Стадии принятия

Сегодня в воздухе пахнет цукатами, и ангел удивлённо вскидывает светлые брови, обнаруживая это слегка смущающее недоразумение в своей книжной лавке. Он листает древнюю, весьма потрёпанную книгу с какими-то нацарапанными на ней кружевами и пялится очень пристально вот уже как пару минут в слово, написанное на санскрите. И нет, дело не в том, что там было что-то непонятное. Нет. Азирафаэль думает о том, что произошло неделю назад. Очень долго и томительно думает, силясь понять ускользающий из его рук потаённый смысл. Ровно неделю назад он предложил своему демону «продать душу». Ну, как «продать», это ангел так, немного утрировал. Ему хотелось думать метафорой, стыдливо подставляя такое значение, будто уже только за эти мысли он следующий на падение в ад. Люди, конечно, называют это несколько иначе. У них это, кажется, просто звучит как «встречаться». Но для Азирафаэля, на самом деле, это была вся его жизнь. Которая подкралась к нему так незаметно, так медленно и так… ангел сглатывает. Страстно. Да, несомненно, это слово ему сейчас очень нравилось. Он перелистывает страницу на следующую, вглядываясь в изображение очередных сакральных фигур. Как сказал Кроули, на свидания они ходят уже шесть тысяч лет, так что простое и банальное слово «встречаться» здесь выглядело ужасно неуместно, нелепо. И даже вульгарно. Азирафаэлю больше нравится описание вроде «божественное слияние синтеза душ» или «духовное единение в одну большую безусловную божественную любовь». Кроули, конечно же, обязательно бы на такое скривился. Азирафаэль уже представляет, какое было бы у него лицо. Представляет и тихо хихикает. Только улыбается он недолго, снова и снова прокручивая их разговор. Потому что они вдвоём так ни к чему и не пришли. Точнее, взяли тайм-аут. Или… Кроули обозначил свои границы. Обозначил настолько резко и импульсивно, что Азирафаэль до сих пор не осознает, как между ними такое вообще возможно. Они и так всю жизнь держали границы. Какой толк ставить их снова, когда они наконец свободны? Ещё Азирафаэль долго думал: каково это, когда ты демон, и твоя природа - это совращение, но ты накладываешь на это табу. И молчишь об этом. Пару тысяч лет. А потом тебе предлагают, и как бы… уже и не хочется. Как это?.. По ощущению? Что конкретно ломается там глубоко внутри? Ангел вот уже целую неделю силится это понять, потому что Кроули, кажется, стал куда-то пропадать. Стал прятаться, избегать. Будто бы он здесь был демоном, а не наоборот. Азирафаэль листает ещё страницу, а в голову всё ничего не идёт. «Кама мута», — взглядом цепляется за слово ангел и немного хмурится, всматриваясь в сам текст внимательнее. «Движимый любовью», — проговаривает про себя Азирафаэль и отвлекается с интересом на текст. Что-то новое он в нём не очень-то находит, но глубоко задумывается над словами Кроули. А действительно: в чём разница между тем, что он хочет, и тем, что у них уже есть? Тем, что у них всегда было? Азирафаэль закусывает губу. Ему кажется, разница всё-таки есть и, вероятно, большая, просто он упускает что-то из виду, а Энтони ему просто-напросто не договаривает. Скрывает от него какой-то секрет. Иначе зачем люди вообще сходятся друг с другом, достигая такого уровня близости? Что в ней такого? Не все ведь заводят семьи, и не для всех это мимолётная встреча на раз. Люди связывают свои судьбы на долгие-долгие годы. Люди обнажают души друг другу, и это выглядит так красиво. В книгах, по крайней мере. В книгах это очень красиво. И потому Азирафаэля тянет туда шагнуть. Тянет исследовать это. Даже если там ничего нет — он просто хочет попробовать. Он просто хочет выразить свою любовь как-то иначе, совсем на другом языке. На языке, который, наверное, по ощущению ближе к демону. Потому что за такое количество лет у Азирафаэля возникло чувство, будто бы он демону очень много чего задолжал, пока сомневался, недоговаривал, избегал. И теперь, оказавшись в совершенно противоположной ситуации, ангел чувствует себя дураком. Вроде всё есть. Всё можно. Ничто им не грозит, но… Теперь они сами мешают друг другу. Ангел кусает губы. «Движимый любовью», значит. Интересное состояние. Или лучше сказать «то, что трогает твоё сердце». Можно, на самом деле, по разному трактовать это состояние, однако Азирафаэль описал бы это как чувство мгновенной благодарности и внезапный отклик света внутри тебя. Чувство сопричастности с Богом, людьми, любимым человеком и целым миром. Чувство, когда к тебе приходят на помощь, хоть ты её и не ждал. Чувство, когда не отталкивают твою руку. Чувство, когда просто рады тебя видеть. Чувство, когда вы жмёте друг другу руки и называетесь вслух, наконец, друзьями. Будоражащее чувство эта «кама мута», и у каждого она своя. Кто-то находит эту сопричастность, радуясь вместе с другими, что апокалипсис не наступил, для кого-то это победа любимой команды в бейсболе, а для кого-то — обычная бабочка, что села на твой любопытный нос. Божья коровка на кончике пальца. Наверное, то, какую жертву принёс ради него Кроули — это весь синтез той божественной любви, для которой даже не придумать нормального слова, её можно только прочувствовать. На вкус, как те малиновые булочки с кремом, которые Энтони притащил вчера к чаю. Как запах пепла вперемешку с кофе и сигаретами от чужих волос, и ещё этот забавный запах цукатов. Откуда? Почему? Азирафаэль улыбается сам себе. Когда Кроули на него долго смотрит практически не мигая, его внутренне от чего-то конкретно так плющит, и становится так волнительно, что хочется что-то сказать. Или спеть, или станцевать. Хоть как-то выразить. Ангелу до сих пор стыдно за то, как он положил руку на чужое бедро, и одновременно ему настолько сильно понравилось трогать там Кроули. Он ведь не шутил. Ему действительно было бы интересно, прости господи, залезть в чужие штаны. Азирафаэль признается себе в этом не первый раз, и мир от этого принятия не сомкнулся, земля не сошла с орбиты, небо не перевернулось с землёй и так далее. Всё осталось как было. Только его интерес к демону стал более конкретным и материальным. Более требовательным.

***

— Ты сегодня поздно, — доносится из кухни голос. Кроули устало и неспешно начинает стягивать с себя ботинки. — Как будто бы у нас есть какое-то постоянное расписание, кто и когда приходит, — небрежно бросает демон. — Нет, но… — выходит в коридор ангел в белом кружевном фартучке и перемазанный весь в муке. — Я как-то привык, что не настолько поздно. Кроули бросает на него пристальный взгляд из-под очков и молчит ещё где-то с минуту, оценивает. — Ты что-то готовишь? — слетает с его губ скорее как отвлекающий манёвр, чтобы попялиться ещё какое-то время на белоснежные черты ангельского лица, заляпанные так небрежно мукой. Хочется подойти смахнуть с него всё это, вытереть рукавом лицо. Или хотя бы слизнуть. Мука невкусная, зато сухая и рассыпчатая, отлично прилипает к языку. — Ага, — зажигается чуть большим энтузиазмом Азирафаэль, когда на него обращают внимание. — Печенье. — Печенье? — вскидывает слегка недоуменно свои брови Кроули. Но взгляд не отводит, нет. Чужие ангельские глаза всё куда-то мечутся, бегают по всему подряд. То ли избегая встречи с жёлтыми, то ли стараясь найти место, где можно ангелу спрятаться и собраться с мыслями. — Печенье, — подтверждает, кивая, Азирафаэль. А Кроули стоит, пялится на него как-то уж слишком испытывающе, а затем начинает морщить нос. — Пахнет горелым, — выдаёт он, и благодать с лица ангела слетает за пару секунд, превращаясь в лёгкую панику. — Боже! — восклицает он и бросается в сторону кухни. А Кроули хмыкает и не понимает, как теперь перестать настолько в открытую пялиться на своего ангела. За эту неделю он не стал больше ничего предпринимать. Ничего менять в себе, ничего от себя требовать. Разве что попробовал занять голову впервые какими-то другими вещами. Стал вытеснять потихоньку Азирафаэля из своей головы. Очень медленно, очень осторожно, чтобы и самому не заметить, как он слезает с дозы — своих фантазий. Это привело к тому, что он просто стал молча на него пялиться в реальной жизни. Просто подолгу. Без какого-либо смысла, без какой-либо стратегии. Устало и молча, пока в голове не становилось окончательно пусто. — Ой-йей! — суетится Азирафаэль, вытаскивая слегка подпаленную партию, — как же так! Всего лишь на минутку передержал. И Кроули мягко улыбается, наблюдая за всем этим суетливым действием. Не комментируя, не вставляя свои три копейки, пока ангел выгружал одну партию витиеватых коричневых печенек и в спешке скорее загружал вторую. Демон устало подходит и выуживает из миски одну из палёных печенек. — Это бракованные, не трогай! Кроули уворачивается от чужой руки и откусывает небольшой кусочек. — Почему сразу бракованные? Просто с привкусом гари. Местами очень даже приятной. Местами неизбежной. Не браковать же за это печенье. Азирафаэль поднимает на него многозначительный взгляд, затем смотрит на печенье, затем опять на Кроули. Он расплывается в мягкой улыбке и стирает с лица пот, пачкаясь ещё больше мукой и тестом, отчего у Энтони уже слегка дёргается глаз и непроизвольно тянется рука в чужом направлении, но он делает над собой усилие. Азирафаэль тоже берет кусочек пригоревшего печенья и откусывает. Те отдают в сладость и под конец немного горчат. И, честно говоря, ангел уже и не уверен в своём вердикте относительно этой партии. Эта горечь была не столько ошибкой, сколько внушала какую-то благородность, изюминку для избранных, и ангел незаметно для самого себя съел первую и потянулся за второй. Кроули аж хмыкнул. — Ты же сказал, что они бракованные. — Знаешь, — переводит он взгляд на Кроули, — к некоторым вещам нужно иногда повнимательнее присмотреться, прежде чем судить по их внешнему виду. — М-м. Понимаю, — кивает с весьма важным видом демон и бросает в рот ещё одну печенюху. — А почему твоё печенье похоже на адскую гончую? Азирафаэль резко хмурится. — В смысле! Какую гончую? Это сердечки, вообще-то, и… ангелочки. Кроули не выдерживает и прыскает в свою ладонь. — Нет, нет, ангел, это определённо адская гончая! Вот ухо, нос, даже есть клыки! — Переверни! — подходит ангел к нему ближе и вертит печенье в его руках. — Вот, видишь! Округлое лицо, крылышки, роба. — Гм, — силится это всё рассмотреть Кроули в сгустке зарумянившегося печенья. — Очень отдалённо разве что, и то, на такого… подпаленного… — Ах, боже! Всё с тобой ясно! — Не, ну правда же! — решает даже поспорить с ним Кроули. — Вот видишь, у него рот слегка приоткрыт, это он как будто бы кричит в адской агонии, а крылья помятые и вообще не такие идеально вылизанные, как у тебя, а вот эта рубашка потёкшая создаёт впечатление… — Кроули! — Ну что — Кроули? — не унимается он. — Нет, идея-то классная… для падшего ангела очень даже ничего. Ну или переверни, и будет адская гончая. Прям вылитая, я тебе говорю. Азирафаэль в итоге как-то зловеще суёт ему печенье в рот, чтобы он уже наконец-то заткнулся, после чего охает и снова бросается к новой партии в духовке. Кроули равнодушно жуёт то ли падшего ангела, то ли адскую гончую — он ещё не решил, какой вариант ему больше нравится. — Чего на тебя вдруг вообще нашло со всем этим печеньем, в пекарне на углу как-то проштрафились? — Да нет, — закусывает смущённо губу Азирафаэль и отворачивается от него неловко, собираясь с мыслями. — Просто захотелось чего-то такого… — Такого это чего? — снова возвращается к своей наблюдательной позиции демон. — «Кама мута». — Чего-чего? — хмурит брови Кроули. — Просто захотелось так выразить свою любовь, — сообщает, чуть оборачиваясь, ангел. — Существует много разных способов, не обязательно для этого трогать людей. Демон замирает на мгновенье, обсасывая печеньку во рту. Затем кусает снова и молчит. Долго так, многозначительно. Значит, он сейчас ест любовь? Азирафаэля? Ну, так. Если чисто метафорически… После чего сглатывает и слегка краснеет. — Ну, молодец, молодец. Весьма оригинально, — включает защитную реакцию Энтони. Оказывается вкус у реальной любви бывает сладкий и чуть с горчинкой, а если ещё и присматриваться, выпадет джек пот в виде адской гончей или падшего ангела. Хотя ему тут ещё обещали сердечки. Может, они будут гораздо симпатичнее. Но Кроули, честно говоря, и такая нравится любовь, уродливо подтёкшая с двух сторон и подгоревшая сверху, которую слишком долго держали в духовке, и теперь она так податливо хрустит у него на зубах. С таким громким-громким шипением, когда он откусывает свой кусочек снова и снова, и снова. — А где сердечки-то? — вскидывает он заинтересованно брови из-под очков. — В новой партии, вот этой, — пододвигает вторую миску ангел. Кроули заинтересованно изучает новые фигурные рисунки и прикусывает язык. Старается сейчас просто не заржать во весь голос. — Ну как? — смотрит на него Азирафаэль с некой надеждой в глазах. — Похоже на п… — нет, думает Кроули, это точно его убьёт, — …персики. — На персики? — чуть хмурит брови ангел, а затем одаривает его светлой и мягкой улыбкой. У демона аж от сердца отлегает скопившаяся за день тревога. — Да-да, на персики, ну практически сердца, только… более пухлые и… округлые. — Ну, это… наверное, успех! — Определённо, — неловко поддерживает его Кроули и сразу решает начать с… «персиков», чтоб их осталось поменьше и они, чёрт побери, перестали его настолько сейчас смущать. — Хочешь, можешь тоже что-то вырезать, тесто ещё осталось, — предлагает ему ангел. — Даже не знаю, — жуёт печенье спокойно Кроули. — Мне кажется, по твоим талантам в вырезании фигурок вряд ли я смогу тебя переплюнуть. — Знаешь ведь, что смог бы, — ангел слегка стушёвывается. Демон на это усмехается. — Что за рецепт-то? Похоже вроде бы на имбирное, но почему-то отдаёт в шоколад. — Это и есть имбирное. Я просто немного усовершенствовал рецепт… — неловко признаётся ему ангел. Кроули замирает на этом моменте. — Ты… отклонился от плана? — Ну а что такого? — дует губы ангел. — Это всего лишь печенье, а мне очень хотелось выразить свои чувства конкретным вкусом. Кроули отчего-то всё-таки не выдерживает и подходит к нему, поднимая руку. Заводит пару шальных светлых прядей за ухо, по пути большим пальцем подтирая со скулы муку. В голове сейчас пусто. Так что и сказать ему особо нечего. За последние пару дней он внезапно обнаружил, что в голове у него с Азирафаэлем уже было всё и по несколько раз, и с разных сторон. А в реальной жизни они дай Бог хоть один или два раза держались за руки. И то, до Кроули это всё доходит с таким искажением, что он уже и не уверен, а точно ли между ними неделю назад был тот разговор. Но, наверное, всё-таки был, раз ангел его не отталкивает, а его левое ухо сейчас так по-милому и очень забавно краснеет. Они как двое мальчишек. Двое, дьявол его знает, сколько там тысячелетних мальчишек. Но разве у любви есть какие-либо приличия и правила поведения? Кроули наклоняется к нему в каком-то странном и весьма игривом настроении и слизывает с кончика носа тесто с мукой, не сводя глаз с чужих. У Азирафаэля что-то ёкает внутри от таких действий, и он аж резко и смущённо дёргается назад. — Ты чего… так… внезапно? — Демон всегда действует исподтишка и внезапно, тебе ли не знать, мой милый друг? — хмыкает Кроули как ни в чём не бывало. А у самого сердце стучит где-то в районе горла и отдаётся в ушах. Он заводит руки за спину, чтобы не палиться, насколько сейчас их сильно трясёт. Энтони и сам не догоняет, чего это он так внезапно. Почувствовал себя как-то чрезмерно уютно и захотелось сделать какую-то небольшую пакость. Это же нормально для демона, вроде как? — Мой дорогой, — выдыхает наконец-то Азирафаэль, — что ты будешь пить: чай, какао, кофе? — Виски, — выдаёт ему Кроули. — С печеньем? — А что такого? — хмыкает он. — Душа моя, я просто как раз прикупил сегодня пачку маршмеллоу. — Предлагаешь кинуть их в виски? — чуть вздёргивает брови Энтони. — Они будут выглядеть как ангелы в адском котле, шипеть разве что не будут и дымиться тоже, при условии если ты, конечно, взял белые, а не те розовые с сердечками и единорогами, как в прошлый раз. Хотя плавились они знатно в горячем какао. Азирафаэль покачивает головой. — Как раз-таки в виски они скорее будут похожи на белых и гордых лебедей в тёмном озере, а на ангелов — если ты их кинешь в какао. — Ладно, — бросает демон, — уговорил. Давай сварим какао. Губы ангела чуть трогает улыбка, весь этот разговор с демоном у него почему-то вызывает внутренний трепет. Кроули поправляет очки, так, больше на автомате. Потому что всегда делал какое-нибудь навязчивое движение, когда нужно было куда-то аккумулировать лишнюю энергию. Спрятать свою чрезмерную нервозность и смущение. Он молча достаёт из холодильника молоко, молча ставит ковш, скашивая время от времени взгляд на своего ангела, который копошился с тряпкой у раковины, убирая остатки разгрома после приготовления адских гончих и персиков. Кроули хмыкает. Он всё-таки остановился на адских гончих. Они, на удивление, в форме печенья выглядят намного более добрыми, даже улыбаются как будто бы, в отличие от падших ангелов. Рожи у них у всех какие-то несчастные и кривые. А Кроули хочется верить, что они достойны намного большего. Намного большего, чем корчиться в адских муках до скончания веков. Метафорически, конечно. Определённо, метафорически. Энтони закусывает губу. У его ангела сегодня взгляд какой-то другой, более конкретный, сосредоточенный, и каждый раз, когда их глаза случайно пересекаются, Азирафаэль неловко и смущённо ему улыбается, настолько иначе, чем то, что привык видеть в нём Кроули, что он и сам аж неловко сглатывает и отворачивается. Отворачивается очень медленно, чтобы Азирафаэль ни за что и никогда не догадался, как его на самом деле сейчас колотит. У его Ангела движения все какие-то сегодня чрезмерно суетливые. Да и вообще в последнее время в принципе от него веет одной сплошной суетой в квадрате, если уже не в геометрической прогрессии. Вроде бы нужно сделать одно простое дело: взять тряпку, намочить, провести по столешнице, прополоскать. Азирафаэль же делает это настолько вразброс и разрозненно, что Кроули пытается распутать в этом какое-то тайное послание. Как будто бы ангел ему таким образом передаёт какой-то секретный шифр. Как в те времена, когда многие вещи надо было говорить по-другому, а не так, как есть. Потому что вслух было нельзя. А Азирафаэль просто берет растерянно сухую тряпку, смахивает со столешницы, больше размазывая по всему пространству, чем убирая муку, от чего пыль начинает сыпаться на пол. Потом всё-таки суёт тряпку в воду, но почему-то не выжимает, отчего вода теперь начинает стекать вместе с грязью. Затем он суетливо начинает всё-таки выжимать тряпку, но не прополаскивает от того, что на ней было, и в итоге начинает размазывать всё вместе с остатками теста друг по другу. Кроули аж замирает от какого-то внутреннего шока и умиления с ковшиком в руке над плитой, наблюдая за этим действием. — Душа моя, у тебя молоко сейчас убежит, — смущённо сообщает ему Азирафаэль, пытаясь внутренне не сгореть от чужого пристального взгляда, вот уже как пару минут направленного в его сторону. — Ох, дьявол! — возвращает внимание обратно к ковшу демон и сбавляет огонь. После чего прикусывает язык и сыпет пару ложек какао из банки, притягивает к себе сахар. Где-то через пару долгих молчаливых минут, не сводя взгляда со своего дела, Кроули наконец-то разливает какао по чашкам и разворачивается в сторону ангела, чтобы поинтересоваться, куда тот упрятал новую пачку с маршмеллоу. Однако с удивлением обнаруживает, что ангела на кухне уже нет, а столешница после него даже как-то непривычно поблёскивает. Уж не потратил ли Азирафаэль одно из своих чудес? — В среднем ящике, — доносится до него голос из-за спины. — Что? — Маршмеллоу, — выходит к нему ангел сбоку. Кроули окидывает его взглядом и с каким-то сожалением замечает, что на том больше не осталось муки. Он стоял в своём привычном костюме и так же, как и Энтони, выжидающе пялился на него в ответ. — А почему в среднем? Там хранятся вообще-то ножи и губки для раковины. — Просто так, — пожимает плечами Азирафаэль, — так ли принципиально? — Если я поставлю куда-то не туда книгу в твоём магазине, ты будешь потом до конца вечера нудить, как я посмел поставить какой-нибудь там трактат рядом с "Божественной комедией" Данте. Они же, блядь, ни черта, мол, не сочетаются! — Я так… не разговариваю, боже, — даже как-то обиженно выдаёт ему ангел. — Конечно, обычно ты просто делаешь весьма гордый и неприступный вид, чтобы я точно осознал, насколько фатальную ошибку совершил. Хуже этого только, наверное, совращать младенцев или прелюбодействовать с конём. Ангел аж брови вскидывает удивлённо и несколько шокировано. — Господи, не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого, — тихо в итоге молится себе под нос Азирафаэль. На что Кроули как-то даже непроизвольно морщится. Ангел молчит. Демон тоже. Демон особенно молчит. Он не совсем понимает, как это они так с нихуя поссорились из-за ящика с ножами и губками для мытья посуды. — Значит, — начинает ангел первым, — маршмеллоу нужно складывать в шкафчик, где лежит сахар? Кроули закусывает губу. Его снова нервно потряхивает. — Сладости я храню здесь, — открывает он ящик чуть левее того, что упомянул ангел. — Нижняя полка. Средняя под чай, кофе, какао. Напитки всякие растворимые. Верхняя… специи. — Понял, — кивает ему весьма примирительно Азирафаэль. Кроули в итоге неловко под ангельским взглядом открывает злосчастный средний ящик и достаёт оттуда пачку с маршмеллоу. — Сколько тебе? — Положи сколько сам считаешь нужным, — ухмыляется ангел, — я доверяю тебе. Энтони поджимает губы. Доверяет он ему. Ага. Ну, спустя столько лет... спасибо уже, наконец, что ли? И загребает целую горсть рукой от души. Хватает как раз на две чашки. — Пойдём, — берёт Азирафаэль чашки из-под чужих рук, — я всё уже отнёс в комнату. Кроули убирает руки с места, где только что стояли чашки, и идёт за ангелом, устало заваливается на диван. — Тебе сердечко или ангела? — скромно спрашивает Азирафаэль, когда подмечает какой-то абсолютно пустой взгляд Кроули, устремленный на печенье. — Мне персики, — выныривает из своих мыслей демон. Ангел слегка поджимает губы, но в итоге вздыхает и протягивает Кроули печенье. Энтони берёт его, откусывает и долго, медитативно жуёт. Ничего не хочется. Даже музыку врубать не хочется. Он поворачивает голову, вглядываясь в улицу, насколько это позволяет свет от фонарей. И ловит в стекле своё отражение, особенно жёлтые глаза, выглядывающие из-под очков. Потом переводит взгляд на отражение ангела, который весьма весело и довольно уплетает своё творение за обе щеки. И думает: какой же тот у него всё-таки дурачок. Под стать точно такому же дураку, как он. Кроули отпивает немного из чашки и пока не решается повернуться в сторону ангела. Через стекло за ним намного спокойнее наблюдать. Через стекло, очки, отражение в зеркале или капоте его машины, через лужу, объектив камеры, витрины магазина, через толщу воды. Через что угодно. Через свои мысли. Через сны. Но Кроули уже потихоньку невольно признаёт, что настоящий Азирафаэль всё-таки намного приятнее, чем тот, который у него в голове. Потому что тот, который у него в голове, причинял ему невыносимую адскую боль каждый грёбаный день. Настолько невыносимую, что Кроули за столько лет научился мастерски её игнорировать. Строить из себя дурачка и не замечать, как гниёт изнутри его сердце, как смердит от этой боли душа. И не просто игнорировать — он ещё научился от неё кайфовать. Кайфовать, что они никогда и ни при каких условиях не смогут быть вместе. И вот теперь он сидит и чувствует себя просто ужасно обманутым дураком. Потому что как по-другому любить — он не знает. Чрезмерная близость с ангелом ставит его в полнейший ступор. Он пытается найти способ, как ему слезть с наркоты вечно отверженного. Перестать смаковать. Перестать страдать с этого. Но получается у него это весьма скверно. Получается раз на раз. То он разрешает себе, то отдёргивает. То пялится, то стыдится. То нормально разговаривает, то хочет буквально придушить этого дурацкого ангела. Сейчас у Кроули более-менее ровно. Пока он пялится в окно и кусает свои «персики». Если бы он не знал достаточно Азирафаэля, то подумал бы, что это чёртова провокация. — Кроули. — М? — тянет неохотно демон. — Как прошёл день? — Прекрасно, — выдаёт он тоном человека, который ненавидел, когда ему задают такого рода вопросы. Но Азирафаэль решает всё-таки продолжить. — Чем был занят? — Полировал машину. — Весь день? — вздёргивает удивлённо брови ангел. — Я могу её полировать хоть всю неделю, ты ведь тоже можешь свои книги разбирать до следующей эпохи человечества. — Могу… — соглашается и отпивает какао ангел. Кроули снова проваливается взглядом и мыслями куда-то сквозь стекло. Дождь, кажется, начинает накрапывать. — Тебе не понравилось моё печенье? — несколько неуверенно спрашивает его ангел. Демон выныривает обратно, оборачиваясь. — В смысле? О чём ты? — Ну, моё печенье так себе, да? Не стоило, наверное, так заморачиваться, из пекарни было купить намного эффективнее. Кроули хмурится. — Что? Нет. Мне нравятся твои жоп… — запинается он, ловя весьма удивлённый взгляд Азирафаэля, — то есть. Персики. То есть. Сердечки и ангелы. Или что там было… — неловко лепечет демон. — Вкусно, короче говоря. После чего закидывает в рот одну из печенюх и демонстративно её прожёвывает. Они действительно ему очень нравятся. Ещё больший трепет вызывает то, какой смысл в них вкладывал Азирафаэль. Он чувствует это, когда их съедает. Чувствует как у самого уха тихо-тихо, так, что разберёт лишь Кроули, ангел шепчет ему: «Я очень сильно тебя люблю». Как такое, чёрт побери, ему может не нравиться?! — Х… хорошо, — от чего-то краснеет Азирафаэль, ему очень лестно всё это слушать и наблюдать. За чужими неловкими жестами. За чуть приподнятыми нервно бровями, за взглядом, который сейчас прячется в большей степени за очками. Ангел хотел бы спросить всё прямо, но понял ещё неделю назад, что так с его Кроули разговаривать нельзя. Нужно хитрить и быть на несколько шагов впереди. И быть аккуратным, быть незаметным, но при этом постоянно маячить перед чужими глазами. Играть роль дурачка, который не знает, что он делает. Говорить честно и искренне, но издалека. Другими способами, которые были всё это время не доступны его демону. О которых он никогда и не думал, просто потому что это была не его зона влияния. Вряд ли ему кто-либо готовил печенье с признанием. Или держал его за руку и молчал. Или рисовал сердечки кетчупом на яичнице. Ангел уверен, что он самый первый в этом. Правда мыслями мелькает так вдруг иногда невзначай: «а что, если нет?» И становится как-то… — Ты чего такую рожу скорчил? Слишком горчит? — кивает на адскую гончую в чужих руках демон. — Н… немного, — подбирает подходящее слово ангел. Он испытывал… Азирафаэль нахмурился на пару секунд. Какую-то странную тупую боль. Как будто бы кто-то достал нож и решил рукояткой постучать в районе его сердца. Резать ещё не собирался, но уже было неприятно. Уже присутствовало внутреннее напряжение. Что сейчас. Сейчас, ещё пару мгновений, и прольётся, наконец, кровь. Кроули проследил смену чужого настроения и слегка нахмурил брови. — Ты на меня обиделся из-за жоп? Азирафаэль посмотрел на него весьма растерянно. — Из-за каких… чего? — Кхм, — кусает печеньку Кроули, — ничего, забыли. О чём размышляешь? Ангел вздохнул. Отпил какао. Повертел печенье в руке. — А тебе когда-нибудь кто-нибудь пёк печенье? Кроули зависает. — Ну… было дело. Внутри ангела аж всё опускается и наконец-то, наконец-то проливается кровь. Демон закусывает губу, ему кажется, что он догадывается в чём дело, видя как Азирафаэль меркнет с каждой секундой. Он снимает очки и откладывает их в сторону и опирается уже более расслабленно рукой на диван, глядя в его сторону. — Было. Много чего было. Но так как ты мне ещё не готовил никто. — О, боже, правда? — появляется некая надежда в ангельских глазах. — А… а в чём разница? Кроули всматривается в него долго-долго, практически не мигая и выдаёт: — Потому что я тоже очень сильно тебя… — Азирафаэль аж приоткрывает рот, сбивая с мысли Кроули, и тот, стушевавшись, заканчивает фразу, -… ценю. — Я тебя тоже… ценю, Кроули, — улыбается ему очень нежно ангел. А Энтони это сейчас безумно бесит, его практически развели на эту тупую фразу. Он уже готов был её сказать вслух совершенно беспардонно. Но надо отдать должное — без очков ему даже больше нравится разговаривать с ангелом. Его по какой-то причине временами стали они бесить. Хочется смотреть ровно, глаза в глаза. Впервые в жизни. — Мне нравятся твои глаза, — выдаёт ему ангел, не отводя взгляда. Так неожиданно, что Кроули морщится, чтобы сбросить куда-то скопившееся смущение, но взгляд не отводит тоже. — И что же тебе в них так нравится? Азирафаэль перескакивает с одного жёлтого глаза на другой. — Они как раннее солнце, восходящее в горах, как сияющий Константинополь, как янтарь. Знаешь, когда я смотрю в них, я вспоминаю все эпохи человечества, потому что, где бы я не был, больше всего и ярче всего — я помню твои глаза. Кроули хочется отвернуться. Очень сильно хочется. Как можно говорить такие красивые слова про него. Особенно про его глаза. Он откусывает печенье, чтобы отвлечься на конкретные действия и не проиграть в эти бессмысленные гляделки с ангелом. — Конечно, помнишь. Трудно не запомнить такой демонический взгляд, — хмыкает он. Ангел не сильно меняется в лице, скорее только больше расслабляется, и теперь он ассоциируется у Кроули с какой-то божественной благодатью и чрезмерной святостью. Если он так продолжит, то у Энтони начнут и в самом деле слезиться глаза, если не жечься. — Да нет. Я просто очень люблю твои глаза, вот и всё, — решает не выделываться больше ангел. — Ну, люби. Кто ж запрещает, — небрежно бросает Кроули, очень хочется обратно напялить на себя очки. — А тебе нравятся мои? — Что? — Глаза, — неловко и открыто улыбается ему ангел. В этот раз — чрезмерно бесяче ласково и нежно. — Ну. Ничё такие. Пойдёт. Смотреть не противно, — пытается подобрать слова и не сорваться на ругательства Кроули. — А ты любил когда-нибудь кого-нибудь сильней, чем меня, а, Кроули? Энтони медленно отводит взгляд. Очень медленно. Максимально естественно. Будто бы искал чашку глазами, чтобы отпить ещё немного какао. Как он его ловко. А. Раз и всё. И проиграна сразу битва в гляделки друг с другом. — Любил, — бросает он ему. Так, на затравочку. Азирафаэль замирает. — Кого? Кроули прикидывает в голове. — Был один человек. Ничего такой. Добродушный, мне с ним было хорошо. Завтраки там всякие готовили, свиданки устраивали. Секс был на десяточку, он как раз пожёстче любил, меня всё устраивало. Да и по работе всё удачно складывалось, все отчёты сдавал вовремя и весьма красочно в Преисподнюю… — перечисляет он с чувством, с тактом, с расстановкой. — А как он целовался, ну, это была просто сказка… Кроули наконец-то поворачивает голову в сторону Азирафаэля и обнаруживает, что тот поник пуще прежнего. Брови напряг, от прежней улыбки не осталось и следа. И вид у него такой, что вот-вот заплачет. — Я… я пошутил, — выдаёт демон ему с каким-то смирением. Ангел на него поднимает взгляд. — Душа моя… — начинает он грустно, — мне кажется, ты мне лжёшь. Кроули цокает. — Ну да. С ним было классно, но только и всего, и сколько лет назад это было?! Сто? Двести? Я уже и не помню! Люди приходят и уходят. Только мы с тобой вечные. — И сколько у тебя было таких? С кем было классно? Кроули смотрит на него несколько растерянно и неуверенно выдаёт, чуть прикусив язык: — Много? — Ясно, — вздыхает Азирафаэль и отводит от него взгляд. — Что ясно? — не понимает Энтони. — Я демон, это моя природа. Ты хотел, чтобы я тебе что, верность, что ли, хранил, раз влюблён, все эти шесть тысяч лет?! Ангел снова поднимает на него взгляд и весьма хмурый. — Нет! Но… хотя бы не влюблялся в других так, как влюблялся в меня. Кроули аж открывает рот от такой наглости. — Ахуеть, а у тебя что, какое-то особое право на мои эмоции и чувства есть? Я что, твоя собственность? Ты что, сам господь Бог или может быть Дьявол, чтобы от меня такое требовать?! — Нет, я… никогда! Прости меня, Господи, — молится он, взявшись за голову. — Я… я просто не понимаю, откуда во мне всё это… Кроули замолкает и с болью на сердце смотрит в сторону ангела. Как тот корчится от чего-то, перебирая свои кудри. Демону ли не знать это чувство больше всех остальных. Чувство жгучей ревности. Никогда бы не подумал, что до такого дойдёт между ними. — Это называется ревность, Азирафаэль. Ты ревнуешь, — спокойно озвучивает свои мысли Кроули. — Боль, что я не принадлежу тебе. Ангел вздыхает. — Это плохо. Плохо такое чувствовать. Это плохие чувства. Демон осторожно кладёт ему руку на плечо и смотрит. Бесконечно смотрит в чужую душу. — Я ревную тебя каждый день, — честно признаётся ему Кроули. Азирафаэль удивлённо вскидывает брови и пялится на демона в ответ. — Чт… к кому? — К твоей ангельской гордости, — хмыкает Кроули. — К небу, к Богу. Вариантов куча. Смысл один: они все всегда стояли намного выше меня. — Но ты ведь знаешь, что я… — пытается оправдаться ангел. — Знаю. Поэтому никогда тебе об этом и не говорю. Демон смотрит на него своими бесконечными золотыми для Азирафаэля глазами. Это завораживает. — Прости, — только и выдаёт ему ангел. — С Богом, конечно, я… не смогу… как бы… но свою ангельскую гордость готов подвинуть ради тебя. Кроули снова от шока приоткрывает рот. Даже брови приподнимает, а зрачки у него аж сужаются ещё больше. Это точно сказал его Азирафаэль? Прямо ему в лицо? Готов подвинуть? Ради него? — Я не любил никогда и никого больше, чем тебя. А если и любил, то лишь искал в этих людях твой образ, — выдаёт он ему сгоряча. И тут же замолкает. Затыкает себя, чтоб не разболтать ещё больше. Молчание затягивается, а сердце снова заходится по ушам, и рука по ощущению потеет на чужом плече. Азирафаэль тоже чуть приоткрывает рот в полном шоке и пялится на Кроули в ответ. — Можно, я тебя поцелую, пожалуйста? — шепчет он. — Ку…куда? — сбивается об слово Кроули. — В… — бегает по чужому явно смущённому лицу ангел, -… щёку. Кроули слегка облизывает своим раздвоенным языком губу. — Ну. Попробуй. Ангел пялится на него в ответ до неприличия смущённо и сам повторяет движение языка по губам за Кроули. Энтони смущается ещё больше. Всем уже очевидно в этой комнате, что он весь красный. Что ситуация стыдливая и весьма тупая. И он всматривается в итоге в эти неловкие бегающие по его лицу глаза, как-то сам себе хмыкает и, вздохнув, придвигается к ангелу первый. Он протягивает руку с его плеча, касаясь пальцами мягкой и нежной кожи, и, осторожно положив вторую на шею, целует его в щёку первый. По телу пробегают мурашки, и кажется, что это не просто касание, а как будто бы до этого у них вдвоём был страстный секс всю ночь, и они целовались в губы до потери сознания. А это так, просто. Жест, сделанный от усталости. Но нет. Они ели печенье, пили чай, болтали, и он просто губами коснулся его щеки. И больше ничего между ними не было. Ничего. После этого Кроули отстраняется, намереваясь обратно вернуться на своё насиженное место, но ангел его перехватывает. Он с интересом смотрит в чужие жёлтые глаза долго-долго. Кроули кажется — вечность. Кроули, кажется, будто по ощущению они сейчас вдвоём поебались. Но нет, всё так же. Чужая, мягкая, лёгкая, округлая рука скользит по его шее. Задевает все его чувствительные точки. Хотя не то чтобы демон помнил, что они были у него конкретно там. Ему кажется что везде, где касается Азирафаэль, у него теперь чувствительные точки. Ну, а ангел, не теряя больше времени, и сам касается чужой скулы, а затем, немного помедлив, ещё и щеки. Кроули хочется закричать, но он себя сдерживает. Жар пробивает его насквозь, а сердце барабанит по всем фронтам, когда ангел от него отстраняется. Он чувствует, что вот та грань, где нужно сейчас же остановиться. Потому что потом демон не сможет себя остановить. Не сможет посмаковать всё медленно, аккуратно, мягко. Не будет красиво — будет одна сплошная слепая страсть. Поэтому он неловко вытягивает из миски печеньку и кусает, чтоб хоть куда-то сублимировать чрезмерное перевозбуждение. Азирафаэль молчит, честно говоря, он понятия не имеет, что обычные влюблённые люди делают дальше. Ну или хотя бы демоны и ангелы. В книгах всё выглядело проще. Да даже в фильмах. Всё происходило как само собой разумеющееся. Да и вообще, ангел рассчитывал, что Кроули из тех, кто охотно всё покажет и расскажет, но в итоге его демон выглядит ещё более запуганным, чем он сам. — Душа моя, так чего же ты всё-таки боишься? Кроули в ответ на это вздыхает. — Ты манипулятор, ты в курсе? Азирафаэль чуть вскидывает удивленно брови. — Но ведь тебя правда беспокоит что-то, но ты молчишь, как я должен понять, не спрашивая? Кроули отпивает какао. Оно скоро кончится, как в какой-то момент и печенье. — Не хочу я отвечать на это, — бросает он ему. — Почему? — подтягивает печенье ангел в рот. — Потому что ты и так уже вытащил из меня достаточно — дальше уже как-то неприлично. — Мне казалось, приличия это точно не про демонов. — А я никогда и не играл только на их сторону. — У тебя на ощупь очень приятная кожа. Кроули закусывает губу. — Не продолжай. — И пахнешь чем-то сладким… цукатами? Демон кривится. — Понятия не имею о чём ты, я пахну пеплом и сажей. Ещё немного серой. Так было, есть и будет всегда. — Нет-нет, вовсе нет, — категорически не соглашается Азирафаэль. — Точно тебе говорю, пахнешь цукатами! У меня вся лавка так пахнет теперь, с тех пор, как ты стал там так часто появляться. А ещё чем-то безумно приятно пряным. Знакомая специя, всё вертится на языке, но никак не могу вспомнить. И, кажется, самую чуточку шафраном. — Ты как будто блюдо описываешь, — бурчит он себе в чашку. — Я люблю еду и тебя, мне кажется, в этом точно есть какая-то связь. Кроули усмехается. — Нет. Это просто… ещё один непостижимый план. — В нашем случае я уверен, что всё гораздо проще. — Налей-ка мне лучше виски, какао кончается, а мне нужно что-то к печенью. — Маршмеллоу насыпать? — Можешь просто бутылку поставить, мне даже стакан не нужен. — Виски так никто не пьёт, — хмыкает Азирафаэль. — Как будто бы мы хоть когда-то с тобой соблюдали какие-либо приличия. — Мы пропагандируем нездоровый образ жизни, — посмеивается ангел. — Мы не люди, нас это не убивает. Что для одного спасение, другому смерть. — Может, тогда всё-таки вина? Я как раз приобрёл на неделе одно хорошее. — Ладно, чёрт с тобой, неси, уговаривать ты тоже умеешь. Азирафаэль шепчет себе под нос какую-то молитву и привстаёт за бутылкой. Кроули провожает ангела тяжёлым взглядом и обещает себе напиться до беспамятства. Так, чтобы вдрызг. Хуже уже быть просто не может. Но почему-то у него плохое предчувствие.