмся, ты пока не отдохнул достаточно и не вылечился, чтоб выходить, но студийки-то ты сможешь записывать… По глазам вижу — сможешь! У меня такие песни под твой вокал есть, Мих, удавиться можно! Поднявшись с места, Андрей пошёл в его комнату, игнорируя неубедительный протест. Он в упор не желал замечать, как и Миша тогда на «Окнах», что один из них промолчал исключительно из-за нежелания обидеть второго. Но настроены они были: что сам Князь тогда, что Горшок сейчас крайне скептически, но сдержанно улыбались уже от того, что снова общались, как люди, а не собачились, как звери.